Глава из романа "Алунта: время холодных зорь"
Прошло около двух недель после новогодних каникул, как Женька не появлялся в школе. На каникулах он простудился и заболел ангиной, и поэтому все это время находился дома. И теперь, впервые в новом году придя в свой класс, он безучастно и тихо сидел за своей партой, мечтая о чем-то своем…
Был урок русского языка, но Женька особенно не боялся, что его вдруг поднимут и заставят читать незнакомый текст по-русски, так как свой родной язык он знал хорошо и мог читать без запинки, и без подготовки. Молодая учительница Марите Мацилявичуте, их классный руководитель, всегда ставила его в пример всему классу. Она почти что на каждом уроке русского языка, когда литовские дети, читая, искажали произношение русских слов, поднимала его и говорила:
- А теперь мы все послушаем Жигунова и узнаем, как это звучит правильно по-русски…
Сосед Женьки по парте, Антанас, еле-еле справляясь, читал стихотворение Тютчева «Весенняя гроза», тупо ведя пальцем по строке раскрытого учебника. Женька прислушался к его чтению и фыркнул от смеха. За ним засмеялся и весь класс. Антанас читал:
- Лублю гражу я в начале мая…
По-литовски «гражои» - это красивая девушка. И у одиннадцатилетнего Антанаса выходило:
- Люблю красотку в начале мая…
А Женька еще добавил:
- А в сентябре пойду с любой…
Класс грохнул от смеха, а вместе с классом до слез смеялась и их молодая учительница Мацилявичуте. Как все одаренные чувственные дети, Женька был влюблен в свою симпатичную учительницу. И еще, наверно потому, что она больше внимания уделяла ему из-за постоянного отставания в учебе, связанного с его частыми ангинами.
Еще перед уроками она, зайдя в класс и увидев Женьку, радостно спросила его:
- Жигунов, ты уже выздоровел?
- Да, - ответил Женька.
- Тогда мы рады видеть тебя в нашем классе… А как здоровье твоего брата?
- А он еще не вернулся из Вильнюса, - ответил Женька. – Но я надеюсь, что и у него все будет хорошо…
- Да, мы все ему этого желаем, - сказала искренне учительница и Женька готов был ее за это расцеловать. Он представлял, что красивая Марите – это его Айна из сказки «О северном олене»… И вот сейчас, на уроке, после словесной абракадабры Антанаса, она его подняла и, улыбаясь как обычно, сказала:
- Ну, а теперь нам правильно, по-русски, прочитает это стихотворение Евгений Жигунов. Все захлопали в ладоши и Женька, довольный, производимым на класс впечатлением, начал читать:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые
И Солнце нити золотит…
- Довольно, Жигунов, хорошо, - сказала учительница. – А тебе самому нравится это стихотворение?
- Да! – ответил Женька. – Но мне больше этого нравится стихотворение Лермонтова:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом –
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
- Прекрасно, Евгений, ты хорошо знаешь русский язык, только вот теперь после болезни тебе придется догонять наш класс по другим предметам, - сказала она, сочувственно, - а ты, вон еще, какой бледненький и видно после болезни еще совсем не окреп.
- Ничего, пани учительница, я буду стараться учиться, чтобы встретиться с Дайной.
- Какой Дайной? – удивленно спросила учительница.
- Да это из моего сна и сказки «О северном олене». Мать мне рассказала сказку о девушке Айне, которая своим прекрасным пением возвратила любимого, а я потом видел во сне, что зимой через нашу Алунту проскакал золоторогий олень. Я ему во сне крикнул: «Олень, возьми меня с собой на Север, послушать прекрасные мелодии Айны!». А он мне ответил: «Как вырастешь, выучишься, тогда и приезжай к нам слушать мелодии прекрасной Дайны - Песни – так он переименовал ее во сне.
- Это замечательно, Жигунов, теперь у тебя есть мечта в жизни, и чтобы она осуществилась, ты должен хорошо учиться, и я тебе в этом помогу, - сказала учительница, коснувшись его плеча. – Еще Гедиминас увидел во сне железного волка и построил город Вильнюс, а ты построишь что-нибудь свое…
Женька был рад ее словам, но только он никак не мог понять: откуда учительница узнала, что Виктор ранен и находится в госпитале. «Откуда? – думал он, - ведь я ей об этом не говорил». Потом он махнул рукой: «А это все бабы разнесли свои сплетни по всей Алунте. Она наверное от них и услышала… Но она живет за Алунтой…».
После уроков он встретился со своим другом Ефимом и рассказал ему об этом. Ефим уверенно ему сказал:
- Да это бандитское радио разнесло… Здесь столько связников. Они все о нас знают. Все за нами следят…
- Ты что, Ефим, думаешь, что наша учительница тоже связничка?
- Нет, учительница, может, и не связничка, а вот хозяин дома, тот у кого она живет, может работать на бандитов, - ответил Ефим. – Это тот куркуль, усадьба которого находится сразу в трехстах метрах от Алунты, за почтой. Там у него вишневый сад, а что еще в саду растет, я не знаю… Собак полно. Туда так просто не сунешься - за версту учуют. Но все-таки ты будь с нею поосторожней, не рассказывай в классе, что творится у вас дома, - предостерег Женьку Ефим. – Ведь ваша семья явно у них на примете, потому что все ваши работают защитниками.
Женька запомнил совет друга, и теперь уж не делился так искренне в классе новостями, которые слышал от отца в стенах своего дома.
