В одном небольшом спокойном городке жил был мальчик по имени Ганс. Его отец был известным в округе булочником. Мама Ганса умерла три года назад, оставив булочнику троих детей: Ганса и двух его маленьких сестричек.
Жили они небогато. Булочник пек хлеб из самой дешевой муки. Но его мастерство, доброе сердце и семейный секрет теста творили чудеса. За небольшую плату в лавке булочника можно было купить прекрасный душистый хлеб Более вкусного хлеба было не сыскать во всем городе. Поэтому недостатка покупателей в лавке не было: туда приходили не только состоятельные жители, но и бедняки со всех районов города. Запах свежей выпечки разносился по округе, внушая людям спокойствие и уют.
У детей в этой семье было только самое необходимое. Но даже в самые трудные времена на столе был свежий горячий хлеб.
Ганс помогал отцу в лавке и на кухне: носил противни с хлебом, следил за огнем в печи, убирался в кладовке. Теплыми вечерами после работы Ганс бежал в городской парк. Там царила атмосфера праздника: на деревьях переливались веселые огоньки, всюду звучала музыка, прогуливались нарядные и улыбающиеся люди. Но самое главное, ради чего Ганс прибегал туда каждый вечер, была огромная карусель.
Это было разноцветное сооружение, возвышавшееся расписным шатром. Оно располагалось в центре парка и всегда притягивало к себе детей и взрослых, желающих покататься. На круглой деревянной площадке друг за другом как в торжественном шествии следовали лошади в ярких попонах, огромные слоны с приветливо поднятым хоботом, горделивые верблюды и красноносые лебеди.
Стоя у кованой ограды, мальчик как зачарованный, смотрел на их кружение. Всего несколько раз, когда отец давал ему горстку монет, Ганс сам катался на карусели, и это были самые счастливые моменты в его жизни. Но в последнее время такие минуты случались все реже.
- Ты уже взрослый, сынок,- говорил ему отец, усаживая на белого лебедя сияющих от восторга сестричек.
Гансу было обидно, ведь на самом деле он был обычным мальчишкой и взрослеть в ущерб детским радостям совсем не собирался.
Как-то раз мальчик занял свой наблюдательный пункт у ограды, чтобы в каждый раз с замиранием ждать, что лошадь с лакированными черными копытами проскачет мимо него.
«Как было бы было здорово, если бы я каждый день катался на карусели…, - мечтал он, - и самая красивая лошадь с серебристой гривой была бы только моей. Мы неслись бы во весь опор; так, что только ветер свистел бы в ушах….». Ганс так размечтался, глядя на кружащиеся фигуры деревянных животных и счастливых детей, что вздрогнул, услышав скрипучий голос. Это был старик-карусельщик, проверяющий билеты у входа.
- Послушай, мальчик – проскрипел старик, – я вижу ты был бы не прочь кататься на карусели каждый день. Я могу это устроить. – он хитро подмигнул Гансу.
- Но у моего отца нет столько денег, он простой булочник, - немного робея ответил Ганс.
- Ничего страшного, малыш. Взамен я попрошу только то, чего у тебя в избытке.
- Что же это? Чем я могу заплатить вам?, - глаза мальчика загорелись.
- Я попрошу у тебя сущую малость – мягкость свежего хлеба. Отныне любой хлеб или булка, к которым ты прикоснешься, вмиг зачерствеют. Мякиш станет сухим, как если бы он три дня пролежал на летнем солнце. Но взамен - эта самая красивая лошадь всегда будет только твоей. Ты сможешь кататься на ней, сколько пожелаешь. – старик опять хитро подмигнул Гансу.
- Я могу сесть на нее прямо сейчас? – голос Ганса дрожал от волнения.
- Конечно. Она же твоя. Вот только в знак нашего договора мы должны пожать друг другу руки. Ты согласен?
Ганс торопливо кивнул и старик костлявой рукой схватил его ладонь и на миг крепко сжал ее. Мальчику показалось, что в тот момент глаз лошади, смотрящий прямо на него, блеснул черной искрой.
Весь тот вечер и много-много вечеров потом Ганс с восторгом кружился на карусели. Ему казалось, что грива лошади развивается. Лакированные копыта то резко поднимались вверх и лошадь вставала на дыбы, то толчком опускались, заставляя седока крепче обхватывать ее шею.
Карусельщик не обманул. Лошадь полностью принадлежала Гансу. Как только кто-нибудь другой забирался на ее спину, механизм карусели давал сбой. При этом, стоило Гансу оседлать лошадь, карусель вращалась особенно стремительно, превращая все вокруг в размытую полосу красок.
