Рассказ с конкурса «Мы - сталкеры!»
Думали, утро началось с завтрака? Или кофе? Или любимой женщины? Фиг. Меня тащат связанного, с мешком на голове. Спиной чувствую, тащат по асфальту. Голой спиной. Ни тебе обращения с пленными, согласно конвенции, ни тебе оповещения кто и за что… Стоп! Помню, как меня носом окунули в стену. До сих пор, свербит, наверное кровь засохла. Помню, как кто-то впопыхах проорал мне о моих правах, заломил руку за спину и вдарил по икре. Укол. Кажется. О последнем я логично догадался: я не помню как я здесь оказался, кто меня тащит, конечностей не чувствую, голову словно гелием накачали, а в рот напихали стекловаты.
А сейчас вообще утро?
Асфальт теплый. Царапины, правда, жгут.
Дверь металлическая открылась, петли проскрипели. Затылком бьюсь о порожек. Пытаюсь кричать что-то, а выходит тугое мычание. Во рту, может, и не стекловата, но тряпку запихали глубоко, так что вся слюна в нее впиталась.
Тащат по кафелю. Приятный, такой, скользкий, охлаждает. Никогда не подумал бы, что буду радоваться кафелю.
Секундный писк, замок щелкает, дверь почти неслышно открывается, и меня тянут дальше, по кафелю.
Ничего не вижу. Как не напрягал зрение, но материя не пропускает свет.
Слышу, спиной и затылком все чувствую, и я абсолютно беспомощен – это меня тревожит.
Порожек.
У кого-то толстые пальцы и крепкий хват. Они мне кажутся огромными, словно за руки меня берет не человек, а медведь поднимает меня вверх, чтобы заживо сожрать. Усаживают. Одним местом чувствую прохладу и мягкую обивку стула. Не привычное ощущение, словно все внутренности развернули, а вместе с ним и направление течения крови – кажется, я долго лежал. Снимать наручники с меня не спешат, даже напротив, медвежьи лапы поправляю мне руки, заводят за спинку стула. Так и остаюсь сидеть. Застежка у меня на шее тоже зашевелилась, невидимый фокусник рывком сорвал с моей головы мешок, явил мое мятое лицо свету, и белое зарево приветливо заливает мне глаза. Яркий, диодный свет заставляет щуриться, глаза начинают чесаться. Тру свободной рукой. Впереди появляется темный силуэт, и чем больше тру, тем четче силуэт становится. Наконец оставляю глаза в покое и фокусируюсь.
- Доброе утро, - кто-то будит меня своим сиплым голосом. Голос хриплый, мешается со свистящим дыханием, слегка глотает букву «Р».
- Ага, очень. А вообще, - протираю глаза, - какого хрена?! Кто вы?
Глаза наконец фокусируются, и я вижу серое, овальное лицо с острым подбородком и впалыми голубыми глазами.
- Кто вы? – повторяю.
- Интерпол. – Радостно отвечают мне.
Верчу головой и не верю своим газам. Нашли. Нашли?! Как? Так, стоп! Спрашиваю:
- А удостоверение можно?
Он вопросительно кивает, мол, почему нет? И достает из внутреннего кармана голубую id карточку Интерпола. Настоящую.
- В-л-а-д-и-м-и-р-П-л-е-т-н-е-в. – читаю по буквам. – Нашионалити: рус.
И так же просто и элегантно он прячет карточку обратно.
- А он че? Комнатная декорация? – киваю на слева стоящий шкаф, два на полтора с бычьей мордой. Он угрюмо смотрит на меня, внешность иностранная, загорелый, но явно понимает русский, хотя с чувством юмора у него кажется никак. Сдается мне он здесь не для красоты, а чтобы разминать мои лицевые мышцы своими костяшками.
- Антуан…
Кто?! Стараюсь сдержаться, чтобы не залиться слезами и не обидеть этот лакированный шкаф-купе, но не получается. Слишком сильно задерживаю дыхание, и оно рывком вырывается из меня громким гоготом.
- Меня будет допрашивать человек по имени Антуан?!
- Представитель Испании. – Закончил Владимир.
- Ладно. Он настоящий. Удостоверение настоящее. И из меня, вроде, не кетчуп льется. А адвокат? Воображаемый?
Плетнев наклоняется ко мне, и словно по секрету, только присутствующим:
- Видишь ли, - шепчет, - мы так далеко, что твоего адвоката придется ждать сутки. Если конечно, найдет. У нас, знаешь ли, дружеская беседа. Будь добр со своими старыми друзьями, Край. А с новыми, поаккуратнее – наш испанский товарищ ишь, шуток не понимает, обижается.
Друзья. В гробу видел таких новых друзей! Друг, да? Так развяжи! Развяжи, я тя обниму в талии, дружески пошлепаю по челюсти, почкам, солнышку, ребрышкам. Но ты, кажется, меня опередишь.
Ничего не отвечаю, но понимаю, к чему этот прокуренный ведет. Если они пошли на такую грубость - лишили меня адвокатской защиты, значит, вспомнят мне не только последние грехи. Все выбьют. Выбьют. Был бы адвокат, он бы заткнул их, прочел бы лекцию о моих правах, их обязанностях, и что они идут по известному адресу, а я сижу и молчу. Я бы им ничего не сказал. А так, в объятиях душки Антуана я спою им все что закажут. Аве Мария? Без проблем! Женским голосом? Антуан сожмет нужный орган, и я им прокричу сопрано!
А эта гнида в костюмчике курит. Кондиционера нет, окон нет, есть только вентиляция под потолком, и огромное одностороннее зеркало во всю стену. Нет, он не встанет, не покурит возле вентиляции, приподняв голову повыше. Он будет выдыхать весь этот смрад прямо мне в глаза, в легкие. Чтобы я жмурился, кашлял, дергался от дискомфорта и желал как можно скорее все рассказать, только бы оставили в покое.
