Школа любви. Роман

ШКОЛА ЛЮБВИ


                РОМАН


               
                Глава 1.

Услышал тяжелую  поступь и насторожился.
Обычно бесшумно поднималась по лестнице, но я различал крадущиеся ее шаги.
Пальцами растягивал губы,  встречая улыбкой.
И не знал, кого изобразит на этот раз.

Вот строгая наставница отчитывает нерадивого ученика.
Опять не подготовился к уроку.
Понурившись и размазывая по лицу слезы, ученик плетется к лавке.
Бесполезно умолять и каяться, может быть, не запорет до смерти.
Не скамья – колода, выщербленная ударами топора.
Пол и стены  в бурых пятнах.
Палач засучил рукава и прицелился.
Но перед этим повязал узника. Приторочил руки и ноги. Бечева безжалостно вонзилась.
Привязывая к лавке, вымачивая плеть в уксусе, солью посыпая обнаженную спину,  все больше распалялась.
Душно в камере, рубашка  потемнела на спине и подмышками. Капли пота скатываются по щекам, оставляя светлые полосы.
Содрала пропотевшую рубашку и промокнула лицо.
Выворачивая голову, так что хрустели шейные позвонки, пытался разглядеть в полумраке.
Грудь закована в костяную броню, пластины вонзились и в живот.
Когда замахнулась,  они заскрежетали.
Ударила, но в последний момент дрогнула рука.
Так, наверное, воспитывала своих присных; вываливаясь из ее кабинета, те долго не могли отдышаться. Воздух со скрипом пробивался к опавшим легким.
На коже осталась красная полоса.
Снова ударила, услышал, как трещат и ломаются пластины корсажа.
Ткань лопнула,  разлетелись костяные осколки.
Вонзились и искалечили.
Увидела и запричитала деревенской бабой.
И причитая, навалилась  жаждущим телом.
Груди ее расплющились и растеклись по спине,  соль разъела раны – отрадная, спасительная боль.
А она  пыталась распутать узлы - враги повязали, лишили ее единственной отрады, ей не привыкать побеждать и сражаться.
Обломала ногти, тогда вооружилась тесаком.
Наконец высвободила пленника, а он, обезумев от пыток, попытался вырваться.
Сошлись в безумной смертельной схватке.
Если сразу поддамся, то не поверит пустой и легкой победе.
А если надавить посильнее, то кости ее лопнут пластинами корсажа.
Победила, но обессилела в борьбе, и когда я навалился избитым и испоганенным телом, покорилась насильнику.
Вдавливал ее в землю жестокими и яростными толчками.
Земля  содрогалась в конвульсиях.
А потом вместе сорвались в пропасть.
Она очнулась и  сползла с лежанки.
А мне не сразу удалось собрать  себя из останков.
Укуталась плащом – спектакль окончен, опущен занавес.
И не надо возвращаться темными переулками, пряча лицо от преследователей и соглядатаев.
Всего-то, хватаясь за перила, спуститься по лестнице, машина около парадной.
Если обычно выезжала на сотнях лошадей, таившихся под капотом, и ямщик пронзительным воем сирены распугивал извозчиков, то для этой поездки выбрала простенький автомобиль. И  сама крутила баранку.
Никто не узнает и не осудит.
Машина не сразу обрела верную походку, так возвращаются после застолья.
Постовой  не  остановил. Но  предупредил по рации своих подельников.
Нельзя по пустякам тревожить  правителей.
Авось без приключений доберется до резиденции.
А в случае чего накажут нерадивых пешеходов.
После ее ухода в шкафу под ворохом одежды отыскал заветную бутылку.
И все больше требуется лекарства.

Иногда приходила в обличье медсестры.
Перед тем, как сделать инъекцию, мыла руки и натягивала резиновые перчатки.
Так в рекламных роликах поступают хирурги.
И когда кромсают плоть, ассистенты салфеткой отирают  мокрый лоб.
Но в экстренных случаях приходится действовать в одиночку. Если немедленно не помочь, то пострадавший не выживет.
Золотой час, кажется, так называют медики.
Подставил обнаженную руку, а она  на бедрах располосовала  брюки.
И в  ягодицу – некогда протирать спиртом, и лучше использовать его для более насущных надобностей – вогнала иголку.
Или штык, или бык насадил на рога неумелого матадора.
От чудовищной боли полопались внутренности. И ледяная волна от живота и паха растеклась по телу.
Горячим дыханием попыталась оживить мертвеца.
Но лишь капли инея обметали грудь.
Ртом в рот – самый надежный способ.
Еще больше заледенели губы.
И оживить можно только своим телом.
Она попробовала оживить.
Услышал, как тяжело и неохотно стукнуло сердце. И от этого удара зародилась искорка в пепле и прахе.
И надо раздуть ее, а когда она окрепнет, подбросить хворост.
Раздула, робкий язычок огня лизнул ветви.
От  дыма заслезились глаза.
Все меньше оставалось льда, и все сильнее разгорался костер.
И вот пламя объяло комнату, перекинулось на дом, запылала улица, город, Земля.
Я выжил в  пожарище; но всегда, воскреснув из небытия, оказывался на дне пропасти или на лежанке, больше похожей на колоду, истерзанную топором палача.

Некогда из своего задрипанного городка приехал  покорять северную столицу. До этого в местном театре  изображал положительных героев.
И пытался уберечься от поползновений поклонниц.
Решил посвятить себя служению театральной музе, и не пристало размениваться.
Такие гении как Кант и Тесла остались девственниками, поэтому и достигли заоблачных высот.
Тем более по семейным преданиям  дед  был отчаянным ходоком, бабка воспитывала меня в строгости, следила, чтобы засыпал с руками поверх одеяла, и на всякий случай держала наготове ушат холодной воды.
При малейшем подозрении безжалостно обливала.
А потом вместе с ней на коленях стоял перед доской с почерневшим от времени ликом.
Замаливал грехи.
Избави меня от скверны, повторял вслед за ней, да не обрюхачу я  заблудшую душу. А если согрешу даже мысленно, да отсохнет и отпадет  оружие насилия и наслаждения.
И еще: никогда не притронусь к бутылке.
И старец с доски грозил корявым пальцем.
Или презрительно кривился, не разобрать за сажей и копотью.
Так чистым и непорочным прибыл в большой город, на первом же туре попросили изобразить соблазнителя.
Когда я застыл истуканом, напарница бесстыдно задрала подол юбки и  поправила подвязку. Я зажмурился, чтобы не ослепнуть. Но подглядывал в щелочку.
Один престарелый экзаменатор облизнулся – почудилось, что железом провели по стеклу, - другой чиркнул в  блокнотике.
Не вывела меня из оцепенения, тогда крутанулась стремительным волчком.
Мулетой взметнулась юбка.
Надо  прицелиться и вонзить рога.
А я вместо этого заслонился скрещенными руками. Будто так можно уберечься от скверны.
Еще громче заскрежетало железо, стержень прорвал бумагу и вонзился в стол, словно вогнали нож в жертвенное животное.
Экзаменаторша привыкла к выкрутасам своих коллег и  шумно зевнула.
Показалась, что закашлялась облезлая  больная кошка.
Женщина, что пристроилась за отдельным столиком  в углу аудитории – наверное, секретарша, которая фиксирует каждое высказывание великих театральных деятелей, - спряталась за черными очками.
Напарница в экстазе самопожертвования подскочила к истукану и с размаху ударила  грудью.
Сначала одной, потом другой. По печени или в солнечное сплетение, так бьют увесистым мешком, я покачнулся, но выстоял под обстрелом.
Потом  выяснил, есть быки, которые на арене впадают в ступор,  их не сдвинуть. Бесполезно махать тряпкой и крюками рвать тело.
Но девица не растерялась, все средства хороши, лишь бы пробиться в артисты, скинула туфли и запрыгнула на стол.
Кошка еще громче закашлялась, ручка глубже вонзилась, стекло треснуло под напором железа.
Выбрала старика с  шершавым языком, другой еще запорет своей ручкой, свалилась к нему на колени.
Стул заскрипел, но ножки выдержали.
- Ты же примешь меня в институт! -  навалилась на него греховным телом.
Секретарша засняла картину побоища.
- Она сама пришла! - пожаловался  профессор.
Тьфу, какая гадость, очнулся я.
Плюнул и растер плевок. Только так можно выразить свое презрение к  юдоли разврата.
И животворящим крестом покарал нечистую силу.
Выхлестнули языки пламени. Огонь объял грешников.
А они настолько закостенели в своем безумии, что выстояли в огне.
Запах хлева и конюшни, разврата и вожделения.
Отступил и вывалился в коридор.
- Спасайтесь, если не хотите погрязнуть!  - предупредил претендентов.
Они не вняли предупреждению. Засвистели – со стен облетела штукатурка, -  забросали гнилыми яблоками и помидорами.
Когда  побежал,  подставили ножку. Упал и разбился, но не погиб.
А потом укрылся от преследователей. В подвале, где из ржавых труб сочилась вода, а в лужах обитала нечисть. И по ночам, когда забывался коротким сном, наползала и впивалась. На коже остались кровоточащие раны.
Или на свалке истерзали крысы. Острые зубы вонзались, и все плотнее сжималась крысиное кольцо.
Или остались следы ухватистых пальцев, когда прибился к компании отверженных.
Стоило так называемым женщинам глотнуть – постепенно и я пристрастился к этому яду, - как вспоминали о былых забавах.
Нет, нельзя, придумал я отговорку, неизлечимая болезнь, сначала тело покроется язвами, потом   отвалится гнилое мясо.
Скорее бы, соглашались они.
Боль эта растянется на долгие  года, пугал я. И нет большего греха, чем наложить на себя руки.
Самоубийц  не хоронят на кладбище.
Если и это не помогало, призывал на помощь любознательных ученых.
Изучая новоявленную болезнь, пристегнут больного к кровати.
(Предугадал свое будущее.)
И что им твои муки.
Зато облагородят себя кандидатским, а то и докторским достоинством.
Только так удавалось уберечь  целомудрие.
И угодник со старинной доски уже не грозил корявым пальцем.
Но, насылая на соплеменников проказу,  сам заразился воображаемой болезнью.
Наверное, они изгнали меня, многое стерлось из памяти.
Истекая  гноем, побрел по улицам.
Прохожие шарахались, лошади взбрыкивали и сбрасывали седоков. И под непомерной тяжестью неба поникли  атланты.
Чтобы небо не упало, под каменную балку подставил  слабые плечи. А потом обессилено распластался на ступенях.
Там, кажется, подобрала меня хозяйка.
Без защитного костюма и без марлевой повязки бесстрашно вошла в чумную палату.
Даже похоронная команда чуралась смертельной заразы. Крюком цепляли труп и волокли  к яме. А сверху забрасывали хлоркой и известью. И огораживали погребение запретными знаками. Над скрещенными берцовыми костями злобно скалился череп.
А Людмила Лукинишна дотащила больного до  машины. На переднее сиденье бросила останки.
И не позволила  слугам выгрузить тело.
Подставила свое неожиданно крепкое плечо.
А потом содрала одежду – мне было все равно, то вместе с бабкой каялся перед ликом заступника, то ввергал престарелых театральных похабников в огненную геенну, то отбивался от собратьев со свалки, то напрасно пытался одолеть неизлечимую болезнь – и сожгла ее в камине.
Задохнулась в удушливом дыму, но не отступилась.
Скребком содрала коросту, я благословил чудовищную боль.
Напоследок струей из пожарного рукава размазала по стене.
Так в пыточной комнате смывают следы очередного дознания.  И вода вонючим ручьем устремляется в сливное отверстие.
Показалось, что отдраила, завернула в простыню и накормила.
С горсти, и шершавым, как у того театрального деятеля языком слизывал я лакомство.
Забылся на мягкой постели, если гвозди, которыми была утыкана лежанка, и вонзились, то давно притерпелся.

К разным ее обличьям, и не догадаться, что она измыслит.
Но однажды не явилась в костюме наездницы и не постучала стеком по голенищу сапога.
Прежде чем оседлать, не осмотрела жеребца.
Не истерлись ли подковы, может поскользнуться и сбросить неловкого всадника.
Лоснятся ли бока, кормят ли отборным зерном.
Не остались ли проплешины от седла.
Не порвал ли мундштук губы.
Не натешилась осмотром и не убедилась в стати племенного жеребца, не заплела косицей его гриву.
Не приманила морковкой или куском сахара.
Не огладила ласковыми руками.
Такие игры предшествовали нашей близости.
И постепенно умелыми действиями распаляла меня.
На этот раз торопливо содрала одежду и вскочила на круп.
Безжалостно вонзились шпоры.
Конь  взвился.
  А она удержалась, ногами плотно обхватила бедра.
Помчался по кочковатому полю, надеясь сбросить наездницу.
Она то откидывалась на седле, то прижималась к крупу.
- Еще! Вскачь! – Погоняла жеребца.
Мундштуком порвала губы, измочалила и отбросила хлыст.
Забег на бесконечную дистанцию, а когда, задыхаясь, приходишь к финишу, наездница требует продолжить безумную гонку.
Но и сама  изнемогает, падаем вместе, и милосерднее всего пристрелить обоих.
- Он хочет пристрелить, - очнувшись, согласилась женщина.
Плотный туман, разгребаю его, чтобы увидеть удачливого охотника.
Тот прицелился и взвел курок.
Или глаза ее похожи на  смертельные стволы.
Сбросил ее, вот истерзанная и едва живая лежит она у моих ног. И копытом можно  запросто проломить череп.
Но пока боролся с искушением, успела отстраниться от гибели.
Потехи час, так, вроде бы, говорят деловые люди, будильник прозвенел, пора приниматься за дело.
Успела завернуться в простыню, а чтобы ее не сдернули, узлом завязала на груди и на бедрах.
- Прикройся, не могу  смотреть на это непотребство! – осудила ненасытного любовника.
А когда я отыскал какую-то тряпку, проговорилась.
- Не могу смотреть, так хочется.
Попыталась распутать узел, но тут же опомнилась, ладонью шлепнула  по губам и уронила руки.
Перьями взъерошились волосы, вспухли желваки, нацелились когти.
На кистях и на запястьях выступили вены.
И оплели ноги, раньше я не замечал этого.
Когда  наслаждалась победой, и отступали повседневные заботы, и не надо было тянуться к вершине и пробиваться узкой тропинкой, где каждый неосторожный шаг грозил гибелью, то под наслоениями лет пытался я  различить девчонку.
Так реставратор желает распознать изначальную сущность картины.
Но старинная живопись может поблекнуть в неловких руках.
Стоит распахнуть узенькое тюремное окошко или направить на нее свет настольной лампы, как женщина загораживается растопыренными пальцами и отступает в темный угол.
А если не укрыться, то прячется в коридоре.
И бесполезно биться и разбиваться о броню.
После безумной скачки не отстранилась.
- Отщепенец и беглец на западе опубликовал пасквиль, - сказала она.
Бесстрастный судья, вынес приговор, на лице не дрогнул ни один мускул. Разве что еще больше сощурилась. Две  бойницы, стоит неосторожно приблизиться…
- Предатель и изменник! – обвинила она. – Лживые и ложные воспоминания!
- Что случилось? – неосторожно спросил я.
- Уничтожу! – приговорила хозяйка.
На всякий случай укрылся в окопе. Рядом взрывались снаряды.
- Всякого, кто посмеет шантажировать! – предупредила она.
Когда осторожно выглянул из  укрытия, то увидел трупы на поле боя.
Бывшие соратники, что попытались оттолкнуть ее от кормушки. Или едва не сдернули  со ступенек карьерной лестницы.
Похлопывали по плечу или растекались  фальшивой улыбкой, но прятали камень за пазухой и норовили столкнуть в яму.
Но камни отскакивали и калечили злоумышленников, и они сами проваливались в ловчие ямы, и колья на дне безжалостно вонзались.
Одних сослала в медвежий край, и там поникли  честолюбивые их помыслы. Другие без лишних этих хлопот затерялись в огромном городе.
И когда напоминали о бесцельном своем существовании, бывшая соратница не признавала их.
Россия славится многочисленными самозванцами, мудрые начальники  распознают подлог.
Почему-то никто не пошел  на завод, я после провала попробовал, хватило нескольких дней, чтобы убедиться в своей никчемности.
Металлическая стружка, которую выметал  из цеха, пропарывала одежду и кожу -  недостойная роль.
А чугунные чушки срывались с тележки и ломали ноги.
И некуда возвращаться, дома осталась бабушкина могила, на похороны пришло несколько человек.
Достаточно,  чтобы оставить  без жилья.
Девицы, которым отказал в благосклонности,  заложили  бомбу.
Ночью она взорвалась.
Едва успел выхватить из огня документы.
Увидел, как в огне корчится и умирает неведомый покровитель, которому поклонялась бабушка. И который не пережил ее кончину.
Еще душа ее окончательно не покинула временное пристанище, две тени взметнулись и устремились к звездам.
Или затаились на улице, в соседнем доме, в овраге,  в мутной речной воде.
И если остаться, будут попрекать и тревожить.
В растрепанных чувствах убрался из обреченного городка.
Поэтому не смог достойно изобразить на экзамене.
Еще не прошло сорок дней, подглядывала и осуждала.
Не будь пригляда, подмял бы расшалившуюся напарницу.
Тосковал и жаждал обладать.
Уже не придется каяться перед почерневшим ликом, отказываться от выпивки, а по ночам складывать руки поверх одеяла.
Душа ее, наконец, отлетела; истерзанного и избитого, выкинули меня на улицу.
И пусть не было подвалов и свалок, наркоманов и пьяниц, пришлось  придумать для пущей жалости.
Хозяйка подобрала и поверила.
А я притерпелся к ее благосклонности.
- Тогда на экзамене, - напомнила хозяйка.
- Откуда ты знаешь? – удивился я.
- Отвернись и не подглядывай, - приказала женщина.
Серьезный разговор, одежда должна соответствовать.
Услышал, как скрипят пластины корсажа, впиваясь в тело. И шипят притирки, попадая на воспаленную кожу. Наверное, от трения искрится ткань, запах озона перебил запахи желания и вожделения.
Облачился, забросил под кровать изодранный потник, обернулся по команде.
Увидел и попытался вспомнить. Ладонями промял виски, вспыхнули огненные сполохи.
- Узнал? – спросила Людмила Лукинишна.
Экзамен, похожий на посещение публичного дома, неприметный наблюдатель в углу комнаты. Черные очки как два провала земной коры. Два входа в подземный мир. Пахнет смолой и серой, грешники напрасно взывают к милосердию.
- Да, пришла посмотреть, как  используют мою спонсорскую помощь, - сказала женщина.
- Не признал, - повинился я
- Вложила изрядную сумму в этот паршивый институтик, а вы так расшалились, что забыли о хозяйке.
- Теперь  не забуду. – Потянулся  к ней.
- Не перебивай! – Не поддалась на мой порыв.
Пластины скрипнули. А мне показалось, что вставили обойму.
- Набирают дешевок, им место на панели, - охарактеризовали будущих артисток.
Ударила из автомата.  И девицам уже никого не завлечь греховным  телом. Зрителям приелась вседозволенность.
- Не разглядели твой талант, - осудила экзаменаторов.
- А я  различила. – Протянула спасительную руку.
Вспомнил о провале на экзамене, словно по вешкам брел трясиной, но сбился  и провалился в болотное окно. И не нащупать опору, запрокинул голову, чтобы не задохнуться.
- Сыграешь главную роль в моей пьесе, - Не позволила погибнуть.
- Уже играем, - проговорился я. – Эта тюремная камера, твои шальные набеги.
- Нет, нет, ты для меня…, - выдохнула женщина.
- Очередная игрушка, - перехватил я инициативу.
А когда она потянулась ко мне – показалось, что губы  превратились в присоски осьминога, - вспомнил о деловом предложении.
- Что за пьеса, кто ее автор, какая у меня роль?
- Было так, - сказала она.