Зима шла на убыль. А в деловой жизни Алунты наступило какое-то затишье. Неожиданно Валентина Жигунова вызвали в Вильнюс, в оперативный отдел Министерства государственной безопасности. Он ехал туда и «ломал голову», зачем его вызвали в канцелярию. Вспомнил свою прошлую жизнь и то, как судьба занесла его, еще совсем молодого офицера, прямо с фронта в МГБ сюда в Литву, в этот городок. Здесь было все по-другому, лучше чем там, на фронте. Здесь каждый старался поздороваться с офицером, пожать руку и улыбнуться, хотя в душе, возможно, готов был всадить нож в спину.
Валентин это сразу понял, когда с ним произошел один такой случай. Он уже демобилизовался из армии и поступил на службу в алунтский взвод защитников, хотя взвода, как такового, еще не было. Его вызвали в райком и попросили создать и выучить в Алунте отряд из гражданских лиц, названных впоследствии, взводом народных защитников. Некоторые из взвода вообще никогда не держали в руках даже охотничьего ружья. А он в то время еще не был женат на Капитолине, и был свободен в использовании своего личного времени. И вот однажды, днем, подходит к нему заведующий производственным складом, а они были с ним знакомы еще с дня его приезда, и говорит:
- У меня сегодня день рождения, Володя, я тебя приглашаю к себе домой, приходи. Гульнем «по-флотски» - будут и девочки, и другие «нужные» люди. Валентин согласился, ну как отказать имениннику, хотя потом и горько пожалел.
Валентин в то время был еще совсем молодым наивным офицером, парнем, который за четыре года войны отвык от балов и гуляний, и который за все эти годы «окопной жизни» не видел никаких девчонок и женщин, конечно, он был соблазнен этим предложением. Он был так увлечен предстоящим «гулянием» в кругу молодых особ женского пола, что не утерпел и помчался первым в дом именинника. А кладовщик жил примерно в полукилометре от Алунты. В самой Алунте в то время не было ни гарнизона, ни солдат как сейчас, а было лишь всего пять дедов – защитников с берданками, запуганных частыми нападениями бандитов, и помощи ждать было не откуда. Валентин еще только день назад вступил в должность командира взвода.
Уже вечерело, когда он подошел к дому именинника. Вокруг ни единой души, никакого движения, как будто все вымерло. «А где же девочки? Где люди?» – подумал, остановившись перед калиткой, Валентин. В окнах горел свет, но никого из людей не видно. Калитка и двери были чуть приоткрыты. «Странно, - подумал Жигунов, - так ведь никто не гуляет». Нащупав пальцами пистолет в кармане, Валентин осторожно проник во двор, а затем и в открытую дверь помещения. В просторной комнате дома стоял накрытый скатертью стол, сервированный тринадцатью тарелками из фарфора для тринадцати особ. И это было видно по стульям, приставленным к столу. Горели в подсвечниках свечи и стол был заставлен различными яствами: закуской и водкой… Но, вокруг было полное безлюдье и мертвая тишина… От страшной догадки у Валентина «екнуло» сердце и выступил пот, а по телу пробежал тихий холодок страха: «Мама родная! – подумал он. – Да здесь, за столом, произойдет что-то страшное… Готовится расправа или даже убийство… Это бригада их тринадцати глашатаев и ремесленников смерти, настоящая банда, готовит показательный суд над одним из подсудимых… А подсудимый – это, конечно, он, Валентин – первый начальник алунтских защитников, - промелькнуло у него в голове. – Мне надо скорей отсюда уходить, пока меня еще никто не увидел».
И он тихо, прижимаясь к стенам, вышел из дома. Огляделся, и незаметно проскользнул за двери калитки. Выскочив на дорогу, он пустился прочь от этого гиблого места. Уже, отойдя несколько десятков метров, он услышал, как вслед за ним выбежал хозяин дома и начал громко его звать:
- Володя! Володя! Постой! Куда же ты? Подожди… Давай поговорим.
А у Валентина в душе кипела такая злость на этого «Иуду», что он готов был всадить в него все семь пуль из своего пистолета. Но он сдержался. Он знал, что «судьи» уже близко и нужно было быстро и тихо уходить с этого «бала».
Прибежав в Алунту, Валентин собрал свое еще совсем малочисленное войско из пяти человек, взял единственный ручной пулемет и, прихватив еще совсем молоденького Петра Бурцева, кинулся с ними по шоссе, на окраину местечка. Защитники перекрыли дорогу, по которой могли явиться к ним «нежданные гости». Валентин сам лег за пулемет, потому что стрелять из него еще никто не умел, и Петр состоял у него вторым номером. Ждали недолго. Вдалеке на дороге послышались шаги и голоса пьяных бандитов, шедших в Алунту, видно уже после попойки, и уверенных в своей полной победе над какими-то дрянными защитниками.
