Бывают в жизни удачные дни, а бывают и неудачные. У Марии Степановны день был явно неудачным. С утра пригорела каша и выкипел борщ. Что у нее за привычка такая: поставит варить, а сама в огород вроде бы только глянуть на грядки, как там все растет? Не завяло ли? И не завяло, и не зачахло, а землю вчерашним дождиком прибило. Руки сами тянутся к маленькой тяпке на заборе.
- Я быстренько, я сейчас! – сама себе говорила Мария.
Кажется, и пробыла-то она в огороде не больше пяти минут, а когда возвращалась в дом, то еще во дворе услышала запах гари. Вот так всегда! За одним погонишься, а другое упустишь.
Мария едва успела сварить обед заново, на работу она пришла минута в минуту.
Управляющего она встретила случайно. Обычно в этот час он на ферму не заглядывал. Она сразу же стала с ним скандалить.
- Анатолий Михайлович! Доброго утречка вам! Любуетесь делом своих рук? Интересуетесь, как теляточки растут? Думаете, вашими заботами? Как бы не так! Посмотри, Михайлович, можно таким сеном телят кормить?
- Сено как сено, - ответил управляющий.
- Нет, это не сено! Это одни стебли от полыни. Видишь?
- Преувеличиваешь, Степановна, ну, с полынью сено, ну, грубовато, зато у телят поноса не будет.
- Поноса не будет? Поноса? А они его угрызут? – разгорячилась Мария Степановна. Она схватила пучок сена и стала тыкать прямо в лицо растерявшемуся управляющему. Тот отпрянул, не ожидая такого напора.
- Угрызут, я тебя спрашиваю? Сам, поди, не угрызешь, хотя зубы у тебя не такие, как у них, а железные! Ведь сломаются, наверняка сломаются!
Управляющий отступил на шаг назад.
- Привезем мы тебе сена помягче, привезем! Да убери ты этот пучок от моего лица! Все! Убедила! Сено никуда не годится, оно действительно для телят грубоватое!
- Не грубоватое, а грубое. Меняй!
- Заменю, заменю, обязательно заменю. А ты что такая сердитая? Опять загулял твой Григорий? Каждый вечер у них в гараже то крестины, то именины. Мужик у тебя отличный, работящий, каких поискать, но гулянье у него на первом месте. Он что, опять пьет?
- Нет, за воротник льет, а по спине стекает! Сам не знаешь, что ли? Уже два дня гудит, но сегодня утром клялся и божился, что вернется с работы, как стеклышко!
- Ладная ты бабонька, и умница, и красавица. Гляди, статная какая, а с мужем тебе того… не повезло маленько. Как бы мне сбросить годков двадцать, я бы отбил тебя у Гришки, непременно отбил. А вы что, сегодня девичник затеваете? Говорят, Луша всех к себе на день рождения без мужей зовет. Правда, что ли?
- За добрые слова спасибо, и праздник сегодня будет, а я не пойду. Настроения нет никакого. Брошу я его, этого Гришу, брошу, он дождется! Так про сено не забудь! А то точно, накормлю я тебя этими бодыльями! Накормлю! Дождешься!
- Ладно, убедила, - примирительно сказал управляющий. – Спасибо за горячие убеждения.
Телята были напоены, клетки вычищены, знакомой тропинкой Мария направилась к дому, крыша которого виднелась за пригорком.
Обед был нетронутым. Ребятишки заигрались и забыли про еду, а дорогой домой не являлся. Сердце так и екнуло: «Опять!»
Мария Степановна взялась было за уборку в доме, но у нее все так и сыпалось из рук. Книги, разбросанные на столе сына, она сложила аккуратной стопочкой, но, вытирая пыль, задела её. Книги с грохотом упали со стола, увлекая за собой великолепную голубую вазу для цветов, которая разбилась на мелкие кусочки.
