Да, были схватки боевые
И, говорят, еще какие!..
Богатыри—не вы!..
Лермонтов, «Бородино»
—Палпалыч, даже по официальным сведениям ВСЕ битвы 1812 года приходятся на второй период войны, то есть после оставления Наполеоном Заманиловки-Москвы. А до этого русская армия просто панически бежала от него.
—Как панически бежала?
—Неужели расстояние в тыщу верст, которое преодолела русская армия за два месяца (из которых три недели Наполеон ждал племянника в Вильно) от брегов НемАна до Москвы, то есть в среднем по 25 верст каждый день, можно назвать как-то иначе? Конечно, трусливое, позорное паническое бегство! Самой большой и боеспособной армии в Европе, защищающей свое Отечество—от «банды инвалидов» и кучки мародеров…
—Владимир Ильич, Вы перегибаете палку!
—Конечно же нет, Палпалыч! Не только не перегибаю—даже, скорее, недогибаю. Битвы под Смоленском не было и просто не могло быть.
—Интересно, почему же?
—Да потому, что смоленский Кремль намного больше и мощнее московского, что видно на его плане (Курзов Г. Л. О крепости старой... Смоленск, 2003), и защищать его при огромных запасах продовольствия и боеприпасов можно было бы очень и очень долго. Укрепления смоленского Кремля не срыты до сих пор, и по ним можно судить о том, насколько боеспособной была эта твердыня двести лет назад. Осадных орудий у Наполеона не было, потому что их изобретут лишь через сто лет—да и вообще он не осаждал и не взял приступом ни одной крепости. Так что при нормальной войне его «обломали» бы уже в Смоленске. Даже если верить официальным учебникам—двести тысяч защищающих Отечество русских в неприступной мощнейшей крепости с огромными запасами против даже полумиллионной армии захватчиков. И если бы им удалось продержаться хотя бы до ноября, то есть немногим более трех месяцев—и весь наполеоновский «план клизма» просто улетучился бы. Если русским удалось из обычного мирного города Севастополя сделать неприступную крепость—то что уж говорить о Смоленске, самой мощной крепости России и, наверное, Европы!
—Спасибо, мне очень нравится твоя логика. Я понимаю, что ты хочешь сказать, что никакого сражения под Смоленском не было—а русские просто взорвали город, оставили уже начинающим голодать «французам» выпивки и закуски, т.е. продовольственные склады (или, как их тогда называли, «магазины»), и срочно побежали сжигать Москву и остальные русские города.
—Здорово! Спасибо Вам, Палпалыч, больше никто, кроме Вас мою бредятину не воспринимает всерьез.
—Это понятно. У тебя—хулиганство и ветер в голове, у меня—старческий маразм, так что мы оба в чем-то похожи. Ну а что ты расскажешь мне о Бородине?
—Кроме Льва Толстого есть же и другие описания этой «битвы». Например, воспоминания командира той самой легендарной «батареи Раевского», которая якобы переходила из рук в руки, и где
«…ядрам пролетать мешала
гора кровавых тел…»
—Интересно-интересно, что же пишет Раевский в своих воспоминаниях?
—Вот именно! Он пишет, что его 15-летний сынишка «в день Бородина» отпросился у него собирать грибы, и любящий отец отпустил его … в самое пекло боя.
—Как это?
—Ну, по училкиным учебникам выходит, что там кипел страшный бой—а в это время именно в этом месте Раевский-младший спокойно собирал грибы. Кто врет? Раевский, описывающий день за днем Отечественную войну 1812 года и по-детски наивно не сообщающий об этой битве ни одного слова—или училкины учебники?
—Так, с этого месте поподробнее.
—Пожалуйста. Почти ни у кого из участников событий 1812 года нет упоминаний о «битве под Москвой» или Бородинском сражении. Понимаете, зияла огромная дыра: русские два месяца панически бежали от «банды инвалидов» и торопились как можно быстрее спалить свою «любимую» Москву —и не было ни одного сражения. Поэтому позднее историкам и пришлось изобретать битвы под Смоленском и под Москвой. И хотя битва под Смоленском почти нигде не описана и довольно невнятна—зато битва под Москвой расписана так, что любо-дорого, особенно от имени французов.
—Но ведь были же реальные жертвы.
—Да, были. Под Москвой был предательски убит, например, князь Тучков, а его безутешная вдова выстроила на месте его убийства монастырь
—Что значит «предательски убит»?