Подружилась с однокурсницей, та поделилась своей болью.
Тогда еще не вырубили древние тополя, и в начале лета тополиный пух витал по аудиториям. Профессора задыхались и с ненавистью допрашивали студентов. И те пытались выстоять и отбиться.
- Когда он рядом, я все забываю, - перед экзаменом  призналась Надежда.
- Не смей смотреть на него! - присоветовала Людмила.
-  Но он мой ориентир.
- Мы же вместе мечтали пробиться  и достигнуть, но если тебя выгонят….
- Когда он рядом, все в тумане.
- Возненавидь! – научила опытная подруга.
- Возненавидеть божество? – ужаснулась Надя.
- Мальчишки возомнили себя мыслителями и вершителями! – выругалась Людмила.
Случайно подслушала и узнала.
Вот несколько заговорщиков собрались в аудитории. А сторожить у дверей поставили кандидата в их диверсионную группу.
- У меня задача не получается, - отвлекла его Люда.
И он, забыв о высокой миссии, принялся объяснять и доказывать. Отличник и зануда, такие, если  придут к кормушке, разорят и погубят самую богатую страну.
А девушка напряженным слухом  прислушивалась к звонким мальчишеским голосам.
Или на улице кралась за отчаянно жестикулирующими однокурсниками.
Староста группы обязана  знать  своих подопечных. И если те собьются с дороги, помочь им выбраться из придорожной канавы.
Для начала погрозить пальцем. А не поможет, так рассказать о судьбе  разоблаченного шпиона.
Уже  комитетчиков ознакомили с домыслами высокопоставленного перебежчика. Тот за бугром издал книгу, где предупредил своих последователей.
Одного из них проволокой примотала к носилкам. И чем отчаяннее  рвался, тем глубже впивалась проволока. А он презрел пустяковую  боль.
Санитары несли его к огнедышащему жерлу огромной печи.
Притомились и перекурили перед заключительным актом.
При этом один пожаловался, что не прожить с такой мизерной зарплатой, а другой присоветовал умерить ненасытный аппетит.
Обычный разговор рядовых работяг.
Еще можно пожаловаться на жену, которая придирается по пустякам, и на детей, что совсем отбилась от рук.
И на погоду – враг продырявил небо ракетами, и теперь, если зарядит  дождь, то на неделю, а если сушь, то на полях выгорает зерно.
Поэтому поля заросли  бурьяном. А из птиц осталось одно воронье.
Поделились наболевшим и, поплевав на ладони, подхватили носилки.
Напрасно бился и хрипел преступник. И изнывал в смертной тоске.
Жар опалил лица, оплавились брови и ресницы санитаров.
Загрузили печь и поспешно захлопнули дверцу.
Железо оплавится и выгорит, ветер развеет прах по окрестностям. В лесу засохнут  деревья. Зверье и птицы покинут мертвую зону. И даже воронью не выжить в этой пустыне.
Проректор по воспитательной работе собрал старост и ознакомил с воспоминаниями перебежчика.
Каждому заглянул в глаза, и Людмила не потупилась, но прижала к  груди ладонь в клятве  верности и послушания.
И уже выявила преступную группу, на каждого завела досье.
Воспитана в патриотизме, на этом стояло и стоять будет наше государство.
Но не наябедничала проректору, еще надеялась.
И поэтому предложила подруге забыть заговорщика, охрипла и закашлялась.
Неоднократно пыталась привлечь его внимание. Специально выучила несколько умных изречений, а он только отмахивался от этой зауми.
В письме слезно обратилась к родителям. Такие дорогие учебники, и подняли плату за проживание в общежитии, и в библиотеке лишь за деньги можно получить необходимую книгу.
Подумаешь,  заколоть поросенка, проживут на свекле и на картошке.
И родители вникли, вырядилась не хуже городских.
Но опять оттолкнул ее своим безразличием.
Пришлось рассказать подруге.
Вот, укрывшись в подвале, собирает он взрывное устройство, а потом, облачившись в полковничий мундир и  вальяжно раскинувшись в наемном экипаже – так, кажется, покушались на Столыпина, - оправляется к главе города.
- Нет, неправда! – отшатнулась Надя.
- Клянусь его жизнью! – поклялся соглядатай.
С такой силой прижала к груди кулачки, что от сладкого томления закружилась голова.
- Неправда, ты его добиваешься! – прозрела подруга.
- Спасаю! – отбилась Людмила.
- Ничего у вас не получится! –  предрекла Надя.
Получилось, когда она растоптала своего возлюбленного.
- Измыслила ложное божество, - пожаловалась ему. – Казалось, что солнце восходит с твоим появлением, -  вспомнила недавние благословенные дни. – Пела и радовалась душа…
Пела и радовалась, - повторила Надя. – Но  все я придумала.
Богов не существует. Есть только грязь и мерзость.
А я не хочу жить  в грязи и мерзости.
- Как ты посмел? – обвинила она.
- Когда гибнет страна…, - отбился он.
- Нет! – выкрикнула Надя.
Или самолет пробил звуковой барьер, и от грохота заложило уши, или отбойный молоток сокрушил асфальт.
- Ты – моя страна! – разобрала в этом грохоте.
- Если ты немедленно не повинишься…
Самолет улетел, дятел перестал долбить, соглядатаи прислушались и насторожились.
А он презрел их надзор.
- Мы вместе уедем в благополучную страну, - позвал любимую. – У меня там  родственники. Поначалу они помогут. А потом мы сами поднимемся. Что мне пропадать здесь среди тупости и пьнства?
- Уходи, я тебя ненавижу, - выдохнула Надя.
Несколько простеньких слов.
Произнести их, как искалечить себя.
Она искалечила и содрогнулась от боли.
- Ненавижу! – выкрикнула в отчаянии и тоске.
Показалось, что покачнулась стена. Уперлась в нее обеими руками, чтобы не  рухнула, и не погребли обломки.
Ее, студентов, горожан.
Те попрятались, но наблюдали из укрытия.
Не смогла догнать и удержать беглеца, не стена – небесный свод на плечах, и не на кого переложить груз.

В дальнейшем, когда мы  познакомились, рассказал ей, как выжил после провала на экзамене.
Тоже придавил свод, поник под этой тяжестью и упал на колени.
И когда накормили, лизнул дарственную руку.
- Мы из  одной стаи, - соединил нас мостиком былых поражений. -  Обязаны  держаться вместе.
-  Мы не просто так познакомились? – насторожилась она.
- Просто так ничего не бывает, -  вывернулся я.
- А я не желала лизать, - сказала женщина.

Давняя история, сумбурно пересказанная двумя ее участницами.
Из этих разнородных осколков сложил  мозаичную картину.
Диссидент изрядно набрался в тот знаменательный день. Очутился в дешевой забегаловке, где обычно собирались рабочие, которых он так презирал.
И можно  рвануть на груди рубашку и высказать свои претензии.
Как вы живете? осудить их. Утром с трудом продираете глаза и чуть ли не ползком добираетесь до завода. И первым делом опохмеляетесь. Я знаю, мне рассказывали. На сверло намотать тряпочку, и включить станок. В бутылке останется мутная ядовитая жидкость. Если капнуть, то прожжет древесину. И даже на камне останутся  язвы. Выступит кровь и сукровица.
Но кислота не сокрушает ваши луженые глотки.
После этого пытаетесь выточить деталь.
Она такая же кривобокая, как ваша жизнь.
Или в жидкость для очистки стекла бросаете гнилую картошку. Бурда зеленеет и вскипает, лопаются зловонные пузыри. Даже воронье погибает от вони.
А у вас трепещут ноздри в предчувствии наслаждения,  трясутся руки и щеки.
Наконец, припадаете к этому пойлу.
День прожит не зря, если с утра удалось опохмелиться.
Но потом  проспиртованное  тело жаждет продолжения . Денег нет, поэтому все подряд тащите с завода. Может быть, накапают за кривобокое  изделие.
- Накапайте, - вслух закончил  внутренний  монолог.
Огромная как лопата рука плеснула из своего стакана.
Расплющенные пальцы, под короткими ногтями залегла траурная кайма.
- Как прощание с былым, - придумал мальчишка.
- Поссорились? – участливо спросил собутыльник.
- Навсегда, - признался будущий диссидент.
- Ты больше не пей, иди к ней, - посоветовал доброхот.
- Возьми пахучую конфетку. – Протянул жалкую подачку.
Мальчишка посмотрел.
Лицо, еще не обезображенное ежедневными попойками.
- А сами-то с кем прощаетесь? – осудил непрошенного советчика.
- Вали отсюда! – внезапно вызверился тот.
Истинная сущность наших работяг;  вывалившись на улицу, продолжил мысленно обличать недругов, стоит их погладить против шерсти…

Людмила, обычно ее величали старостой, а некоторые ехидно обзывали хозяйкой – в дальнейшем это прозвище намертво срастется с ней, - случайно оказалась рядом с этой забегаловкой.
Случайно, подчеркнула она, рассказывая о тех событиях.
Так ненароком шило вонзается в сердце жертвенного животного, или река в половодье выхлестывает из берегов и смывает дома, или ракета устремляется к заветной цели, или взрывается звезда.
И конечно, по душевной доброте предложила довести падшего бойца.
Но не до убежища, где его родители давно сидят на чемоданах, ожидая  разрешительной отмашки властей.
Дед или прадед его был выкрестом, назвался не Израилем, но Константином, и батюшка с плохо скрываемой гримасой презрения окропил  святой водой.
Но Власть злопамятна и копает глубоко, при малейшем подозрении пристально присматривается к перевертышам.
А если те пытаются возвыситься над однородной массой, безжалостно отсекает   голову.
Нет, не рубит с плеча, но есть множество неприметных способов.
Например, понизить балл на экзамене, или, когда  секретный объект инспектирует крупный начальник, временно изъять из обращения сотрудников с  характерными лицами.
И если не увести  от родителей, то и его вынудят убегать и прятаться.
- Пойдем ко мне, - позвала однокурсника в общежитие. – Соседка уйдет, она понятливая. Такой сложный экзамен, вместе подготовимся.
Поскользнулась, падая, ухватилась за ненадежную опору. Чтобы не соскользнуть закинула руки ему на плечи.
Жарко зашептала на ухо.
- Надька вытерла о тебя ноги, как о половую тряпку. Ни во что не ставит. Вышвырнула как сломанную игрушку.
А я всегда буду  рядом. В беде и в радости.
Мальчишка попытался вырваться из капкана. Но пальцы ее замком сомкнулись на шее. Когда захотел расцепить, глубже вонзились.
- Всего добьемся с моим упорством, с твоими деньгами и связями. -  Сражалась и изнемогала в борьбе.
А он оттолкнул ее.
Не ударил по лицу, ладонями не уперся в грудь, не промял грудную клетку, не сшиб подножкой и не затоптал, но плевком растер по асфальту.
Расхохотался, задрав голову.
Будто на болоте разорались лягушки, или хрипло закричало воронье, или загрохотали цепи, которыми  приковал ее к каторжному ядру.
И пальцы, что вонзились в шею, и порвали шею, и никакой силой не распутать их, вдруг ослабли и соскользнули.
Женщина соскользнула. Так карабкаешься на отвесную скалу, и выискиваешь малейшую зацепку. Но срываешься около вершины.
Падаешь и разбиваешься у основания.
Чудесное ее платье обернулось мешковатой тряпкой, лопнули ремешки босоножек, волосы растрепались, глаза запали,  нос заострился.
Ведьма, прилетевшая на шабаш и высмотревшая очередную жертву.
Но мальчишка выстоял под ее заклятиями.
- Унизил меня, так никому не достанешься! – попрощалась с ним ведьма.
- Я объясню Наде, она поймет, - отгородился от нее ненадежной стеной.
Протрезвел, попав на шабаш. Отчаяннее всех бесновалась ведьма, похожая на старосту группы.
Рванула и располосовала платье. И груди ее, до этого почти незаметные под одеждой, набухли и налились соком неудовлетворенной похоти.
Огладила их трепещущими ладонями. Потом  пальцы сползли на живот, переползли на бедра.
Запрокинула голову – полопались шейные позвонки – и завыла.

Я услышал через много лет.
И пусть поизносились голосовые связки, грозен и страшен был этот вой.
Присные ее попрятались по кабинетам. Некоторые забились под стол. А самые отчаянные изрядно глотнули. Только так можно пережить и выжить.

Поэтому, когда мальчишка пробивался к любимой, все ополчилось на него.
Ураганный ветер срывал с крыши листы железа, они перерубали  провода. И те нападали огнедышащими драконами. Или грозили уничтожить вырванные с корнем деревья. Или река вышла из берегов и затопила город.  Или самолеты сбросили  смертоносный груз.
А он выжил, одолел бушующую реку, и не погиб в бою.
Не позвонил, но тяжело привалился к двери.
Надя услышала.
Одна дома, на  южной окраине страны отец попал в госпиталь, мать вылетела к нему; надо подробно допросить пришельца.
Какова цель визита, чем докажешь свою благонадежность.
И предупредить о псе-людоеде. Стоит щелкнуть пальцами, и тот порвет   убийцу и насильника.
Нет пса, и не существует неприступных крепостей.
Отворила ворота и впустила победителя.
И можно только предположить о чем они говорили бесконечной той ночью.
Может быть, на коленях вымаливал прощение, а она гладила и перебирала  его волосы.
Или на манер первых комсомольцев отрекся от своих родителей.
Или не существовало прошлого, и тем более не задумывались о грядущем.
Одни в мире, и все дозволено.