Не подпуская их близко, Валентин развернул пулемет и резанул из него очередью вдоль дороги. Пули ударялись о каменистый грунт шоссе, высекая искры, и, зловеще постанывая, улетали в темноту. Это было рассчитано только как удар по нервам. После такого визга и грохота пуль всякое движение противника на дороге прекратилось, бандиты поняли, что здесь у них дела плохи и надо уносить скорее ноги. Это было первым боевым крещением нового отряда с молодым командиром. На утро именинника дома уже не было - он удрал куда-то далеко в леса вместе с бандой…
«Время все лечит, - подумал Валентин, - и те первые послевоенные годы начали как-то потихоньку забываться. Все изменилось: Петька из пятнадцатилетнего юнца вырос в широкоплечего высокого богатыря, а его сестра, Капитолина, стала женой Валентина и родила ему маленькую дочурку Людмилу. А он уже стал знатной фигурой в Алунте и окрестных селах. Бандитов многих уже выловили, а те что остались – боялись нападать на местечки и села, да и в самой Алунте постоянно находился гарнизон солдат…
Теперь Валентин уже мог спокойно уезжать в командировку в Вильнюс на неопределенное время, зная, что с его родными ничего плохого не случится. Все находится под надежной охраной…
Под эти свои мысли и воспоминания через несколько часов он и прибыл в город Вильнюс. Шофер, молодой солдат из алунтского гарнизона, остановил машину возле здания Министерства Государственной безопасности, сказав ему в шутку:
- Приехали, командир, вылезайте! Вам сюда, а нам еще дальше…
Валентин, взяв свои вещи, спрыгнул с машины, и сразу же направился в канцелярию к подполковнику Ханову. Подполковник, увидев Валентина, встретил его словами:
- А, Жигунов, ты уже приехал? Это хорошо. Иди в шестнадцатый кабинет. Там тебя ждет полковник Зарубин, а потом подойдешь сюда ко мне, я тебя поставлю на довольствие и помогу с квартирой дня на два-три.
Валентин, откозыряв подполковнику, пошел искать Зарубина. Он нашел его кабинет, постучал и открыл дверь. Зарубин, увидев его, искренне обрадовался:
- Заходи, заходи, Жигунов, я тебя жду.
- Прибыл по вашему вызову, товарищ полковник, - отрапортовал по-армейски Валентин.
- Ну вот и хорошо. Как доехал? – продолжал расспрашивать его Зарубин.
- Все нормально, товарищ полковник.
- Что нового у вас в Алунте? Лютас не шалит?
- Пока все тихо, товарищ полковник: и по селам, и на хуторах, - ответил Валентин.
- Ну, это пока холодно, он как хитрый лис следы свои в снегу заметает – боится. А настанет весна и лето, вот тогда и возьмется за свое дело, - заверил полковник. Затем, чуть смущаясь, спросил:
- Ну, а как там моя Валентина поживает?
- Живет вроде ничего,- ответил Валентин. – Говорит, что скучает. И передала, чтоб вы долго в Вильнюсе не задерживались. А то, найдет другого полковника, - улыбнулся Валентин.
- Я ей найду! – ревниво вспылил Зарубин.
- Да, это она так… шутки ради, - успокоил его Жигунов. – А, вообще-то, она ждет вас.
- Ну, это и хорошо. Вот я скоро и нагряну к ней в Алунту, и, кажется, надолго. Я, собственно, и вызвал тебя сюда по этому поводу. Мы разрабатываем план операции по поимке это «зверя», я имею в виду Лютаса. Ты должен вспомнить до мельчайших подробностей все его действия и повадки: как он вел себя во время стычек с вами. Где он чаще всего появлялся. Один или с сообщниками… короче, все-все-все, что ты лично знаешь о нем. Он нам уже порядком надоел и командование решило бросить на него все свои резервы. Мне поручено на месте создать оперативную группу по захвату Лютаса. И пока мы его не поймаем, я из Алунты не уеду, - заявил Зарубин. – В эту группу войдут: Вагонис, ты, твой брат Виктор и еще Петр Бурцев – там будет нужна мужская сила. Будем вместе думать, мозговать, как к нему подобраться. Вот так, командир! В течение весенне-летнего периода этого года, ну, в крайнем случае, осени, мы должны напрячься, расставить невидимые ловушки, сыграть с ним в поддавки: заманить в западню и прихлопнуть. А в течение этой недели мы с тобой посидим, здесь все обдумаем, кое-что прикинем и составим план игры с ним. Назовем наш план, скажем, «Ромео». Это предварительный вариант. Могут быть и другие. Посмотрим по обстоятельствам. Кроме нашей группы знать об этом не должен никто!!! Даже наши родные и близкие. Это чревато провалом и нашими потерями. Вот почему я вызвал тебя сюда – подальше от чужих глаз.
- А, черт! Надоела уже вся эта проклятая гонка. Пятый год бегаем за ними без передышки. Когда же это кончится а, товарищ полковник? И вообще, когда-нибудь эта война закончится, или нет? – продолжал Валентин. Хочется пожить мирно, чтоб идти по полю и не оглядываться.
- Кончится, командир, скоро уже кончится, - ответил Зарубин. – Вот старых, сметоновских бандюг повыловим – тогда и кончится. А их уже немного осталось… У молодых кишка тонка. Они жить в бункерах не захотят. Им комфорт подавай… Им нужна музыка, развлечения. А бегать грязными и вшивыми по лесам и сражаться за какие-то идеи, зачем это нужно?
- Так что, скоро наша профессия здесь больше не понадобится и ты уедешь отсюда, и будешь тихо и мирно жить, и работать в каком-нибудь городке обыкновенным слесарем. Или может ты останешься здесь в селе пастухом пасти коров, а? – засмеялся Зарубин. – Не торопись в будущее, командир, еще не известно, что нас там ждет! Я, например, если и женюсь на Валентине, то останусь здесь, в Вильнюсе, на пенсии жизнь доживать. А ты, Жигунов, подумал куда покатишь после расформирования наших подразделений? – спросил он неожиданно Валентина.