—Это значит, что его убили сами русские. Я только еще не совсем разобрался, зачем это было сделано. Его часть была в упор расстреляна картечью русской артиллерией, и погибло довольно много—по штатному расписанию около 270 человек среднего и старшего офицерского состава. Все имена погибших высечены на стенах храма Христа Спасителя в Москве, так что это легко проверить. (Списки погибших на официальном сайте Храма Христа Спасителя: http://www.xxc.ru/walls/w11.htm (СРАЖЕНИЕ ПРИ КОЛОЦКОМ МОНАСТЫРЕ, ШЕВАРДИНЕ И БОРОДИНЕ 24 И 26 АВГУСТА 1812 ГОДА) всего на шести стенах №№ 11-16.) И, как я понимаю, больше на бородинском поле из русских никто не пострадал. При этом солдат погибло примерно в 3 раза больше, так что в общей сложности при Бородино погибло около 1000 солдат всех чинов.
Что интересно: вдова генерала Тучкова построила монастырь ровно на том самом месте, которое было указано ей как место гибели ее мужа. А это место находится прямо перед жерлами орудий батареи Раевского, но в 1812 году к тому же там были сплошные леса (Утицкий лес), и совершенно очевидно, что его часть была зажата между лесом и батареей Раевского и расстреляна в упор. Вероятно, погиб и князь Багратион. Это была своего рода «чистка» в армии—через сто с лишним лет Сталин будет «чистить» армию уже немного по-другому.
—И что же, французы вообще «не пострадали»?
—У русских в армии было штатное расписание, и поэтому довольно легко видеть по его изменению, какие потери несли русские во время «боевых» действий. А у французов были сплошные «мертвые души», и их убытие или, наоборот, прибытие ничем реально не подкреплялось. Поэтому если «доктор Ларрей полагает», что французов было убито более 97 тысяч—значит, действительно, под Москвой полегло 97 тысяч мертвых душ.
—А ты сам-то ездил на поле Бородина?
—Нет. Но Петя Васечкин ездил с Распупыркиным, и они говорят, что на таком поле не могут быть развернуты две огромные армии общей численностью около трети миллиона—да еще с возможностью маневрировать.
—Почему же?
—Несколько причин. Во-первых, оно просто очень маленькое. Даже если поставить четверть миллиона человек (официальную численность обеих армий) вплотную друг к другу тесно прижавшись, то даже в этом случае это поле не вместит всех. Во-вторых, оно очень пересеченное и лесистое, а раньше сражения происходили на ровных полях как плоская тарелка, а не в ложбинах, оврагах с речушками и рощицами. А если еще наложить схему бородинской баталии на реальную местность—то можно уписаться со смеха. Поговорите об этом с любым военным, окончившим военную Академию.
Скорее всего все было не так. Внутри панически бегущей перед кучкой дезертиров, инвалидов и мародеров русской армии произошли волнения. Тогда одну из наиболее активных воинских частей просто «отрезали» и в упор расстреляли. Чтобы прикрыть свой позор, разыграли некое подобие баталии и «запустили» во все исторические хроники. Обрадованные французы тут же записали победу в этой «баталии» себе, ну а «разбитым» в пух и прах русским пришлось оспаривать эту оценку и вложить в уста Наполеона фразу типа что и русские сражались неплохо. Но Наполеон вообще все битвы записывал себе в актив, то есть объявлял их своими победами—даже последний разгром под Ватерлоо. «Как отмечал историк А. Дж. Тейлор, Наполеон находясь в ссылке на острове Святой Елены в Южной Атлантике, часто бредил и убедил себя, в частности, что именно он выиграл битву при Ватерлоо. В предсмертных мемуарах бывший император завершает путаное описание этой баталии выражением сочувствия к лондонцам, «узнавшим о катастрофе, постигшей британскую армию». Так что Бородино=Березину он тоже назвал своей победой. Поэтому он и называл себя Непобедимым Императором!