В те самые моменты Гансу казалось, что весь этот мир, с его домами, деревьями, гуляющей публикой, принадлежит ему, он владеет всем этим согласно тайному договору. Сердце его наполнялось ликованием, легкостью и гордостью.
С тех пор, как старик карусельщик крепко сжал руку Ганса, дела булочника пошатнулись. Он с прежним усердием, недосыпая по ночам, месил тесто, выпекал хлеба. Но когда утром жители города приходили за покупками в его лавку в их руках оказывались черствые краюшки, от которых слышался лишь кисловатый запах плесени.
Ганс обещал карусельщику хранить их договор в тайне. Поэтому Булочник не мог догадаться, что его сын, перетаскивая в лавку подносы с хлебом, лишает выпечку аромата и мягкости. Доходы бедолаги, и без того скромные, начали стремительно падать. Были дни, когда вся семья ничего кроме сухарей из непроданного хлеба не ела. Жители решили, что булочник – скряга и пройдоха, предлагает им залежавшийся товар, и отвернулись от него.
Ганс любил своего отца, был ласков с сестричками и пытался что-то исправить, чтобы все стало как раньше. Он задумал любой ценой разорвать тот необдуманный договор. Но наступила осень, и старик-карусельщик пропал, не появлялся больше в парке. Карусель темным зловещим шатром возвышалась в сумрачных опустевших аллеях.
Ганс, сам не понимая почему, снова и снова шел к ней, чтобы совершить это таинственное кружение. Катание уже не радовало его, став какой-то неестественной зависимостью, презираемой им самим и неизбежной одновременно.
Булочник, как-то резко постаревший и утративший прежнюю улыбчивость, днем и ночью, не покладая рук настойчиво бился над усовершенствованием рецепта теста. Как-то раз он поднял огромный мешок с мукой и надорвал себе спину. Слег и через некоторое время умер. Хоронили его, когда земля уже стала промерзать, лопаты скрежетали по черствой каемке могилы.
Родственники из дальней деревни забрали сестричек к себе, и Ганс остался совсем один. Чтобы как-то жить, он устроился ночным сторожем в парк, превратившись в одну из теней, которых так много у пустынных аллеях.
Однажды поздним вечером, монотонно гремя деревянной колотушкой, ходил он по занесенным снегом дорожкам. Устав, он, как обычно, оказался у карусели. Ее дощатый пол кое-где зиял рваными дырами. Слоны и верблюды встречали его застывшей гримасой на облезлых мордах. Длинношеие лебеди со сломанными клювами выглядели жалко и походили на змей. Ганс присел на свою лошадь и погладил ее. Полинявшие краски утратили цвет и грива была серой и грязной, как и вся эта ненужная декорация давно забытого праздника.
Внезапно в свете фонаря на заснеженной дорожке он увидел приближающийся силуэт. Через миг он разглядел в нем маленькую девочку в розовом плюшевом пальто.
«Что делает здесь это дитя, одно, холодной зимней ночью? Бедняжке нужна помощь!» Он бросился к ней с расспросами. Но девочка была совершенно спокойна. Она улыбалась и, опередив его восклицания, сказала невозмутимым тонким голоском: «Ты – Ганс? Можно я покатаюсь на твоей лошадке?». Не дождавшись ответа, она ловко запрыгнула на спину лошади. В тот момент Гансу показалось, что чешуйка черного лака, сохранившаяся на глазах лошади, блеснула яркою искрой. Внезапно карусель пронзительно заскрежетала и начала медленно вращаться, постепенно набирать скорость. Проносясь мимо Ганса, девочка громко крикнула: «На, это – тебе!», и потянула ему что-то темное. Ганс, схватив почти на лету округлый предмет поднес его к глазам, чтобы разглядеть. Темнота не помешала понять ему что это, потому что волшебный запах свежевыпеченного хлеба вмиг наполнил его сознание теплом, уютом, образами детства. Ганс поднес хлеб к губам и откусил маленький кусочек. Это был потрясающий незабываемый вкус отцовского хлеба, только что вынутого из печи. Голова Ганса закружилась, последнее, что он увидел, падая в снег, это была кружащаяся карусель, напоминавшая размытое пятно потекших красок.
Утром ночного сторожа нашли замерзшим в центре городского парка. Лицо его застыло в скользящей улыбке, а в руке был зажат большой кусок хлеба.
«Удивительно, - сказал полицейский, осматривая тело и силясь разогнуть заледеневшие пальцы Ганса. - Хлеб в руке покойного совсем свежий, мягкий, почти теплый».