Анна

Людмила Калинина Попова
-Баба Нюра, телеграмма тебе! - крикнула Тося, сельский почтальон, постучав в крайнее окошко нового многоквартирного дома. Белая выбитая занавеска отодвинулась. Пожилая женщина приложила палец к губам и махнула рукой в сторону двери, а через мгновение вышла на крыльцо сама. Поздоровавшись, взяла телеграмму, прочла, не шевеля губами, как делают обычно люди, грамотные, потеплела глазами.
 -Благодарствую, дочка! Добрую весточку принесла ты! Верка моя приезжает с мужем, Зайдёшь, может? Чайку попьём, пока внуки спят?
 Тося, как и многие в совхозе, слегка побаивалась эту высокую, красиво стареющую бабу. Зайти отказалась, сославшись на дела, и побежала дальше, разнося по селу известие о приезде приёмной дочери бабы Нюры, Веры Ивановны, главного бухгалтера целинного совхоза, и о её неожиданном замужестве.
    А дело было в том, что Вера Ивановна была безногой. Ходила на протезах. Ноги ей отрезало трактором во время войны. К вечеру новость облетела всё село. У Анны Яковлевны собрались женщины. Всю ночь горел свет. Стряпали, прибирались, готовились к встрече молодых. Автобус из райцентра в село не заходил, высаживал людей на большаке. Вот туда-то  под разными предлогами и явилось почти всё взрослое население целинного посёлка. Даже ребятишки понабежали. Запылённый бело-синий «ПАЗик» остановился, и оттуда сначала вывалился огромный, коричневый чемоданище, за ним  ещё один, потом парочка сумок и какие-то тюки, перевязанные багажными ремнями. Наконец вылез невысокий, коренастый мужик, чем-то слегка похожий на Ульянова-Ленина: такой же лысоватый, с хитрым прищуром маленьких, подвижных глаз. Мужики потянули руки поздороваться, но приезжий обернулся к двери, протянул руки в автобус, помог вылезти полноватой женщине с палочкой, потом подошёл к встречающим.
    Свадьбу справляли в доме Анны целую неделю. Странная это была свадьба: веселье то затихало, и люди расходились, то снова собирались, и гулянка разгоралась с новой силой. Но, наконец, жизнь вошла в своё привычное русло: Вера Ивановна раздала односельчанам дефицитные вещи, которые купила по их просьбам на далёком юге, где отдыхала по профсоюзной путёвке в санатории, и вернулась в свой привычный кабинет. Анатолий, так звали её мужа, сел на новенький комбайн. Как раз началась уборочная. Анна, управляясь по хозяйству, не сводила тревожного взгляда со своего зятя.
-Ну, что, голубь, маята одолела?- спросила как-то.
 -С чего вы, мамо, решили, что маюсь?
-Да уж вижу! Не первый год на свете живу! Выпить хочешь! Не налью! Не надейся. Завязывать пора тебе с этой заразой! Скоро Колька из тюрьмы выходит. Может, глядя на тебя, и он пить не станет? А то замучил он нас с этой пьянкой!
     И Анатолий держался, не пил. Урожай в тот год выдался небывалый. В конце октября уже сильно подмораживало, а хлеб весь ещё не убрали. В одно такое морозное, ясное утро бригадир, Иван Хохлов привёз механизаторам валенки.
 -Це мене не треба!- отмахнулся Анатолий. Он часто путал русские слова с родными украинскими.
-Сдурел ты что ли, Митрич?- недобро спросил бригадир.
 - Не хватало ещё отмороженных ног на мою больную голову!
 А виновник бригадирского гнева жестом фокусника засучил сразу обе штанины. Иван застыл, разинув рот: там вместо ног были протезы, как и у его жены. Так стала известна ещё одна тайна нашей семьи. Теперь от любопытных расспросов отбою не было. Особо досужих соседей Анна посылала
нецензурно. Немногословная в обычной жизни, в гневе она была ругательница  ещё та! Матерные выражения в её устах казались  настоящим народным искусством. Ни у кого больше я не слышала такой образной, художественной речи. Мы с братишкой купались в лучах дядиной славы, висли у него на руках, везде ходили за ним хвостом. Руки у дяди нашего были  золотыми: к нему на ремонт несли всякую технику - от часов до телевизоров.
     Вот, наконец, вернулся из далёкой уральской зоны под названием «Кыштым», сын Анны  Николай- наш отец. Сидел он там за какую-то пьяную драку. При виде нового родственника он как-то подтянулся весь, посерьёзнел. Не пил. Отшумел праздник урожая, с его импровизированными столами возле сельского клуба  и многодневным похмельем. В доме Анны было тихо. Колька снова сел на трактор.