- Как моя жизнь, разбивается, рассыпается. Плохая примета, а мама всегда говорила, что посуда бьется к счастью. А где оно у меня? Хватит на сегодня ругаться, - подумала Мария, - какой бы не пришел муж с работы, ничем его попрекать не буду.
У двора остановилась машина. Хлопнула дверь в сенцах. Идет! Какой? Мария выглянула в прихожую.
- Никакой! Опять навеселе.
- Я чуть-чуть, я чуть-чуть. У Олега, понимаешь, день рождения. Я сто граммов, не больше! – торопливо говорил Григорий, - не ругайся, не ругайся.
- Ах, сто граммов, не больше! Ах! На дне рождения был? А отказаться ты не мог?
- Так ведь пригласили, угостили!
- А пил сам или тебе вливали?
- Сам, - растерянно ответил муж.
- Сам? Тогда я тоже сама! Вот пойду сейчас и загуляю! Меня тоже приглашали, а я отказалась. А сейчас передумала. Пойду и я разгуляюсь! Тебе одному, что ли, гулять да бездельничать? Ты посмотри, в кого ты меня превратил. Я за тебя замуж выходила – кровь с молоком была: статная да пригожая. Мне тридцать лет всего. Трое ребят на руках, хозяйство. Я целыми днями на работе, а ты знай себе гуляешь. Все! На сегодня отгулялся. Теперь я гулять пойду! Управишься по хозяйству, за ребятами присмотри, и чтобы все было в порядке.
- А корову кто подоит?
- Вот ты и подоишь. Не округляй глаза! Подоишь, получится в лучшем виде. Думаешь, я тебе поверю, что ты в деревне вырос и корову доить не научился? Я помню, как ты мне рассказывал, что когда-то сестре помогал на летней дойке. Вот и вспомнишь, умение в руках все равно осталось!
Григорий удивленно смотрел на свою жену. К тому, что она его ругает нещадно за каждую выпивку, он уже давно привык, но чтоб его Мария в разгул ударилась – такого быть не может. У него всегда были крепкие «тылы». Он мог гулять и день, и два. Григорий знал, что дома все будет в порядке, и скотина будет накормлена, и корова в стадо отправлена вовремя – одним словом, где бы он не «задержался», дома его всегда ждали сытный обед, уют, тепло, порядок. Он никогда не задумывался даже о том, кто же делает все домашние дела, когда Григорий гуляет.
Нельзя сказать, что он был плохим хозяином. Нет! Во дворе у Гриши был порядок. Забор стоял добротный, хозяйственные постройки были крепкими, теплыми, удобными. Деревянные дорожки вели к саду, огороду, летней кухне, колодцу во дворе, баньке, стайкам и сарайчикам. Можно было спокойно ходить в домашней обуви везде без страха, что принесешь в дом грязь.
Во дворе под навесом Григорий сложил печь, которую топили зимой и летом. В огромном баке запаривали корма для коровы, теленка, уток, гусей и прочей живности, что водилась в домашнем хозяйстве. Везде был флотский порядок. Именно флотский, потому что когда-то Григорий служил на флоте. В память о море он носил тельняшку, руль автомобиля называл штурвалом, а если ссорился с друзьями, угрожающе кричал: «На абордаж хочешь?»
И этот грозный мужик стоял посередине своего собственного двора в полной растерянности. Он не знал, что сказать жене в ответ на ее справедливые упреки.
- Ладно, - трезвея, произнес он, - иди, разгуляйся, я не возражаю.
Мария ушла в спальню и вышла преображенной. Новое платье, чешские туфельки на остром каблучке на ногах, красиво уложенная русая коса на голове придавали молодой женщине какой-то царственный вид!
В конце огорода, выходившего прямо к неширокой реке с тихими заводями, хлопнула калитка. Ребятишки возвращались домой после купания. Впереди шел сын, красивый черноглазый мальчик лет 11-12, копия своего отца. Он пропустил вперед двух сестренок и особенно внимательно смотрел за младшей, предупреждая ее о преградах на пути.
