Сегодня будет хороший день

Рене Маори
Экси понял, что проснулся, и в эту же секунду нудно задребезжал будильник. Хотя может быть, что сначала был будильник, а уже потом Экси проснулся. Он никогда не мог понять этой странности. Он ткнул пальцем кнопку, и не размыкая глаз, тем же самым движением включил компьютер, мысленно следуя за тем, что происходит на экране. Это была каждодневная игра - суметь открыть глаза как раз в тот момент, когда на мониторе появится дежурное предсказание электронного оракула. Экси хитрил - он знал, что весь процесс можно предугадать, досчитав медленно до двадцати пяти с момента нажатия кнопки. Но суеверия порой превращаются в неврозы. Он верил, что если откроет глаза одновременно с появлением предсказания, то и прогноз окажется лучше и сбудется наверняка.

Когда он взглянул на экран, cреди цветочков и сердечек светились ярко-красные буквы - "Сегодня будет хороший день".

- Сегодня будет хороший день, - одними губами повторил Экси и улыбнулся.

Это значило, что можно без раздражения идти умываться и бриться. Надеть что-нибудь светлое... После таких предсказаний предпочтительнее - светлое.

Поэтому когда он вышел в болезненную синюшность раннего утра, ему даже показалось, что состояние души его менее тягостное, чем обычно в такое время.

И тут же он увидел ворону. Он видел ее каждое утро - она жила поблизости и никогда не изменяла своим привычкам. Ровно в шесть тридцать утра она сидела на первом фонаре по пути следования Экси и приветствовала его хриплым воплем. Может быть, конечно, она не обращалась конкретно к нему, но всегда ее тревожный голос ассоциировался у Экси с началом рабочего дня. Потом он слышал за спиной мягкий шелест крыльев - ворона планировала на тротуар и неслышно шла за ним до самой автобусной остановки. На остановке стоял темно желтый стеклянный куб со скамьями. Экси усаживался внутри куба и вынимал сигарету. Ворона пристраивалась снаружи за прозрачной стенкой, и усиленно делая вид, что ее интересуют только крошки на тротуаре, искоса поглядывала на него, не забывая при этом отгонять кошек. На кошек ее усилия впечатления не производили, для них любой человек на улице в это время означал первый звонок к завтраку. Хотя кормильцы из муниципалитета не появлялись раньше девяти часов, кошки начинали томиться в ожидании, едва только рассветало. Заметив Экси, они радостно бежали к нему, но тут возникала злобная ворона. Щелкая клювом и растопырив полуметровые крылья, она недвусмысленно давала понять, что Экси принадлежит только ей.

Во всяком случае, ему хотелось так думать всякий раз, когда он видел этот немой танец животных. Но подходил автобус, кошки разбегались, ворона снималась с места и взмывала на фонарь. Но никогда она не подошла ближе и не взглянула Экси в глаза. А он ждал...

Но, в этот раз, ворона вдруг подошла ближе и остановилась напротив Экси. Она смотрела прямо на него, и он как очарованный уставился в туманные непрозрачные бусинки ее глаз. Он почувствовал, что сейчас в этот самый момент что-то произойдет, но подошел автобус. Экси оторвался от вороны и заторопился. Автобус ходил крайне редко и пропустить его, означало опоздание на работу и неприятности по этому поводу. Он уселся на первое сидение, расположенное над колесом. Оно было выше всех остальных, и Экси чувствовал себя на пьедестале. И сейчас же его охватил жестоким холодом кондиционированный воздух. Словно он попал в холодильник. Водитель автобуса как видно любил грубые шутки.

Экси посмотрел в окно. Ворона стояла на том же месте, но повернулась. Теперь она смотрела на Экси через стекло автобуса. Его передернуло - то ли от холода, то ли от глубокого взгляда этой серой птицы. Ворона поняла по-своему. Она вдруг подлетела к стеклу и, мгновение удерживаясь в воздухе, стукнула по нему клювом. Экси зажмурился. Когда он открыл глаза, вороны не было, ничего не было. Мир исчез, потому что стекло пошло мелкими трещинами и уже не было прозрачным.