 -Вот и ты, Аннушка, поживёшь теперь, как люди!
   Незадолго до новогодних праздников  Анатолия вызвали в партком. Войдя в кабинет парторга, он увидел за столом директора совхоза, управляющего центральной усадьбой Алексея Степановича Харькина и самого парторга, Анатолия Иванова, деревенского гармониста, большого шутника.
 -Ты, Димитрий, что же нам головы морочишь?- огорошил вопросом управляющий.
-Та, щё ж я зробив?- опешил Анатолий.
      Директор прочитал по бумажке:
-Нехорошо, Анатолий Дмитриевич: образование высшее, участник войны, награждён двумя орденами и четырьмя медалями, инвалид второй группы.Из твоей анкеты?
-Ну, а что тут не так?- в миг посерьёзнев, спросил Анатолий. Была у него такая особенность: когда говорил серьёзно, переходил на чистейший русский язык.   - А то, что грамотных специалистов у нас кот наплакал,- уже мягче продолжал директор.-Инженеры нужны позарез, а он в механизаторы подался!
 - Заработать надо было, вот и пошёл на комбайн.
- Без ног-то?
- Ну так что ж? А Маресьев на самолёт.
- Вот, что, умник! С завтрашнего дня переводим тебя. Инженером по технике безопасности будешь. Потянешь?
-Нет! Платят инженеру маловато.
 -Так, бери ещё полставки киномеханика и заведующего инструментальным складом.
 -Благодарю!- усмехулся Анатолий.
 Вскоре к этим его должностям добавились ещё две бесплатных н хлопотных общественных должности.
Каждую зиму баба Нюра сторожила совхозные конюшни. Летом в сторожах не было надобности. Табун пасся в степи. В совхозе было много лошадей. Раньше на месте совхоза находился конный завод, принадлежавший до революции семейству графов Толстых. В тысяча девятьсот шестнадцатом году граф Алексей Николаевич продал конный завод вместе с усадьбой немцу Зейферту, который после революции, добровольно передал его государству, и как сознательный специалист был назначен советской властью директором. При создании целинного совхоза его руководители предусмотрительно оставили в хозяйстве немало лошадей в качестве рабочего скота. Конюшни теперь назывались рабочим двором. Это были старинные, добротные постройки. В каждой конюшне имелась комната для дежурных конюхов,  и все они отапливались железными печурками. Баба Нюра любила коней. Помогала конюхам кормить и обихаживать лошадей. По вечерам к ней в сторожку заходил управляющий Алексей Степанович. Ош вместе по-стариковски пили чай и вспоминали былые времена. Управляющий был местным жителем, а она- из семьи переселенцев из Пензенской губернии.
  Родилась Анна Яковлевна в семье деревенского портного. Иногда, под настроение, бабушка рассказывала нам кое-какие истории из своей
необыкновенной жизни. Семья её отца была зажиточная. Переехав в наши места, поселились в селе Бобровке. Построил он просторный дом. Жили в достатке. Портной пользовался почётом у сельчан. Уважали его как мастера своего дела и разумного человека. Все домочадцы помогали отцу выполнять заказы и по хозяйству. Все дети и даже девочки окончили церковно- приходскую школ, что было в ту пору в крестьянских семьях явлением
нечастым.
      Аннушку родители любили за трудолюбие и смекалку и не спешили отдавать замуж. Выросла Нюра девушкой крупной, белокурой, румяной, и сваты наведались к ним не раз, но всем было отказано. А вышла она за вдовца, Александра Ивановича. Полюбить его было за что: высокий, ладный, с чистым, красивым лицом и мягким, сильным голосом, он относился к молодой жене своей бережно и как-то застенчиво, как-будто не верил своему счастью. Часто на гулянках односельчане просили их с братом спеть. А пели братья Ловушкины замечательно. Первая жена Александра умерла, не оставив детей по причине какой-то болезни. На третий год супружества Анна родила девочку, которая прожила всего несколько дней. Вторую их дочку, Марусю, небо наградило здоровьем отменным. Родители нарадоваться не могли на эту шуструю озорницу, но воспитывали её в строгости, с малых лет приучали  к
нелёгкому крестьянскому труду.