Затем на поле поработали реконструкторы—и им удалось создать такую замечательную реконструкцию «Бородинской битвы», которая вот уже 200 лет собирает большие толпы зрителей поглазеть на игрушечные сражения. Тем более что практика реконструкции военных сражений уже вовсю существовала к тому времени, начиная с конца 17 века. В Российской Империи реконструкции небольших эпизодов былых войн во время народных праздников и гуляний собирали большие толпы праздных зевак—а в последнее время стали просто грандиозными. Еще до начала 20 века никаких клубов любителей реконструкций в России не было, поэтому все реконструкции создавались солдатами регулярной армии, переодетыми в формы различных подразделений враждебных армий в разыгрываемых сражениях. Но в последнее время появилось огромное количество военно-исторических клубов, и его члены с удовольствием участвуют в потешных баталиях с полным осознанием своей важной исторической миссии. Так что все, что написано о Бородинской битве—это не воспоминания очевидцев, а реконструкции театральных режиссеров, организующих грандиозные батальные сцены с участием самих же зрителей на свежем воздухе. Цель ясна—с одной стороны, внедрить в сознание участников правдивость училкиных учебников, а, с другой—подзаработать на продаже бейсболок и мороженого.
Есть и другие основания полагать, что никакой битвы с участием французов (т.е. мертвых душ, названных Великой Армией) в районе Можайска не было. Например, назначением армии в то время были исключительно парады и, как уже было сказано выше, реконструкции с участием разодетых в разные красивые костюмы солдат. Война и походы плохо сказывались на самочувствии участников игрушечных баталий, театральный реквизит (обмундирование, пушки и т.д.) портился, и приходилось время от времени подновлять внешний вид.
Сам Император Александр «Благословенный» очень трепетно относился к своей армии, которой любовался на военных парадах: «И с грустью констатировал, насколько походы и сражения «испортили» его армию, отвлеченную на десять лет от своего прямого и единственного назначения—церемониального марша—такими посторонними делами, как войны, пусть и победоносные. Беседуя с приближенными в 1823 году относительно оказания помощи Греции, ведшей геройскую, но слишком неравную борьбу за свержение турецкого ига, Александр I выразился так: «Войн и так было достаточно—они лишь деморализуют войска» (!) Такие войска стыдно вывести на Царицын луг, их надо переучить и, главное, подтянуть. Подтягивать, к счастью, есть кому. Гатчинский дух еще не угас!..». Более того, «…могучий и яркий патриотический подъем незабвенной эпохи Двенадцатого года был угашен Императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному, русскому. Он как-то особенно не любил воспоминаний об Отечественной войне—самом ярком русском торжестве национальном и самой блестящей странице своего царствования. За все многочисленные свои путешествия он ни разу не посетил полей сражений 1812 года и не выносил, чтобы в его присутствии говорили об этих сражениях…
…Вальтрапы и ленчики, ремешки и хлястики, лацканы и этишкеты сделались их хлебом насущным на долгие, тяжелые годы. Все начальники занялись лишь фрунтовой муштрой. Фельдмаршалы и генералы превращены были в ефрейторов, все свое внимание и все свое время посвящавших выправке, глубокомысленному изучению штиблетных пуговичек, ремешков, а главное — знаменитого тихого учебного шага «в три темпа». В 1815-1817 годах не проходило месяца, чтобы не издавались новые правила и добавления к оным, усложнявшие и без того столь сложный «гатчинский» строевой устав. Замысловатые построения и перестроения сменялись еще более замысловатыми. Идеально марширующий строй уже не удовлетворял—требовались «плывущие стены»!.. (Керсновский Антон Антонович «История Русской армии», Глава VII. «Священный союз и военные поселения»)
Под стать бородинско-березинской были и остальные битвы.
Битва под Валутиным, ноябрь 1812 года
«Зверства в конце короткого дневного перехода не знали предела: старые боевые товарищи вступали в схватку друг с другом из-за куска хлеба или глотка водки. На некоторых почтовых станциях, казавшихся непозволительной роскошью на этой дороге, разгорались целые небольшие сражения за право ночевать внутри, потому что выбор, быть под крышей или остаться снаружи, был равен выбору между жизнью и смертью.
Те, кому удавалось добраться до почтовой станции раньше других, набивались в эти большие, похожие на конюшни строения. Офицеры, сержанты и простые солдаты, кавалеристы, артиллеристы, пехотинцы и гражданские собирались в тесную группу, располагаясь у дверей, под стенами или даже на чердаке, и отражали нападения оставшихся снаружи, кидая в них поленья, стреляя из мушкетов и пуская в ход штыки. На почтовой станции, расположенной на расстоянии однодневного перехода от Валутина… разыгралась страшная трагедия. Ее результатом стала гибель почти 800 человек.