Не знаю, забыл, как бывает впервые.
А когда пытаюсь вспомнить, подступают  рвотные позывы.
Грязный подвал, куда попал после провального экзамена.
И пытаюсь изобразить перед очередными экзаменаторами. Пламенного любовника, как требует придирчивая комиссия.
Чтобы лучше сыграть, жадно припадаю к бутылке. Мутное пойло стекает на подбородок.
Не обязательно на сверло наматывать тряпочку, Можно в посудину насыпать соли  и как следует взболтать. Клей выпадет  осадок, а если и попадет в горло, то, может быть, удастся выжить.
Пью и изображаю, и напарница охотно подыгрывает незадачливому актеру.
Завлекает сумбурным танцем, иногда падает, но встает, помогая себе площадной бранью.
Женщины в брани гораздо изощреннее мужчин. Такое наговаривают, что почти невозможно разобраться. Больше всего достается нашим правителям и святым угодникам.
Удачный день для обитателей подвала: разжились отравой. Вкусили и забылись, заснули в непринужденных позах.
Один навалился на трубу, голова свесилась, слюна струйкой стекает на пол.
Другой попытался раздеться, но обессилел, наполовину спустив штаны.
Третий на груди молитвенно сложил руки, будто изготовился к погребению.
И какой толк от этих так называемых мужиков, но надеется насытиться
мальчишкой.
- Всему научу, такое получишь удовольствие, - домогается опытная совратительница.
- Нет, ничего не получится.– Отступаю к стене.
Вентиль больно упирается в поясницу, из прорехи в трубе вырывается струйка пара и обжигает спину.
Не заметил, как содрала с меня одежду, или сам содрал, завлекая  строгих экзаменаторов.
Обитательница подземелья тоже избавилась от своих тряпок.
Когда попытался оттолкнуть ее, груди взметнулись и с размаху ударили по животу.
Так  скрежещет белье на стиральной доске.
- Ничего не получится, - обморочно повторил я.
Но нащупала и сдавила, и не выстоять под убийственными ее ласками.
Провалился в болотное окно и погиб в трясине.
Но отрадна и сладостна эта гибель.
Разве что взбунтовался желудок. Поспешно откатился от дергающегося в пароксизме наслаждения  тела,  вывернуло на изнанку.
И потом, когда сошелся с хозяйкой, и она заключила в хрустальную башню, поначалу вспоминал тот подвал.
Но уже не терзали рвотные позывы.
Или все я придумал, не существует подобных подвалов, и коммунальщики залатали отдушины
А если кто-то погиб при этом, то мир не содрогнется от потери.
Крошечная капелька, и только идеалисты считают, что  эти капли сливаются в моря и озера.

И что могла углядеть ведьма, погнавшись за своим обидчиком?
Если подглядывать в замочную скважину или пытаться различить за плотными шторами, то можно вообразить что угодно.
Она вообразила.
И расцарапала лицо и грудь.
Эти раны долго не заживали.
И потом, когда наказывала меня, а я с хрустом позвонков выворачивал шею, то видел, как шрамы наливаются кровью.
Вот неистовая наездница пришпорила коня, капли крови скатились на его круп.
Сестра милосердия этой кровью наполнила шприц.

А тогда, уничтожая любовников, примчалась к проректору, который укрылся в надежном убежище.
Долго допрашивал за бронированной дверью.
- Не терпит отлагательства, - хрипя и задыхаясь, предала она товарища.
Куратор неохотно впустил ее.
На ночь смазал лицо питательным кремом; увидела зеленую, крокодилью морду, зверь щелкнул зубами, накладывая расстрельную резолюцию на ее донос.
- Не жалко парня? – проверил ее на благонадежность.
- Предал родину, страну, государство, - заученно произнесла она. – Меня, -  добавила едва слышно.
- Да, да, конечно, - откликнулся он. – С такими кадрами мы свернем горы и повернем реки, - порадовался за подрастающее поколение.
- Останется пустыня, - проговорился он.
Изрядно побитый жизнью старик.
Крем обвалился, лицо его было подобно пустыне.
Реки пересохли, зелень поникла, глубокие каньоны истерзали мертвую землю.
- Ему не сдобровать, - приговорил к высшей мере наказания.

Осудили, но потом выпустили по амнистии.
А Надя бросила институт, через  девять месяцев родилась дочка.
Когда родители узнали о беременности, то отец запретил даже думать об аборте.
Военный, что прошел чуть ли не через все горячие точки.
И если сохранит жизнь хотя бы одному человеку, то, может быть, простят его за невольные убийства.
Если бы верил, то покаялся бы перед ликом заступника.
Но то поколение было воспитано в неверии, и никто не поможет в твоей беде.

А мальчишка, которого едва не сгноили в темнице, не узнал о рождении дочери.
Уехал вместе с родителями. В далекую страну, откуда не возвращаются.
А если приезжают на побывку, то вежливо приглашают их на собеседование.
Есть такие приглашения, от которых не отказаться.
И никаких эмоций на лице собеседника. И костюм его безупречен, и такая же выхолощенная речь.
А когда не удается договориться, тяжело вздыхает, жалея неразумного отказника.
Тяжесть эта наваливается на плечи, и, кажется, тюремные стены взывают голосами былых узников. Замыли кровь, стерли надписи, но бурые пятна и корявые буквы проступают сквозь штукатурку.
Поэтому мудрые люди не возвращаются к очагу. Но греются в других странах.
Как-то приспосабливаются к той жизни. Иногда преуспевают.
Перед отъездом изгнанник навестил  проректора.
В отличие от Надиного отца тот воевал на другом фронте. Где не надо  отстреливаться и устанавливать растяжки. И сходиться с противником врукопашную.
Боролся с внутренними врагами. Такие враги самые опасные. Только выявляя их можно спасти существующий строй, где в недостигаемом будущем обещано нам райское блаженство. Или хотя бы не придется закладывать своих близких.
Беглец проклял   старика.
Будто ударил по щеке, а проректор, хотя не придерживался библейских заповедей, подставил другую щеку.
Прощальным подарком вручил ему донос  старосты.
- Далеко пойдет, если вовремя  не остановить…, - охарактеризовал соратницу.

Кто ее остановит? но когда произошел очередной переворот, и мы приобщились к западным ценностям,  то попытались выявить стукачей и доносчиков.
Но вместо того, чтобы изучить секретные документы, разгромили хранилище, из оконных проемов выхлестнул огонь. Пламя жадно пожрало бумагу. Тем более безжалостно уничтожили электронные носители.
Но самые предусмотрительные погромщики унесли некоторые документы.
На всякий случай, жизнь полна неожиданностей, а вдруг сгодятся на черный день?
Кажется, сгодились, после многих неудачных попыток пристроиться, беглец опубликовал книгу о своем открытии Америки.
Со стороны виднее, за мелкими недостатками различил привлекательную сущность и божественное предназначение великой страны.
Книга была замечена соответствующими службами, они порекомендовали не останавливаться на достигнутом.
Добро не существует само по себе, но укрепляется и побеждает в извечной борьбе со злом.
Да, самый крупный осколок Российской Империи вроде бы согласился играть по демократическим правилам, но если копнуть поглубже…
Надеемся на тебя, и пусть не затупится твоя лопата, пожелали ему.
Он написал, старательно выполняя урок, или замучила  тоска по былому.
Когда молод – жизнь прекрасна и удивительна.
И одни, постарев, не забывают то горение.
А другие проклинают дождь, что залил костер. И порывы холодного ветра. И град, что побил посевы. Торжественные призывы с высоких трибун, и фигу, которую сжимали в кармане.
И во всех передрягах виноваты партийные функционеры.
Обвинительная книга окольными путями попала в нашу страну.
Сплошное вранье, но  решили проверить.
Есть обличительные документы, насочинял автор.
Наверное, вместе с другими боевиками разгромил секретную контору, но сходу отмели нелепое предположение.
Такие не громят, но при любой заварушке прячутся по подвалам или на грудь навешивают табличку с утверждением о своей непричастности.
Домогались две однокурсницы, отказал обеим, похвалился он – все смешалось за давностью лет, -  за это   возненавидели и донесли.
Донос этот швырнул  им в лицо, и теперь  эта бумага наверняка хранится у одной из них вечным напоминанием о низости и подлости, утверждал автор.
С их подачи упекли в застенок,  стоически перенес пытки и издевательства.
Вырвался, пробив брешь в стене, вспомнил бегство книжного узника.
Следователи отмахнулись от нелепого и бестолкового опуса, но с кратким содержанием ознакомили начальство.

Проректор вскоре умер, еще студенткой Людмила Лукинишна успела навестить его.
Тот  признался в  преступной халатности.
Донос выкрал преступник, когда выпустили его из темницы.
- Приполз за отпущением грехов – будто я Господь, -  поведал старик.
Людмиле показалось, что терновый венец вонзился, и провалы на ее щеках залило кровью, и вот-вот она выхлестнет из берегов и затопит.
Или уже затопила, попыталась затереть кровавые пятна.
Но опомнилась и обвинила старика.
- Простили? – допросила его.
- Даже для отверженных в моем доме  найдется глоток воды, - отбился ветеран. – Советские граждане самые душевные люди, - тоскливо сообщил он.
- И пока вы ходили за глотком… - пожалела его Людмила.
Не кровь, капли пота скатывались по щекам.
- Незаконно присвоил, - нашел он емкое определение.
- Из-за вас рухнула великая империя! – справилась женщина с мимолетной жалостью.
- Я сам отдал, - мужественно признался ветеран.
Обвисшие щеки обрели былую упругость, кожа туго обтянула лицевые мускулы.
- Так называемое подполье -  просто детские игры, - принизил он  доказательства. – Может быть, ему удастся устроиться за бугром.
Вспыхнул, Людмила заслонилась от внезапной вспышки, но топливо  выгорело, опять ей почудилось.
И бесполезно пытать старика.
- Не ведаю, как он поступил с тем доносом, - попрощался с женщиной.
- И пора уже готовится к иной жизни, - забыл о ней.
- Надеюсь, на меня не хватит сковородок и котлов с кипящим маслом, есть другие – более достойные, - размечтался он.

Давняя история, и подробности стерлись из ее памяти, смутное беспокойство запряталось под наслоениями насущных забот и достижений.
Так неведомая зараза  тысячелетиями таится в древней гробнице. Но однажды кладоискатели находят погребение.  И досужие газетчики захлебываются от восторга и славят победителей.
Один из них погибнет в автомобильной катастрофе, другой уйдет в пустыню, и  не удается обнаружить его останки. У третьего кусочек мяса попадет в дыхательное горло.
Но более всего достанется главному грабителю. Стремительно постареет, года свернутся в недели и в дни. Волосы опадут осенними листьями, кожа покроется пигментными пятнами, потом отвалится, обнажатся коррозийные мускулы и сухожилия.
Врачи разбегутся, боясь заразиться неведомой болезнью
Скелет рассыплется грудой ржавых костей.
Ветер развеет прах.

По необходимости автор пасквиля обещал раздобыть доказательства. Наверняка сохранился тот донос. Неверной любовнице швырнул его в лицо.
Нет, неправедной Власти не уничтожить  всех инакомыслящих. Те возрастут поганками после дождя. И конечно, охотно помогут зарубежному покровителю, размечтался он.

- Было так, - сказала хозяйка.
Старинная книга с ломкими и хрупкими страницами. Буквы выцвели, и почти невозможно разобрать текст. Приходится придумывать и домысливать. Или обращаться к другим источникам.
Случайная фраза, скомканная квитанция в помойном ведре, пустой флакон, закатившийся под кровать. Пятно на обоях около изголовья. Обломок лезвия, скомканное постельное белье.
Жизнь складывается из мелочей, и если внимательно приглядеться, можно различить в тумане.
- Подложные документы, враги сговорились уничтожить меня! – безапелляционно заявила хозяйка.
- Тебе ли бояться подлога, - подзадорил ее.
- Но слухи, слухи! – взвилась женщина.
Обычно, когда принимала помощников, неподвижно восседала за письменным столом.
И те сбивались и путали цифры и факты.
Кресло ее обернулось царским троном. А по бокам  выстроились дюжие молодцы с секирами. В лезвиях отразились огоньки свеч и лампад.
- Если еще раз повторится…, - предупредила  нерадивого холопа.
- Матушка, позволь потешиться! – взмолился молодой охранник.
- Понял, больше не повторится. – Отполз преступник.
Матушка милостиво кивнула.
Сигнал к малой потехе, если бы скрестила руки…
От богатырского посвиста покачнулись стены тронного зала, птицы, намалеванные на стенах, взмахнули крылами, затрубили ангелочки на потолке.
Порыв ветра вышвырнул в сени докучливого посетителя.
Зажмурился и представил.
Женщина металась по камере - не годится царям мельтешить перед конюхами или истопниками.
Не только зажмурился, но и отвернулся.
Потеряла лицо, когда опомнится, то примерно накажет свидетелей.
Так библейская девица изымалась над подглядывающими старцами. Выставила себя на продажу. Но пересчитала жалкие их копейки и пожаловалась покровителю.
Иногда я кажусь себе древним старцем; чтобы не закостенеть в старческой немощи,  поймал мечущуюся в клетке птицу.
А когда она попыталась вырваться, уронил  ладони на плечи.
И они промялись под беспощадными руками, заскрипели пластины корсажа.
- Уничтожу, как он посмел, как ты посмел! – не угомонилась она.
Бабская истерика, есть несколько  способов излечения.
Содрать одежду и швырнуть на кровать, или на щербатую лежанку, пусть щепки или пружины безжалостно вонзятся.
А если это поле, заросшее лопухами и бурьяном, бросить в колючки.
Потом навалиться  жарким и жаждущим телом.
И она покорится насильнику, ногами оплетет  спину, пятками промнет поясницу.
И воспарит, если ей дано   наслаждаться полетом.
Или вскрикнет, имитируя свершение.
Многократно проверенный способ, этот день затеряется в череде подобных дней.
Чтобы не затерялся, ударил ее.
Коротко и без замаха, как научили в секции.
От неожиданного удара у противника подкашиваются ноги, если вовремя не подхватить падающее тело, оно разлетится осколками.
Но пожалел ее – однажды доконает меня нелепая эта жалость, - сокрушил не кулаком, а ладонью.
Голова  дернулась к одному плечу, потом к другому.
- Как, выздоровела? – допросил женщину.
Уже не удерживал ее, такие не падают и не разбиваются.
- Ты посмел, ты все же посмел, - излечилась она.
- Ты, наконец, посмел! – осудила или возвысила.
- Садись, будем договариваться, - отмела малозначительное и второстепенное.
Ничего не было, ей показалось, лишь на щеке остался след от разлапистой пятерни – просто кровь прилила к лицу, так  иногда случается, когда досаждают воспоминания.
Комната переговоров и свиданий, из мебели только лежанка и стул, чтобы узник не разнежился и не возгордился своей исключительностью.
Поспешно затолкал под лежанку пыточные орудия. Плетку с вплетенной в жилы проволокой, воронку, через которую вливают в глотку расплавленное олово, кресло с шипами на сиденье, кандалы и колодки. Или костюм школьной наставницы, его можно сбросить одним движением, шприцы и пузырьки с лекарством – от этих пилюль воспрянет даже старик, сапоги и хлыст наездницы, мотоциклетные очки и краги. Скомканное, пропитанное потом и запахом вожделения постельное белье.
Скромно устроилась на стуле, поджала ноги, ладонями прикрыла колени.
Девчонка, если не всматриваться в лицо и не замечать вздувшиеся на запястьях вены.
Некоторые простаки воспринимали показную эту скромность как слабость и бессилие, топорщились петушиные их гребни, звенели шпоры.
Но вскоре опадало и то и другое, побитым псом посетитель выползал из кабинета.
- Итак? – приступил я к торгам.
Устроился на лежанке, так же поджал ноги и прикрыл колени.
И ничто не напоминает о былом неистовстве.
- А ты молодец, все же  решился, - невпопад откликнулась она.
- Ты о чем? – спросил я.
- Значит все у тебя получится, - предвосхитила результаты переговоров.
- Что получится? – попросил подробно проинструктировать.
- Нельзя никому довериться, - призналась хозяйка. – Каждый норовит запрыгнуть на мое место, и стоит хоть единожды оступиться…
Чья жена должна быть вне подозрений? – спросил она.
- Вроде бы Цезаря, - вспомнил я легенду древнего мира.
- Я и Цезарь, и его жена, и лошадь Цезаря, ее, кажется, ввел он в сенат.
- Повезло лошади, - позавидовал  ей.
- Тоже хочешь? – догадалась она.
- Что позволено Юпитеру, то не позволено жеребцу, - вспомнил старинную присказку.
- Если выкрадешь те документы, - обнадежила хозяйка.
А когда я неопределенно пожал плечами, окропила розовой водичкой.
- Только одному тебе могу довериться, не предашь и не заложишь, - возвысила над сворой прихлебателей.
- А вдруг? – поддразнил ее.
Опасная игра, когда-нибудь дрессировщик беззащитной спиной неосторожно повернется к  зверю. А тот прыгнет.
Ноздри ее раздулись, сжались кулачки.
Наверное, есть потайная кнопочка, стоит ее нажать, как ворвется вооруженная до зубов стража. И тогда не помогут боксерские навыки, палкой не перешибить  обух.
- Ты напал на меня, уничтожат без суда и следствия! – предупредила женщина.
- Я пошутил! – пошел на попятную.
- Я тоже, - сказала женщина.
Судья развел бойцов по углам ринга. Первый раунд никому не принес победу.
Так показалось неискушенному зрителю.
Но я уже смирился с поражением. Еще несколько ударов, и подобно ее холуям паду на колени и облобызаю ножки трона. А если изволит покормить с руки,  не откажусь от подачки.
Проиграл, но постарался не показать этого.
- Войду к ней в доверие и напою приворотным зельем, - пошутил я.
- Только посмей! – предупредила женщина.
- То есть подсыплю лошадиную дозу снотворного, - поправился преступник.
- Если ты к ней прикоснешься…
- Не только прикоснусь, но завязну в грязи, утону в грязи, и никто не спасет! – огрызнулся я.
- Если после меня посмеешь  прикоснуться хоть к какой-нибудь бабе! – обобщила женщина.
Еще одна, гораздо более серьезная угроза.
Приобщился к государственной тайне, от которой зависит жизнь и благополучие наших правителей.
И  не выжить с этой тайной.
Был человек, и нет его,  не останется даже безымянного холмика.
- Кроме тебя не существует женщин! – напыщенно и высокопарно заявил я.
- Правда? – испытала она.
Перекрестился на пустой угол.
В тумане выступил смутный лик. Старик укоризненно покачал головой.
-Клянусь памятью бабушки! – поклялся я.
По морщинистой щеке старца скатилась слеза.
Опять разыгралась воображение. Если и существует загробный мир, то мертвецам наплевать на наши дела и помыслы.
- Правда? – переспросила она.
Впервые ударил женщину, и ее, наверное, впервые ударили.
Ложной клятвой закрепил это свершение.
И теперь все дозволено.
Навис над полонянкой ордой насильников и завоевателей.
Ухватил за ворот и содрал платье.
Бесполезно умолять и каяться, она не умоляла.
Ломая ногти и пальцы, разломал  кольчугу. Шрапнелью разлетелись пластины корсажа. На стенах и на потолке остались пробоины.
Нарушилась радиосвязь.
Так случается, когда солнце выбрасывает огненный протуберанец. И астрономы напрасно восторгаются этим изобилием.