- Краевой, - на стол ложится бумажная папка толщиной в два пальца. На ней мои ФИО. Интересно, что там? С чего начнем?
- Испания. – Он словно читает мои мысли. – Начнем с последнего, с твоей поездки в Испанию. Что ты там делал?
Что я делал на родине этого кожемяки? Почему бы самому все не вспомнить? А ведь все началось в Киеве.
Я помню тот ресторанчик с золотыми колонами, мрамором, столиками ручной работы. Он, казалось, спустил все нажитое в Зоне на этот храм пищи – разумное капиталовложение, чтобы в последующие годы, по утрам, кушать хлеб с икоркой. Я не предполагал приглашения сюда, обычно разговоры такого плана состоятся либо на пустырях, либо в тесных кабинетиках, где даже стены глухи. Он вытащил меня за самый дорогой столик, с самыми пунктуальными официантами. Все за его счет. Долго любезничал со мной, долго выпытывал об опыте Зоны. Как-никак, когда-то сталкер. Наконец, переходим к делу:
- Почему я?
Кстати, это он меня разыскал. Я перебрал много объяснений этому. Много версий. Казалось – западня. Ответ был прост:
- У вас есть опыт работы такого плана, и, одновременно, опыт обращения с артефактами.
- Артефактами?
Он кивнул своим загорелым лицом. Лощеный бегемотик Валентин Сергеевич настолько зажрался плодами своего бизнеса, что я в жизни не узнал бы в нем сталкера Копыто. Сталкера. Они обычно веселые, крепкие, истончающие перегар охотники за артефактами. Этот, кажется, был таковым охотником даже на Большой земле.
- Какой артефакт?
Он вновь молчит. Мне кажется, что его щеки запали ему в ротовую полость, мешают двигать языком и челюстями. Протянул мне даже не фотографию, а рисунок статуэтки погибшего Сталкера. Человеческие формы, спрятанные под плащ, вместо рук крылья, вместо лица противогаз. А в середине сердце артефакта. Я слышал о ней. И историю эту слышал.
Были в Зоне три сталкера. Пришли они вместе, держались тоже всегда гуртом. Год, другой они сталкерствовали, раком ползали по земле, лишь бы деньжат на жизнь собрать. Собрали, значит. Вот уже запланировали день ухода, собрали шмот, нужным воякам дали на лапу, чтобы выйти, и, чтобы попрощаться с матушкой Зоной, решили отправиться в последнюю ходку. Когда лезли в последнюю в их сталкерской жизни аномалию, электру, то один из них сплоховал, и спровоцировал реакцию. В тот же час – выброс. Переждали они его, а когда вернулись на то же место, то нашли «Лунный свет». Парни были в таком шоке, что уверовали, будто артефакт этот вместилище души их погибшего товарища. Забрали, и так свихнулись на его смерти, что заказали одному умельцу вырезать из артефакта статуэтку, в память всех погибших сталкеров. Всех так поразила работа мастера, что об этой истории загудела вся Зона. О статуэтке пошли легенды, мол она то способна воскрешать людей, то спасает от смертельной раны каждого сталкера лишь раз, то еще что. И всем захотелось хоть глазком взглянуть на чудо. А о тех сталкерах больше никто не слышал. Говорили, мол, ушли из Зоны, и статуэтку прихватили с собой.
И вот, один из них сидит передо мной. Улыбается, и, от чего-то, мне становится противно с ним общаться. Кажется, они не поделили самый ценный артефакт из доли усопшего – самого его. И теперь, Копыто, решился присвоить статуэтку подлостью.
- Где мне ее искать?
Молчит, переворачивает листок с рисунком, на другой стороне адрес – Испания, Памплона.
Помню все довольно отчетливо, потому что встреча произошла всего неделю назад.
Но ведущим моей кровавой викторины я отвечаю:
- Его жену навещал, – и киваю на Антуана.
Удар. Лечу.
Лежу, охлаждаю щеку о прохладные плиты кафеля. Не чувствую ни песчинки пыли, никаких запахов. Они мне кажутся гладкими и нетронутыми. Я раскрываю глаза, и по частичкам вижу разделенную на кубы поверхность. Хорошая, думаю я. Прохладная. Правда, холодное мне бы сейчас приложить к другой щеке. Вдруг замечаю следы засохшей крове между двумя плитами. Его закрывает толстая подошва лакированных туфлей. У себя над ухом слышу:
- Еще разок: что ты делал в Испании?
Что? Меньше всего хочется шевелить челюстью и опять тебе врать. Она, кажется, слилась с плиточкой. А она гудит. Челюсть гудит. Отдает в скулу.
Антуан оказывается женатый человек. Вон как бабу свою любит! Чувствую эту самую силу любви у себя в челюсти. Признаться, сладость сего чувства сейчас мне не постичь. Разве только он пустит мне в деснах кровь. Все к тому и идет. И любовь его, для посторонних, окажется соленым привкусом под язычком.
А на вопрос я что-то неохотно мычу.
- Усади его!
Стул ставят на место, и меня с ним тоже. Опять этот вопрос:
- Так что же ты делал в Испании, Край?
Смотрю на Антуана, попутно произвожу манипуляции челюстью, ощупываю зубы языком. Он лыбится, доволен своей работой. Могли бы ему за это и не платить, вон сколько удовольствия!
- Детская мечта. Понимаешь? Море никогда не видел!
- Ага, море? – кривится Владимир.
- Да! – живо киваю головой.