   Революция в  Бобровке прошла почти незаметно. Иногда кто-нибудь привозил из уездного города Николаевска старые газеты, пересказывались разные достоверные и недостоверные слухи. Степняки жили в то время зажиточно и обособленно. В сентябре восемнадцатого года в Бобровку приехали два уполномоченных из уезда. Собрали сходку в сельской школе. Пригласили несколько мужиков, но и баб, которые пограмотнее. Низенький мужчина в кожаной куртке спросил, есть ли в селе члены каких-либо партий. Таковых не оказалось. Тогда второй уполномоченный коротко рассказал о положении в стране и на фронтах и предложил крестьянам выбрать свой сельский совет из трёх человек. Председателем был выбран Александр Иванович как самый уважаемый в селе мужик. В любой работе старательный, он и к новой своей должности отнёсся серьёзно: вместе с другими мужиками и бабами участвовал в общих работах. Например, в починке моста через большой овраг, подсыпке размытой вешним половодьем дороги, ремонте школы, чистке колодцев и прочем. А вот возиться с бумагами он не привык. Потому-то и горела у председателя по всем ночам лампа на столе. И, вроде, не было у нового председателя  стогов на селе, да поджёг кто-то во время сенокоса дом Ловушкиных. Сам Александр Иванович как раз косил сено на дальней делянке. Соседи еле затушили огонь. Выгорели все надворные постройки. Пострадал и сам дом. Так никто и не узнал, чьих рук было дело. А через год, жаркой июльской ночью раздался ружейный выстрел, угодивший точно в председательское окно. Александр был убит этим выстрелом. Когда Аннушка вбежала в горницу, он был уже мёртв. Из Николаевска приезжал уполномоченный, но ничего не разузнал. Говорили люди, что убил председателя деревенский дурачок Серёня. Дескать, по наущению отца своего, недолюбливавшего Александра, но вся семья Серёни незадолго до этого переехала в Самару. Поди докажи тут! А семья осиротела.
  Погоревала молодая вдова и поехала в город, на заработки. К тому же вскоре умер отец Анны. Осталась она единственной кормилицей в семье. А годы наступили голодные. Был у покойного мужа её в Самаре дядя родной. Вот к нему-то и приехала Нюра за помощью.
    Служил Михаил Никонорович при пожарной части. Дядины домочадцы встретили Аннушку радушно. Поплакали с ней над её горем, а потом дядя сказал вдове: «Плачь-не плачь, а надо искать тебе, молодка, работу».   На другой день привёл дядя Миша Анну в кабинет своего давнего сослуживца ещё по японской войне Виктора Адамовича Фридмана, которому поручил в то время губком партии организовать геологическую партию для разведки нефти и газа на юго-востоке России. Кабинет у Фридмана оказался, длинный и узкий, до самого потолка заставленный полками с бумагами. Стул был только один, и хозяину пришлось самому принести два стула для  посетителей. «Какой обходительный начальник!» - подумалось Анне.
-Говоришь, Адамыч, тебе в отряд стряпуха нужна?- обратился к бывшему однополчанину дядя Миша.-Принимай на работу мою племянницу! Справится! Бабёнка, крепкая, к тяжёлой работе привычная. Мужа у неё застрелили. Одна кормилицей в семье осталась.
-Вам, сударыня, придётся, не только поварихой работать. Нужно будет и за лошадьми присматривать, и стирать, и вести всё хозяйство отряда. Справитесь?
- Постраюсь,- ответила Аннушка, и её зачислили в геологическую партию повором. Сначала её и рыженького парнишку, Ваську, послали с бумагой выбирать рабочих лошадей для перевозки оборудования. Рядились они с губкомовским начхозом не хуже, чем с иным барыгой на ярмарке. Но всё-таки отобрали кобылку и двух меренков, пригодных для  тяжёлой работы.
   Отряд кочевал по всему юго-востоку России. Доходили даже до самого Урала. Судя по разговорам, нефти было обнаружено немало. Анне  приходилось много работать. Не жаловалась, справлялась. Да и работа, правду сказать, была привычная. Зато платили по тем временам хорошо: давали продукты, керосин, кое-какую мануфактуру и даже иногда платили деньгами. Весь свой заработок Нюра пересылала с редкими оказиями домой. В деревнях в ту пору свирепствовал настоящий голод. Не всегда посылки доходили до родных. Но всё-таки иногда Анна получала благодарные письма от матери, в которых мать писала о том, что все здоровы, благодаря её помощи, не голодают.
   Когда отряд работал возле села Жестянка, к Аннушке посватался зажиточный мужик  Иван Попов. По странной иронии судьбы оказался Иван тоже вдовцом. Супруга его недавно скончалась, оставив на руках отца новорожденную девочку Веру. Анна думала три дня, а потом пришла к начальнику отряда с известием, что выходит замуж. Её отпустили, снабдив приличным пайком, и весь отряд гулял на скромной свадьбе.