Двое укрылись в неприметной машине с затемненными стеклами.
Окна наглухо задраены, один из наблюдателей закурил, другой задохнулся в едком дыму и  раздраженно сдернул наушники.
- Ничего не слышно, опять подсунули допотопное оборудование! – выругался он.
- А чего нового услышим, - лениво откликнулся напарник.
- Ну, сколько раз он покроет ее.
- А  тебе какая разница?
- А вдруг  после этого сгоряча она вскарабкается на самую вершину.
- И что?
- Тогда напишу мемуары.
- От пяти до десяти, - сосчитал напарник и загасил сигарету.
Пепельница была полна окурков.
Такие наши люди, лень дойти до ближайшей урны. В крайнем случае, вытряхивают окурки на асфальт. Так  научили: ничем не отличаться от обывателей. Поэтому присутствовала и початая бутылка водки. Но там, конечно, была газировка,
- Целых десять раз! – восхитился наблюдатель.
- Десять лет самых строгих лагерей, - поправил более сообразительный его товарищ. – Или пожизненное, - усилил  наказание.
- Много куришь, сам долго не протянешь! – отбился обиженный напарник.
- Интересно, сколько тот протянет, - отмахнулся мужчина от нелепого приговора.
- Пока не переспит с другой бабой, - предположил первый наблюдатель.
- Пока не найдет документы, - поправил его второй.
- Найдет и погибнет, если переспит.
- Пожалуй, - пришли они к единому мнению.

Огненная вспышка умчалась к другим планетам. Волна, что нависла над миром, не разрушала, лишь пеной забросала побережье, вулканы не выбросили лаву, землетрясения не сокрушили материки.
Наушники ожили. Слышно было, как камни срываются в ущелье, от грохота камнепада закладывало уши.
Или в бутылке была не вода. Кровь вскипала с каждым стоном в наушниках.

Последние наставления перед операцией.
Или прощание перед длительной  разлукой.
Ежедневно приходила отдохнуть и расслабиться. Чтобы хоть ненадолго сбросить груз забот.
Или расцвела с последние дни бабьего лета. И надо насладиться уходящим теплом.
Уже повеяло зимним ветром, уже пожелтели листьяю. Все ближе подбирается  желтизна. Надо все больше штукатурки  для замазывания сколов и трещин. Все больше времени уходит на это.
Только в сказках можно окунуться в живую воду. И года отпадут пустой шелухой.
Окунулась и  насладилась.

Аппаратура перегрелась, наушники расплавились.
Машину заволокло дымом. Рукоятки заклинило. В ловушке бились и задыхались незадачливые соглядатаи.
Замечательная задумка компетентных органов. Подставить неумелых агентов и посмотреть, кто их выручит. Выявить соперников.
  Но напрасно забросили ловчую сеть, наших людей не проведешь на мякине.
Если не удастся спасти самоубийцу, то тебя же обвинят в его гибели. И напрасно будешь ссылаться на безупречную биографию.
Не существует безгрешных людей, есть  еще невыявленные пороки.

   
                Глава  2.

- Постойте, у меня зонтик. – Ухватил женщину за плечо.
И отдернул руку, изучил пальцы, будто согрело их теплом предчувствия.
Многому научился за угарные дни, если созвучны наши души, то и она различит это тепло.
- Простите, поскользнулся, едва не упал.
- Не надо, - отказалась она.
- Что? – спросил я.
Просто перекинулся парой фраз с незнакомым человеком. Такое иногда случается в городе.
Вы выходите? спрашиваем в переполненном автобусе; простите, я другой веры, нам не по пути.
Сотни дежурных слов, и уже не вдумываешься в их смысл и звучание.
Мы одной веры, постарался убедить себя.
Первые капли дождя загнали под навес.
Изучил соседку.
Ничего особенного, выцветшее лицо, как на старом снимке.
Но когда хлынул ливень, порозовели щеки, глаза распахнулись и потемнели, брови сошлись к переносице. Морщинки разгладились, вспухли губы. Волосы тяжелой волной упали на плечи.
Закашлялся и едва не задохнулся.
Вздернула голову - грудка встопорщилась, - отдалась неистовству и безумству природы.
И бесполезно удерживать и уговаривать.
Мы одной веры, мысленно повторил заклинание.
Мгновенно вымокла, платье  резиновой перчаткой обтянуло тело.
Негоже подглядывать, а я не мог оторваться.
Вырвался из темницы, и была прекрасна и желанна каждая женщина.
Но только в бурю можно выбрать самую достойную.
Поэтому последовал за ней.
И попытался прикрыть зонтиком, хотя ветер выламывал спицы.
Потом выломал, и вырвал из рук, и обломки швырнул под колеса грузовика, что медленно и осторожно плыл по мелководью, перебирая гребными колесами.
- К черту зонтик! – легко смирился с потерей.
- К черту унылое существование! – согласилась она.
- Приплывем к неведомым островам  счастья!
- К несуществующим островам! – согласилась она.
Очередное наводнение в гиблом и гибнущем городе, жители натянули болотные сапоги, устремились к магазинам, увязая по щиколотку, а то и по колено.
Запастись хлебом и солью – самыми необходимыми  продуктами.
А нас ветром и течением выбросило на сушу.
Женщина зябко обхватила  плечи.
Или заслонилась от похотливых взглядов.
- Простите, - повинился я.
- Просто мне показалось…
- Что? – спросил я.
- Прощайте, - попрощалась она.
- Да, конечно, - согласился с неизбежностью расставания. Но тут же опомнился. – Только в безумстве раскрываются и познаются люди. А потом, когда утихнет буря, когда мы забываем об этом глотке свободы, то снова замыкаемся в своей раковине.
- Замыкаемся, - согласилась она.
- Плененным зверьем мечемся по клетке, но натыкаемся на прутья решетки.
- Решетка… Откуда вы знаете? – удивилась она.
- Мне показалось…, - повторил за ней.
- Что? – спросила она.
- Мы обязаны были встретиться, - придумал я.
- Если…, - неуверенно произнесла женщина.
- Обещаю, - легко согласился я.
А когда она недоверчиво усмехнулась – так усмехается человек, прошедший через обманы и разлуки – и морщинки измяли лицо, но уже не обмануть этой маской, покаялся в дурных намерениях.
- Обезножу  и привяжу к стулу!
  Так, кажется, поступают грабители и бандиты.
Раскрылся перед ней, а она не поверила искреннему признанию.
Ладошкой запечатала рот, чтобы не рассмеяться.
- Обыщу квартиру и заберу драгоценности! – продолжал дурачиться.
- Записки с забытыми номерами телефонов, дневники с девичьими глупостями, - подыграла мне.
- Мало того, отыщу тайник с обличительными документами, за которыми охотятся наши властители, - признался я.
- Нет документов, - чересчур поспешно отказалась женщина
- И ты пустишь к себе бандита и насильника, убийцу и провокатора?
- Ладно, обсохнешь и выпьешь кофе, - поддалась женщина.
- Обсушишь и напоишь? – переиначил ее слова.
- Если ты…,  - поникла она.
Дождь кончился, лицо выцвело, так выцветает старый снимок.  И надо дождаться бури или  извержения, чтобы различить сущность.
Некоторые раскрываются только в неистовстве.
Мне бы отказаться от постыдного  задания.
Случайно встретились, сейчас уйдет; может быть, оглянется напоследок.
Пусть лопнут тонкие ниточки, что еще связывают нас. Опытные сыскари наверняка обшарили ее квартиру. Ничего не нашли, тогда  натравили меня.
Если не найду, если она не покажет, то ее похитят и допросят с пристрастием.
У них заговорит и немой.
- Когда я увидел тебя…, - вспомнил уроки наставницы. Плеткой и своим телом вбивала в меня эти знания.
- Лучше бы не видеть…Вернуться в свое захолустье.
Приманил и заинтересовал, а когда она потянулась к приманке, резко отдернул руку.
- Вот еще! Уезжай! – обиделась женщина.
Вздернула голову, грудка опять встопорщилась, у женщин свои методы, и гораздо более действенные, чем наше словоблудие.
- Мокрым и раздетым выгонишь в зимнюю стужу? – шутливо осудил ее. – Возлюби  ближнего своего, - вспомнил бабушку.
- Боялся, что ты убежишь, и погнался за тобой, - не дал  ей опомниться.
- Правда? – очень серьезно спросила она.
- Надя, самое чудное имя, - придумал я.
- Надежда, - откликнулась она.
Словно бросила спасательный круг, и, может быть, удастся выжить в гибнущем мире.
Корабли наши разбило о скалы, а мы еще не утонули, сошлись на улице около ее дома.
Старушки, что вышли на берег поживиться обломками кораблекрушения, признали соседку.
Недотрогу и скромницу, наверное, по ночам принимает  ухажеров.
Старушки все  знают.
Или готова принять.
Старушки все видят.
Как ночью грезит у открытого окна. Распахивает руки. Но лишь птицам дано насладиться чудом полета.
Горбится и зябко обхватывает плечи.
Старушки все слышат.
Как дочка выговаривает матери.

- Неужели так трудно найти достойного любовника!
- Лена! – возмутилась женщина.
- Хорошо, пусть спутника, бойфренда, если тебе так больше нравится.
- Не найти, - отбилась женщина.
- Богатый, молодой, красивый и добрый, - размечталась девочка.
Представила, как подъезжает карета, которую везут чистокровные арабские скакуны. Нет, лучше белый Мерседес, лошадь может взбрыкнуть и понести. Слуги поспешно раскатывают ковровую дорожку. До дверей дворца, в котором она проживает.
И вот выходит к своему суженому – принцу или королю. Нет, лучше нефтяному магнату, царство могут отобрать, а нефть не иссякнет.
Слуги, нет, подруги несут длинный шлейф свадебного платья.
Я слабая девушка, поддалась на твои уговоры и посулы, здоровается она с суженым.
А он рассыпается в благодарностях и грозится осчастливить невесту.
Что мне твои яхты и паровозы, главное – вечная верность, милостиво позволяет поцеловать запястье, нет, лучше лодыжку.
И если будешь заглядываться на баб, тебе не поздоровиться.
Оскоплю, взмахнула рукой с воображаемым секатором, и кому ты такой нужен, а я найду другого.
- Надо найти другого, - очнулась она.
- Этот всегда приходит с пустыми руками, - осудила девочка.
- Как ты можешь…
- А как ты смогла? – обвинила дочка. – Живем в бедности, считаем копейки!
- Как все люди.
- Какие люди, посмотри, как одеваются одноклассницы!
- Прекрати!
- Виновата! – не угомонилась дочка.
Бесполезно доказывать, громко хлопнула дверью и закрылась в своей комнате.
Уткнулась в подушку, наревелась всласть.
Пусть распухнет лицо, тогда ее пожалеют.
А если умрет, то матери не поможет позднее раскаяние.
Обычно после таких стычек уходила ночевать к деду.
Тот овдовел, у жены отказало сердце, когда выхаживала его после очередного ранения.
В одиночку сражался с тенями в своей однокомнатной крепости.
Когда приходила внучка, деду не удавалось укрыться за напускной строгостью, напрасно он ворчал и придирался.
Шла по улице, и если мужики нахально разглядывали, достойно отвечала. Высовывала свернутый в трубочку язык, мужики отскакивали, будто могла прокусить дубленую их кожу и впрыснуть яд.
Сомлели бы, если б прокусила.
Или растопыренными пальцами удлиняла нос.
Можно более  решительно выразить свое отношение к ним: ребром ладони ударить по внутреннему сгибу локтя, так любят изъясняться мальчишки; нужно будет, и таким жестом отвадит обидчиков.
Шла, по-армейски чеканя шаг – так присоветовал дед, - парадная походка красит человека, но когда обгоняли ее богатые машины, сбивалась на неуверенную поступь.
Седоки не замечали ее, да и сами укрывались за тонированными стеклами, ничего, потом пожалеют.
Если за баранкой видела девиц, то готова была приветствовать их запретным жестом.
Присмотрела в бутике босоножки, бесполезно упрашивать мать, пошла  к деду.