- Осторожно, не споткнись.
Увидев мать в нарядном платье, красивых туфельках, он удивился.
- Мама, ты куда?
- Гулять! Вы где были? Гуляли? И я гулять пошла! Вам можно, а мне нельзя? Только о себе думаете! Почему не обедали?
- Нас бабушка накормила вкусненьким.
- Так, значит, бабушка вкусненьким накормила, а мать не вкусно кормит. Я встаю чуть свет, варю еду для вас, я стараюсь, а едят все собаки да свиньи. Вот как хорошо получается. Оставайтесь тут со своими Ральфами да Валетами, варите себе сами, стирайте, убирайте, а я пошла, разгуляюсь! Смотри за младшими, будешь спать укладывать, пусть ноги хорошо помоют! Все. Пошла я!
Мария, не оглядываясь, пошла за ворота, а Григорий и дети растерянно смотрели ей вслед.
- Что это с ней? – спросил сын у отца.
- Не знаю. Плохая муха укусила, видно. Разошлась, как кипящий самовар. Ну и дела! Нам сегодня управляться по хозяйству. Справимся?
- Конечно! – сын важно кивнул.
Мария шла в сторону Лушиного дома и распаляла себя еще больше.
- Гуляльщики! Все бы гуляли! Детей все лето с речки не дозовешься, муж за рюмкой тянется, а все хозяйство на мне, все на мне!
Женские посиделки были в самом разгаре. В большой и просторной комнате был накрыт богатый стол. Женщины гуляли в складчину и нанесли из дома всякой всячины: солений, варений, разнообразной стряпни, приготовили салаты по самым диковинным рецептам, а центре стола на большом блюде красовался салат из кальмаров с яйцами и луком, залитый самой лучшей деревенской сметаной.
- Мария! – радостно встретили подругу женщины, – мы думали, ты не придешь, и уже по первой приняли за здоровье новорожденной, тебе штрафную полагается. Ты что такая ершистая? А? С Григорием поругались? Брось, не бери в голову, помиритесь.
- Мой тоже погуливал да попивал, я без конца ругалась, - вступила в разговор хозяйка дома, - а уехал родных проведать за тридевять земель, а я скучаю да переживаю, как ба он не остался там! Как бы какая расторопная бабенка его к рукам не прибрала.
- Что придумала! Выброси из головы эти мысли. Для Пети ты свет в окошке. Если бы захотел гулять, он бы и здесь гулял, не воздерживался.
- Не гулял, не гулял, а вдруг разгуляется?
- Вдруг ничего не бывает. Вы ведь ладно живете, и ребятишки у вас вон какие славные! Они с отцом поехали. А кто же гуляет при таких свидетелях.
- Ну, выпьем, подружки мои дорогие, за крепость семей, за верность мужей! – обращаясь ко всем гостям, произнесла Мария.
- Мария, ты говоришь, как по писанному, не зря все книжки в нашей библиотеке перечитала! Хоть и красиво сказала, а за мужиков я пить не буду, - сказала Верунька, - пусть сгинут все в тартарары.
- За своего не пей, пусть сгинет, - засмеялись за столом, - а за наших выпей.
Женщины пригубили вина из бокалов. Не напиваться собрались они, а так, покуражиться чуть-чуть. Важен был сам процесс гулянки.
Несколько голосов затянули жалостливую песню про молодую доярочку, которая «жила-была в колхозе, доила все коров», а приехал городской парень, сманил с собой, но городская жизнь оказалась такой мучительной, а муж – красавец таким непутевым, что вернулась доярочка в родные места, да не одна, а привела за ручку маленького сыночка, а теперь опять живет в колхозе, и доит коров, и вспоминает былую городскую жизнь.
