Кто-то лежал на кровати с четырьмя ножками, которые приподымали ее настолько, что там очень любила собираться пыль и создавать целые агломерации. Небольшая подушка приподымала голову, под которой были собраны в замок руки, а локти разведены в стороны, и показывали, как дорожные указатели на север - на правую осиротевшую стену, на юг – на левую стену, оклеенную обоями с незатейливым розоватым узором и детским рисунком, пригвожденным канцелярской кнопкой. Ноги были направлены к двери комнаты – на запад, а голова – к окну на юге. Пускай локти, ноги и голова будут координатами отсчета. Глаза были закрыты, в них темнело. Но воздух комнаты наполнялся легкими волнами звука и, как и положено, усиливался завитками хрящей ушных раковин. Эти волны были как черное и белое, как их сочетание в такой плавной гармонии, что было легко на них наложить, совсем не нарушая целостности, другие вибрации звука – мягкие и плавные касания конского волоса по металлу и внутренностям. Волны усиливались, набирали амплитуду, становились сильнее, но делали это плавно по нарастающей. И вот… идентификация!
Я ясно увидел, как потолок пропал, как будто его унесло, высосало пространство за ним. Ворвался яркий, очень яркий свет, от которого слепило до слез. Потом он стал не таким сильным. В нем стали проявляться очертания. Сперва размытые, потом более отчетливые. Свет тускнел и уходил, уступал место темноте. Такой прозрачной, что свет спокойно мог через нее проходить и нестись на такие огромные расстояния, что, если их измерить земными годами, то это заняло бы миллиарды, миллиарды лет. Я явно прочувствовал эту изначальную пустоту, такую бурлящую и такую прозрачную. Но в ней все же остались островки света, где зарождался путь фотонов в бесконечности, вечно увеличивающемся океане холодной темноты. Эти оазисы полные света, полные зарождения, принимали теперь отчетливые формы и были насыщенны такими цветами, которые никогда ранее не видели мои человеческие глаза. Это являлось поистине красивым, ошеломительным и вводящим в трепет видом, который был теперь вместо потолка. Давайте отстранимся…
Завитки, сферы, просто скопления безмерной концентрации цветов в темной пустоте стали закручиваться против часовой стрелки. Нет. Это кровать на четырех ножках стала медленно вращаться. Ворохи пыли так же пришли в движение: сперва из бока в бок, но потом и у нее стал вырисовываться круговой ход. Кровать набирала скорость и вскоре смысл сторон света потерял свою определяющую способность. Рисунок обоев, монохромность стены, застекленные матовым стеклом шесть маленьких окошек-проемов в коричневой двери, а так же ярко бордовые портьерные шторы, завесившие окно, слились в единый хор цветов, где уже не сможешь солировать. И вот кровать оторвалась от пола, но продолжала кружиться. В объединенном пении различной цветовой гаммы четырех различных бетонных конструкций с проемами и нет, начал вырисовываться объем этого самого цвета, такая вот объемная текстура. И опять по экспоненте стала нарастать та самая мелодия. Приятная, теплая, все так же заставляющая улыбаться и немного грустить. И вот! Бесконечный пик ее! Слившиеся в единые цвет стены севера, юга, востока и запада исчезли точно так же, как и потолок. Кровать замерла на полу всеми четырьмя деревянными ножками. Выберем этого лежащего «кто-то», и перенесёмся в него, но сохраним осознанность и самоконтроль.