Смущаясь и краснея, Надежда предупредила около дверей.
- Да, конечно, сослуживец, - согласился я.
- Просто  сбросили в реку, хотят тебя утопить, а я пытаюсь спасти, - признался женщине.
Когда дурачишься, то правду не отличить от вымысла.
- Или приняли душ, но забыли  раздеться, - подыграла она.
- И дочка готова приветить богатого насильника, - не угомонился я.
Отвернулась и выжала волосы, так выжимают белье после стирки, у ног образовалась лужица, засмотрелся на причудливые очертания.
А когда поднял голову, едва не заслонился от ее взгляда.
- Бабушкина икона. Так смотрел старик с той доски, - вспомнил я.
Или  привели в камеру и показали орудия для добровольного признания. И палач уже засучил рукава.
Только показалось, что вырвался на свободу.
Сыщут и на краю света. Завернут руки за спину и проведут сквозь строй. Если кто-нибудь ударит в полсилы, то обвинят  в попустительстве. Тоже  примерно накажут. Не спастись и не выжить.
- Откуда ты знаешь про дочку? – спросила женщина.
Когда обвиняют, то сами распаляются с каждым обвинением.
А она на паперти попросила одарить копеечкой.
Поэтому в потертую  кепочку швырнул все свои деньги.
- Дочка у деда, - угадал я. – Когда вы созвонитесь, и она потребует купить ей дорогую безделушку, а ты откажешь, то  разругаетесь вдрызг, и она останется ночевать у деда.
- Откуда ты знаешь? – повторила женщина.
Можно поразить ее своими необычайными способностями и предсказать гибель всего сущего – все рано или поздно погибнет, и напугать грядущим побоищем – человечество не может обойтись без войн, а я вместо этого признался.
- Увидел тебя и потерял голову.
- Открой двери, хочешь, чтобы услышали соседи? Уже приникли к замочным скважинам, уши их как локаторы, уловят малейший шорох. Слышишь, как они крадутся, поступь их крысиных лапок. Открой двери! – потребовал я.
Послушно и заворожено вставила ключ, дверь скрипуче отворилась.
На снимке прихожая эта не казалась такой запущенной, в  стеклянной вазе на подзеркальнике поникла одинокая грязно-белая роза.
- Подожди, выброшу! – перехватила мой взгляд.
- Да, следил за тобой самым подлым и постыдным образом! – признался я. 
- Дочке принесли, что ей этот цветочек.
Включила воду на кухне, потом зазвенело стекло.
Показалось, что в церкви ударили колокола, услышал и побрел на этот звон.
- Вот, разбила чашку, - пожаловалась Надя.
- На счастье, - вспомнил примету.
- Следил? – спросила она.
Ветер разогнал тучи, осколки стекла ослепили отраженным светом.
- Какое у тебя замечательное лицо. – Вгляделся из-под ладони.
- Если… - Смутилась она.
- Что?
- Уходи, пока не поздно. – Прогнала женщина.
- Поздно, - неправильным эхом откликнулся я.
- Потертое, изношенное.
Отвернулась и наклонилась, выбрасывая осколки.
Я сглотнул густую, тягучую слюну.
Так скрежетало железо, когда на экзамене моя случайная напарница соблазняла старика.
Стремительно обернулась. Надвинулось искаженное болью и яростью ее лицо.
- Все у меня замечательно! Есть друг, нам хорошо вместе! Это он подарил  розу! И дочка обожает его! И ничего мне больше не надо! Зачем ты лезешь сюда!
А я бестолково попытался оправдаться.
- Увидел тебя, как приехал в город. Следил за тобой, бредил тобой, поэтому завалил заключительный тур. И завтра меня выгонят из общежития, но я не уеду в свое захолустье. Не могу без тебя. Вот зачем! – признался я.
И почти поверил своей выдумке.
Долго искал ее, чистым и непорочным пришел к ней
Если пробиваешься полем боя, то приходиться прятаться по воронкам и укрываться за поваленными деревьями. Иначе не выжить. Но потом сдираешь с себя коросту грязи и пороховой гари.
- Я – старуха, - пожаловалась женщина.
И столько горечи было в этом признании, что захотелось прижать к груди ее голову. И  задохнуться в медовом запахе волос.
Откуда мед среди камня, поэтому не прижал, просто заглянул в глаза.
И отпрянул, чтобы не захлебнуться в черной их глубине.
- Я уйду. – Отступил из кухни.
- Да, конечно, - согласилась она.
Очередная пьеса доморощенного автора.
Положительный герой при первом знакомстве не готов соблазнить героиню. Сначала надо оплести невидимой сетью.
Есть несколько способов добиться желаемого.
Можно долго и нудно перечислять  беды и невзгоды, что обрушились на твою голову.
Рано или поздно женское сердце растает от жалости.
Приголубит и утешит.
Не только любовница, но мать и защитница.
Можно, пыжась и выпячивая грудь, похваляться своими достижениями.
Не только любовница, но и восторженный почитатель.
Можно говорить правду.
- Лучше мне уйти, - повторил я.
- Прими душ, а я высушу твою одежду. – Позволила остаться.
- И отвернись, не смотри! Платье липнет, мне надо переодеться! –  Вспомнила и заслонилась скрещенными руками.
- Как тебе не стыдно! – осудила подглядывающих старцев.
- Волосы, - вспомнил я.
- Ничего не видно за распущенными волосами, - ответил на ее вопросительный взгляд.
А когда она укрылась в комнате, изучил две лужицы в прихожей.  Встал на колени и дунул, поднялась буря.
Если моря эти сольются, то все получится, придумал я.
Но волны не размыли перемычку.
Все  получится; когда дверь открылась, мимоходом заглянул в комнату. Если мужчины и забредали туда, то были стремительны и быстротечны их набеги.  Табачный дым не закоптил  стены, в углу не валялись скомканные носки. А когда заглянул в ванную, то не увидел бритву.
Если и забредали, то избавлялись от следов. Салфеткой стирали отпечатки на постельном белье. И горстями разбрасывали махорку, или уходили ручьем, падая и  разбиваясь на скользких камнях.
И надо подготовиться к очередному их набегу.

Подготовились без меня.
- Ей, мужик! – остановили мужика на людной улице.
Парень среднего роста, но такой широкий в плечах, что заслонил витрину магазина.
- Простите? – интеллигентно поинтересовался мужчина.
Не высокий и не маленький, не худой и не толстый, с едва заметной лысиной, с лицом, истерзанным заботами о пропитании.
Не простили, лягнула лошадь, или обрушился небесный свод, или вогнали клинок и безжалостно крутанули лезвие.
- Падучая, - объяснил убийца случайным свидетелям.
Впрочем, никто  не остановился, себе дороже станет, прохожие с двух сторон обтекали занемогшего пешехода.
Убийца оттащил труп в ближайшую подворотню.
- Возьми деньги, только не убивай, - очухался тот.
А когда палач отрицательно покачал головой, причем на лице не отразилось никаких эмоций, и это было страшнее всего, перечислил свои богоугодные дела и поступки.
- Не третировал своих подчиненных и не заискивал перед начальством.
Палач достал нож и пальцем провел по лезвию.
- Притупился, - определил он.
- Домой приносил почти всю зарплату.
Из кармана вынул оселок  и подточил орудие.
- У детей проверял уроки!
- Теперь в самый раз, - определил убийца.
- Раз в неделю, по средам навещал подругу! – лихорадочно перелистал свою жизнь.
- Или помиловать? – задумался убийца.
- Помиловать! – взмолился мужчина.
- Грешно прелюбодействовать, - осудил  палач. Споткнулся на сложном слове и тяжело вздохнул.  Видимо, пожалел, что не усердно посещал школьные занятия и плохо освоил ученый жаргон.
-  Приходил из жалости, так собаке бросают кость!
- Хорошо бросал? – заинтересовался убийца.
- Плохо, - покаялся мужичок.
- Повезло, что славянская внешность, - пожалел его убийца. – Больше так не делай, - опомнился он.
Легко вздернул на ноги незадачливого любовника.
- Запачкался. - Снял с пиджака невидимую пылинку.
Мужичок попятился, потом побежал, расталкивая прохожих. Но запыхался  через несколько  метров.
Никакого здоровья не хватит на две семьи.
Надю иногда одаривал цветочком, какую Надю, каким цветочком, начисто забыл об этом.
Ничего не было, пусть ножом и угрозами развлекает ее этот уголовник.
Тот долго кружил по улицам, избавляясь от возможного преследователя.
Никто не преследовал, был уверен в  этом. Но так заметают следы разведчики.

Я предположил, что дочка потребует у матери дорогую безделушку, та откажет, они поссорятся, девочка останется ночевать у деда.
Но у того западного очернителя неожиданно нашлись почитатели.
Когда первые капли дождя упали, около девушки остановилась  машина.
- Вот еще! – отказалась она от приглашения .- Тачку на свалке подобрал? – Отшила мальчишку.
Но оступилась, парень вовремя подхватил ее под локоток.
- Что ты себе позволяешь? – рассердилась девушка.
Не вырвала руку, вдруг опять поскользнется, и он не успеет помочь.
- Отец нашелся в Америке, - сказал парень.
- Правда? – не поверила она.
- Это развалюха для начала, - объяснил парень.
- Где хвост начало, там голова мочало, - нашлась девушка.
Вечно они придумывают, стараются казаться старше и значительнее.
- Не верю! – Вырвала руку. Лучше упасть и разбиться.
- Смотри! – Достал несколько снимков.
- Иди в машину, промокнешь! – приказал он. – Снимки промокнут. – прижал их к груди.
- Подумаешь, а у меня отец…, - поникла девушка.
Неуклюже забралась в машину.
В каплях дождя различила внушительный дом на берегу и яхту у причала.
Дождь торопливыми молоточками бил по запотевшим стеклам.
Охотник армейским ботинком придавил поверженного оленя.
Отбросила снимок убийцы, чтобы не замараться в крови.
- Пришлет денег на самую клевую тачку, - похвалился мальчишка.
Пахло грязным бельем, которое замочили перед стиркой.
Локтем протерла запотевшее стекло, припозднившиеся прохожие устремились к укрытиям. И нелепо взмахивали руками, пытаясь выплыть. Барахтались среди окурков и пустых жестянок, в мусоре и отходах огромного города – мусор и отходы ненавистного города.
Есть далекие, неведомые страны, где улыбчивы и счастливы их обитатели. Где не надо считать копейки, чтобы приобрести понравившуюся тряпку. Где вечно светит доброе солнце. Где ветераны войны с гордостью носят  награды, а не прячут их в коробку подобно ее деду.
Она обязательно попадет в эти страны.
- А у тебя что за отец?- Снизошел до нее сын беглого богача.
Спрятал снимки в пластиковый пакет.
Вычитал в учебнике. Сравнить отпечатки на карточках и на дверце. А по вмятине на сиденье можно с точностью до нескольких килограммов определить вес пассажира. Если остались окурки, то изучить строение челюстей. Хотя лучше сделать это по костным останкам.
А главное – нащупать болевую точку и в эту рану вогнать лезвие.
- Какая цена твоему отцу? – подробно и тщательно допросил подозреваемую.
Обычный парень, таких  ежедневно встречаешь на улице.
Но она – подруги рассказали, как насилуют, или недавно побывала на выставке средневековых орудий дознания – различила оскаленное лицо палача. Или вампира ночных фильмов. С клыков, похожих на ножи, стекала кровавые ручейки. На стеклах выступила кровавая испарина.
- Я не знаю, - неохотно призналась она.
Парень недавно пришел в сыскное агентство, его подробно проинструктировали перед первым заданием.
Да и делов то – всего ничего.
Не надо выслеживать матерых террористов.  Или цеплять за руку, что тянется к  адской машине. Или стрелять в зловещих птиц около секретного объекта.  И в чудаковатых странников.
Не верьте художникам,  предъявляющим мольберт и мешок с краской. Мол, некогда здесь был монастырь или другое культовое заведение. И хочется глубже окунуться в старину.
Или заблудились, причудливы и запутаны наши дороги.
Эти странники – самые опасные.
Нет, старикам, бывшим сотрудникам конторы, достаются эти лакомые кусочки.
А ему приходится уламывать малолетку.
Надо ненароком намекнуть о богатом ее отце.  Тогда девчонка пожелает отправиться в сказочную страну,  а мать попытается отговорить  от безумного поступка.
Достанет из тайника обличительные документы.
Заполучить их, опередив хозяйку.
Или отдать хозяйке, если хорошо заплатит.
Умные люди прежде всего заботятся о своем достатке.
Поэтому исподволь подготовил девушку.
- Твой отец – один из самых известных сказителей в том королевстве, - присочинил он. – Его книгой зачитывается могущественный король, то есть президент, - вознес его на вершину эфемерной славы. – Раньше он не знал о  дочке в нашем царстве, но мы ему подсказали, то есть я подсказал. - Возвеличил свою роль.
Говорил и преображался.
Клыки исчезли,  просто у многих людей неровные зубы, а если подпилить их напильником, то исчезнет индивидуальность, и не следует выдирать из ноздрей и ушей дикий волос, а под капюшоном таится лысина, вот к чему приводит усердная зубрежка или неумеренное потребление горячительных напитков.
Увидела не мальчишку, а усердного канцелярского работника, в которого тот превратится через несколько лет.
И пусть заржавел и покрылся мхом его пистолет, слово бьет точнее и надежнее.
- Скоро  он пришлет приглашение, - проговорился  канцелярист.
Главное, раскачать лодку, научили наставники. Волны уже перехлестывают через борт, еще мгновение и затонет корабль. Пассажиры с ценными бумагами выскакивают из кают.
Раскачал и воздел руки, так колдуны укрощают ненастье.
Девушка сорвала ручку, выбрасываясь из машины.
Стоит промедлить, и часы пробьют полночь. И тогда карета превратится в тыкву, а скакуны в крыс. Платье  обернется лохмотьями, а хрустальные туфельки грубыми башмаками. Так уже бывало в больном пробуждении после ночных грез.
Узкая девичья кровать с жестким бугристым матрасом. Хромой шкаф с исцарапанной дверцей. Такой же избитый  письменный стол. Вздыбившиеся половицы. Стены в лоснящихся обоях. С потолка осыпается штукатурка.
Серая жизнь, и никакого просвета.
Побежала, убегая от убогого существования.
Раздолбанная машина пусть превратится в белый Мерседес, на нем вместе с отцом подъедет в президентской резиденции. И перед ними, перед ней распахнутся  двери.
Поэтому не оглянулась, чтобы не  разочароваться.
Дед знает, он расскажет, если потребовать.
Если поверит, что далее невозможно жить с этой тайной.
В одночасье повзрослела, справится с самой лютой болью.