Песни женщины пели удивительно слаженно, красиво, именно в русской манере, протяжно, с подголосками и «выкриками», с разделением на первые и вторые голоса. Если вторые голоса начинали куплет и четко и ясно выпевали бесхитростные и трогательные слова песни, то первые голоса, вливаясь, сливались со вторыми и придавали звучанию особую, неповторимую и звонкую протяжность.
Закончив песню про несчастную любовь, женщины примолкали, пригорюнились.
- А ну, девоньки, гляди веселей, - вдруг громко сказала Мария, - давайте частушки наши любимые!
Она первая вышла в круг.
- Частушки-дробадушки! Приглашаются все!
Поводя плечами, красиво перестукивая ногами, она вдруг своими остренькими каблучками стала выбивать настоящую дробь.
Рассыпься горох
На четыре стороны.
Раньше были мужики,
Нынче – черны вороны.
Косяк дверной
Стоит не качается,
А любовь моя к миленку
Уж давно кончается.
Ах, топну ногой
Да притопну другой,
Я к такому пойду,
Кто пойдет за мной.
После каждой частушки женщины громкими голосами выкрикивали припев.
Топится, топится
В огороде баня.
Женится, женится
Мой миленок Ваня.
Эх! Не топись, не топись
В огороде баня,
Не женись, не женись,
Мой миленок Ваня!
Настя залихватски посвистывала, не хуже иного мужчины, а Вера стучала ложками по столу в такт плясуньям, даже посуда на столе позвякивала.
Ходи баня, ходи дом!
Ходи улица кругом!
Эх! Эх! Эх! Эх!
На круг вышла именинница.
У меня хороший муж
Нужно – борщ он сварит!
А когда наступит ночь,
Он мне ласки дарит!
- Смотри, как ты, Лукерья, за своим дорогим соскучилась. Только в разлуке понимаешь, как тебе муж дорог, – сказала Настя, - а когда рядом, привыкаешь и почти не замечаешь его.
Не ходи ты вся в тоске,
Будет праздник и тебе,
Принц коня уж запрягает
И котомку собирает!
Ох, смотрите, дорогие,
Гляньте веселее!
Нынче не о чем скучать,
Завезут мужей хороших
Будут даром раздавать!
- Нам чужих не нужно. Мы своими дорожим. Правда же, Мария?
- Правда, девчата! Ай да мы, молодцы! – смеясь, отозвалась она. - Знай нас! Разгулялись! Не одним мужикам веселиться, пришел и наш черед.
Она раскраснелась, удивительно похорошев при этом. Высокая, плотно сбитая, с простым русским лицом, с карими горящими глазами, она отличалась особенной статью! Сила и нежность, огонь и страсть, задор и душевная теплота были в ее мелодичном голосе, в ее движениях, а дробный перестук каблучков как бы говорил, что Мария в случае чего за себя постоит и спуску не даст ни кому, а уж Гришеньке своему и подавно.
Выкрикивая частушки, она как будто выплескивала что-то из себя, может быть, накопившуюся горечь от такой жизни, а широко распахивая руки в танце, она как будто звала новые радости в свою душу, показывала свое желание прийти в гармонию с окружающим миром.
Гулянка стихала так же медленно, как и разгоралась. Отзвучали громкие разговоры, притомились лихие плясуньи, все гостьи разом притихли и не- громко запели опять задушевные песни про несчастную любовь. Особенно трогательно спели песню про рябинушку, которой хорошо бы к дубу перебраться. Прислонившись к нему, она крепче бы стояла на ногах, но нельзя никак, и ей, «сиротине, век одной качаться».
Расходились по домам уже глубокой ночью. Месяц с любопытством стал посматривать вниз, на реку, в которой он отражался множество раз, на притихшее поле, на сонную деревню и везде находил тишину, покой, порядок. Заглянул месяц и в уютный дом Луши, а там было уже все на своих местах. Женщины прибрали стол, перемыли посуду, перетерли ее чистыми полотенцами, расставили стулья.