Бургойнь, оказавшийся в числе тех, кто подошел позже, описал это миниатюрное сражение между теми, кто уже занял место внутри почтовой станции, и опоздавшими. Ночью те, кто остался снаружи, страшно отомстили тем, кто был внутри: они подожгли здание со всех сторон, а поскольку двери открывались внутрь, выйти оказалось невозможно. Бургойнь и его товарищи спасли около полудюжины несчастных, включая офицера, вытащив их через дыру в деревянной стене, но большая часть осталась внутри, поджарившись заживо или погибнув в давке у выхода из здания. Одна часть бывших снаружи собралась вокруг огня и не могла или не хотела помочь погибавшим, другая часть хладнокровно разгребала пепел в поисках добычи. Большинство, однако, протягивало руки к огню, восклицая: «Какое красивое пламя!» Ветеран Бургойнь, имея за плечами шесть лет боевой службы, признавался, что от этой сцены его вывернуло, и наутро он вышел раньше, чтобы оказаться подальше от этого страшного места. По дороге он встретил двух пехотинцев, которые рассказали ему, что наблюдали, как хорваты вытаскивают из огня тела мертвых, разрезают их и пожирают». (Делдерфилд, цит.соч. сс.157-158)
Трехдневная «Битва» под Красным
События 1812 года вообще были бурными и крайне кровавыми. Бургойню вторит другой очевидец этих событий—Денис Давыдов. Тем не менее у самого Дениса Давыдова напрочь отсутствуют описания грандиозных баталий школьных учебников. Нет у него и описания Бородинской битвы. Даже более того, он откровенно смеется над этими описаниями:
«Сражение под Красным (1 ноября), носящее у некоторых военных писателей пышное наименование трехдневного боя, может быть по всей справедливости названо лишь трехдневной охотой на голодных, полунагих французов: подобными трофеями могли гордиться ничтожные отряды вроде моего, но не главная армия. Целые толпы французов, при одном появлении небольших наших отрядов на большой дороге, поспешно бросали оружие».
Чуть ниже, уже безо всякой иронии Давыдов называет участников похода на Индию… путешественниками, что, пожалуй, является наиболее точным определением истинного состояния и положения тысяч и тысяч разноплеменных искателей приключений, вторгшихся по приглашению Roma-Nov`ых для разграбления их гольштинской окраины—Московии:
Битва под Рыбковым 21 октября
«Того же числа, то есть 21-го (октября), около полуночи, партия моя прибыла за шесть верст от Смоленской дороги и остановилась в лесу без огней, весьма скрытно. За два часа пред рассветом мы двинулись на Ловитву. Не доходя за три версты до большой дороги, нам уже начало попадаться несметное число обозов и туча мародеров. Всех мы били и рубили без малейшего сопротивления. Когда же достигли села Рыбков, тогда попали в совершенный хаос! Фуры, телеги, кареты, палубы, конные и пешие солдаты, офицеры, денщики и всякая сволочь—все валило толпою. Если б партия моя была бы вдесятеро сильнее, если бы у каждого казака было по десяти рук, и тогда невозможно было бы захватить в плен десятую часть того, что покрывало большую дорогу. Предвидя это, я решился, еще пред выступлением на поиск, предупредить в том казаков моих и позволить им не заниматься взятием в плен, а, как говорится, катить головнею по всей дороге. Скифы мои не требовали этому подтверждения; зато надо было видеть ужас, объявший всю сию громаду путешественников! Надо было быть свидетелем смешения криков отчаяния с голосом ободряющих, со стрельбою защищающихся, с треском на воздух взлетающих артиллерийских палубов и с громогласным «ура» казаков моих!..»