Остался ночевать у женщины.
Как я предсказывал, позвонила дочка, потребовала очередную безделушку.
Прислушался к сумбурным оправданиям.
- Не было никого, да, нашла тебя в капусте! – отбилась женщина.
Вычитал, такое случается,  иногда бывает непроизвольное зачатие.
Ветром надуло, говорят в народе.
- Или принес аист! – из последних сил отбивалась женщина.
А потом эти безродные создания придумывают себе отцов. Известных артистов или политиков, и наклеивают на стенку картинки из глянцевых журналов.
Все мужики грешны, некоторые желают покаяться на закате дня.
И вряд ли потребуют   подробной экспертизы, а если потребуют, можно подделать  результаты.
- Какой отец, какой писатель? он спрятался и не знает о тебе, - проговорилась женщина.
Завернулся в полотенце и выглянул из ванной.
Если насторожила самострел на двуногую дичь – падшие женщины охотятся почище вашего брата, научила бабушка, – то пусть стрела сразит наповал, чтобы не изнывать в смертной тоске.
Выбросит на улицу, а вдогонку вышвырнет одежду.  И мужчины сокрушенно потупятся, а женщины вздернут голову и  ожгут победным шальным взглядом.
Осторожно заглянул в комнату.
Изготовилась выдержать осаду, облачилась в  потертые джинсы.
Будто ползла к повелителю, и половицы терзали плоть.
Напялила обвисшую до колен футболку.
Так школьницы до последнего месяца скрывают нежелательную беременность.
Испытание на прочность – мужики сами отступят.
А если не получится, отлучить их разгорающимся скандалом.
- Куда ты уедешь? Если дед узнает…
Гладила брюки, забыла выключить  утюг.
Недавно, когда изнемог в борьбе с хозяйкой,  подобрался к тюремному оконцу.
Задохнулся в дыму – внизу загорелась машина. Мужики вышибли дверцы и вывалились на асфальт. Откатились и залегли за фонарным столбом.
Бандитские разборки,  подложили бомбу и запалили фитиль.
А теперь прожгли мои брюки.
Сдернул с гладильной доски тлеющие обрывки.
Извечная женская хитрость, еще один способ завлечь мужчину: ужаснуться  и всплеснуть руками.
Пообещать заделать прореху. А потом сослаться на гнилые нитки, или не найти ножницы.  Или случайно наступить на штанину и оторвать ее. Или в приступе безумия выбросить одежду в окно.
- Ничего, я дам тебе старый  отцовский  плащ! – повинилась женщина.
Когда хозяйка насыщалась в любовных игрищах, вспомнил я, то нос ее нависал клювом хищной птицы, и выпячивался подбородок.
Когда клеймила своих подданных, то бугристые вены туго оплетали запястья.
Когда негодовала, то я прикрывался ладонью, но искры прожигали пальцы. На коже оставались  язвочки.
Повелела, и охотники вышли на след, первые выстрелы грянули.
Попали в ребенка; какая мать отдаст его на погибель, сама приползет и покается.
Достала плащ, кое-как напялил его, приоделся для ночной беседы.
- Специально превратила в чучело, привыкла издеваться над мужиками! – обвинил ее.
- А что вы еще заслуживаете! – отбилась женщина.
Глаза потемнели, волосы тяжелой волной упали на плечи.
На этот раз я не прикрылся.
- Ненавижу! – прокляла мужиков.
- Сами такие! – не сдержался я.
- Из-за вас все беды!
- Бабушка предупреждала! – обменялись проклятиями.
Кто сказал, что пчелы покинули наши края, даже на камне может вырасти цветок, волосы ее действительно пахнут медом.
А под футболкой – словно ткань стала прозрачной – различил тело.
В гневе и в боли опять встопорщилась грудка.
Как в неистовстве бури и урагана.
Чтобы порывом ветра не сбросило  в пропасть, ухватил ее за плечи.
Если они промнутся…
Познал лишь одну женщину. Всех женщин в десятках ее обличий. Развратных и непорочных, победных и вкусивших горечь поражений.
Пусть слабыми кулачками барабанит по груди, пусть проклинает и ненавидит. Если сдавить в объятиях, то уронит руки и обессилено приникнет, а проклятия сменятся стоном наслаждения.
Оттолкнул ее, устал от привычной игры.
- У меня есть бутылка, - вспомнил я.
Когда пришел, бросил рюкзак в прихожей.
Аварийный чемоданчик, научила хозяйка, если сошлют в дальние края, все необходимое должно быть под рукой. 
- Я бы тоже выпила, - согласилась женщина.
Достала халат и укуталась.
Скоро зима, опадут листья, до дна вымерзнут озера и реки.
- Теперь не просвечивает? – спросила она.
- Какая зима,  навсегда останешься летней, - откликнулся я.
- Но ты  уйдешь, - угадала она.
- Дочка никуда не уедет, - утешил я.
- Кто ты? - спросила Надя.
И тогда я признался.
Случайно услышал по вражьему голосу.
Тот беглец с горечью и болью рассказывал о былой любви,  захотелось прикоснуться к этому чуду.
Свое повествование снабдил он подробными арифметическими выкладками. Сколько шагов от института до чистилища, куда повернуть на перекрестке.
И как безжалостной рукой зашвырнут тебя в подземелье.
Километры складываются в бесконечную дорогу.
Вгляделся и  различил вдали его силуэт.
Сбивался  и возвращался на развилку. А если не знал, куда идти, то помогали дорожные указатели.
Где живет та девушка? мучил случайных прохожих, и  они указывали на четыре стороны света.
Поэтому безошибочно вышел к дому, и устроился на чердаке на другой стороне улицы.
Оптический прицел, нет, не посмел застрелиться, но досконально изучил.
Чем живешь и дышишь, как на работе не ценят тебя.
Как пытаются заманить дочку пустыми посулами.
Дед не позволит, страну нашу окружают враги, убедился он в многочисленных войнах, не отдаст девочку на поругание.
Хочешь, буду твоим рабом, предложил повелительнице, или стану господином – нет, это  не потянуть,- просто верной собачкой улягусь у твоих ног.
А если прогонишь, вернусь в свое захолустье.
Где на всю деревню остался один мужичок – плюгавый, хромой и горбатый, и исстрадавшиеся вдовушки – мужья их сбежали или полегли от выпивки и безделья – с нетерпением ждали моего возмужания. А самые разбитные пытались ощупать цыпленка:  растут ли шпоры и  гребень?
А бабушка – мир ее праху – ухватом и кочергой отгоняла развратниц.
Когда ее не стало, ночью убежал из проклятой деревни.
И не обернулся, мои предшественники, как сказано в святой книге, обратились в соляные столбы.
Чистым и непорочным пришел к тебе, и ты такая же светлая, не усомнился в ее избранности.
И никакая темень, никакая злая память не загасят этот свет.
Прикинулся голубком, и надо черной тряпкой занавесить зеркало, в мутной его глубине угадываются  другие птицы.
- Убирайтесь! – прогнал их.
А когда они налетели, отбился от стаи.
- Нет, нет! – убедил избранницу. – Презираю нынешних девчонок, что  они понимают и знают, но желанна зрелая женщина.
Это плодоносящий колос, целительны и отрадны его зерна.
Оазис в пустыне, и жадно припадешь к  воде родника.
Прохладное дуновение ветра в знойный полдень, и жар огня в зимнюю стужу.
Фундамент мира. И стены его, и крыша, и все строение.
Тебя выдумал я больными ночами.
Вымысел обернулся свершением.
До меня  у тебя никого не было, я первый и единственный, научил ее.
Стоило припугнуть того студентика, как убрался он в дальние края. Угрожает и скалится там, будто может укусить. Но давно выпали зубы.
А ходок, когда жена заподозрила в измене, рванул на груди рубаху и подставил повинную голову.
Мол, силой затащила и обесчестила.
Помнишь сталинского наркома и убивца, что  рыскал по улицам и умыкал смазливых девиц? спросил жену.
Она – начальница с неограниченными возможностями, возвысил случайную свою подругу.
- Не было у тебя никого, - отмел я этот мусор.
И поведал о своей порядочности.
- Бросишь тряпку около окна, подальше от твоей постели.
Устроюсь на ней, мало того, возведу стену. Сложу ее из дикого камня, и никто не одолеет  преграду. Я не одолею, напрасно буду карабкаться, в кровь раздирая руки и колени.
А  еще можно положить между нами меч, так поступают рыцари.
Если ночью потянусь к тебе, то убьешь насильника.
Возводил стену, нагромождая нелепости, и все больше возбуждаясь.
Никогда не расстанемся, придумал я.
Когда она вышла на кухню – запах кофе перебил другие запахи, -  выдернул телефонный шнур из розетки и отключил ее мобильник.
Враг  не прорвется в нашу крепость.
Отбили первую атаку, но обессилели в неравном бою.
Вспомнил об аварийном чемоданчике и метнулся в прихожую. Содрал пробку с дежурной бутылки.
Отпил  из горлышка. Огонь растекся по жилам.
А потом попытался оправдаться.
- Вдруг подсунули отраву. Не могу рисковать твоей жизнью. Если проживу несколько дней…, - наметил контрольный срок.
- Эти дни прошли, - согласилась она.
Щедро плеснула в свою чашку, взметнулись брызги.
- Подкрепимся и вызволим ее из полона, - наметил план дальнейших действий.
- Какой плен? – не разобралась Надя.
- Дед наверняка повязал ее, - предположил я.
- Обожает, даже пальцем не притронется, - не согласилась женщина.
- И охраняет  с  ружьем наперевес.
- С пушкой и ракетой! – разозлилась она.
- Очень может быть, многие позарятся, если у нее есть деньги.
- Откуда у нас деньги?
Возвела скромный дворец, однажды призналась  хозяйка. Пять или шесть подземных этажей, чтобы домик  не раздражал завистливых зевак. Записала на какого-то дальнего родственника. И совсем не сложно от него откупиться. Если выполнишь мое задание…
- У нее  большие деньги, - проговорился я. – Все в этом мире продается и покупается. Сначала доберутся до тебя, почти добрались, а потом до того американского борзописца. Пир победителей – так, вроде бы, заклеймил их наш нобелевский лауреат.
Но останется людская молва, людям не заткнешь  рот, - отказался от дворца и придворной должности.
- Тебя подослали? – догадалась женщина.
Положил между нами меч, пусть при малейшем подозрении прикончит насильника.
Замахнулась и прицелилась.
Халат распахнулся, опять встопорщилась грудка. Дернула головой, закинув волосы на спину. Теперь не помешают нанести удар. Прищурилась, губы сошлись в тонкую полоску.
Если приникнуть к ним, то вспухнут и обожгут. И разгладятся морщинки.  И глаза широко распахнутся. И уже не выбраться из губительной их глубины.
- Не знаю, - сознался я. – Выследили, когда следовал за тобой. Долго и старательно внушали. Вбивали кулаками и носками сапог. Мне пришлось согласиться.
И теперь не знаю, было это или придумал, - покаялся я.
- Бедненький, - пожалела женщина.
Запуталась в халате и сбросила докучливую тряпку.
И стоит протянуть руки…
Будто прыгаешь в пропасть, и уже не вскарабкаться по отвесной скале.
- Нет, нельзя, еще нельзя. – Отодвинулся вместе со стулом.
Ножки заскрипели. Или такой ломкий и скрипучий  голос.
Оттолкнул стул, тот отлетел и разбился. Осколки ударили. Так калечили пластины панциря, в который облачалась хозяйка, сокрушая своих врагов.
И только мне удалось пробить кольчугу.
Но мнимая эта победа обернулась окончательным поражением, бегством и гибелью, вместе со мной погибнет и женщина моих грез.
Измыслил ее бессонными ночами, выдумка обернулась  реальностью.
Но настолько хрупкой, что можно разрушить неловким прикосновением.
- Посмела забыть о дочке! – обвинил ее.
Навис над ней тяжелой громоздкой тушей. Или конвоиром подвел к расстрельной стене. 
- Сначала дочка, спасем девчонку, потом все остальное! – Увидел ее в прорези прицела.
- Победим вместе! – Нанес удар.
Глупо и безнадежно, ссылаясь на пустяшные причины, откладывать свершение.
Вот вскипела кровь, от жара полопалась воспаленная кожа. И есть только один способ загасить  пламя. Огнем в огонь, жаром в жар, и тогда, может быть, удастся выжить.
А если на неопределенное время отложить попытку, то останется  пепел.  И вновь не разжечь костер.
Отступила и тяжело опустилась на стул. Уронила руки на столешницу.
Отвернулся, чтобы не видеть признаки упадка.
- Принеси еще кофе, еще несколько глотков – собраться для победного похода! – Не смирился с поражением.
А когда она побрела на кухню, подбросил в ее чашку таблетку.
Аварийный рюкзачок с продуктами и предметами, необходимыми для выживания.
Все предусмотрено, хотя все предусмотреть невозможно.
Карманные ракеты, сбить вражеский самолет. Парашют, чтобы выброситься из него. Нож и пистолет, отбиться от хищников. Особенно от тех, что передвигаются на двух конечностях и вооружены ложной улыбкой и такими же обманными объятиями.
Таблетки, чтобы нейтрализовать этих доброжелателей.
Воспользовался  таблеткой.
Если сгоряча броситься в бой, то погибнешь в первые  минуты побоища. Нет, сначала надо досконально изучить врага.  Заманить  в ловушку и высвистеть из засады резервный полк.
А потом после победы растоптать вражеский стяг  и надругаться над пленниками.
Женщин отдать отличившимся в бою солдатам, они найдут им достойное применение, а мужчин отправить на каторжные работы.
Но не убирать далеко, пусть услышат проклятия и стоны наслаждения.
Меня отправили на каторгу, женщина забылась, уронила голову на сцепленные в замок пальцы.
Склонился над ней, волосы взметнулись и оцарапали лицо. А потом, когда откинулась на спинку стула – плечи  промялись под грубыми моими руками, - заструились и упали на пол.  И можно заплутать в этих зарослях, я заплутал, нес ее на руках и боялся оступиться.
И уворачивался от горячечного  дыхания, если не увернешься, то погибнешь.
От каждого шага содрогалась земная твердь.
Не уронил, аккуратно опустил бесценный груз.
На постель, цветочки на простыне оскалились и ощетинились.
Одной рукой удерживая  тело, другой обломал  шипы и колючки.
И когда раздевал женщину, иглы вошли в жилы и артерии, с током крови устремились к сердцу.
Зажмурился и вообразил.
Вырастила и вскормила ребенка, но потом окунулась в чан с живой водой.
И преступно даже дотронуться до груди. С чудных этих вершин не  спуститься на плодородную долину. От терпкого нездешнего запаха  не закружится голова. Порыв ветра не сбросит в пропасть.
Искалеченными руками уперся в боковину кровати –  отполз от края.
Услышал, как сорвались камни, или сошла лавина, выжил на этот раз.
Укрыл ее одеялом, а сверху халатом, потом плащом, навалил все тряпки, что нашел в доме.
Прикрылся скрещенными руками – поза хозяина притона – наблюдает, как  резвятся его девочки, и не хочет показать, что возбуждают их проказы.
- Ну что, убедилась! – отчитался перед хозяйкой. – Как и обещал, не тронул ее, остался верен!
- Съела, насытилась! – Кулаком проломил стену.
Надежные таблетки, она не проснется.
А жители пусть убегут из города при первых признаках землетрясения.
И тогда никто не потревожит нас.
Хозяйка наверняка установила потайные видеокамеры, чтобы в очередной раз убедится в моей чистоте и непорочности.
Растопыренными пальцами удлинил нос, так, наверное,  Надина дочка отбивалась от мальчишек. Потом ребром ладони ударил по внутреннему сгибу локтя – так мальчишки отвечали ей.
Подхватил свою  одежду и вывалился в коридор, если задержусь еще на секунду, то уже не покину эту квартиру.
Но даже в самом надежном убежище отыщут хозяйские ищейки, вонзятся безжалостные зубы.
Надо опередить ее, иначе не выжить.
Гранатами забросать пост охраны, нет, могут покалечить осколки, лучше расстрелять из пушки или разбомбить.
А потом с автоматом ворваться к ней.
Напрасно будет умолять и каяться, сокрушить самыми чудовищными ругательствами.
Но лучше молча надвинуться на нее.
Отползет на коленях, раздирая колени о вздыбившиеся половицы. Упрется в стену и молитвенно протянет руки.
Шаги исполина, прогибаются и стонут стропила.
Охрипнет и сорвет голос в истошном крике.
Медленно и неотвратимо надвигается палач.
Как в кино при замедленной съемке. Жизнь страшнее  фильма.
Ухватить за ворот и рвануть платье. Кольчуга рассыплется серебряными блесками.
Ослепнуть, чтобы не увидеть изгаженное, истоптанное, греховное ее тело.
Беспощадно навалиться на него…
Руки поверх одеяла, приучила бабушка, забыл ее науку. С головой укрылся одеялом и нащупал.
Если согрешишь, то отсеки согрешивший орган, вспомнил молитву.
Ухватил и рванул.
Содрогнулся от боли, но по-прежнему желал и жаждал.
И если немедленно не насытиться…
Поспешно оделся.
Сквозь дыру просвечивало колено.
Но уцелел в побоище, а хозяйка возместит потерю.
Ломая ноги и перила, скатился по лестнице.
Потом помчался по гулким улицам. Припозднившиеся прохожие прятались по подворотням и вжимались в камень.
Дворцовые бастионы ощетинились пушками, часовые вгляделись из-под ладони.
Прежде всего одолеть три ряда колючей проволоки.
Швырнул на колючку шинель – видел в кино, - пополз по этому мостику.
  Шипы пропороли грубую ткань, ничего до свадьбы заживет; какая свадьба, только безумцы связываются с женщинами.
И еще более безумны люди, что живут отшельниками.
Истекая кровью, добрался до крепостной стены, разодрал рубашку и из обрывков сплел веревку.  Крюк зацепился за лафет пушки.
Часовые услышали и насторожились. Заткнули уши ватой, на глаза надвинули каску. И слепцами бродили по бастионам.
Враг не прорвется, а для друзей настежь распахнуты души и объятья.
Главное – не перепутать. Если ошибешься, то швырнут в ров. Вода вспенится и покраснеет.
Чисты и непорочны наши правители, если усомнишься в этом, тоже погибнешь.
Лучше подальше держаться от начальства.
Но почему-то мухами на мед слетаемся мы к дворцам.
Я не такой как другие, докажу этой ночью. И она сдуется проколотым пузырем.
Ради сомнительного  удовольствия одолел все преграды.
Ворвался во дворец и мимо склонившихся в поклоне слуг  подобрался к спальне.
Хозяйка приказала  разбудить ее, если нападет враг.
Враг напал, плечом навалился на дверь, она неожиданно отворилась.
Не  сразу сориентировался в тусклом свете ночника.
Юность не боится яркого света. Но с годами привыкаем мы жить в потемках.
Вот кровать ее под балдахином, не измято и не скомкано покрывало. Вот пустой трон на изогнутых львиных ножках.
Заглянул под кровать и за спинку трона.
Обещал отыскать обвинительные документы; вдруг выбросила их в окно, подскочил к окну и рванул раму.
Свесился с подоконника, дворовый пес рыкнул и оскалился.
Испуганно оглянулся.
Надоело прятаться и скрываться, выбралась из укрытия.
Ночной хищник, днем не поддавалась пагубной страсти, но охотилась по ночам.
Соответствующая раскраска лица.
Глаза заключила в траурную рамку, а губы заалели на кровавом пиршестве.
Пусть погибну, но скажу на этот раз.
Надвинулся и ухватил за ворот платья.
Смирилась с гибелью, не попыталась вырваться.
Рванул,  не содрал кольчугу, железо вонзилось в шею.
- Плевать, что пришел в открытую, надоело прятаться, все и так знают! – обругал ее.
Уперся рукой и коленом -  хрустнули кости, - снова рванул.
С грохотом рассыпались железки.
У наблюдателей полопались барабанные  перепонки. Свет ночника отразился от серебряных блесток и ослепил их.
- Пусть знают и завидуют, - обморочно согласилась женщина.
Второпях натянула платье на голое тело. И уже не придется издеваться над нерадивым учеником. Медсестра не вгонит шприц в ягодицу. Лихая наездниц не оседлает жеребца.
Тот вырвался на волю и не вернется в загон.
Зажмурился, но видел в размытых черточках ресниц.
Надежда позвала, я вернулся.
Приник воспаленными губами.
Мягкими и сладкими склонами вскарабкался к чудным вершинам. Сначала к одной, потом к другой.
Женщина запрокинула голову и застонала.
Земля накренилась шаткой корабельной палубой.
Поскользнулась, чтобы не упасть, вцепилась мне в волосы.
Ласковые и нежные  пальцы.
С холмов соскользнул в долину.
К запахам сада в весеннем цвету.
Не удержался на палубе, рухнул на колени.
Кажется, полопались волосы.
Подробно, не пропуская ни одного кустика и деревца, обошел свои угодья.
Плоский и упругий живот, складкам и морщинам не дано изуродовать это совершенство.
Небольшой холмик в нижней части живота.
Бутон  раскрылся под воспаленными  губами.
Задохнулся и воспарил.
Вместе воспарили.
Только вместе можно выжить в буре и в неистовстве.
Или погибнуть, и отрадна эта гибель.
- Какое чудное имя, - погибая, прошептал я.
- Людмила, людям милая, тебе милая, - погибая, откликнулась женщина.
Взмахнул крыльями, попытался взлететь в бреду.
Но подрезали крылья, упал и разбился.
Оттолкнул хозяйку.
Огромные ее груди расплескались по животу, хлопья едкой пены попали в глаза. И кровоточили губы, ободрал их о жесткую кору. И клочьями выдрали волосы.
Отомстил, швырнул обманщицу на пол, вонзились вздыбившиеся половицы.
Навалился на содрогающееся в конвульсиях тело.
Строгим наставником наказал нерадивую ученицу.  Или врачом ввел смертельную сыворотку. Или на всем скаку вышиб  из седла.
- Еще! Быстрее! Вскачь! – не знала она удержу.
Поскакал,  но изнемог, на губах выступила пена.
И милосерднее всего пристрелить загнанного жеребца.
А она не пристрелила.

