То, что скрывает разум.
Я закрыла глаза руками, пытаясь собрать всё сказанное тётей Эбби в одну общую картину своих мыслей и воспоминаний. Сны, которых я так боялась, и в то же время жаждала знать к чему они мне снятся, -оказались самыми настоящими далёкими отголосками моей же памяти. Всё, что мне снилось на протяжении стольких месяцев, оказалось чистой воды правдой. Горькой, настоящей, больно ударившей в самое сердце, правдой. Сколько раз я пыталась собрать воедино все свои замысловатые сны и фантазии? Скольким людям я рассказывала о том, что безуспешно пытаюсь найти ответы на многочисленные тайны вопросов, беспорядочно возникающим в моем сознании? Почему Джон не сказал мне всей правды? Ведь он, как никто другой, знал о моих переживаниях и страхах; он мог читать мои мысли, находиться в моей голове, поддерживать, всякий раз, когда я испытывала опасения или волнения. Почему же он не сказал мне? Быть может, об этом он хотел поговорить со мной? И поэтому, просил прощения заранее?
Столько вопросов, словно птицы на ветках, громоздились в моем сознании. Но самый главный вопрос оставался еще более загадочным и непонятным : как я столько времени не могла почувствовать, что так тяжело больна? Никаких особых признаков налицо, кроме нескольких обмороков с кровотечениями за последнее время. Но ведь должны же быть хотя бы температура, утомляемость, слабость, потеря аппетита и веса, бледность кожи, если вспомнить слова тети Эбби. Всего этого не было. Единственное, что мучало меня все эти месяца, после аварии, -это странные кошмарные видения, которые так глубоко восседали в памяти, что никакими позитивными мыслями и настроем их оттуда, казалось бы, не выудишь. Однако, помимо всего прочего, мне предстояло разобраться и с Джоном, которого я, уже по привычке и нашему тесному общению, называла своим другом. Я доверяла ему, а он не рассказал мне главного. Ведь он защищал меня. Но защищал от чего? С собственными страхами и мыслями я и сама могла как то справиться. А вот рассказать правду он мог бы. Но он не сделал этого, хотя это было в его силах. Ведь он видел меня пятилетней девочкой в больнице Антонио Фернандоса; он знал, что я больна, ведь он сам лечился в этой больнице. С его слов, ему оставались считанные дни. А не болел - ли он ..? Тут что то ясное и отчетливое ударило в мое сознание.
По всей вероятности, он тоже болел лейкемией, иначе почему он мне сразу не сказал об этом? Если бы он признался мне сразу об этом, то всё было бы вполне очевидным. Я бы начала засыпать его вопросами о том, что в таком месте делала Я? Ведь тем, кто смертельно болен,- в нашем городе отводятся специальные заведения. И, наконец, меня мучил и не давал мне покоя самый ужасающий из всех вопросов : сколько же мне оставалось жить? Я не испытывала страха перед смертью, но мне бы очень хотелось подготовить себя морально к своему исходу. Не хотелось бы уйти из жизни неожиданно и не попрощавшись со всеми. Мне очень интересно, не сдай я анализ крови, я так и не знала бы о своей болезни? Почему все скрывали от меня это?
Долго углубившись в свои мысли, я перебирала всё сказанное тетей Эбби. Во мне не было внутренней паники или тихого шока. Я была словно мраморная неподвижная кукла, которая с виду казалась абсолютно безэмоциональной. Я не била кулаками в подушку, не рыдала беспрестанно, как это, возможно, сделала бы любая другая, оказавшись на моем месте. Я не проклинала жизнь за то, что так мало удостоила меня радости пожить в этом мире. Значит, так надо. Но, что бы не случилось, я буду бороться всеми силами за свою жизнь. Знать бы только, что это не напрасно. Тетя Эбби что то говорила об улучшении моих результатов анализов до аварии. Быть может, я, действительно, шла на выздоровление? Ведь об этом свидетельствует и мое состояние: у меня нет явных поводов для беспокойства. Да, у меня случаются обмороки, но они происходят, по всей вероятности, от того, что я сильно нервничаю. Если сопоставить все мои ситуации с обмороками, то там, действительно, что то происходило. Но наравне с обмороками мне и виделись различные видения..
-Элен, нам пора на процедуры.
Я не заметила, как в палату вошел доктор Сэмуэль Вэрдис. На нем был плотно застегнутый белый халат; на лицо он надел медицинскую маску так, что я могла видеть лишь только его глаза. Он заходил в палату еще до моих размышлений, когда растроенная тетя Эбби оживленно рассказывала мне о моем положении. В связи с чем, разговор наш прервался. Он неоднократно заходил : менял раствор в капельницах, добавлял новые дозы. Когда тетя Эбби вышла из палаты, он соболезнующим видом дал понять мне - насколько не приятно ему мое состояние, пытаясь приободрить и утешить. В ответ на его подавленный вид и слова поддержки, я сказала, что со мной все в порядке, моё состояние, после всего услышанного, ничуть не ухудшилось, я готова бороться за свою жизнь. Он крепко сжал мне руку и с пониманием ответил, что сделает всё от него зависящее и независящее; всё, что в его силах, чтобы болезнь не усугубляла свой ход. Я криво улыбнулась его словам, зная одно : если смерть решила наступать на пятки, то она наступит.
***
Вечером этого же дня, после химиотерапии и нескончаемых процедур, я лежала в больнице на Мичиган - стрит. После долгих упрашиваний тёти Эбби врача Вэрдиса отпустить меня на выходные домой, Сэмуэль всё же согласился меня отпустить, настояв, чтобы та следила за мной постоянно, и обеспечила мне максимальный уход. После того, как тётя Эбби, обрадованная согласием доктора, вбежала ко мне в палату объявить, что она меня забирает, я решительно отказалась от этой возможности.
-Я хочу находиться под наблюдением врачей, - сходу ответила ей я, чем только растроила свою родственницу. - Я обязательно буду поддерживать с вами связь, но, думаю,что пока мне не сделали определенный план лечения, мне нужно будет остаться здесь. Не известно, насколько серьёзно болезнь поглощает меня, а каждый мой прожитый день может быть на счету.
После моих слов тетя крепко поцеловала меня в макушку и пообещала навещать меня каждый день, добавив, что фрукты и соки доктор Вэрдис запретил ей мне приносить.
После нелегкого и тяжелого дня, я лежала и перебирала пучок своих скопившихся мыслей в соцветия, мирно раскладывая их в своей голове по полочкам. Внезапно мои раздумья прервал тихий скрип входной двери.