Бородинско-Березинское сражение
И все же невозможно пройти мимо самого страшного описания действительно самой грандиозной баталии, в которой, как и всегда, Наполеон одержал свою величайшую победу, обозначенную на Триумфальной Арке на Площади Согласия (пляс Конкорд) или Звезды (л`Этуаль) в Париже—у Березины. Все официальные военные историки захлебываются в истерическом восхвалении военного гения Наполеона при анализе этого сражения:
«И сам Наполеон, и его маршалы, и многие военные историки, как прежние, так и новые, считали и считают, что как военный случай березинская переправа представляет собой замечательное наполеоновское достижение… В 1894 г. появилось специальное исследование русского военного историка Харкевича «Березина», считающееся и теперь образцовым… Так же как и Апухтин, Харкевич считает, что страх, панический страх перед Наполеоном так сдавил и парализовал Витгенштейна и Чичагова, что они не сделали того, что должны были со своей стороны сделать. Действия же Наполеона Харкевич считает вполне целесообразными». [акад.Евг.Тарле «1812 год»]
После этой победы Наполеон хвастался, что наголову разбил Витгенштейна и взял в плен 6 тысяч русских! Тем самым он снискал себе неувядаемую славу величайшего военного гения всех времен и народов, а его описание сражения вошло во все учебники по военному искусству. К сожалению, некоторые несознательные элементы и всякие двоечники, хулиганы и сказочники почему-то до сих пор продолжают подвергать сомнению официальную точку зрения и приводят несколько иные факты, которые мы и передадим читателю:
«(Полковник) Марбо, бывший со вчерашнего дня на левом берегу, также сообщал о необычной апатии, которая господствовала среди тысяч отставших, все еще стоявших лагерем на правом берегу, и настолько овладела ими, что, можно сказать, будь они чуть проворнее, возможно, удалось бы предотвратить ту ужасную трагедию, которая последовала позднее. Потеряв лошадь, которую запрягали в обоз с полковой казной и конторскими книгами, ночью 27 ноября Марбо поскакал обратно к мосту и был поражен, обнаружив, что оба моста совершенно пустые, левый берег Березины пестрит кострами и биваками, никто не использует прекрасную возможность переправиться на другой берег. Впервые он увидел остатки Московской армии и, как и все солдаты из откомандированных подразделений, пришел в ужас от их внешнего вида и отсутствия дисциплины.
Поняв, что еще чуть-чуть и начнется массовое бегство этой толпы к мостам и она окажется мишенью для артиллерии Витгенштейна, Марбо собрал несколько сотен уцелевших и, действуя частично убеждением, частично силой, сумел успешно переправить на правый берег от 2 до 3 тысяч человек. Он оценивал толпу солдат, отбившихся от своих полков, приблизительно в 50 тысяч, но эта цифра, даже если и была близ¬ка к действительности, не включала в себя огромного количества гражданских и, возможно, бывших там русских пленных, о которых никто больше не беспокоился.
Ниже по течению, у Борисова, Виктор прекратил свои продолжительные бои с Витгенштейном и готовился идти к переправе. В это время под его командованием находилось 8 тысяч человек, но он оставил 2 тысячи пехотинцев, 300 кавалеристов и три пушки под командованием генерала Партоно, который должен был прикрывать его отступление.
Поздно вечером, 28 ноября, Виктор столкнулся с толпой, все еще стоявшей лагерем на его стороне реки, но, имея в тылу Партоно, решил, что для особой спешки причин нет. Он также узнал, что император переправился на другой берег прошлой ночью, а Ней все еще справляется с отчаянным натиском Чичагова у деревни Завинской, расположенной за бродом на правом берегу реки.
Тем не менее именно в этот момент нелепая оплошность лишила французов их арьергарда. Поднимаясь вверх по течению из Борисова, генерал Партоно совершил фатальную ошибку, дойдя до развилки и повернув направо, а не налево вдоль берега. Почему он так сделал, остается загадкой. Партоно—опытный офицер, несущий большую ответственность,—должен был следовать той же дорогой, по которой прошли несколько солдат легкой пехоты, тогда бы река не оказалась по правую сторону от него. Но он вместе с большей частью своих 2 тысяч пошел прямо на авангард армии Витгенштейна, который немедленно заглотил столь лакомый кусок. Партоно доблестно сражался, отчего его дивизия уменьшилась до нескольких сотен человек, пока ей не пришлось сложить оружие. Только последний батальон под командованием более бдительного офицера на развилке повернул налево и присоединился к Виктору, находившемуся напротив Студенки.
Теперь отступление достигло своей наиболее ужасной стадии. Как только ядра орудий Витгенштейна стали падать на головы огромной толпы разрозненных солдат и нестроевых, уже два дня стоявших лагерем на левом берегу, началось дикое бегство к мостам. Виктор прибыл на берег около 9 часов вечера, но паника началась где-то за час до этого, и неразбериха на подступах к мостам, когда туда подошли первые части Девятого корпуса, не поддавалась описанию. Солдаты, женщины с детьми, возницы, все еще на своих повозках, и маркитанты, ухитрившиеся сохранить свои телеги до самой переправы или найти им замену, согласованно пытались добраться до одного из двух насыпных мостов, дававших им шанс уйти от наступавших русских. В половине девятого мосты были переполнены беглецами и начали рушиться под их весом, а подступы к мостам наполнились хаосом из сцепившихся повозок и рвущихся вперед животных, при этом каждый возница, пытаясь пробиться в общей давке, выкрикивал угрозы и изрыгал проклятья на пределе возможностей своего голоса.
