вспоминая детство. Часть 1.
Люди на земле давно обладают одной абсолютной и бесспорной истинной: детство не вернуть и оно остается навсегда запертым за теми дверями, в которые не только войти, но и добраться до которых невозможно.
Все знают.
Но они, эти двери, как бы незримо присутствуют где-то глубоко в подсознании каждого человека. И иногда, неожиданно останавливаешься, в своём постоянном беге за счастьем, или просто в минуту передышки, устав бесконечной борьбы за хлеб насущный, на секунду задумавшись, что это было ?
Что-то неуловимое, только что промелькнуло совсем рядом, буквально метре от тебя, оставалось только руку протянуть вперёд и дотронуться до ручки. Но тут же отмахиваешься от наваждения, чур, что только не привидится, и продолжаешь свой упорный бег. Куда ? Зачем ?
И я такой же как все. И у меня были такие наваждения, и не раз, особенно в снах.
Но мне кажется, что моё детство ходит совсем недалеко от меня, где-то по кромке горизонта. И достаточно взять хороший бинокль, подняться высоко на мачту или башню, уходящую под самый край этого бездонного, зовущего своей неповторимой синевой неба, с белыми барашками на нём, и я смогу ненадолго рассмотреть его, в туманной дымке, на самом, самом дальнем краешке, где небо сливается с полем, и эта самая дальняя недостижимая полоска теряется в бесконечности.
Мне кажется что могу.
Я знаю, я твёрдо в этом убеждён, моё детство ещё существует, и живёт по прежнему своей собственной жизнью, именно за той полоской земли, достать которую я не в силах, как бы я не бежал к ней, ехал или летел.
Оно ходит там, по самому острому, как лезвие бритвы, краешку горизонта по утрам , просыпаясь под серебряные колокольчики приходящего нового дня, с рассветными солнечными лучами, прорвавшимися сквозь ночь, и разгоняющего как ветер и даже быстрее, весь сумрак с равнин и окрестных холмов.
Оно существует и живёт своей жизнью моё детство, пока жив я.
Когда-то в том самом далеком детстве, я умел ходить по небу.
Это совсем просто, достаточно было по деревянной лестнице, наспех сбитой из двух жердин и горбыля, но всегда безудержно устремлённой вверх, забраться к всегда открытой небу нараспашку дверце чердака, обычного деревенского дома, взобраться на чердак и, оттолкнувшись от его края пойти по невидимым хрустальным ступенькам над домом, двором, с снующими внизу, в своих заботах, курами, над всей деревней с её домами, садами, виноградниками, колхозным двором с тарахтящими двигателями тракторов, током с насыпанными на нём целыми горами золотых, спелых зёрен пшеницы , над коровниками и бескрайними колхозными полями, с торчащей на них рваными кусками желтой стернёй от собранного урожая.
И только голуби, пролетая совсем рядом в одном, трёх метрах от меня, иногда удивлённо оглядывались на мальчика, бродившего по небу.
Самым интересным и увлекательным было бегать по белым, прохладным, под раскалённым солнцем, подушкам облаков, которые слегка прогибались под шагами, подпрыгивать на них ещё выше, чем сами облака, используя их упругость огромного, фантастического батута, плывущего неторопливым лайнером по небу, и потом, сидя на самом краешке этих облаков, раскачиваться на них, как на качелях, смотря, с детским ещё восхищением, на изумрудные сады с зеркальными пятнами прудов, между ними, раскинутыми вечным художником - природой под ногами. И было совсем не страшно.
Всё это – моё детство.
Единственным и серьёзным недостатком у моих прогулок было то, что никто и никогда не составлял мне компанию, и в одиночестве, осторожно приходилось, тем же путем, по хрустальным ступенькам, находя их на ощупь, спускаться к заветной чердачной дверце, а внизу бабушкин голос уже громко искал меня и звал на обед.
Это было, это живёт в моей памяти каждый светлый прожитый день.