Водитель ничего не заметил, потому что автобус в этот момент взревел и сорвался с места, а в салоне кроме Экси, как всегда, не было ни одного человека, и этот факт тоже изо дня в день способствовал ощущению отверженности. Экси не стал пересаживаться. Но, поскольку, ворона лишила его бокового обзора, он задумчиво уставился в лобовое стекло. Солнце еще не взошло, и небо упорно удерживало свинцовый оттенок. Оно не было запачкано облаками, и не приходилось ждать дождей, потому что дождей сроду не бывало летом. Поэтому когда на горизонте показалась башня самого высокого здания, носящего гордое имя "Ворота города", Экси почувствовал тревогу. Примерно на уровне шестьдесят пятого этажа он заметил темное облачко. Это было всего-навсего обычное облачко - напоминающее кольцо дыма. Полюбовавшись им, и представив башню огромной сигаретой, Экси вдруг понял, что страстно хочет дождя. Сию же минуту. И хотя он прекрасно знал, что никаких дождей еще не будет целых четыре месяца, его лица коснулось сырое дыхание грозы.

Перед стеклянной дверью Экси бросил окурок. Раздался шлепок, словно на землю плюхнулся кусок мокрой глины. Экси прислушался, звуки не сливались в одно целое, потому что умирали, не оставляя эха. Шаги, шорох шин, отдельные далекие голоса - все звучало глухо и как-то раздельно. В свинцовость утра так и не прорвался ни единый луч солнца. Экси вздохнул и прошел в холодное нутро здания.

В курилке, несмотря на ранний час, висел плотный дым, и сидели курильщики, нежно сжимая в руках бумажные стаканчики с кофе. Почти все молчали, только один голос настойчиво что-то бубнил. Экси осмотрелся - бубнил программист Алекс из отдела статистики. Рядом с ним, усиленно изображая заинтересованность, сидела толстая секретарша Люси.

-... к истине..., - услышал Экси, - нет, к тени истины мы можем дойти через двоичную систему ответов. Это система вычислительной машины, когда существует только два возможных варианта - да и нет. Единственная трудность, что вопрос должен быть конкретным, соответствующим только этим двум ответам. Например, нельзя спросить "откуда ты пришел?" "Ты пришел из N?" - можно. Каждый последующий вопрос должен вытекать из предыдущего, потому что мы имеем ветку из двух вариантов, и в зависимости от ответа выбираем следующий вопрос. Это позволяет в подробностях рассмотреть путь мыслей спрашивающего. Мы можем проанализировать его интересы и его потребности, не отвлекаясь на угадывание логики ассоциаций, что происходит в обычном разговоре, когда чаще всего мы не слышим, какими путями трансформируется мысль, и в конечном итоге, получаем неконкретный ответ, который не помогает, а мешает общению. Словом, если вы хотите понять другого или максимально быть понятым, то пользуйтесь двоичной системой. Ну, а если вы сторонник туманных домыслов, и полагаетесь на интуицию, ваше право высмеять меня.

Он замолчал, ожидая ответа. Но Люси молчала, приоткрыв рот, хотя выражение ее лица выдавало некую работу мысли. Но поскольку она не издала ни звука, мысль эта явно пробуксовывала.

- Люси, вы поняли меня? - опять заговорил Алекс. - Постарайтесь вникнуть. Я анализирую непонимание. Каждый, хоть раз в жизни жаловался на то, что не понят. Так ведь?

Люси сдержанно кивнула. У нее было выражение лица человека идущего по карнизу. Сосредоточенное и обреченное.

- И вы искали ответы, где только можно. И все равно, вас не понимали и вы не понимали. А на самом деле рядовой математик сможет объяснить загадку этого явления, не прибегая к особо сложным расчетам.

Экси хмыкнул. Ухаживания Алекса выглядели глупыми. Тут вдруг резко потемнело, и огромные окна покрылись каплями, а еще через мгновение мир был размыт сплошным потоком, низвергнувшимся с небес.