Свидетель пишет, что эта сцена напомнила ему описание Дантова «Ада», а когда русские пушки начали бить по мосту и подступам к нему, поток людей и повозок превратился в сплошное месиво. Повозка за повозкой скатывалась или соскальзывала на мелководье, а на самих мостах груды трупов образовали барьеры, сквозь которые самые активные из отступавших пробивали себе дорогу в безопасное место. Когда тяжелый мост рухнул от непомерного напряжения, на его остатках началась бешеная борьба за спасение, и даже те, кому удалось переправиться на другой берег, оказались безнадежно вовлеченными в другую стычку, потому что правый берег (крутой и скользкий) не был разрушен так сильно, как левый. Многие возницы, поняв, что переправиться вместе с повозками напрямую невозможно, съехали в воду, но только немногие из них достигли противоположного берега…
Паника на единственном уцелевшем мосту еще больше усилилась, когда Девятый корпус Виктора, маршировавший в боевом порядке, прорубил себе дорогу сквозь толпу, чтобы при¬соединиться к главным силам. Двое из старших офицеров не потеряли голову во время этой ужасной переправы. Один из них—маршал Лефевр, который стоял на берегу и пытался, пока толпа беглецов не смела его и он не попал на другой берег, контролировать ситуацию, что¬бы не допустить паники. Другой, не менее почтенный офицер,—генерал Эбли, руководивший строительством мостов. Эти два человека могут претендовать на часть лавров, которые после зимы 1812 года увенчали Нея, принца Евгения и Удино. Эбли оставался на левом берегу, когда с первыми лучами солнца увидел размеры этой чудовищной трагедии. Русские к этому времени были на расстоянии мушкетного выстрела от отступавших, поэтому генерал отдал приказ поджечь мост и все оставшиеся обозы. Несколько тысяч беглецов предпочли плен переправе и были схвачены в тот же день.
Весь масштаб этого ужасного и по большей части совершенно ненужного стихийного бегства стал известен весной следующего года, когда лед Березины растаял и вокруг Студенки обнаружили 32 тысячи трупов, которые сожгли на берегу. Среди погибших, наверное, три пятых были гражданскими, среди них большое количество женщин и детей» (Роналд Ф.Делдерфилд «Наполеон. Изгнание из Москвы»).
Итоги Бородинско-Березинского сражения
Толпы измученных, оборванных и голодных путешественников вперемешку с «бандой инвалидов» под командованием самого Ерундобера смогли наголову разбить армию Витгенштейна! Тут, конечно, главным злодеем, как всегда, выступил Дед Мороз, отчего Ерундобер, как считается в официальных учебниках, потерял последние остатки своей Великой Армии и сиганул в Сморгонь, откуда в условиях глубокой конспирации и переодетый австрийским офицером, чтобы не быть узнанным и растерзанным по дороге через немецкие земли, где его открыто ненавидели и объявили охоту на него, отправился прямо в Париж к себе во дворец Тюлирьи.
—Постойте, а шесть тысяч пленных?!—искренне недоумевает почитатель военного гения Наполеона.
—Мне некогда было следить за ними!—надменно твердит величайший военный гений.
И действительно, величайшему военному гению Ерундоберу было недосук следить за русскими—он был занят делами государственной важности! Ожидая коленопреклоненного племянника в Москве, он коротал время в составлении артикулов для Комеди Франсэз—занятие, достойное истинного полководца…
Впрочем, превращение поражений в свои победы было характерно для Наполеона—чего, например, стоит его описание последнего сражения, данного им при его жизни—знаменитой битвы при Ватерлоо!
«Как отмечал историк А. Дж. Тейлор, Наполеон находясь в ссылке на острове Святой Елены в Южной Атлантике, часто бредил и убедил себя, в частности, что именно он выиграл битву при Ватерлоо. В предсмертных мемуарах бывший император завершает путаное описание этой баталии выражением сочувствия к лондонцам, «узнавшим о катастрофе, постигшей британскую армию».
Может, восторженное описание собственных побед в Египте—плод все того же воспаленного воображения—по крайней мере описание битвы при Ватерлоо и египетского похода совпадает по времени и стилю…?
Как это напоминает его торжествующую оценку березинского сражения—его последнего сражения на русской земле! Разница заключается лишь в том, что, помимо самого Наполеона, о его величайшей победе на Березине трубят и русские военные историки, а его сочувствие лондонцам не разделял с ним никто.