Своими пятками, которые вылезают из-под шерстяного одеяла, я ощущаю колкий язык мороза. Мое правое ухо слышит пение птиц, их чудаковатое щебетание, цвырканье и черт еще пойми какие звуки. Левый локоть утопает в молочной пелене осеннего тумана, в недрах которого скрываются искривленные стволы деревьев. И если повернуть голову и всмотреться, то можно заметить, когда расступается молочная пелена, на особенно крупных стволах этих самых деревьев, что сторона, которая обращена ко мне, вся покрыта плотным ковром мха. Ну, а макушку мне гладят горячие летние пальцы солнца. Я встал с кровати и сразу же встал на огромный комок серой пыли. Она была очень пушистая и наполненная воздухом. Я бы даже не понял, что встал в нее, если бы справа и слева от моей ступни не вылезли ее края, которые я и увидел. Я решил подойти к зиме, оттуда несло свежей прохладой. Но картина была слишком яркой и белой. Я даже не заметил бы, проскакивающего мимо сугробов снега, зайца беляка, если бы не совпал момент его прыжка и моего поворота: боковым зрением это движение легче уловить. Долго я не стал задерживаться возле панорамы зимы, слишком уж холодно было стоять на покрывшемся инеем полу с ламинированным покрытием а-ля дерево. Я плавно перешел к весне, и та граница, через которую я перепрыгнул, была ручейком талой воды, которая уже добралась до кровати, и от которой ежились комки пыли. Этот запах. Как же он знаком своей свежестью. Им так тяжело надышаться. Даже пьянеешь от его переизбытка, что кружиться голова. А эти едва заметные, для неискушенного любителя весны, вкрапления ароматов нераспустившихся почек, только что появившейся листвы, нераскрывшегося еще бутона цветка. Так много всего, что сразу и не поймешь все, но оно все вместе, плавно сменяет друг друга, что с закрытыми глазами, следуя за этими ароматами я плавно подошел к летней стене, оставляя за собой влажные следы. А тут! Колосящиеся поля, шумно шуршащие пышные кроны деревьев, и ветер. Ах, этот летний ветер! Его порывы в лицо, что сводит дыхание, а глазам больно от мелкой пыли, брошенной целой горстью в мою физиономию. И тут я вижу яркую вспышку, но как будто позади меня, а потом, спустя секунды, как за левым моим плечом громогласно разрывается пространство. Это весенние грозы решили дать знать о себе, напомнить, что они все еще здесь, как и зимняя стужа. И я отвлекаюсь от лета, протираю слезящиеся глаза и вхожу в флотируюшие щупальца тумана. Он обнимает меня как давний друг и не хочет отпускать. Я утыкаюсь в его ватное плечо, а он гладит меня по спине и успокаивает. Потом мой призрачный друг отпускает меня, и я погружаюсь спиной в мягкость мха, облепившего ствол дерева. Теперь среди переливов масс тумана я смутно вижу все, что осталось от комнаты – кровать и пол. Встаю. И направляюсь туда. Когда мои ступни касаются твердого пола и боле не увязают в прохладной темной жиже из воды и прелой листвы, я понимаю, что вернулся в комнату и опять ложусь на кровать. И только сейчас я обращаю внимание вверх, там, где был потолок. Виражи бесконечного сочетания цветов как-то стали ближе. Теперь я узнаю в них образы галактик – спирали, шары, а так же отдельные сгустки горячего газа, где скоро зародятся звезды. Эта картина, как сферический фильм из планетария, который я как-то смотрел, теперь заменяет мне потолок. И вот отстраняемся, опять.
Мелодия начинает эволюционировать, она становится наподобие бурлящего моря: плавные и резкие рывки волн-мелодий стали обрушиваться на кровать, и, либо разбиваясь как валы северных течений о высокие скалы, либо огибали кровать, которая как умелый серфер плавно проходит под ней. Но во свей этой каше и кажущемся хаосе звуков различных инструментов все же сохраняется единство. Это как в структуре любой формы волны – вода. Кровать опять стала вращаться. И опять оторвалась от пола. Весна, лето, осень, зима и снова весна и так далее слились в едино цветное полотно с вновь приобретаемой трехмерной текстурой. А вверху, в уже неразличимой структуре галактик, газа и тому подобного, стали появляться нарастающие пузыри света. И они отличались от всего остального. И вот! Пол и кровать исчезли, всосались вниз, а вместе с ними одеяло и одежда. Какой-то человек остался в воздухе, сверху которого, в недрах галактик, нарастали пузыри света. По бокам его были монотонная смена циклов, а под ногами – зияющая пустота. Объединенная сфера. И находясь в середине этой сферы человек стал двигаться, как в танце. Наклон в право, реверанс. Наклон влево, реверанс. Поворот вокруг себя. Поклон. Взмах руками вверх. Вытягивание в полный рост. И сжатие в себя: подбородок, руки и колени прижаты к груди. И вот! Пик музыки: так громко, как сильно! Секундная тишина! Полная наполненность объединенным звуком! Пузыри света резко взрываются, затмевая яркостью света все! Абсолютно все! Поток изливается на человека, уничтожая его тело и создавая новое. А циклы обвиваются вокруг него создавая плотную, теплую, безопасную и питательную оболочку, из которой каждое человеческое существо рано или поздно изгоняется. И все это помещается в зияющую пустоту внизу.
18,02,2015 (for father)