Экси ощутил благословенную радость предчувствия, как всегда с ним бывало во время дождя.

Люси прилипла к стеклу, забыв и про двоичную систему и про самого Алекса.


Программисты еще какое-то время тупо рассматривали, ставшие вдруг почти непрозрачными, окна курилки, а потом со вздохом обреченности разбрелись по своим рабочим местам. Экси дождался, пока последний бумажный стаканчик упадет в урну, и тоже принялся за свою работу. А работал он – уборщиком. Как-то так получается, что одни становятся программистами, а другие уборщиками, хотя уровень интеллекта у них может быть даже одинаковым. Экси умел пользоваться компьютером, но он сомневался, что тот же Алекс сможет убрать так же хорошо, как это делал он сам. Хотя Алекс и стараться-то не станет. Убрать он не сможет, зато сможет оплатить уборку своей квартиры – а это равнозначно. Во всяком случае, Экси так думал, находясь все еще под воздействием «двоичной системы» поиска истины. Он тер тряпкой блестящий металлический ободок урны, и размышлял о том, что через полчаса тот снова испачкается, а это означает лишь то, что у него есть два пути – вычистить ободок, или не чистить его – в любом случае он останется грязным. Только в первом случае примерно через полчаса, а во втором – сразу. Но в ближайшие полчаса никого в курилке не будет, а это означает, что никто не насладится чистым ободком урны, а первый же посетитель притушит об него окурок или неловко выкинет полупустой кофейный стаканчик и сразу же зальет былое великолепие данного предмета. Так стоит ли его мыть ни для кого?
Подобное философическое настроение часто посещало нашего героя. Ведь восемь часов в день он должен был молчать, бродить по вверенному ему этажу и устранять малейший беспорядок. Но триста работников этажа не желали беречь труд Экси, и беспорядок возникал снова и снова, сохраняя рабочее место и зарплату уборщика. А в наш век безработицы – это очень даже немало.

Весь этаж был поделен низенькими стенками на закутки и закуточки, в которых стояли столы с компьютерами и крутящиеся кресла. На стенках в рост Экси – скапливалась пыль и ненужные предметы. Вот и теперь, словно солнце в закатный час на одной из стенок красовалась памела, грушевидный цитрус размером с голову макроцефала. А это означало, что у господина Рона Ковальского снова случился запор и к обеду памела исчезнет, зато прибавится работа для Экси. Да, туалеты он тоже мыл.

Половину этажа занимала биржа. Туда строго запрещалось входить во время торгов. Только в конце рабочего дня можно было собрать мусор и пропылесосить ковровое покрытие. Но, сейчас вдруг Экси срочно вызвали в эту заповедную зону. Оказалось, что прямо на синее ковровое покрытие, которое он чистил только вчера, злонамеренный некто высыпал целую гору шелухи от семечек. Когда Экси увидел это безобразие, то прямо сразу и представил себе, как лощеный работник биржи, проносит в кармане пакетик с шелухой и, воровато оглядываясь, высыпает его прямо в центре комнаты на пол. А потом, сам же поднимает трубку телефона и звонит Элен - главной по уборке этого здания. А уж она, с омерзительным визгом несется искать Экси с его пылесосом.

Уборщик тоскливым взглядом окинул помещение биржи, но все работники сидели молча, уткнув носы в компьютеры. И не было никакой возможности найти виноватого. Но, не успел Экси включить пылесос, как прямо над ним раздался недовольный голос:

- Не вздумай шуметь. С ума сошел, что ли?

Вновь подивившись двойственной ситуации, которые в этот день множились как грибы, уборщик замер, не в состоянии разрешить дилемму. В самом деле, не убрать мусор – означало выговор, начать пылесосить – означало то же самое. И хорошо, если только выговор. Такая ситуация могла иметь и более грустные последствия, позорное увольнение.