Глава 3.

По ночам он включал телевизор. Там глубокомысленно рассуждали специалисты. И если собиралось несколько человек, то не могли договориться. 
Будто в голову вбивали гвозди, железо безжалостно вонзалось.
И резвились на других каналах: шутили и  наслаждались своим остроумием.
Перебрасывались солеными шутками, а ему казалось, что пинают отрезанную голову. Выбиты зубы, вытекли глаза, лицо превратилось в кровавое месиво.
И когда окончательно истреплется этот мяч, обезглавят другого пленника.
Отшатывался от телевизора и хватался за книгу.
Не мог вникнуть в  значение слов.
Задыхался по ночам. Казалось, что столкнули в яму, землей и глиной забрасывают могилу.
А над головой по краям ямы скалятся бородатые лица.
Когда  пытается выбраться, вонзаются тяжелые армейские ботинки.
И земля забивает горло.
С трудом выкарабкивался из привычного  кошмара, долго не мог отдышаться, ползком подбирался к окну.
Слышны голоса гуляк; пулемет бы на подоконник, зазвенят осколки стекла, и короткими очередями по врагу. И гранатами, когда кончатся патроны.
С рассветом, обессилев от сражения, с трудом доползал до умывальника.  И долго отмокал под ледяной водой.
Лето кончалось, все  темнее ночи, все сильнее изнемогал в борьбе.
Если бы не внучка…
Когда она приходила, Егору Кузьмичу удавалось оторваться от преследователей.
Слушая ее болтовню, расцветал  невольной улыбкой. И в морщинах был почти незаметен шрам на щеке.
Кровинушка моя, мысленно приветствовал девчонку.
Но отказывался съезжаться, безумие заразно, вместе с ним попадут в плен и погибнут под ножом палача.
И поэтому по ночам уходил в дозор, или разведчиком проникал во вражеский стан, или  отстреливался от бандитов.
Чтобы жила и наслаждалась жизнью его девочка.
Но однажды не уследил, кончились патроны, враг прорвался, взял в заложники мирных граждан.
Сбивчиво и бессвязно рассказала о неведомом  отце, тот пригласил приехать и остаться.
- Подожди, постой Ленок, - попытался  отговорить внучку.
Пальцами надавил на виски,  в глазах потемнело, на щеке побагровел шрам.
Главарь намотал на руку ее волосы, шея обнажилась, приставил окровавленное лезвие.
Не стреляй! мысленно приказал снайперу, в агонии успеет перерезать горло.
Белее свежевыпавшего снега ее кожа, отпусти, возьми меня в заложники, взмолился он, а бандит оскалился в ответ, выдернул чеку из гранаты, если не успеет зарезать, то уйдут вместе.
- Подожди, постой Ленок! – взмолился он.
Друг перед смертью успел одарить.
- Можно перескочить в былое, - выплевывая сгустки  крови, прошептал он.
- Молчи, береги силы! – откликнулся Егор.
Кровь черными пятнами ложилась на землю, чернели травинки и веточки.
И с каждым мгновением, с каждым предсмертным хрипом все больше чернел мир.
- Перескочить в прошлое…Но только один раз… И никакого оружия,  голыми руками.
Ночью видны звезды, но гаснут  перед смертью.
- И тогда сможешь задушить своего будущего убийцу, я не успел,  - в последнем усилии поведал умирающий. – Если очень захотеть…
Звезды погасли, и остается лишь закрыть глаза мертвому товарищу и отомстить за его гибель.
Он отомстил, а потом долго выковыривал из-под ногтей запекшуюся кровь.
А теперь вспомнил предсмертный  бред.
Умирая, человек не врет и не лукавит.
- Подожди, постой Ленок, - повторил, забыв другие слова.
Можно рассмеяться,  издевательским смехом уничтожить нелепые ее надежды.
Можно опытным оперативником рассказать, как нелегко преодолеть границу.
Железную стену, что воздвигли вокруг державы.
И встречая перебежчика лживой улыбкой, норовят вытолкнуть  обратно.
- Если ты без документов сунешься в их консульство…, - проговорился он.
- Сунусь! – ухватилась внучка за пророческие  слова.
Старик  ладонью ударил себя по губам. Кровь брызнула, черными пятнами упала на землю.
Почернело небо, и погасли звезды.
Перед смертью не врут и не лукавят.
А девочка не заметила. Барахталась и надеялась выплыть.
Устала жить в привычной бедности. Все потом, за далеким и недостижимым горизонтом. А если  удастся добраться, то годы навалятся тяжелым бременем, согнется спина, опадет грудь, лицо иссекут морщины, кожа обернется бугристой корой, потухнут и выцветут глаза.
Не хочу, не буду, презираю старух и старость!
Немедленно и здесь, не испугаете и не уговорите!
И тогда сбудется: и принц на белом Мерседесе, и замок на  вершине неприступной горы, и толпа восторженных поклонников. И можно небрежно отмахнуться от  настырных журналистов.
Размечталась, и в запале не замечала, как гаснут звезды.
Воин попятился и отступил.
Но не для того, чтобы убежать и затаиться в ненадежном убежище. Не спасут  бетонные стены. И бесполезно прятаться под одеялом и нахлобучивать на голову подушку.
Отступил, но тугой пружиной изготовился для победного броска.
Со скрежетом на два оборота провернул ключ.
Распахнул окно на лестничной площадке и выбросил ненужную железку.
Если погибнет мир, то, может быть, она уцелеет в  бункере.
А если вернется с победой, перед победителем не устоят  самые прочные двери. И тогда одарит ребенка очищенным от скверны миром. И она насладиться его первозданной свежестью.
Выжил и вернулся к родному очагу. Но засорилась труба, и дым едким облаком выхлестнул из топки.
Забрался на крышу прочистить дымоход и вгляделся.
По капле, которые слипались в лужицы, а потом растекались грязными ручьями, они просочились в наш дом.
Предъявили документы с подложными печатями, или таможенники рассовали по карманам хрусткие купюры.
Гортанная их речь  похожа на воронье карканье. Птицы эти тучей нависли над головой.
А охотники зачехлили  ружья.
Только голыми руками, предупредил умирающий товарищ; один в поле не воин, мелькнула крамольная мысль; я не один, нас много, надо кому-то начать, отогнал непрошенного советчика.
Осторожно выглянул из парадной.
Около дома недавно прорвало трубу, прореху  залатали; увязая в глине, пешеходы с проклятиями преодолевали полосу препятствий.
Наши люди, но и пришельцы  ругаются по-русски.
Некогда  раздумывать и приглядываться, черная волна подступила, и если поддаться стихии…
Заляпал глиной лицо и одежду, залег за фонарным столбом и осторожно выглянул из укрытия.
Из соседнего дома выселили жильцов, враг просочился на этот объект. Листы железа на окнах были кое-где отогнуты, запах дыма смешался с запахом подземелья.
Так находят медвежью берлогу, над отдушиной колышется теплый воздух.
Разведчик закашлялся и ладонью зажал рот.
Очередные разборки, решили горожане, наших людей  ничем не удивить.
Если взвоет сирена, привычно отмахнутся от настырного предупреждения. Не по нашу душу этот вой.

Но один мужик насторожился.
Недавно отвадил  пугливого любовника.
Начальству виднее: если лишить подопытный образец привычной среды обитания, то тот в тревоге и в растерянности вероятно совершит неадекватный поступок, заявил придворный аналитик.
Начальник толком не разобрался в путаной  фразе и указательным пальцем покрутил у виска.
- Если поочередно все отнимать…, -  разъяснил аналитик.
Некогда защитил диссертацию, настолько запутал комиссию, что та выпихнула его с положительной оценкой.
- И что? – не разобрался начальник частного сыскного агентства.
- Сообразит откуда все беды и сама отдаст, - объяснил мудрый советник.
- А если…, - предложил начальник.
Сомкнул крепкие пальцы на воображаемой шее, потом свесил голову  и выпростал язык.
Язык был синий, будто наглотался чернил.
Странно, где их выкопал, давно использует компьютер.
На то и сыскное агентство, раздобудет  редкий продукт.
На языке вспухли бугорки, похожие на крошечные присоски.
Аналитик попятился, чтобы не вонзились.
- Никакой уголовщины, контора бдит, запросто лишат лицензии, - без привычной  зауми отбился он.
- Усек? – спросил начальник у исполнителя.
Поэтому тот не прибил  незадачливого любовника.
Просто мужичок споткнулся и  виском ударился о гранитный столбик около подворотни.
Наверное, в оные времена к нему  привязывали лошадей, когда извозчики отдыхали в кабаке.
А теперь здесь опорожняются собаки, моча проела асфальт, столбик накренился и грозил рухнуть. И при этом мог   покалечить.
Власть не единожды собиралась выкорчевать его, однажды  пригнали дорожную технику, но  ревнители старины грудью встали на защиту.
Не так много реликвий сохранилось в городе.
Поэтому никто не удивился, когда падшего бойца затащили в подворотню.
- Да не бил я его,  сам убился,- попытался оправдаться детина, едва не проваливший ответственное задание.
- Смотри у меня! – предупредил начальник.
- Больше не придет к ней, - отчитался исполнитель.
А когда ему не поверили, подробно рассказал о ходе операции.
- Он же славянин, я не убиваю славян, если бы был черным…
- Точно? – испытал его начальник.
- Что мне не отличить славянина от черного?
- Смотри не перепутай! – напутствовал его на очередное задание.
- А я? – вякнул парень, соблазнивший девчонку.
- Ежели она послушается деда и вернется к матери…, - предположил начальник.
- Пусть только попробует! – расхрабрился парнишка.
- Тогда надо взаправду развратить ее.
- Я справлюсь!  - Мальчишка расправил плечи – какие они узкие, кажется, можно обхватить  двумя пальцами, - в голосе проявились басовитые нотки.
- Сомневаюсь. - Скептически оглядел его опытный мужчина.
- Если ездить не на этой развалюхе, а дадите крутую тачку! И чтобы хрустело по карманам!
- Так любой сумеет, - усмехнулся начальник.
- Посмотрим. – Выгнал его из кабинета.
Если не получится, решил начальник, то можно поджечь квартиру. То есть она сама загорится. Погорельцы выносят из огня самое ценное. А что может быть ценнее обличительных документов?
Так или иначе, но приказал своим подчиненным обходиться без членовредительства.
Мордоворота послал присматривать за стариком. Тот воевал по ночам.
Сотрудник его тоже воевал, бывшие бойцы  найдут общий язык.

Они нашли, когда Демьян – так звали сотрудника – подобрался к объекту, то насторожился и принюхался. Облизал и вздернул палец – определил направление ветра.
Ветер с юга, – оттуда все напасти и беды.
Тоже прошел  горячие точки, выжил и даже не маялся бессонницей.
Но иногда…, и не понять причину.
И напрасно пытаешься разобраться.
Вот слишком долго не гаснет окно в соседнем доме. За шторами мелькают тени. И слышны гортанные голоса или видны подозрительные следы на снегу. Или на дереве сломана ветка. Или прохожие испугано косятся на пришельцев.
Они укрылись в заброшенном доме; когда находил землянки и схроны, то оглушал этот запах.
И напарник его уже подползает к  ним.
Поспешно нанес на лицо маскировочные полосы.
Укрылся за подбитым транспортером, отскочила собака с куском падали в  зубах,  запустил в нее камнем.
Запах гнили и разложения, какой идиот написал – сладковатый запах, задыхаешься в тяжелой вони.
Тяжесть эта вдавливает в грязь.
Осторожно приподнял голову.
Пустые ладони напарника.
У него тоже отобрали нож, без оружия отправили на разведку; если попадешь в плен, то можно прикинуться обывателем. Послали раздобыть хлебушка или выпивку. Последнее предпочтительнее, когда пьешь, то забываешь о боли. И хоть  режьте меня на куски,  не знаю военной тайны.
Наши не успеют подойти, сами разберемся.
Со скалы спрыгнул на крышу грузовика, свесился и  оглушил водителя.
А потом на краю пропасти выбросился из кабины. Укрылся от взрыва в ближайшей расщелине.
Или затаился около тропы, что ведет в отхожее место.
Вонь еще сильнее навалилась.
Его напарник кивнул и изготовился.
Только вдвоем, нам не привыкать, справимся и на этот  раз.
Пожилой разведчик, наверняка старший офицер, задание особой важности, раз послали ветерана.
Одновременно подобрались к проемам, где были отогнуты листы железа.
Сгруппировавшись, нырнул в дыру и откатился в сторону, напарник тоже нырнул и откатился, действия, доведенные до автоматизма.
Дозорный не успел выстрелить, ребром ладони разбил ему шею.
Услышал, как хрустнули позвонки в соседней комнате.
Одновременно выскочили в коридор, уже притерпелись к полутьме, одновременно вздернули кулаки.
Двумя врагами меньше, пусть их десятки и сотни, пусть погибнем, мы непобедимы.
В грохоте канонады, в разрывах снарядов ворвались в крепость, в панике метались враги.
Выпрыгивали из окон и взывали к Всевышнему.
И тот услышал, с воем сирен  подкатили  машины.
Аварийный  дом Власть выделила для временного пристанища нелегальных пришельцев. Выломали доски, которыми были заколочены входные двери, но еще не успели отодрать железные листы на окнах первого этажа. Тем более отключили газ и обесточили объект.
Обитатели ночлежки разжигали костры; но когда огонь выхлестнул из пустых оконных проемов, у жителей соседних домов лопнуло терпение.
Два спецназовца ворвались в здание.
Обыватели подбадривали их свистом и изощренными ругательствами.
Давно пора, устали пугаться даже своей тени и вздрагивать от каждого ночного шороха.
Но  и в сплоченном коллективе найдется предатель.
Прикрываясь ладошкой и слюнявя микрофон,  бдительный гражданин позвонил в Администрацию.
И можно только догадываться, чем напугал наших правителей.
То ли углядел диверсантов, то ли на Дворцовой  Площади приземлился  вражеский самолет, то ли подорвали торговый центр. Или марсиане, то есть жители бывших окраин империи, вознамерились поработить нас.
Поверили и прислали специалистов.
Не просто полицейских,  но чудищ в противоатомных  костюмах и в намордниках.
Очередные учения – кто не спрятался, мы не виноваты.
Санитары сноровисто упаковывали обитателей чумного дома. А если те брыкались, усыпляли их.
Если пациент неизлечимо болен, надо безжалостно отсечь пораженный орган, чтобы спасти организм.
- Успели, не бросили нас! – поздоровался Егор Кузьмич со своим товарищем.
- Наши всегда успевают! – откликнулся тот.
Боевое братство, поддерживая друг друга, победители выбрались из развалин.
Одежда висела лохмотьями, лица почернели от пороховой гари. Один прихрамывал, другой бережно прижимал к груди искалеченную руку.
Надвинулись чудища в намордниках.
Под ногами захрустели камни или кости, нацелились автоматы.
Действительно, пока зачищали свой дом, страну захватили марсиане.
Угрожающе вздернулись хоботы намордников.
- Мы  свои! – выкрикнул Кузьмич.
- Они – чужие! Они за чужих! – различил Демьян.
- Ради вас, сынки, проливал кровь! – выкрикнул ветеран.
Две ямки на ключице, но в неразберихе не различить следы ранений. А шрамы не видны под слоем грязи.
А у Демьяна удалена почка и залатана коронарная артерия.
- Они пришлые! – Ринулся он на врага.
Их сшибли  и навалились.
Обмякшие тела зашвырнули в микроавтобус.
Бей своих и чужих, сотни лет назад заявил полководец, на небесах разберутся.
Так  уничтожили еще один притон.
Хотите жить с нами -  поклоняйтесь нашим богам, играйте по нашим правилам, разговаривайте на нашем языке.