Мария шла по пустынной улице домой и чувствовала себя немного виноватой. Вдруг кто-то окликнул ее из темноты.
- Мама, это вы? Вам-то чего не спится в такой час?
- Как тут уснешь? Прослышала я, что вы с Григорием-то повздорили, и ты в сердцах на гулянку ушла.
- Вот деревня, вроде бы и не рядом живем, а как далеко слышно! Кто сказал?
- Так люди, а кто же еще? Говорят, невестка твоя в одиночку на гулянку пошла, вот я и переживаю.
- А чего переживать за нас. Мы уж сами мамки-папки, как-нибудь разберемся!
- Так сынок-то у меня единственный, вся моя радость – он. А матери ребенок – до ста лет дитенок!
- Ничего у нас не случилось! Помиримся, обязательно помиримся, не переживайте.
- Пьет Григорий-то?
- Да кто вам сказал, что пьет? Трезвый, как стеклышко, уже неделю в рот не брал!
- А Бабарычиха говорит, что пьет!
- Слушайте вы ее больше, эту Бабарычиху. Она больше всех знает. Куда там! Успокойтесь и спать идите, все у нас хорошо, и дальше так будет.
Мария обняла свекровь за худенькие старушечьи плечи, склонилась над ней и осторожно повела в ее двор, помогла подняться на крыльцо.
- Спокойно спите, все будет хорошо!
Мария шла дальше, к своему дому и размышляла вслух.
- Вот, и мать расстроилась, зря она так разволновалась. Помиримся мы с Гришей, непременно помиримся! Нельзя никак волю чувствам давать. Нужно жить все время с оглядкой. Вот и я не подумала, что ссора с Гришей кого-то коснется. Вроде бы это только наше дело, а нет! Мать переживает, дети расстроились. Особенно старший, он у нас мудрый мальчик, не по годам. Диву только даешься, как скажет что-нибудь, как старенький дедок. Так рассудит, что и взрослому так не рассудить!
Щеколду на калитке Мария подняла осторожно, чтобы не брякнула, не разбудила кого-нибудь невзначай. В будке рыкнула собака, но лая не подняла, узнала припозднившуюся хозяйку.
Дверь в дом была не заперта. Мария прошлась по дому. Все было в порядке, дети спали. Григорий поднял голову.
- Явилась, гулена, ложись быстро спать, а то уж утро вот-вот наступит, хоть пару часов вздремни.
- Сейчас прямо и улеглась, я на веранде сегодня спать буду, - шепотом ответила Мария.
Она взяла простыню, ночнушку и вышла в сени, разделась, сполоснула в тазу ноги и улеглась.
Дверь в дом тихонько скрипнула. Григорий вышел на веранду, шлепая босыми ногами по чистому деревянному полу.
- Значит, забастовка, ну, если гора не идет к Магомету, Магомет пойдет к горе. Подвинься! – властно сказал он. В голосе его были такие нотки, что Мария не стала перечить, подвинулась и оказалась в крепких обьятиях мужа. У неё закружилась голова.
- Ну что, аника-воин, навоевалась? Утихомирилась? Куда нам деться друг от друга. Ладно, я критику твою к сведению приму, поменьше буду задерживаться.
Утро нового дня было ясным и чистым. Мария привычно хлопотала по дому, и все у нее получалось прекрасно, она даже напевала какую-то нежную мелодию…
Управившись по хозяйству, она отправилась на ферму. Девчата стояли плотным кружком и о чем-то тревожно переговаривались. Мария услышала только обрывки фраз:
- Это Мария… Только у Марии, мы были не на каблучках все… Мы не могли… Это Мария… Только Мария…
- Что вы там с утра меня вспоминаете, девчата? Или провинилась я в чем-то?
- Мария, у тебя туфельки на каблучке были? На остреньком?