Удар. Стул расшатывается, и мне становится страшно падать, кажется, что там не несколько десятков сантиметров до пола, а десятки метров. Километров. Я восстанавливаю равновесие, смещаюсь и ставлю стул на ножки. Антуану это не нравится, и он лупит меня ногой в локоть.
Лечу.
Теперь я не теряю связь с реальностью на ту болеутоляющую секунду. Время замедляется, и пока мы со стулом падаем на твердый компресс, меня вдруг посещает мысль, что я не выйду отсюда. Глупость какая. Они не могут меня убить. Нет. Этот допрос их максимум, а когда я, наконец, предстану перед своим адвокатом, ему скажут, что таким меня и задержали. Правда, на сутки позже, чем на самом деле. Я успеваю себя успокоить, и моя бровь соприкасается с кафелем. Щека. Челюсть. Компресс. Теперь обе половины лица воют мне в нервные окончания равными по громкости голосами.
Снова удар. Острый носок туфли врезается мне в бок, в печень, по инерции отталкивается. Не успеваю уловить всю боль, а новый удар приходится мне в солнышко. Казалось бы, пресс должен взять на себя всю энергию. Но нет. Резким выдохом я опустошаю легкие, к горлу вдруг накатывает рвотный позыв. Не успеваю ни набрать воздуху, ни блевануть, а мне на горло ложится чья-то подошва, разворачивает мое скрюченное тело, и вдавливает кадык в каменный компресс. Сквозь слезы вижу штанину. Выше белая рубашка, с синим галстучком. Выше – бычье лицо. А издали, вон от того темного силуэта, сидящего на столе доносится:
- Край, мы переживаем за тебя. Такие тяжелые травмы буквально сам себе наносишь. Ты не мучайся, лучше расскажи нам все. – Подходит, наклоняется, и сквозь дым и слезы я разбираю в темном силуэте бледный овал, который обращается ко мне человеческим голосом. - Мы твои самые близкие друзья. Ты всегда можешь поделиться с нами своими секретиками.
Наверняка улыбается. Я слышу его ехидную насмешку надо мной в интонации. Во мне почти нет воздуха, чтобы ответить ему что-либо в голос. На то и расчет, чтобы я молчал, не дышал и извивался под чужой туфлей, как змея в клещах, а в последний момент, когда сознание почти покинет тело, я согласился и кивнул. А вместо этого, я шевелю губами три эротические буквы, установленные веками.
Над моей головой заносится подошва. Все занимает пару секунд, но для меня, в силу адреналина в крови, секунды тянутся десятками минут. Я успеваю
рассмотреть простой, ромбический узор, острую форму носка, и даже номерок посредине. 45.
Удар. Улетел.
Мне видится Милена. Ее толстая коса ослепительно сияет золотом, ее голубые глазки меня манят за собой. Она смеется, играется со мной, мы плещемся в воде. Я пытаюсь догнать ее, схватить, а она все отдаляется, издевательски смеется и брызгается. Вода летит медленно, плавно ложится на мое затвердевшее лицо. Не могу ни моргнуть, ни улыбнуться. На меня ложится холодная маска, искаженными стеклами закрывает ее от меня. Свет исчезает. Остается холод.
Я ничего не вижу, чувствую, как по лицу катятся капли. Ветер дует, охлаждает влагу на мне. Свежо. Хорошо. Лицо уже не кажется паззлом на пару тысяч деталей, а приобрело поверхностные очертания пластиковой маски. Мои руки разведены в стороны, двигаю ими, и чувствую опору, которая давит мне в лопатки. Безвольно болтаю ногами. Они мне не кажутся ватными, или обессиленными. Я не чувствую себя обессиленным. Энергию во мне подавляют прессом, который то и дело врезается в мое тело, дробит меня. Таким себя и чувствую, разбитым. От того силы мои расплываются во мне же, и на злость, порывы ярости уже ничего не остается. Мне нужен шанс. Мне нужно почувствовать свободу в руках, мимолетную, которая разожжет во мне огонь. Всего секунду, чтобы собраться воедино.
Кто-то топчется рядом. Скорее всего, Антуан - это он тут делает всю грязную работу. Он отстегивает меня от бревна. Я валюсь, и мои руки тут же заламывают.
Пробую вывернуться, но нет, хватка у громилы стальная, быстро подавляет сопротивление. Поднимает, разворачивает меня и ведет, вцепившись мне в кисть и предплечье.
Я опять спотыкаюсь об этот проклятый порожек. Скрип двери, писк магнитного замка. И опять эта вонь. Я слишком быстро привык к свежему воздуху, и позабыл об этой гусенице, которая не дает чистому воздуху заполнить ее легкие. Меня усаживают, а правую руку цепляют наручниками к столу. Срывают с головы повязку, и передо мной вновь оказывается Владимир Плетнев.
Он тушит бычок в пепельнице, и возвращается ко мне:
- Так что же ты делал в Испании, Край?
Пожимаю плечами:
- Я все сказал.
Он смотрит мне за спину. Я понимаю, что там Антуан. Его каблук выдает стук в мою сторону. Я уже сцепил зубы и зажмурился. Я готов, но Плетнев отрицательно кивает головой.
- Ладно. К этому мы еще вернемся. Знаком с этими людьми? – и протягивает мне три фотографии.
Еще как знаком. С этими тремя я провел последние несколько дней.
На первом фото Шилин Илья. Чешир, так его называют, первоклассный спец по электронике и защитным системам. И, отличный медвежатник. С развитием радиоэлектроники и программирования устройство сейфов, конечно, не отставало от времени, и таким же широким шагом шло от обычного кодового замка, до сложных систем с сенсорными стеклами, сканерами и прочим ужасом. И знания Чешира в этом плане как нельзя кстати. Он пользуется большим спросом среди домушников и, женщин. Его комплекс неполноценности не дает ему покоя. Поэтому, чтобы почувствовать себя мачо, он ухаживает за собой, за своей королевской улыбкой, живет в пентхаусе в Киеве, ездит на спортивной машине, и каждый вечер меняет женщин.