- Если все это кончится и нас уволят, - сказал Валентин, - то я, наверное, с семьей поеду на юг, на Украину, в Запорожье. Там мы жили до войны. Оттуда, в начале ее, эвакуировались в Сибирь. Туда и вернемся опять. Запорожье – это наш родной город. Там ведь живут наши родственники: тетка Маруся и брат матери – Алексей.
- Ну, тогда у тебя все будет хорошо! – заверил его Зарубин. – Давай-ка лучше подумаем о нашей предстоящей операции…
… Рана на руке у Виктора уже зажила и его выписали из госпиталя. Он был рад этому. Лишь Пал Палыч был недоволен и лечением, и врачами – его оставляли: у него что-то плохо срасталась рана на ноге. Видно этому был причиной его возраст. Он ходил и ворчал:
- Ну что я здесь один буду делать? Что! Со своей палкой разговаривать? Как было хорошо с тобой, Виктор: и вино попивали, и анекдоты рассказывали. Было здорово и весело. А теперь один, как «муму», буду сидеть в палате и молчать. Оставайся, Виктор, еще на недельку. Скажи, что рука болит - они тебя оставят. Пока исследуют, ты здесь недельку и поживешь, а?
- Да ты что, Пал Палыч, какую недельку, мне здесь так надоело, что я готов уже и без выписки отсюда удрать, - сказал Виктор и видя, что «Палкович» расстроился, начал успокаивать его словами:
- Ну, не расстраивайся, Палыч, подселят к тебе еще кого-нибудь. Вот и будете с ним «лясы точить» - анекдоты рассказывать. А мне уже пора домой – зима кончается. Скоро все кошки замяукают… Надо к весне подготовится, мышцы накачать и тело укрепить. Меня ж ведь там, в Алунте, девки ждут, - улыбнулся Виктор.
- От, хитрец, - засмеялся Пал Палыч. – И как ты с ними со всеми справляешься?
- А никак, Палыч, - засмеялся Виктор. – Они сами с собой и справляются. Я им только на аккордеоне подыгрываю.
Собрав в сумку свои вещи, книги, Виктор оделся и протянул «Палковичу» руку:
- Ну, Павлович, давай прощаться. Выздоравливай, бросай свой костыль, вставай уже на ноги, а то ведь с костылем за бабами далеко не угонишься.
Пал Палыч расчувствовался, обнял его на прощание и сказал с сожалением:
- Эх, Виктор, видно мне теперь только с ним-то и придется спать, и больше ни с кем. Отбегал я уже свое… Кому такой «шкандыба» нужен? Ну, ладно, всего тебе хорошего. Иди, играй с ними, пока еще молодой…
Виктор вышел из палаты и направился к выходу, а у открытых дверей палаты в коридоре стоял Пал Палыч и махал ему рукой. Виктор вышел на улицу и остановился. Погода стояла великолепная, светило солнце, было еще рано, где-то около двенадцати часов, и он, расспросив у прохожих, нашел улицу и дом, в котором жили Зарубин и Яня Новицкая, и позвонил в квартиру Зарубина. Зарубина дома не было. Тогда он решил позвонить к Яне. Яня как раз оказалась дома. Она обрадовалась ему, всплеснув руками, воскликнула:
- О, Виктор, ты поправился и хорошо выглядишь! Проходи, проходи в комнату! Я тебя сейчас чаем угощу.
- Спасибо, Яня, - сказал он. – Ты знаешь, мне особенно рассиживаться-то некогда. Да и в госпитале насиделся, - сказал Виктор. – Ты лучше скажи, как насчет пройтись? Ты располагаешь временем? Может, сводишь меня посмотреть Вильнюс: Гедимина Пилис, музеи, выставки, соборы… Хоть, что-нибудь! А то я ведь завтра уезжаю.
- Хорошо, - согласилась она. – Много времени уделить тебе не могу, но на башню Гедиминаса я тебя свожу.
Виктор с Яней оделись и вышли на улицу… Они бродили по тесным улочкам старого города и радовались, видя красоту построенных когда-то величественных зданий, соборов. Все это вдохновляло, окрыляло душу и звало их куда-то… в будущее…
Потом они подошли к Замковой горе и Виктор увидел башню Гедиминаса – символ Вильнюса. Она стояла, как глыба, как маяк свободы, о который веками разбивались волны чужеземных завоевателей.
- Вот это твердыня, - воскликнул Виктор. – А ну-ка, давай залезем на самый ее верх. Они взошли на башню по узенькой лестнице, и остановились на просторной и открытой смотровой площадке. Бордюр у края площадки был невысокий и у них закружилась голова, когда они посмотрели вниз на город с высоты Гедиминасовой башни. Казалось, что перил вообще нет и ты паришь как птица над краем пропасти, а внизу раскинулась величественная картина огромного старинного города и только ветер небес посвистывает над головой…
- Ну и сильны были прежние люди, коль строили такие высокие и мощные замки, - произнес Виктор.
- Еще бы! Тогда ведь не было такой строительной техники, как сейчас. Все делалось голыми руками, но громады этих замковых башен и стен поражают, - восхищалась Яня. – Ой, пойдем скорей отсюда, - ухватилась она за руку Виктора, отступая от края башни. – У меня уже голова кружится от этой высоты, - сказала она, смеясь и увлекая Виктора вниз по ступенькам к подножью башни. Они спустились вниз, и еще долго стояли, рассматривая ее на фоне ясного зимнего неба и одетого далекой дымкой старого города. Виктор стоял и молчал под впечатлением увиденного.