- На каблучке, на остреньком, такие удобные, мягкие, на ноге не чувствуются совсем. Да что такое? Почему вы спрашиваете?
- Да Луша с утра плачет. Стала утром пол мыть, а у нее половицы как оспой побиты, а она недавно пол красила, ровненький был, как стеклышко, а теперь что ей делать, ты пол своими дробушечками испортила.
- Как же быть теперь? А ну, Верунька, бежим, посмотрим.
Луша действительно сидела на крылечке и плакала.
- Не придумаю, что делать, покрасить бы, так разве эти оспины закрасишь?
- Прости меня, подруга дорогая, прости, я не нарочно!
- Да я понимаю, но как теперь избыть беду эту?
- Я на поклон к Григорию пойду, он человек мастеровой, что-нибудь придумает!
- Помирились, что ли? – улыбаясь, спросила Луша, - ты, поди, все зло на него каблучками в пол мой вбила.
- Помирились, куда деться-то? Я бы давно от него ушла, - усмехнувшись, сказала Мария, - если бы в целом свете кто лучше его был. Да ведь нет же похожих даже.
Вечером Мария старательно приготовила ужин. Она знала, чем угодить дорогому мужу. Вареники – вот ее орудие. Против вареников он еще ни разу не устоял. Однажды, когда Мария собиралась обратиться к мужу с почти невыполнимой просьбой, она три дня кормила его одними варениками: с капустой, с картошкой, с луком и яйцами, с картошкой и чесноком. Теперь у нее не было трех дней на подготовку, пришлось приготовить вареники с капустой и пирожки с мясом. Вечером муж не знал, за что приняться в первую очередь. Но начал с пирожков, продолжил ужинать варениками и завершил пирожками со сладким горячим чаем. Когда разомлевший от еды Григорий уселся перед телевизором, Мария присела рядом и начала разговор издалека.
- Гриша, вот если с полом что случится, допустим, он неровным станет по какой-нибудь причине, можно это исправить?
- Можно, почему нельзя. Можно неровности зашпаклевать, а если они очень неровные – можно фуганком состругать. А ты почему спрашиваешь?
- Да я, Гриша, вчера на гулянке полы у Луши испортила!
- Как испортила?
- Каблучками в пляске выбила.
- А-а-а! Псих свой на волю выпускала, - догадался муж, - так причем тут Лушины полы. Ты в другой раз банку по двору погоняй, может, полегчает тебе от этого.
- Ты не смейся, помоги лучше, а?
- Помочь? Так я же непутевый у тебя, а ты ко мне за помощью, как так получается? Ладно, поглядим чего там, что-нибудь придумаем, не переживай! – сменил Гриша гнев на милость. Трудно корить дорогую женушку после такого сытного ужина. Очень трудно!
Три дня подряд каждый вечер, управившись по хозяйству, Мария с Григорием ходили к Луше. Полы пришлось стругать фуганком, шпаклевать и красить заново. Григорий работал сноровисто. Марию ничем не попрекал, а только когда дело было сделано и полы в Лушиной горнице засияли, заблестели свежей краской и стали лучше прежних, Григорий сказал с усмешкой:
- А мои-то гулянки дешевле обходятся.
Мария ничего не сказала в ответ, сделала вид, что не расслышала слов мужа.
Возвращались они домой уже в полной темноте. Григорий бережно обнимал жену за талию своею крепкой рукой, а Мария положила голову ему на плечо и шла так легко, как будто ангелы подхватывали её под руки и приподнимали над землей с каждым её шагом.
Не видели, да и не могли они разглядеть, как с крыльца родительского дома Гриши сошла его старенькая мама и вышла за ворота, вглядываясь в темноту улицы, потом вздохнула с облегчением, и своею сухонькой рукою размашисто перекрестила то ли уходивших сына с невесткой, то ли всю улицу, а, может быть, и всю деревню или весь белый свет.
- Спаси и сохрани, - произнесла она негромко.