На втором фото наш проводник Сандра - баба с пацанскими замашками. Стрижется коротко, на лице ссадины, на губе шрам, тело гимнастки и кулаки вышибалы. Живет она, в основном, на ограблениях магазинчиков, а потом все пропивает и прогуливает в баре. Там мы с Чеширом ее и разыскали. Пожалуй, даже Миля мне таких подстав не подкидывала. Эта знойная пацанка сначала внимательно слушала Чешира. Они общались на английском, смеялись, подмигивали друг другу, хотя я этому оболдую велел говорить с ней о деле, а не цеплять. А потом она рявкнула что-то на испанском, и сидящие вокруг загорелые бабуины в секунду набросились на нас. Били, пожалуй, во всю силу, но много пропускали. Было очевидно, что они играются с нами, и в шутке разбивают нам лица. Потом, оказалось, что эта сучка решила проверить нас на стойкость. Дескать, устроила крещение огнем.
На третьем фото брат Сандры, Эмиль. Эмиль молчаливый студентик, который в свободное от учебы время угоняет дорогие машины у богатых папиков. Деньги, наверняка, хорошие, ведь это так модно иметь виллу на берегу моря, модель и пижонскую тачку. Соответственно, Эмиль был у нас водителем.
- Да, - смотрю на фотографии. Отрицать смысла нет, на них и моя рожа. - Друзья мои. Хорошие.
Говорить стараюсь уверенно, не выдавать ложь. Он вдумчиво следит за неловкой мимикой моего опухшего лица.
- Хорошо, - согласился он. Наше знакомство – не суть. Он это тоже понимает, и задает другой вопрос. – А что вы, вчетвером, делали ночью в доме Золотникова Вячеслава Андреевича?
Передо мной, на стол, ложатся новые фото. Кажется со скрытых камер на углах улицы и банкоматов. На них мы, днем, втроем, двигаемся врассыпную по улице, корчим из себя прохожих, а сами высматриваем охрану, камеры. Эмиль сидел в машине и все фотографировал. Но это еще ничего не доказывает. Мало-ли, что мы тут могли делать. Потерялись. Гуляли. Хотели посмотреть как буржуи жируют.
А доказательств проникновения ночью у него и не будет. Ночью мы приехали на фургоне, который Чешир оборудовал какой-то штукой. Все рассчитали по секундам.
В ту ночь заканчивался первый день фестиваля Сан-Фермин, и Золотников, с частью охраны, уехал на какое-то веселье, а вместе с ним, туда же, уползла остальная улица. Фантастически идеальный шанс. Через полчаса, после отъезда Золотникова, Эмиль врубил машину Чешира, и во всем квартале погасла абсолютно вся электроника. Потом выдвинулись мы.
Лишнего старались не брать: шокеры, маски, перчатки, ПНВ. Чешир взял с собой нужное ему оборудование, я с собой потащил контейнер для артефакта, а Сандра, на всякий случай, прихватила пневматику с транквилизаторами.
По сигналу Эмиля мы перебрались через двухметровый забор у беседки во внутреннем дворе. Сад и бассейн мы прошли тихо, обойдя пару охранников. Лишние крики нам были ни к чему. Проникли в дом. В зеленой подсветке ПНВ я не смог оценить всего шика минимализма и кубических форм мебели. Мы прошли барную стойку, отделяющую кухню и холл, широкий прямоугольный диван напротив плазмы, полукруглые барные стулья – обычно люди с деньгами предпочитают классику, украшенную серебром да золотом, с вензелями, шелками, а тут скромность да простор. Хороший выбор, уважаю.
Доходим до прямоугольных ступенек, отделенных друг от друга. Нас ведет Чешир, знающий план дома. Забрались по ступенькам, и, из-за угла появляется темная фигура. Ведущий тут же тычет ей в живот шокером. Та застывает на ногах, трепыхается, и, к счастью, не успевает выдавить и звука, как теряет сознание. Вырубили. Связали. Заткнули. Охранника нужно было где-то спрятать, и я засунул его в ванную. Вряд-ли кто-то поперся бы в ванную комнату на втором этаже, когда есть такая же на первом. Избавились. Хорошо. Пошли дальше. Наконец, находим кабинет Золотникова, который заперт на простой замок. Чешир быстро взламывает его, и мы попадаем в кабинет. Сандра остается у входа, на стреме, Чешир же берется за сейф. Небольшая коробка, размером с тумбочку вмурована в стену позади стола, имеет обычный кодовый замок и сканер отпечатков.
Наверняка было еще что-то внутри, какой-нибудь сенсор, ловушка. Со всем этим Чешир справляется быстро.
- Готово, - прошипел он.
Я подхожу, открываю, и…
- Не то.
- Что?!
- Обычный сейф. В таком хранить артефакт опасно. Нам нужно специальное хранилище.
- Какое?! – психует Чешир.