- Ну как, понравилась экскурсия на башню? - спросила его весело Яня.
- Конечно, - ответил он, - теперь хоть будет о чем рассказать нашим ребятам. А то просидел целый месяц в палате с Пал Палычем, ничего не видя кроме больничного двора. Так бы и уехал, не посмотрев города.
- Хороший мужичок этот Пал Палыч, - сказала, чуть улыбаясь, Яня. – Нас оставлял вдвоем, чтобы мы поговорили. Такой услужливый и добрый…
- Пал Палыч – это лучший друг, - сказал Виктор. – И, кстати, Яня, спасибо тебе за вино, которое ты нам оставила. Оно помогло коротать нам скучные вечера больничной жизни. Особенно это понравилось Пал Палычу. Он просто восхищался тобой, что ты догадалась и сделала нам такой подарок.
- А я читала где-то, что красное вино и гусиный жир помогает заживлять раны. Вот я вам и купила. Он одной бутылки алкоголя вы ведь не пострадали… Хоть это было и нарушение с точки зрения медицины, но ведь и медицина не всегда знает, что нужно порой человеку, - сказала Яня.
Еще с полчаса они шли по улице и разговаривали, потом, когда уже порядком замерзли, сели в автобус и поехали домой к Яне пить чай и отогреваться у горячей батареи. И лишь только к пяти часам вечера пришел домой Зарубин. Виктор попрощался с Яней и ушел к Зарубину. Она сказала ему на прощание:
- Может, мы с тобой больше уже никогда не увидимся, но все равно я хочу сказать, чтобы ты знал, что я тебя любила и уважала за твою трогательную доброту, искренность и неподдельную порядочность. Голос ее дрогнул, она вышла за порог своей комнаты, обняла Виктора и горячо его поцеловала в щеку. А потом бросилась в комнату и закрыла за собой дверь на замок… А Виктор еще долго стоял и не мог сообразить, что ему делать: стучать ли опять к Яне или звонить в квартиру к Зарубину. Он подошел к Яниной двери, постоял и пошел к Зарубину и когда он, постояв, пришел в себя, то понял, что это был ее прощальный поцелуй, который, как в стоп кадре, остановил и запечатлел на веки ее потерянный идеал, все то, о чем она когда-то мечтала, любила и хотела видеть в нем. Наконец, Виктор позвонил Зарубину. Тот открыл дверь и, увидев Виктора, произнес:
- Ну наконец-то, герой, ты покинул своих проспиртованных эскулапов. Наконец-то явился в мир людской. Ты мне сейчас как раз-то и нужен. Заходи! Раздевайся!
Он завел его в свою комнату, раздел, усадил на диван и сказал:
- Теперь, давай поговорим серьезно. Кончается зима и скоро «сурки» вылезут из нор. У нас же начнется охота на крупного зверя. Ты его знаешь. По приказу командования я включил тебя в состав нашей оперативной группы. Скажи мне, ты согласен участвовать в этом деле? Мы найдем твою Реню и поможем восстановить репутацию ее семьи. Докажем, что они не причастны к делам этого «зверя». Ну как, Жигунов, ты согласен участвовать, или нет? – спросил повторно Зарубин опешившего и не отошедшего еще от Яни Виктора…
- Д-д-да! – выпалил, наконец-то, заикаясь, Виктор. – Я согласен! А что я должен делать? – спросил он.
- Пока ничего. Ты должен сидеть и ждать. Придет время и станет ясно, что нужно делать. Если Реня прочтет твою записку на портрете и пришлет тебе сигнал о встрече, сразу же дай нам знать. Возможно, это будет ниточка из веревки, которой мы скрутим и повяжем этого «зверя». Если будет вербовка тебя в обмен на Реню или что-то другое – иди на все. Даже на мнимое предательство своих товарищей. Мы это все устроим, чтобы заинтересовать его твоим согласием работать на него ради ваших встреч с Реней.
- Фу ты! Я аж вспотел. Это как? Мне и в банду к ним идти придется, что ли? – спросил Виктор, растерянно. – Они ж меня живьем растерзают и дело с концом.
- Да нет, не думаю. Ты им в банде не нужен. Ты им будешь нужен именно на своем месте, как боец взвода народных защитников, но в качестве их осведомителя. То есть будешь глазами и ушами «болотного губернатора». В общем, я на тебя надеюсь, Виктор, ты парень проверенный, себя уже показал и эту неблаговидную роль, я думаю, тоже сумеешь сыграть на отлично. Тебя будут подстраховывать ваши же люди: твой брат, Вагонис и Петр Бурцев, ну, конечно, и я. И давай сейчас уже договоримся о некоторых несложных сигналах, с помощью которых ты будешь давать нам знать о действиях противника. Итак: брошенная тобой папироса «Беломор-канал», с чуть обгрызенным мундштуком на повороте дороги, перекрестке или у приметного дерева справа будет означать: все идет по плану. Сломанная и не закуренная – ты в трудном положении, требуется помощь. Фуражка и руки: фуражка сдвинута направо – тебя ведут, наблюдатель справа! Рука в правом кармане – переговоры прошли, ты под контроле, контролер справа, а если в левом кармане, то слева. Если правая рука на пояснице, то есть стоишь, подбоченясь: внимание – я под наблюдением, наблюдатель справа. Все понял? – спросил Зарубин.