    На четвёртый день после свадьбы  Анна, выйдя утром убирать скотину, увидела ужасную картину: Иван гонялся по двору за старшим сыном своим Петром с вилами и орал, что запорет подлеца до смерти. В ужасе она застыла столбом посреди двора, а Петька пролетел мимо неё с криком: « Озверел, дурак старый!»  И пулей вылете л со двора. Иван, продолжая орать матерно, заглянул в сени и крикнул зятю, мужу старшей дочери, чтобы он запрягал Краснуху. Ехать нужно было в Клинцовку. Прикупить там хотел Иван двух поросят. Они уехали, а молодая жена весь день ходила сама не своя. Знала она, конечно, о крутых нравах иных мужиков, но к таким ссорам в своей семье не привыкла. Так и повелось: что ни день, Иван нещадно ругал по всякому поводу и без повода своих домочадцев, а те принимали всё, как должное,  и, казалось, даже не обижались. Анна тихонько плакала и не раз поминала добрым словом покойного своего, незабвенного Сашеньку. Как-то раз сказала мужу: «От Александра своего я худого слова не слыхала!» На что Иван рассмеялся: « Да ты, Нюр, не бери близко к сердцу! Я ведь не со зла! Порядок у нас в роду такой: и дед, и отец мой семью гоняли. А как же! Своих не гонять- добра не видать! А тебя, Нюра, я жалею. Хорошая ты! Всё у тебя, как надо. Любую работу ладно делаешь».
    Да только несладко было Аннушке от мужниной жалости. Хозяйство у них справное, да в доме согласия нет. Вскоре уехала старшая дочь Ивана с мужем в далёкую Москву строить метро. Петра забрали в Красную армию. А на семью обрушилось новое лихо: явились к ним на двор односельчане во главе с комитетом бедняков и объявили Ивана кулаком. Принялись шастать по двору. Хозяин схватил вилы: «Не отдам вам, голодранцы, добра своего! Какой я вам кулак? Всё своим горбом наживал. А вам отдай, за здорово живёшь! Кто сунется, убью!» Его связали и увезли на подводе в Николаевск. Анну выгнали из дома, вместе с маленькой Верочкой. Разрешили взять только детскую одежонку. И пошла Анна в Бобровку пешком, на ночь глядя. Переночевать никто не пустил. Чего-то все боялись.
     А в Бобровке настигла их ещё одна беда: умерла доченька любимая, Маруся. Не уберегла её бабушка, на попеченье которой Анна оставляла её. К тому времени ждала Анна ребёнка. Сынок Коленька явился на свет слабеньким, но все родные приняли его как благословение. Наконец-то вырастет в семье мужик -  опора и надежда! Знала бы Анна, сколько слёз прольёт она из-за сыночка своего ненаглядного!

    Природа наделила Колю нежной, прямо ангельской красотой. Беленький, голубоглазый, он был похож на девочку, и такой же ласковый имел нрав. Вера, напротив, росла крепкой, подвижной, во всём руководила братом. Еле перебивались они  с хлеба на квас. Мать Анны болела от недоедания. Вот тут-то и пригодилась младшая сестрёнка Анны Манька.
    Сёстры не были дружны. Манька была на двадцать один год младше сестры. Худенькая,, голенастая, похожая на журавлика, она вдруг оказалась на редкость ловкой добытчицей всякой еды: выливала в степи сусликов, доставала из речки ракушек, приносила всякие травы и корешки съедобные. И где-то научилась заговаривать всякие болячки. Умела вправить вывих, прикосновением рук снять боль. И много чего ещё было дано небом этой проворной девчушке. Вместе с другими бедняками вступили они в колхоз. Думали, что вместе легче будет справиться с голодом, но дело не шло. Хозяева, из колхозников, бестолковые. Работали много, а жить лучше не стали. Ели даже лебеду, от которой пухли и даже нередко умирали от голода. Об Иване не было ни слуху, ни духу.
 - Хорошо ещё, что тебя с детишками не сослали в Сибирь!- говорили Аннушке односельчане.
Как-то морозным январским утром Анну вызвали в правление. Там вручили ей бумагу, в которой предписывалось  ехать в Саратов, чтобы сопроводить к месту проживания мужа её, Попова Ивана Алексеевича, так как он освобождён из мест заключения, в связи с болезнью.
  В Пугачёв, так назывался теперь Николаевск, отвёз Анну сам председатель колхоза, Были у него какие-то дела в райцентре. Приехали на вокзал. Села Анна на поезд, который назывался «Максим Горький». Состоял тот поезд из трёх закопчённых теплушек, и столь же чумазого паровозика. В клубах пара, среди дыма и лязга, дотащилось это чудо техники до Саратова, а там за пяток варёных яиц извозчик довёз Анну до Первой Советской больницы.