- Не знаю! Может размером с цветочную вазу, может…
- А это что? – он показывает пальцем на торцевую часть стола. Там маленькая панель с четырьмя наборными дисками, к которым Чешир мигом припадает. Он кажется простым, механическим, но Чешир возится с ним длинные десять минут, прежде чем в столе что-то щелкает и на его поверхности появляется ручка. Тяну за нее, и из потайного цилиндрического отсека выплывает хранилище, размеров и форм точь в точь цветочной вазы. Полностью цилиндр не выходит из пазов, но статуэтку видно. На черной платформе, точно как на рисунке стоит сталкер, вместо рук, на животе он сложил крылья, на нем плащ, голова и лицо прячутся под капюшоном и противогазом. Ближе к платформе плащ разрывается, и там, в маленьком разрезе видно голубенькое, круглое сердце артефакта, от которого вся статуэтка светится белым цветом с нужным голубым оттенком. Прелесть. На месте Золотникова, я бы тоже не продавал эту красоту, а чах бы над ней, любовался бы ею. Я достаю статуэтку и прячу ее в герметичный контейнер, который скрывает ее свет. Найдя артефакт, все немного расслабляются, унимают дрожь.
После, мы поставили все на места, и тут произошло то, чего мы не ожидали больше всего. Включается свет. Тихо, без голливудского треска ламп первый этаж и сад вдруг приобретают цвета и тени. Помню, мы потом устроили разбор полетов, и оказалось, что Эмиль выставил недостаточную силу ЭМИ удара. Козел.
Он свое получил. Наверняка ему жевать до сих пор больно.
Не освещенной оставалось только лицевая сторона виллы. Делать было нечего. Мы скомандовали нашему Эмилю вручную вырубить камеры и подогнать фургон, пока мы выбираемся. Сами же, напряглись наново. Теперь в ПНВ надобности не было. Ведущей была Сандра. Чеширу я скомандовал оставаться у ванной, а сам пошел на третий этаж, в комнату охраны, дабы вырубить камеры.
Осторожность лишней не бывает. Так и сделали. Сандра осталась прикрывать Чешира, я поднялся на третий этаж. Коридор был в потемках, но под одной дверью проникало свечение мониторов. Туда и направился. Приоткрыл дверь – там был всего один охранник. Он сидел, заскучавший, пялился в мониторы, и не заметил, как рядом с ним, нараспашку открылась дверь. Я влетаю, и тычу ему в шею шокером. Он оживляется, дергается, барабанит каблуками по столу, а когда я убираю шокер, он обмякает. Вырубаю камеры, уже подхожу к лестнице.
Толчок. Я валюсь, и замечаю перед собой ошарашенного охранника, который рефлекторно оттолкнул опасность, а что с ней делать дальше не знает. Я только поднимаюсь, а он… Он хватается за шею, мычит и падает, а я спешу к своим. Мы выходим на первый этаж. Сандра смотрит за угол. Чисто. Я тушу свет в холле, чтобы мы вдруг не выдали себя тенью. Выскальзываем во двор. Сандра гасит еще одного охранника. Обходим его, пока он спит на травке, слюнявит свой дорогостоящий костюмчик. Снова заглядываем за угол. Чисто. Двигаем дальше, перебираемся через забор. Выпрыгиваем со всей экипировкой прямо на улицу, хоть сейчас снимай, и в сеть. Кстати о съемках. Срываем с рожь маски и взглядами ищем Эмиля. Мы застали его за работой – он как раз заканчивал с камерами.
Отлично.
Я проматываю эту историю у себя перед глазами в реальном времени. Переживаю все наново, вспоминаю яркие моменты, отмеченные эмоциями, останавливаюсь на деталях, пересматриваю всю историю в своем маленьком кинотеатре, интегрированном мне в голову. Каждую секунду. Каждый миг. Все ищу, не налажали ли мы. Нет. Этому козлу нечего мне предъявить. Ничего нет. Только эти несколько фоток.
- Не было нас там, - твердо говорю ему, глядя в глаза. – Мы на фестивале кутили.
- Ты врешь себе во вред! – рычит Владимир. – Вы проникли в дом Золотникова Вячеслава Андреевича! Зачем?
Он от меня уже устал. Это мне кажется, что допрос идет всего двадцать минут, а по его уставшему рылу я вижу, что сидим мы тут минимум второй час. Меня как орех бьют, давят, а я все никак не раскалываюсь. И Плетнев дает первую слабину. В данной ситуации, в команде со своим быком он может себе это позволить.
А я не раскалываюсь:
- Говорю, как было…
Он кивает Антуану, и этот человек-молот крепко хватает меня за волосы и окунает о стол. Не выходит. Я успеваю упереться свободной рукой в стол и сдержать его удар. У него внезапная истерика, вспышка ярости, и Антуан бьет меня ногой по ребрам, а когда я корчусь он хватает меня за волосы снова и со всего маху мнет мой нос и лоб о железный стол. Психует, успокоиться не может. Мне не дает толком ощутить боль, и бьет снова. Снова ногой по ребрам, с такой силой, что я валюсь со стула на пол, и остаюсь подвешенным за стол.
Вот. Теперь я чувствую все. И протяжный стон моих левых ребер, и режущую боль в носу когда пытаюсь дышать, и боль во лбу, и нытье костей запястья. У меня с носа опять потекло. Дышать становится труднее. Открываю рот, чтобы глотнуть воздуха, а мне в горло льется собственная юшка, соленая, с металлическим привкусом. Это мой завтрак. И обед. И скорее всего, ужин. Глотаю, рефлекторно, и блевать хочется.
Ко мне подходит Плетнев, наклоняется надо мной, хлещет меня по щекам, мажется, кривится и вытирает все об меня.
- Ты еще не понял? Ты здесь не первый. Уже все есть: все показания, подписи, записи, все есть! Тебе так и так конец. Сознайся во всем – меньше ведь получишь. – Его интонация похожа на отпугивающее шипение кобры. Слова пусты, но их подсмысл странный, он не пахнет ложью, он сочится ядом. Если он не лжет, и меня давно сдали, то мне и впрямь лучше сознаться. Я отвечаю:
- Докажи!