- Да – ответил Виктор.
- Ну и ладненько! На сегодня пока хватит, остальное будем решать на месте, - сказал Зарубин. – И не отчаивайся, все у нас пройдет хорошо, как по нотам. Завтра поедешь домой вместе с братом. Валентин здесь, я с ним уже беседовал и назавтра для вас я вызвал сюда машину из алунтского гарнизона. Она вас отвезет в Алунту. А я к вам приеду уже в конце апреля или в середине мая, когда будет тепло. Тогда и приступим к осуществлению нашей операции, - закончил Зарубин.
- Ну, а Яню ты видел? - неожиданно спросил он. – Попрощался с нею?
- Да, и видел, и попрощался, - сказал Виктор. – Я ведь сюда в двенадцать часов пришел. Пока вас не было, мы с ней пол Вильнюса обошли: были на башне, в старом городе, костелы и здания посмотрели. В общем, часа четыре с ней по городу бродили, пока не замерзли, и лишь потом пришли с ней сюда…
- Смотри, не мешай ей. Иди своим путем, пусть они живут с мужем своей жизнью. Не заслоняй ей дорогу… Все равно ты уже встретил другую. А старая любовь, как весенняя гроза: прошла, отгремела и заглохла… Так что, не дури! – погрозил он пальцем Виктору.
- Не беспокойтесь, товарищ полковник. У нас с ней все по совести, – сказал Виктор. – Я уже переключился и думаю только о Рене и Альбине. Я хочу, чтобы они вернулись домой, в свою усадьбу в Антакщай. Ну зачем им где-то пропадать, скитаться в чужих местах. Я и согласился на эту операцию из-за них.
- Правильно мыслишь, сынок, - по-отечески обнял одной рукой его Зарубин. – Давай, иди, стелись, располагайся на диване. Уже поздно. Будем отдыхать. Завтра вам рано ехать, а путь - не близкий. Да, - остановился, вдруг, он. – А ведь царская брошка, которую ты так легко отдал Лютасу за Реню, в действительности, очень ценная вещь. И если ты что-нибудь о ней узнаешь, сообщи мне… Скажу тебе кое-что из того, что было известно нам еще в 1918 году. Эту брошку подарил царице Распутин. Александра была очень суеверной и часто гадала, вызывая духов. А Распутин, говорят, был связан с тайной сектой тибетских «черных магов» - Бон-По. Они называли себя еще «зелеными». Распутин как-то раз лечился от импотенции у известного тогда в Санкт-Петербурге врача Бадмаева. Вот Бадмаев и втянул Григория в эту секту, потому что сам был одним из его членов. И чтобы завлечь супругу Николая Романова, Императора Всея Руси, подчинить ее полностью и управлять через нее всеми действиями русского царя, Распутин и вручил Императрице этот скромный подарок. Знак зеленых, свастику, царица перед расстрелом нарисовала на одной из стен в комнате Ипатьевского особняка. Эти связи царской четы с Бон-По и были причиной того, что Керенский арестовал царя и выслал его подальше от людных мест в Сибирь, в Тобольск, в такую глухомань. И никто из зарубежных влиятельных родственников Романова, в том числе, и английский король, который был двоюродным братом Николая Второго, не захотели принять их в свою страну. А секта «черных магов» Тибета и после расстрела Романовых продолжала внедряться в Европу. И одним из ее почитателей, если не членом, был и Адольф Гитлер. Все его свастики и прорицательные замашки оттуда, из Бон-По. Так что, видишь теперь, какая история связана с этой брошкой.
- Ах ты, мать честная, а я и не знал, что эта вещь таит в себе столько загадок, - сказал Виктор, от удивления раскрыв рот.
- Ну вот, теперь ты знаешь и будешь стараться найти и вернуть ее государству. Поэтому я тебе все это и рассказал, чтобы ты отнесся к этому делу серьезно, - назидательно сказал ему Зарубин.
- Понял, товарищ полковник, - ответил Виктор.
- Хорошо, что понял, а теперь уже иди спать, - приказал ему Зарубин. – Завтра подъем в шесть ноль ноль. Спокойной ночи!
Зарубин ушел в свою комнату, а Виктор еще долго ворочался на диване и не мог уснуть, вспоминая все то, что он только что услышал от полковника. Вспомнил он и то, что дед Лютаса в 1918 году в команде латышей тоже участвовал в расстреле царской семьи и конечно рассказал внуку о всех этих вещах. Недаром, Лютас так вдруг заинтересовался такой старинной брошкой.
- Ах, какой я дурак! Так легко попался на этакую простую уловку бандита. Ведь он все это разыграл для того, чтобы выхватить у меня из рук эту ценную вещичку. Реню он все равно бы не тронул. Хотя ведь Реня бы негативно оценила мой поступок, если бы я эту брошь не бросил тогда ему под ноги. Я боялся за жизнь Рени. Пусть будет так… Что сделал, то сделал. Уже не переделаешь, - ворочался Виктор, вспоминая события недавнего прошлого, пока глубокий сон не рассеял его метущиеся мысли…
Закружил, завьюжил снегами последний месяц зимы февраль… Наступающая весна сулила всем новые перемены. А у Жигуновых в семье жизнь шла своим чередом. На днях отец Женьки пошел на почту и принес письмо от Виктора. Все собрались вместе за обеденным столом и Иван Яковлевич начал читать. В письме Виктор писал, что он уже полностью выздоровел и скоро возвращается домой.