  Встретил её усталый фельдшер и проводил в палату. Ивана она сначала не увидела. Фельдшер указал на койку, отделённую ширмой. На сероватой подушке, под серым же одеялом лежал скелет. Ничего не осталось от рыжего пузатого мужика. Только неестественно блестели ввалившиеся глаза да пылали на скулах красные пятна. Иван был в полном сознании.
-Не надо!- сказал он, когда жена попыталась его поцеловать,- Чахотка у меня. Не дай бог, заразишься!
С помощью хожалочки  Анна одела мужа и посадила на пролётку.
-Не тушуйся, бабонька!- говорила шустрая нянечка. - Кумысом пои мужика. Сурчиного жиру достань. Давай принимать вовнутрь, ему и полегчает.
     Не помогли народные снадобья: через два месяца скончался Иван. Ничего не рассказывал про свои мытарства, а только горевал о порушенном хозяйстве да просил Анну детишек беречь. Верочка на могиле почти не плакала, только побелела вся.
В конце тридцатых жить в сёлах стало легче: годы выдались урожайные, да и колхозники понемногу научились вести общественное хозяйство. Анна теперь работала на ферме. Молоко выносить строго запрещалось, но к дояркам через дыру в заборе пробирались ребятишки и напивались досыта парным молоком. За лето Вера и Коля подтянулись и окрепли. Даже иногда Анне удавалось тайком принести бутылочку молока больной матери, и она встала с постели. К Анне в дом стала захаживать деревенская колдунья Любка-Соловьиха.   
     Недобрая о ней ходила слава по окрестным сёлам. С тревогой замечали соседи, что колдунья старается приласкать Маньку. Не раз перехватывала Анна  брошенный на сестрёнку жутковатый взгляд Любки-колдуньи, но прогнать бабку боялась. В свои восемнадцать лет Манька могла считаться уже невестой, если бы не худоба. А так выглядела она совсем ещё подростком. Только нездешним мягким, золотистым светом сияли на остреньком личике её огромные, светло-карие глаза.
 -И не страшная она,- сказала Манька сестре про Соловьиху. - Напридумывали вы про неё бог знает что, а она просто умная и знает много полезного. Лучше бы сами научились у неё! Сватает она меня за племянника своего пугачёвского. Может, подумаю и пойду. В городе жить лучше!- огорошила Манька сестру. И той же осенью вышла Манька за Соловья пугачёвского.
В самом начале войны забрали всех работоспособных мужиков на фронт. Баб и ребятишек стали сажать на трактора. Никто их, конечно, не учил. Работали, как могли. Вот и Вера стала трактористкой в пятнадцать лет. Однажды, в лютый мороз, прогревала она факелом трактор свой, и вдруг он покатился под горку. Не успела вылезти из-под него Вера. Раздробил трактор железными зубчатыми колёсами ей обе ноги. Привезли девочку на подводе в Пугачёвскую больницу чуть живую. Ноги ей отрезали. Через год в Саратове подобрали  протезы. И тогда проявилась в полную силу её волевая натура. Освоилась девочка с деревяшками. Поступила на курсы бухгалтеров. Окончив их, подала заявление в институт. И его окончила с отличием. Но, учась ещё на втором курсе, получила направление на работу на конный завод, на должность бухгалтера. Доучиваться пришлось заочно. Специалистов не хватало. Вскоре и вся её семья переехала туда же. А в начале пятидесятых стала Вера Ивановна главным бухгалтером целинного совхоза. Коля, не окончив ПТУ, попал в тюрьму за хулиганство. И – пошло, поехало: из одной тюрьмы да в другую! И, вроде бы, не был он таким уж отпетым хулиганом, но губила парня пьянка. Вечно попадал он в какие-то истории. Не остепенила его ни женитьба, ни появившиеся дети. Только в начале шестидесятых остепенился немного. Тогда-то, ожидая третьего ребёнка, будущую любимицу свою Татьяну, Николай решил отделиться от матери и сестры  и жить своей семьёй. Сказано - сделано: устроился он в совхоз «Красное знамя» и перевёз туда жену с детьми. Мы с братишкой горько плакали, так не хотелось нам уезжать из родного села.
Бабушка говорила: «Ну, что же вы разревелись, как маленькие? Через год приедете, я вас и не узнаю, как вырастите! На новом месте вольнее вам будет! Село там, большое, красивое».
     А сама она долго стояла на дороге и махала вслед удаляющемуся ярко-красному трактору с прицепом, на котором увозил нас отец. Ждала её ещё долгая и полная испытаний жизнь. Но это уже другая история.
10.08.2006