- Усади его, - сквозь довольную улыбку командует тот. Конечно, он доволен. Я попросил доказательства, я повелся, я дал слабину.
Антуан хватает меня за кисть и рывком поднимает, усаживает. Плетнев аккуратно предоставляет мне три бумажки с признаниями. Все три написаны на английском. Даже Чешира. Я смотрю на это все, и облегчение окутывает мое сердце. Оно вдруг высвобождается от стальных оков, ему легко, и оно свободно бьется. Я предвкушаю победу. Триумф, ведь у этих душегубов ничего нет.
Дышать по-прежнему трудно. Смотря на эти бумажки, впритык, я делаю глубокий вдох, булькаю соплями и кровью. Выдох. Из моего переломанного носа, как из душевой лейки, в разные стороны брызжет кровь и сикеля. Я выдыхаю медленно, брызжу красным на себя, на эти писанные признания, на пол, на туфли Антуану. А когда выдыхаюсь, у меня из ноздрей, по прежнему, течет алая струйка, красит мне щетину, лезет в губы. Я пью ее, ведь воды мне не предлагают. Смотрю на их ошарашенные лица, на их алые бумажки, на себя и начинаю посмеиваться. Нервное хихиканье перерастает в дикий гогот. Сижу и ржу, глядя ему в глаза, сидя с перекошенным лицом в собственной крови.
- Туфта! Все врете! Гадите мне тут в уши и морду разносите! Ложь все! Ложь! Ты и писюльки эти! Я отдыхал! ОТДЫХАЛ! ОТВАЛИТЕ ОТ МЕНЯ! – я надрываюсь. Еще больше брызжу кровью в его сторону, ору, ору на них, пока все мои доказательства не иссыхают. Антуан, на удивление, не трогает меня. Ждет команды Плетнева, который выпучил на меня глаза, переваривает, наверное, все, перестраивает тактику. Он вновь лезет в свою папочку:
- А это? Как назвать этот забег по Памплоне со стрельбой, с вооруженными людьми?
Забег. Это действо я всегда буду помнить. На момент нашего пребывания в Памплоне проходила фиеста Сан-Фермин. Яркий и горячий праздник, который воспел Хемингуэй, и как жаль, что я о нем узнал лишь после случайного участия в Энсьерро.
В то утро, я очнулся за мусорным баком. Голова ужасно болела в затылке. Я не помнил что случилось. Я помнил только сильный удар. И вот, я у мусорного бака, как какой-то бомж. Поднимаюсь, пытаюсь устоять на ногах, но голову так ведет, что без опоры мне было не обойтись. Я оперся на мусорный бак, и случайно заметил в нем голого мужчину. Голого. Перевожу взгляд на себя – я в белой рубахе, с красным шарфом и в белых, свободных штанах. Щупаю голову, срываю с себя что-то. Рассматриваю – это красный берет. С размаху, рыча зубами, я его выбрасываю в бак.
Меня выбросили, как и я сейчас швырнул эту шапку! Кинули. Свои же кинули! Чешир кинул! Не ожидал. И подумать о нем такого не мог… Злюсь, рычу, срываюсь и бью ногой мусорный бак. Как они могли со мной так поступить? Ведь я все организовал! Я свел их! Дал им все! Дал им эту работу! Привез аванс! Пообещал оплату! На выходе! Меня! Вот так! Сучка! Шакалы! Шакалы поганые! Я ведь выберусь! Я выберусь отсюда и всем вам бошки пооткручиваю! Всем! Злюсь. Ору это во все горло, вслух и украшаю русским матом. Все равно меня никто не слышит. Там, на улицах ревут тысячи глоток. Миллионы. И им не до меня. Опять бью стену, и замечаю свою новую обувь – кожаные башмачки с деревянной подошвой и шнуровкой до колен. Уроды. Мало того, что кинули, так еще и клоуна из меня слепили. Чудесно.
Ступаю в этих нелепых башмачках – подошва давит в кости стопы, немного пристукивает каблуком и носком, когда ступаю. Глухо, еле слышно, но от этих звуков у меня создалось впечатление, будто за мной идет лошадь.
Стучу к ближайшему проулку, выхожу на узкую улочку с брусчаткой. Брусчатка, рубаха, шнурки до колен… Может меня не кинули, а я просто попал в пространственную дыру, и меня выбросило на пару столетий обратно? Кажется, нет, потому что слева от меня ревет толпа и снуют камеры. Все в белом, с красными шарфиками, машут красными платочками, а вон еще, в белом, сидят на балконах, направив головы вниз, фотографируют, кричат. Что происходит? Я ничего не понимал. Почему я выгляжу как они? Откуда на мне это? Версия со временем отпала сама собой. Но зачем меня сделали одним из них? Чтобы слился с толпой? Ушел от погони? Никого не было. Никакой связи. Ничего.
Пока я осматривал крикунов на балконах, я заметил блик. Всматриваюсь, и в тени чердака вижу мужской силуэт, а на свет выходит краешек дула. Логическая цепь простая: снайпер, бежать. Срываюсь с места вовремя, и позади меня пищит брусчатка. Еще. Еще. Цепь рикошетов бежит за мной, вспарывает стену, цветок, прилавок, и я успеваю уйти в проулок. Стоять на месте нельзя, а я и не останавливаюсь. Перемахиваю через высокий забор, с него залезаю на балкон, перепрыгиваю через стол, бабулю, спрыгиваю на дорогу. Дальше. Бегу. Перепрыгиваю через коробки, цветки, расталкиваю белые рубашки. Поворот. Врезаюсь в стену, бегу дальше. Опять поворот. Опять врезаюсь. Впереди, на моем пути серый фургон. У него снуют двое в костюмах, с пистолетами. Мне прятаться негде, повернуть некуда, и я разгоняюсь. Они меня видят, всматриваются, думают, тот ли это, а я сбиваю плечом одного, бью локтем в нос другому. Он тоже падает, а я продолжаю бежать. Снова поворот. Позади слышу выстрелы, треск древесины. Они, кажется, оклемались и ринулись за мной. Уже слышу маты позади меня. Выстрелы. Я пригибаюсь, хватаюсь за голову и поворачиваю за дом, слышу свист пуль у себя за спиной, бегу, врезаюсь в толпу белых рубах и красных шарфиков. Я их расталкиваю. Расталкиваю и рубашку с погонами. Грубо, плечом вперед вырываюсь и перелезаю через забор на пустую улочку. Пустую?