- Ну, слава Богу, что хоть у Виктора все хорошо, а то вы тут все вдруг разболелись, - намекнул он на то, что и Женька болел ангиной, и с Анькой что-то творилось неладное. Она простудилась и теперь ходила и охала, не в состоянии нагнуться, потому что у нее болела поясница и левая нога. И Фроську, ее сестру, обсыпали чирьи. Да, и у Ивана Яковлевича тоже побаливал желудок от черного житного хлеба, который они брали из государственной пекарни.
У одной только Райки все было хорошо: она росла, цвела и хорошела. Райка сияла здоровьем и юной красотой. Щеки у нее всегда румянились. Ей было четырнадцать, а формы тела у нее были округлые, как у семнадцатилетней девушки. И кровь в ее жилах играла с какой-то весенней радостью. Ее тело требовало любви, но она этого еще не понимала и ни с кем не встречалась. Только уж если когда распирали ее томительные страсти, она вдруг начинала гоняться за Женькой, ловила его, обнимала и тискала так, что парнишка верещал от боли и докучливой ласки в ее объятиях.
Александра, мать Женьки, грозила ей пальцем и с укором говорила ей:
- Райка, ты что это делаешь, кобылица этакая, с моим ребенком, ведь задушить можешь. Иди, вон, с Индусом и борись на улице. Прыгай, сколько вздумается. А Райка, смеясь, отвечала:
- Нет, тетя Шура, Женька мой будущий жених, он мне нравится и его мне можно мучить и тискать, а Индус, кобелина такая - кусается.
Индус, слыша все выражения, обиженно свистел носом и гавкал, как бы протестуя против такой несправедливости.
Мать Женьки как-то отважилась и сообщила Ивану Яковлевичу, что виделась с Зарубиным и успела немного поговорить с ним. Иван нахмурился и спросил ее:
- Ну, и что он тебе сказал? Вспоминал ли о прошлых временах, о нашей молодости?
- Да нет, Вань, он об этом даже и не вспоминает. У него теперь невеста есть: он познакомился с Валькой Ковалевской, говорит, что у них любовь такая… «что ни в сказке сказать, ни пером описать».
- Ну, дай-то ему Бог, - успокоился Иван. Он поел и пошел в комнату немного отдохнуть, лег на кровать, поворочался, потом вдруг позвал Александру:
- Шур, а, Шур! А вы в матрасах солому еще не меняли?
- Нет, - сказала она.
- Ну, так пошли Женьку с Райкой в ксендзовский овин за новой соломой. Ведь старая уже, твердая, как камень. Вся в кочки сбилась.
Александра крикнула в соседнюю комнату Райке:
- Рая! Раиса! Ты где там?
- Здесь я, теть Шура! – появилась та на пороге.
- Рай, сделай доброе дело. Возьми Женьку и санки, и съездите с ним вместе за соломой для матрасов. Знаешь, туда, в старый ксендзовский сарай, что на поле за костелам. Возьмите с собой два мешка и набейте их соломой, нам до осени и хватит, - сказала Александра.
- Хорошо, «мама», - приложилась щекой к ее виску Райка и, выскочив из комнаты, позвала Женьку:
- Эй, Женек-женишок! Поехали со мной за соломой на старый ксендзовский овин, я туда одна идти боюсь.
Женька отнекивался, но Райка обняла его за плечи и сказала:
- Это не я, а твоя мамка приказала привезти нам с тобой соломы для матрасов. Так что давай, дружочек, не выпендривайся, а собирайся и поехали!
Они оделись, взяли санки и побежали по полю, смеясь и кидая друг в друга снежками. За ними последовал и их пес Индус.
Сарай находился метрах в ста от костела, за старым заброшенным ксендзовским садом. Он стоял совсем на отшибе, вдалеке от людских дорог и тропинок. Высокий и длинный, огромных размеров, просторный и наполовину пустой, с широкими поперечными балками, забитый с одной стороны по самую крышу прошлогодней соломой. Женьке он казался ареной какого-то старого заброшенного цирка или манежного зала. Сквозь открытые ворота и пустые окна под козырьком крыши в него проникали лучи солнца, и там было светло и ясно, как среди дня на улице.
Ефим, который повстречался им на дороге, узнав, что они идут за соломой, тоже решил взять дома санки и подъехать туда же за соломой.
Пока Ефим бегал за санками, Женька с Райкой подкрались к распахнутым дверям и глянули во внутрь помещения. Там было тихо и просторно, и до безумия жутко от этой неживой глухой тишины…
- Эй, здесь есть кто-нибудь? – крикнула Райка, осторожно просовываясь в старый сарай.
- Ш-ш-ш, - прошипел ветер по соломе, прорвавшись сквозь старые ставни разбитых окон.
- Кар! Кар! – крикнули две вороны, смотревшие с любопытством на пришедших людей с конька соломенной крыши.
- Угу-у-у! – жутко завыл вдруг Женька, подражая филину.
- Ой, Женька, черт! – отпрянула Райка от дверей ветхого сооружения. - Ты меня так испугал!
