Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…
Тёплый субботний вечер в селе недалеко от стыка границ трех теперь уже раздельных славянских государств. Дневное марево сменилось долгожданной прохладой и на скамейке за столиком под яблонькой собрались мужики постучать костяшками домино и выпить тайком от бдительных жен по чарочке «мутненькой». Те же расселись на скамейках недалеко от «места общего сбора» мужей не только чтобы потрепаться между собой, но и зная обо всех их «тайных» помыслах, чтобы ненавязчиво «бдить».
Это повторялось каждую субботу. Жаль, что ушли в прошлое такие вот посиделки. Мужики травили здесь байки, делились хозяйским опытом; бабы говорили о своём, о бабьем, обсуждали хитрости готовки и рецепты. Могли тут перемыть чьи-то косточки и поделиться проблемами. Здесь бесхитростные селяне запросто предлагали друг другу: «Давай я с кумом завтра к тебе приду крышу крыть, а ты в выходные поможешь нам колодец почистить?»
Всё случалось – ссорились, мирились, сплетничали, праздновали, хоронили, гуляли свадьбы, провожали в армию. Короче – жили. Иногда, когда уже часть подвыпивших и даже буйных мужей разводили жёны по домам, к оставшимся выходил работавший в городе и потому приезжавший поздно, гармонист. Его мгновенно обступали, соскочив со своих мест. Нет, хоровое пение уже кануло в лету, но послушать – все тут как тут! Любили селяне это.
И начиналось. Пальцы пробегали перебором по кнопочкам, прилаживаясь к инструменту. Раздувались меха, от нажатия клавиш сначала гудели басы и нестройно пищали голосовые планки. Гармонист чутко прислушивался к резонаторам, будто мог подстроить их. Вспоминал ли что-то или подбирал на слух – разве не играючи поймёшь? И наконец, из этой какофонии звуков начинала складываться какая-нибудь известная мелодия.
Пальцы бегали всё быстрее, гармошка взахлёб начинала рассказывать. Как звонкоголосые птицы взлетали ввысь звуки и рассаживались на ветках деревьев, затихая. Вслед стайками летели новые, всё более чарующие, кружили там в хороводе аккордов и опускались прямо в сердца слушателей. А они сидели, затаив дыхание, будто и впрямь боялись спугнуть этих диковинных птиц. Гармонист, перебирая клавиши заскорузлыми пальцами, наклонив голову, прижимался щекой к гармошке, наполнял её гофрированную грудь воздухом, а она выдыхала мелодию. И тогда на лице его сквозь усталость и грустинку взгляда проступала блаженная улыбка.
Как совмещается в русском человеке эта грусть и светлая радость? Гармонь меж тем то всхлипывала, то самозабвенно рассказывала что-то, то заходилась отчаянным, безудержным весельем, будто наполняя душу каждого голубовато-золотистым сиянием, изнутри отсвечивавшим в глазах. И глаза подёргивались томной поволокой, устремляясь куда-то вдаль, ввысь в непостижимый полёт мечтаний и грёз, отрешаясь от этого мира и всецело погружаясь в волшебный мир музыки и гармонии. Нет, остаться равнодушным к этому невозможно!
Пой, гармонь, пой, милая! Наполняй сердца живой мелодией и радостной силой! Пусть нет в тебе дробно-конвульсивного современного ритма, зато есть проникновенная, отзывающаяся в сердце мелодия, душевный мотив. Мечутся ловкие пальцы по клавишам, раздуваются меха, превращая воздух в каскад переборов, услаждающих и чарующих слух. Казалось, даже неугомонные квакушки замолкли, ибо и для них прервать, нарушить это таинство рождения музыки было бы непростительным кощунством!
Как зачарованные сидели слушатели. И вот ведь – мелодия одна, а каждый думал о своём. У каждого она пробуждала свои мысли, думы, воспоминания. А гармошка вздыхали, плакала, изливала душу, пела и стонала, звала куда-то, аж замирало сердце и на глаза наворачивались очищающие слёзы. Уходила тяжесть, ненужные, мелочные обиды. Тонким кисейным пологом мелодии завешивалось всё плохое, а недавние непримиримые спорщицы доверчиво приобнявшись и покачиваясь с закрытым ртом «у-У-у-кали» что-то, стараясь попасть в такт и интонации мелодии.
И вот повисла над летним вечером последняя затихающая нота. И всё. Как будто жизнь кончилась. Остались лишь её отголоски, воспоминания, тлеющие в неумолимо набегающем времени. Нет, это не музыка, это целая философия, поселяющая в сердца и души доброту, жалость, сострадание и сочувствие, столь дефицитные в новом веке. Это философия русской души.
Вы хотите знать, как постичь русскую душу? Так вот же, слушайте! Поёт!