Зачем же они глядят на нее? Впереди себя, на тротуаре замечаю такую же толпу в рубахах, огражденную забором, и вдруг, меня сбивают с ног. Толпа взревела от возмущения. Я не успеваю стать на ноги, а меня уже берут за воротник и тащат. Брыкаюсь, а меня оттаскивают с дороги к краю, и перестаю выворачиваться, когда замечаю тряску. Буквально одним местом я чувствую вибрацию брусчатки, и из-за поворота, по этой огражденной улочке выбегает такая же толпа сумасшедших в белых рубахах, с газетками в руках. Это наверное какая-нибудь реконструкция побега из психушки, или день почтения душевно больных, подумал я. Пробегает дико орущая толпа с газетками, а за ними, всего в паре метров проносятся два огромных быка. У меня шок. Где я? Какого черта? Я в замедлении вижу, как разъяренные животные проносятся мимо, как их черная шерсть блестит на солнце, как огромные мышцы играют кожей, как острые рога разрезают воздух, как маленькие глазки озлобленно смотрят вперед, а сухой черный нос натужно пышет жаром. Слышу выстрел. В том же замедлении ловлю стрелка в черном костюме. Животное ревет, пуля попала ему в шею, и оно смещается влево, на нас, на рубахи. Меня, наконец, отпускает. Толпа, в которую бык должен был врезаться, живо рассасывается, и животное врезается рогами в железную ограду.
Мы срываемся с места, лошадиным табуном, с газетками наголо сливаемся в одно белое пятно, проскальзываем мимо быка и мчимся по улочке дальше. Я оказываюсь в последних рядах. Оборачиваюсь, и людей в черных костюмах не вижу, скорее всего, полиция и рубахи их уже скрутили. Я вижу четырех быков, которые врываются на нашу беговую дорожку и массивными бедрами врезаются в железную ограду. Они мне казались адскими существами, с рогами, с красными глазами, пламенем, вырывающимся из их ноздрей. Черное пятно, навострив орудия, мчалось за белым. Силы добра явно сдавали перед силами зла. Они нас догоняли. Четыре пары рогов. Животные набирали скорость, в два ряда они неслись за нами, а мы выжимали из своих ножек что есть силы, гнали наш табун и грохотали кожаными башмачками вперед, по загону. Но ведь мы должны гнать их по этому тоннелю для скота, нет? Я почувствовал себя сумасшедшим, и никак не мог нащупать логику происходящего. Ничего не соображал. Видел только угрозу, и понимал, что ее нужно избежать.
Они нас настигали. Впереди, меж пары десятков белых рубах мелькнул огражденный перекресток, где я смог бы уйти от преследования, а может и сойти с дистанции. Я поднажал. Шевелил этими тапками, как только мог, но скорости не чувствовал. Страх тянул меня обратно, а не гнал вперед. Я наклонился, почти головой вперед попытался шевелить ногами быстрее, и, в один миг, мы оказались почти у перекрестка. И тут, один из испанцев, рядом со мной, кричит что-то во всю свою горлянку, и все рубашки, включая меня, рассыпаются в стороны за секунду. Мы вжались в стены домов, в ограждение, а мимо нас, тут же пронеслось четверо быков. Они, как мне тогда показалось, и не заметили нас, враг просто исчез. Но нет. На перекрестке они замедлились, уперлись рогами в стены и начали топтаться на месте, искать нас.
Действовать надо было быстро. Пока быки не развернулись, я перебежал дорогу и перемахнул через ограду. Меня никто не выталкивал, я свободно вышел на тротуар. Все меня хлопали по плечу, лезли обниматься, руки жать. И только через пару часов, в машине, Сандра объяснила мне, что это было Энсьерро, и теперь – я настоящий мужчина.
После Энсьерро они нашли меня сами, когда убедились в том, что я сбросил хвост. Я долго на них орал, материл, замахивался, но они мне все объяснили. На мне откуда-то взялся жучок. Оказывается, это была идея Сандры. Когда нас разделили надвое: меня и Сандру, Чешира и Эмиля, то преследование резко оставило в покое Чешира и Эмиля, и прикрепилось за нами. Эта…ЭТА мужланка не придумала ничего другого, кроме как вырубить меня, проверить на предмет передающих устройств и верности. Чтобы наверняка избавиться от жучка она раздела меня, а когда пришло время одевать, то неожиданно нагрянули гости, и она не успела меня оттащить!
Я до сих пор не могу простить ей такую оплошность. До сих пор корю себя, что пошел работать мало того, что с мало знакомыми людьми, так еще и с иностранцами. Виноваты были все, но успокоил меня Чешир, сказав, что теперь мы вне их поля зрения.
Примерно то же я рассказываю Плетневу, только немного подгоняю версию под мою невиновность. Он верит, успокаивается, водит по мне зрачками.
- Что было дальше? Где статуэтка? – он повышает голос.
- Не знаю о чем вы! – продолжаю опираться.