- Это я не тебя пугал, а ворон, - засмеялся Женька. – Не бойся, мы здесь с пацанами часто бываем. Индус, вперед! – крикнул он, подбежавшему к ним псу и сам первый, разыгравшись, бросился на ворохи мягкой соломы, лежащие у подножья, возвышающихся копен. За ним осторожно в помещение вошла и Райка. А Индус уже прыгал и весело лаял на зарывшегося в копну Женьку. А тот лез и лез на стог все выше и выше, аж под самую крышу. Потом он с большой охапкой соломы сиганул прямо к ногам оторопевшей Райки, засыпав ее по пояс ворохом соломенной трухи. Райка, вскрикнув, упала рядом, засмеялась и стала бросать в него соломой. Потом они, вцепившись друг в друга, стали бороться и, смеясь, перекатываться один через другого. Они с Райкой так увлеклись, что ездили друг на друге, как всадники на лошадях: то он сверху, то она. Наконец, Райка, схватив его в охапку и сильно сжав в своих объятьях руками и ногами, внезапно затихла, а он, как молодой петушок все еще продолжал извиваться и ворочаться в ее руках. Но не тут-то было. Райка сжимала его все сильней и сильнее, и, наконец, со стоном, отбросив его от себя, заплакала…
Женька стоял на коленях рядом с ней и недоуменно спрашивал:
- Рай, что это ты? Я тебя ушиб? А? Рая…
- Нет, - отнекивалась она, - просто мне стало как-то не по себе, что-то такое нашло и в животе заныло…
- Ну, тогда давай-ка скорей наберем соломы и вернемся домой, - сказал Женька. – Может это у тебя какой-нибудь аппендицит, - выразился он по-иностранному. – Тогда тебя повезут в Утену.
- Ой, Женька, никакой это не аппендицит, - сказала Райка. – У меня уже все прошло. А аппендицит так быстро не проходит, - добавила она, вставая с пола за ним следом.
Вдруг в дверях что-то мелькнуло и послышался голос Ефима:
- Ребята, вы где? Ау!
И, увидев их и залаявшего громко Индуса, он направился к ним, набивая свой мешок соломой.
Женька с Райкой, глядя на Ефима, тоже стали заполнять свои мешки. Они, не разговаривая, думали о своем…
Райке было чудно и приятно это случившееся у нее новое ощущение. А Женьке было странно: почему Райка молчит и улыбается… Так, наполнив мешки, они и повезли их молча домой, предоставив Индусу право громко лаять на черных, наглых и жутко каркающих на него сверху ворон…
На следующее утро все в доме Жигуновых всполошились из-за того, что Аньке стало очень плохо, и она уже криком кричала от нестерпимой боли в левой ноге. Женькин отец побежал и вызвал на дом фельдшера. Тот пришел, послушал Аньку, посмотрел ногу и сказал:
- Воспаление седалищного нерва! Нужно ее немедленно везти в стационар, в Утенскую городскую больницу.
А пока велел лежать и, укутав, прогревать ногу.
Но до кожи ее ноги нельзя было даже дотронуться. Анька громко кричала от любого прикосновения. Никто не знал, что же делать дальше, как ей помочь. Александра пошла на работу и сказала Терентию, заведующему столовой, что Анька больна и не может даже двигаться. Тот всполошился, а потом, подумав, сказал:
- Я знаю тут одного деда – знахаря, он живет недалеко, в деревне, надо за ним съездить и привезти к ней. Он знает, как ее лечить, - заверил Александру Терентий. Так и сделали.
Иван Яковлевич побежал к Вагонису и попросил у него сани и Машку – их лошадь и вместе с Терентием они подались в село к знахарю. Тот, выслушав их, согласился ехать с ними к больной Аньке. Он взял с собой каких-то трав, наломал сосновых веток и захватил еще и березовый веник. И в двенадцать часов дня эта «скорая помощь» подъехала уже к дому Жигуновых. Знахарь, старый литовец, осмотрел больную и сказал что-то Терентию. Тот перевел:
- Дед требует нагреть воду и принести какую-нибудь деревянную бочку в дом.
Женщины кинулись греть воду, а Терентий с Женькиным отцом побежали на склад за бочкой. Вскоре все было готово и Аньку раздели догола, предварительно удалив из кухни всех мужчин. Знахарь набросал в бочку сосновых веток, залил их горячей кипяченной водой и, когда вода в бочке чуть остыла, больную начали помещать в эту посудину. Она, конечно, страшно кричала, но оставшиеся при ней бабы и дед все же «всунули» ее в тесную бочку. Она сидела в ней минут двадцать и парилась, а дед ее иногда поднимал и шлепал по бедрам и спине веником, что-то приговаривая. А Женька сидел за печкой и прислушивался ко всей этой процедуре, иногда выглядывая краем глаза из-за угла.
Попарив в дубовой бочке и полечив таким образом хвоей и березовым веником, Аньку вытащили из купели и укутали в одеяло, а в свою комнату она пошла уже сама. Терентий деду что-то заплатил за лечение и поблагодарил, но тот сказал, что если за один сеанс такое купание ей не поможет, то нужно будет сделать для нее это еще один раз.
- А пока, - сказал он, - нужно лежать и ни в коем случае не застуживать воспаленный нерв.
Знахаря Иван Яковлевич отвез на Машке назад в деревню, а Анькина нога пошла с тех пор на поправку. И все в доме успокоились, и облегченно вздохнули. Даже Индус стал иногда погавкивать, забегая и высовываясь из своей любимой дыры на крыше.
А несколькими днями позже из Вильнюса в Алунту приехали и сыновья Жигуновых: Виктор и Валентин…