Был и третий путь, унизительный для самого Экси. Опуститься на колени и собрать мусор руками. Но этот путь был самым безболезненным, он лишь задевал самолюбие, а реальных последствий не имел. Шелуха расплывалась перед глазами от нежданно вскипавших слез унижения. Руки собирали мусор, а душа полнилась ненавистью к неизвестному подлецу, так тонко сумевшему рассчитать последствия своего поступка. Экси твердо был уверен, что каждый мечтает унизить уборщика, особенно если этот уборщик имеет высшее образование и знает больше любого работника, окопавшегося на этом этаже. Как бы однажды набраться смелости и крикнут в этот зал:

- Да, я эмигрант, но я еще и человек!

Увы, сделать этого он не мог, потому что тогда его бы точно уволили, А это вновь означало бы бесплодные поиски работы. Страшное слово «безработица» делало его слезливым и покорным. Но в глубине души копилась горечь и ненависть.

«Будь философом», - говорил он себе. – «Сознавай, что тебе повезло, у тебя есть работа. Какая разница тебе, кем ты являешься лишь восемь часов в день?» «Восемь часов в день», - тут же возражал он. – «Треть жизни».

Треть жизни он чувствовал себя рабом. И все это время не мог бороться с желанием бунта, как не может бороться с ним ни один раб.

Виной этому было лишь вживание в образ его артистической натуры. Он почему-то не мог оставаться в стороне от образа уборщика. Ему необходимо было прочувствовать эту роль, как и многие другие, в которых приходилось оказываться. Есть люди, умеющие принимать действительность легко, и плевать на всякие там рефлексии. Экси этого не умел. Когда он был ученым, до был им до мозга костей. Когда стал эмигрантом, то выпил чашу эмиграции до дна. А теперь он был уборщиком и рабом обстоятельств. Именно эта особенность натуры и заставляла его теперь молчать. Там в курилке, он бы с удовольствием вклинился бы в разговор о двойственности. Но будучи уборщиком, он не смел раскрыть рот. «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» - говорил он себе, не понимая, что, в конечном итоге, существующие рамки и допуски сформулированы им самим, и просто отражают его собственное отношение к уборщикам. У Алекса мог оказаться и другой взгляд, но ведь он мог бы быть и точно таким же…

Главная уборщица противная Элен часто говорила Экси:

- Мне наплевать, кем ты был там, в прошлой жизни. Может быть, ты был мужем профессора или даже закончил техникум. Но здесь – ты уборщик, делай свое дело и молчи. Оратор еще нашелся. Дослужись сначала до моей должности, а потом открывай рот!

Элен тоже была эмигранткой, но давней. За двадцать лет пребывания в стране, она дослужилась до главной уборщицы. И само слово «главная» придавало ей блеск в собственных глазах. Поэтому Экси ни разу не сказал:

- Я – сам профессор.

Или хотя бы:

- Я сам был профессором.

Экси закончил собирать шелуху в пластиковый пакет, и направился в туалеты. Туалетов было четыре – два женских и два мужских. Обязанностью уборщиков было навещать эти симпатичные места не реже, чем каждые полчаса и устранять непорядок, который там возникал. Вот и сейчас, зеркало над умывальником оказалось все забрызганным водой. А вода имела обыкновение засыхать белесыми пятнами. Экси тщательно протер стекло и принялся полировать тряпкой белый мраморный умывальник с таким усердием, словно хотел протереть в нем дыру. Работал он механически, а в голове сменялись мысли, одна другой обиднее. Мысли о том, что жизнь, конечно, предоставляла выбор, но выбор этот всегда оказывался лучшим из худшего. Не было предложено ничего «абсолютно хорошего», хорошего без нюансов. Только плохое и еще хуже…. Экси видел себя несчастным насекомым, вплавленным в кусок янтаря, и все перемещения его зависели от перемещения этого куска. Сам же он не мог пошевелить и пальцем, чтобы изменить свое местоположение. И вынужден был плыть по течению, которое создавала неведомая рука владельца драгоценности, для которого первичен был, все-таки янтарь, а не несчастная мошка, в нем застрявшая. Хотя мошка и придавала ценность, сама по себе, отдельно, она ничего не стоила. Почему-то эта, отдельная от социума мошка больше всего и занимала Экси. «Счастливой мошкою летаю, живу ли я, иль умираю», - вспомнил он песенку из «Овода». И страстно, до смерти, захотел стать этой мошкой. Внеянтарной, зато свободной.