Он смотрит на Антуана, и тот все понимает, хватает меня за волосы, макает носом в стол и толкает меня назад. Я не успеваю сбалансировать равновесие и лечу на спину. Рука все еще пристегнута, тянет меня вправо, стул поворачивается на одной ножке, и я меняю траекторию падения. Падаем. Стул отдает каркасом мне в спину, в позвонки. Они дребезжат, колют.
Лежу на спине, наслаждаюсь новыми болевым ощущениями. Боюсь, эти ребята сделают из меня мазохиста…
Что он там спрашивал? О статуэтке? Что-то вопрос не в тему… Разговор еще не заходил о статуэтке.
Стоп! Жучок. Какая странная штука… Плетнев спрашивал только те моменты, когда жучка не было, а когда я рассказал об Энсьерро, он вдруг заявил о статуэтке.
Мы о ней и словом не обмолвились. Липовые показания совал. И это помещение… Мы явно не в здании. Это похоже на какой-то замаскированный сарайчик без камер, коридоров и адвокатов. Почему он начал с Испании? Следакам обычно не терпится, и они начинают с первых глухарей. Откуда знает о статуэтке? Допустим, Золотников заявил о краже, но этот…он как-то резко о ней спросил, словно ради нее родимой терпел мои кровавые сопли.
- Отстегни его! Хватит цацкаться!
Глотаю кровь. Еще. Еще. Кислота протекает мне под язык, щиплет, опять подкатывает тошнота.
- Достал ты меня, Край…
Эта обезьяна хватает меня за кисть, тычет ключиком в наручники, отстегивает, ставит меня на ноги, замахивается.
Нагибаюсь. Блюю.
Слышу, как у меня над головой свистит кулак и кривится бычья морда. Он что-то матерится на испанском, смотря на запачканные красным туфли, отходит от меня, а я заканчиваю и ловлю момент, прыгаю на стол, отталкиваюсь, и запрыгиваю на эту гориллу. Обнимаю его пузо ногами и цепляюсь руками за шею, сдавливаю ее. Обнимаю локтем шею, напрягаю мышцы и тяну на себя. У меня внезапный прилив сил. Я смеюсь от радости, что раскусил этих душегубов, в предвкушении отмщения, допроса. Вы оба мне сейчас ответите! Оба! А ты вдвойне! За удары! За насмешки! Вот получишь у меня…!
Давлю. Он пытается сбросить меня, мотает спиной, бьется мной о стену, но по сравнению с зудом у меня в зубах это всего лишь безобидный пинок. Плетнев бросается к двери, я тяну громилу за шею, и он двигает туда, куда я направляю, заслоняет собой дверь.
Наконец шея его хрустит, ноги подкашиваются, и мы с Антуаном падаем на пол.
Смотрю на Владимира. Тот в шоке, испуганно глазеет на нас, вжимается в стену. Медленно, терпеливо приближаюсь к нему, оказываюсь рядом с ним и впечатываю его затылок в стену. Бью. Бью его затылком, об этот чертов кафель. У меня зубы сводит от злости, и я вымещаю ее на этом горе актере.
- Кто вы?
Не дожидаюсь ответа и швыряю его на стол. Он напарывается на железный угол и сгибается в три погибели.
- Кто? – ору и иду к нему.
- Золотников…
Ему явно не платят за вредность, и поощрять привязанности работодателя ценою своей жизни не собирается, так что сдает хозяина быстро.
- Золотников послал?! Ну!
Пинаю ногой по ребрам, и тот летит на пол, а я уже рядом, разминаю его нос о пол. Плетнев брызжет пурпуром, булькает соплом. Жалок. Ты ничего не можешь в одиночку! Не можешь мне сопротивляться! Какой же ты опер?!
Он кивает.
- Где остальные? Остальных допрашивали?
Опять кивает.
- Что с ними?
- Ты не первый, да, но ты должен был стать последним, и тоже сдохнуть!
Все. Нет сил. Я отнимаю у этой гусенички ключи от машины, добиваю о кафель, утираюсь и выхожу. Дверной замок электронный, и я легко ломаю его какой-то железной трубой. Вот и все. Теперь ты там навсегда. Антуан скоро начнет вонять, и ты задохнешься от своего дружка!
Эпилог
Когда-нибудь я вернусь в эту теплую страну с семьей. Специально на фиесту. Моей женой будет Милена, у нас будет сынок. Мы приедем сюда, остановимся в хорошем отеле, в номере люкс – если отдыхать, то на полную. А потом, в восемь утра, папка в очередной раз докажет что он мужик, убегая по улочкам в белой рубахе, с газеткой от пары черных, здоровенных быков. Сумасшествие, но кровь разгоняет добротно.
А сейчас, я сижу на чердачке в нескольких сотнях метров от уже знакомой мне виллы. В перекрестье прицела ловлю мужчину в сером костюме. Он переливается на солнце, на хозяине сидит отменно. Наверняка заказной. Так вот ты какой, Золотников: солидный, высокий, откушанный, с пышной, черной бородой и бритым черепом. Такой мог бы отнять не только статуэтку, но и жизнь.
Собственно, он отнял три грешные, и почти забрал мою.
Я не могу ему простить свой допрос, липовых интерполовцев, и также не могу простить смерть Чешира, этой несносной пацанки и ее брата. Мы не псы какие, чтобы нас так просто отстреливать! На нас есть Закон, а не суд Линча!
Но раз уж я выжил, то имею полное право устроить свой суд, и воздать ублюдку тем же способом! Я не буду его пытать - мне ни к чему облегчение, которое я мог бы обрести, выбивая из него дух. Месть - это блюдо, которое следует подавать
холодным
Целюсь. Ловлю момент. Выжимаю спусковой крючок. Выстрел. Отдача.