Из пяти кабинок, расположенных за его спиной не раздавалось ни шороха. Туалет был пуст. Протирая кран, Экси бросил взгляд в зеркало, и вдруг увидел, что за его спиной открывается дверца одной из кабинок. Медленно, как в фильме ужасов, без скрипа она распахнулась полностью, предоставив взору нутро кабинки с девственно белым унитазом, из-за которого вдруг появилась ворона, которая важно прошла по красно-белым плиткам пола и остановилась как раз посередине помещения. Экси прекрасно видел ее в зеркале – серую ворону на белой плитке. Но, когда он обернулся – то ворона исчезла, а дверца была закрыта.Он бросился открывать все кабинки, думая, что ворона забилась где-то за унитаз, что она прячется там. Но поиски были тщетны, хотя он и чувствовал на себе взгляд немигающих черных бусин. Точнее, он знал, что на него смотрят.

Открылась наружная дверь и в туалет вплыла Элен. И ворона тут же вылетела из головы уборщика.
Элен была элегантна, одета в белый костюм. Ее длинные ногти были выкрашены в алый цвет, а холеные руки давно уже не знали, что такое – «швабра». Боковым, каким-то сорочьим взглядом она окинула пространство и тут же увидела малюсенькое пятнышко на стене. Экси проследил за ее взглядом и похолодел, ожидая выговора. Волна ненависти затопила его. Ему казалось, что так сильно он еще не ненавидел никого и никогда. Это было осязаемое и плотное чувство, которое передалось стенам, и полу, и потолку, и всему, что было вокруг. И тогда Экси остался один, одинокой точкой реальности в зыбком окружении иллюзий. Туалет, биржа, «Ворота города» - все было иллюзией. Бесплотным призраком скользила Элен. Какое дело было до того, что она носит имя, именем принято называть любое явление, чтобы не запутаться в странностях природы. А на самом деле, была она или не было ее вовсе, не играло никакой роли, потому что ее существование не имело для Экси никакого смысла. Он смотрел на мир непрозрачными глазами вороны, и как бы со стороны видел себя этой серой вороной. А ей было все безразлично.

Видение длилось секунду, а потом исчезло точно так же, как проявилось. Элен даже не успела пройти и нескольких шагов вглубь помещения. А потом произошло следующее. Экси сделал невольный жест, словно дирижер в театре. Словно большой начальник, отдающий кому-то приказ. И в тот же миг – приказ его был исполнен. Раздался треск, бульканье, и с потолка полился поток коричневой жижи. В мгновение ока белый костюм Элен оказался залит содержимым канализационной трубы, проложенной в потолке, и наполненной трудами работников верхнего этажа. Да что костюм… Жижа сделала ее брюнеткой, и постепенно превращала белое холеное лицо в ужасающую негритянскую маску. Она напоминала застывшую на экране картинку – только что все двигалось и вдруг, оборвалась пленка.

И Экси начал смеяться. Он смеялся так, что сполз по стене на пол. Его громкий смех несся вверх, заставляя умолкнуть жужжащее здание с первого этажа до последнего. И все утихало, и оставался только его смех, безудержный и бесконечный. Слезы лились из его глаз, а он никак не мог остановиться. Смех вызывал удушье и страх. Но, он не мог остановиться. Задрожали стены небоскреба, зазмеились волнами и прорвались дырами, за которыми виднелось небо. И последним усилием оборвав этот дьявольский смех, Экси обнаружил себя сидящим на серо-розовых плитах тротуара. Вокруг была тишина и пустота. И понимание, что нет больше двоичной системы выбора, потому что выбор сделан.

Экси бросил последний взгляд на «Ворота города», и тяжело взлетев, отправился к своему любимому фонарю.

Это был, и вправду, хороший день. Лучший в его жизни.