Лена не видела побоища, окна выходили в другую сторону, да и не до этого было, попыталась выбраться из темницы.
С разбега толкнулась в дверь, та не поддалась, только рассадила плечо.
Камера на вершине неприступной скалы, спасатели пытаются одолеть кручу.
Срываются в пропасть, слышны предсмертные  крики  и проклятия.
Гремят выстрелы, или лавина сметает дома.
Поманили королевством, король распахнул объятия.
Но затекли  руки.
Забудет о ней за неотложными государственными делами. Довольны ли подданные его правлением, каким тиражом вышла книга. Все ли ознакомились с гениальным творением.
Девицы наверняка ознакомились, окружили  жаждущей толпой.
Писатели живут в иллюзорном мире, он может забыть о  дочке.
Чтобы скорее забыл, заточили ее в темницу, подговорили деда и мать.
- Все равно я выберусь! – прокляла их.
Все очень просто, дед проговорился, надо укрыться в консульстве и попросить политическое убежище.
Распахнула окно и свесилась с подоконника.
Третий этаж, можно выпрыгнуть, заранее зажмурилась и зажала нос.
Сразу не захлебнешься, но если затянет в омут, то не выплывешь.
Представила, как труп вытащат на берег.
А у нее застиранные трусики в линялых цветочках и лифчик с заштопанной чашечкой.
Зачем девушке красивое нижнее белье, однажды заявила классная наставница. Очевидно престарелая девица, такие до смерти берегут свое целомудрие.
Если возжелает  принц…
Если возжелаю я – королевская дочка.
Скорее к королю,  измученному долгим ожиданием.
Не решилась спрыгнуть, но можно спуститься по водосточной трубе.
Ухватилась за раму и попыталась дотянуться. Закусила губу и слизнула кровь. В плечевом суставе хрустнула косточка. Обломала ноготь, в ладонь вонзилась щепка.
Сползла с подоконника и зализала раны.
Принц карабкается на скалу, еще одно усилие и сойдутся ладони.
Поскользнулся и рухнул, ухватила его за руку. От напряжения полопались жилы.
Ногтями впился  в ладонь, вскрикнула и разжала пальцы.
Содрогнулись скалы.
Никто не поможет, опять заметалась по камере, разбиваясь о стены и о мебель.
Вспомнила, как на слете туристы перебирались через реку. Натянули между деревьями канат, самый отчаянный пристегнулся к нему карабином.
Распахнула дверцу шкафа, нашла  армейский ремень, может быть, он заменит веревку.
Опять подобралась к окну, пряжка зацепилась с третьей попытки.
Сейчас или никогда, ухватила ремень и прыгнула.
Труба больно и безжалостно ударила.
Измазала кровью кофточку, даже не заметила этого, обняла трубу, как самого дорогого и близкого человека.
Раздирая одежду и руки о жесть, осторожно спустилась.
И только тогда   разрыдалась. Села на асфальт и размазала по лицу слезы.
Никто не посмел подойти и утешить.
Умные и интеллигентные люди предпочитают не вмешиваться.
А наблюдательные отметили, как легко  забраться в эту квартиру. Всего лишь вскарабкаться по трубе и запрыгнуть в открытое окно.
Много подобных квартир и открытых окон.
Выплакалась и утешилась.
Мимо промчались машины с затемненными  решетчатыми окнами, ни одна не остановилась.
Напрасно она голосовала и пыталась улыбнуться.
Печальный жизненный опыт.
Стоит закурить около метро, как, прикрывая синяки на лице, подберется мастная потаскушка..
Не желаете отдохнуть? шепелявя и обжигая густым перегаром, предложит она.
Желаю, остроумно ответит мужчина.
Так пойдем, попытается она улыбнуться,
Черен провал рта, и так же черны сохранившиеся зубы.
Отдохнуть, а ты приговариваешь к каторге, отшатнется шутник.
Как можно скорее убежать, забыв и о подруге, и о несостоявшемся  свидании.
Поэтому водители при виде растрепанной девицы до упора вдавливали в полик педаль газа.
Но один остановился, то ли ослеп, то ли заглох мотор.
Выскочил и пнул колесо.
Повезло, не отбил пальцы. Но высказался по полной программе. Впрочем, владел всего лишь несколькими бранными словами, выплюнул их  шелухой семечек.
Лишь потом заметил девчонку.
- Ты еще не уехала? – удивился он.
На этот раз не выслеживал и не преследовал, просто катался.
- Спросила у деда, тот достойно ответил? – вгляделся в ее лицо.
Попыталась улыбнуться, забыв о синяках и ссадинах.
Как неведомая ее подруга, что приставала к мужикам, выпрашивая деньги на опохмелку.
А те отмахивались от нищенки.
Александр не отмахнулся.
(Сашкой звали его в сыскном агентстве, напрасно он поправлял их.)
- Отвези меня в консульство! – взмолилась девчонка.
- Машина сломалась! – отказал он.
- Они не выдадут меня преследователям! – не услышала Лена.
- Кому ты нужна за бугром! – не сдержался Александр. – У твоего так называемого отца десятки и сотни приблудных детей! – придумал он. -  О них прежде всего побеспокоится!
Бесновался и брызгал слюной, а она не отстранилась.
Какие у него кривые и острые зубы, если вопьются, то перекусят.
- Если бы ты нашла те документы!
И когти, как у ночных хищников. Тоже вопьются.
- Мы бы их продали за хорошие деньги!
Пусть перекусят, пусть вопьются, девушка не отстранилась.
- Мальчишечка, ты отвезешь меня? – томно и лениво спросила она.
Если бы обозвала Сашкой, то оттолкнул бы настырную девицу.
Если б назвала Александром, то напыжился бы и сослался на неотложные обстоятельства.
Но растерялся и не знал, как ответить.
Мало того, собрала в узел излишки материи, платье туго обтянуло тело.
Пусть полиняли трусики и заштопана чашечка, но белье это пошито из тончайшей и невидимой паутины.
Мальчишка сглотнул  слюну, подавился и закашлялся.
Она не заслонилась, вплотную приблизилась.
Словно повеяло  жаром пустыни; чтобы не погибнуть, устремился к оазису.
- Тачка сломалась! -  Опять пнул колесо.
- А ты попробуй завести, - настояла колдунья.
Вот еще, что понимают эти девчонки, хотел, но не посмел  отказаться.
Колдунья, вернее злая волшебница, только они способны.
Прямо на глазах рассасывались синяки и пропадали царапины.
А под платьем просвечивало тело. До самой потаенной складочки, и пустыня обернулась цветущим лугом, от пряного аромата трав закружилась голова.
И не его  разбитая тачка, а белый Мерседес призывно распахнул дверцы.
- Мальчишечка, ты отвезешь меня, - повторила колдунья.
Наверное, знала и другие волшебные слова, но если высказаться в полную силу, то взорвется Солнце.
- Прошу вас. – Захлебываясь слюной, пригласил он.
Королева устроилась, утонула в мягких и ласковых подушках.
Извозчик стегнул лошадей: мотор откликнулся мягким гулом.
Будто не задрались поршня, поддон не истекал маслом, не пробита выхлопная труба, не истерлись тормозные колодки.
Поплыли по городу, и ни одна машина не подрезала и не вытолкнула на обочину.
Запрокинула голову, ногти вонзились в ладонь.  И чем с большим подозрением приглядывался мальчишка, тем отчаяннее откидывала голову,  тем сильнее вгрызались ногти.
Как у того принца, которого попыталась втащить на вершину, но ослабла и разжала пальцы.
Теперь сражалась за себя, но не беспредельны наши силы.
Когда тачка подобралась к консульству (огромный звездно-полосатый флаг свешивался почти до тротуара, и просители, проходя под ним, невольно склонялись перед этим могуществом), охранники насторожились.
Привыкли к лощеным машинам, на них не разъезжают убийцы и террористы.
Но предпочитают подобные развалюхи.
Их не жалко бросить, или подорвать.
Будка ощетинилась невидимыми стволами.
Так показалось мальчишке, или иссякло колдовство: переломилась шея,  ногти насквозь пронзили ладонь.
Или в очередной раз заглох мотор.
Теперь навсегда, и бесполезно пинать колеса.
Так плеткой стегают провинившегося пса, тот лишь  съеживается от каждого удара.
Прошла под флагом и не склонилась.  Ткань оцарапала лицо.
Волшебство выдохлось, царапины не зарубцевались.
Террористы не подорвали консульство, охранники  расслабились после очередной победы.
Могла незамеченной проскользнуть мимо будки.
За воротами  вожделенная земля. Где-то есть заветная кнопка, стоит нажать ее, и  распахнуться двери.
Волшебство выдохлось, но земля предков заново напоит нас  силой и мудростью.
И атланты не поникнут  под непомерной тяжестью.
Устроилась на скамейке, из-под ладони наблюдая за крепостными воротами. А заодно осматривая  неприступные стены. Есть ли зацепки на этом скальном маршруте, куда можно вбить крюк.
По аллее прогуливались неприметные мужчины. Все  в  форменных рубашках, в черных, тщательно отутюженных брюках, разве что башмаки – тоже одинаковые, видимо, выдали их на одном складе – немного запылились.
Искусствоведы в штатском, как называют их сведущие люди.
Девушка с нарочито-вызывающим видом оглядывала крепость, поэтому ее не заподозрили в злом умысле.
Неторопливо отправилась  к воротам.
Тщательно проинструктировали охрану и искусствоведов. Ознакомили со всеми попытками захвата.
Лихие всадники с шашками наголо. Эти в лучшем случае могли порубать охрану.
Броневичок с тараном на капоте вряд  ли проломит ворота.
Парашютный десант, но еще в воздухе расстреляют парашютистов.
Наконец, могут отозвать работников миссии. Но на их место придут другие, еще более зубастые и прожорливые.
Поэтому подпустили девчонку к воротам.
И она подгадала, те медленно и неохотно отворились.
Посторонилась, пропуская дипломатическую машину.
Пятый или десятый атташе откинулся на спинку и не смотрел по сторонам, все знает, все видел в дикарской этой стране.
И проглядел  еще один способ проникновения.
Когда ворота почти  закрылись, беглянка протиснулась в узкую щель.
Защемило подол платья, очередная дыра, теперь это не имеет значения.
- Приехала к своему отцу! – объяснила подступившим к ней местным жителям.
Тоже искусствоведы, безошибочно определила, одеты вразнобой, но в одной мастерской вылепили лица.
Челюсти неторопливо перемалывают жвачку.
- Отец  известный у вас человек! – напрасно надрывалась беглянка. - Заплатит любую компенсацию! – попыталась уговорить истуканов.
С таким же успехом можно уговорить хищников отказаться от мясного рациона, но, кажется, ей удалось.
Оскалились и позволили встретиться.
Комната свиданий недалеко от ворот.
Втолкнули в чулан и захлопнули дверь.
В подвал или в трюм корабля. И задраили люк.
Вспомнила картину: вода заливает тюремную камеру.  Узница вскочила на лежанку. Туда же забрались крысы. Но не напали – все одинаково бессильны перед  разгулом стихии.
Услышала шорох крысиных лапок. И тяжелое их дыхание. И зловеще мерцали глаза. И мускусный острый запах выдавливал слезы.
Разбивая кулаки, заколотилась в железную дверь. Та откликнулась глухим звоном.
- Я же ваша! – взмолилась узница. – Давно жажду перебраться к вам! Только у вас не перевелись принцы! – размечталась она. – Почему мне не верят?
Наверное, услышали и поверили.
Подогнали к воротам свадебную машину. Чтобы невеста не убежала, навесили на окна и на двери решетки.
- Ваши заморочки, - старательно выговаривая слова, поздоровался с прибывшими местный житель.
Две страны, между ними граница, и нельзя самовольно пересечь ее.
Выволокли узницу из чулана.
Крысы затаились, терпеливо дожидаясь очередной жертвы. Будет и у них праздник. Еще не перевелись простаки, желающие убежать таким образом.
- Что вы делаете! Как вы смеете! – напрасно воззвала девушка.
Ласково подтолкнули  к «воронку».
Всего лишь коленкой под зад, и не разбили тазовые кости. Люди, а не звери.
Передали ее таким же людям.
У нас запрещено членовредительство.
- Помогите, не пускают! – крикнула девушка.
Под рукой не оказалось тряпки, поэтому ладонью запечатали паскудный рот.
- Террористка! – на всякий случай объяснили искусствоведам.
Те и сами сообразили, не зря их натаскивали и науськивали.
А случайные прохожие поторопились  преодолеть простреливаемое пространство.
Видя чужое полотнище, одни плевались и выпячивали грудь, другие прогибались, чтобы колючая ткань не оцарапала лицо.
Раскачали и забросили в машину.
Железо больно ударило.
Долг платежом красен: если консульский работник пожелает обосноваться в нашей стране (правда этого еще не случалось),  то и его вернут на родину. Стряхивая пылинки, бережно передадут с рук на руки.
Ишь, чего учудил, хватает ну нас своих заморочек.
Пить меньше надо, а если не можешь удержаться, то хотя бы не терять при этом остатки разума.
Так задержали отца и дочку моей подопечной, только чистосердечным признанием могла Надежда спасти их.

Глава 4

Утром, пошатываясь, выбрался из опочивальни. Анфиладой дворцовых залов пробился к парадной лестнице.
Раньше уходил черным ходом. Ступеньки там были истоптаны около  перил, со стен отваливалась штукатурка, как в общественном туалете пахло хлоркой.
На все не хватает денег, в относительном порядке поддерживают только парадные залы – за это мы и любим наших правителей, радеют за благополучие граждан, тратят на их нужды каждую сбереженную копейку.
Запах уборной, прогорклой пищи, хлева и конюшни навечно въелся в кожу и одежду, напрасно хозяйка плеткой, медикаментами, вожжами и шпорами вытравляла его, постепенно притерпелась и уже не замечала.
Но когда решился пройти парадными залами, то зорко присматривался к слугам и приживалкам.
Если посмеют задохнуться и прикрыться надушенным платочком…
Или в слащавой лживой улыбке пальцами растянут губы.
Но никто не позволил  подобной вольности.
Если меня воспитывала хлыстом и каленым железом, то тем более вымуштровала своих присных.
Главы районов сошлись на летучку и непринужденно общались, никто не взглянул на меня.
Вообразил или увидел.
Вот холеные пальцы пережали шею лучшего друга и соратника.  Глаза у того выпучились, выпростался черный язык. Но прежде чем погибнуть, плеснул на убийцу ядовитой слюной. Отрава прожгла кожу, обнажились сухожилия и лицевые мускулы. Тоже шипели и оплавлялись. 
Кто-то под пиджаком прятал топор, и теперь выискивал старуху-процентщицу. Но поскольку не находил, то крушил всех подряд.
Разлетались даже самые толстые чурбаки.
Пробился сквозь улыбки и вальяжные рассуждения местных сенаторов.
Принц, не претендующий на королевскую корону; но королева правит днем, а ночь неподвластна ей.
Поэтому поторопился покинуть дворец, она опомнится с первыми лучами солнца.
И тогда не спастись беглецу.
На конюшне выбрал самую неприметную машину.
На ней приезжала она к моему убежищу.
Подкрадывалась на цыпочках, но уходила,  наваливаясь на перила. И машина брела пьяной походкой.
Блюстители, естественно, не замечали этого. Но на всякий случай по рации предупреждали  подельников.
Такой же нетвердой походкой передвигалась машина под моим управлением.
Хозяйка позволила несколько раз объехать вокруг резиденции, этим ограничился  опыт вождения, вполне достаточно, чтобы добраться до нужного дома.
Блюстители не просто не замечали  неприметную машину, но отворачивались или прятались по своим будкам.
Действие таблетки  рассчитано с точностью до минуты, надо успеть пока она не проснулась.
Едва не опоздал; когда попытался уйти ранним утром, то запутался в ловчей сети.
И если до этого сеть раскидывала хозяйка, а я разрывал капрон, то впервые сам полонил ее.
Швырнул на скамью, впрочем, она не сопротивлялась. Изнывала под ударами, но умоляла продолжить избиение.
Измочалил хлыст, лишь тогда отбросил бесполезное  орудие.
А также санитаром вогнал иглу в ягодицу. Но сначала, как научила она, нанес на кожу йодистую сеточку.
Йод пах спиртом.
Достал  дежурную бутылку.
- Будешь? – глотнув из горлышка, спросил у женщины.
- Не увлекайся, а то не сможешь, - предупредила она.
Жестокой рукой выдернула меня из сказочного мира; чтобы вжиться в реальность, опять присосался к бутылке.
- Не  забыть ее? – угадала она.
Обманчиво ласковый голос.
Так природа затихает перед бурей. Птицы прячутся по гнездам или улетают. Дворовые собаки забиваются в будку.
- Нет! – не поддался  на провокацию.
Лицом прижался к йодистой сеточке, запах спирта не перебил запах пота и вожделения.
Отчитался, задыхаясь и погибая.
- Никто и ничто не сравнится с тобой. – Губами  уткнулся в шершавую  кожу.
- Миром правят замечательные женщины! – высказал сомнительную истину.
Услышала и забилась под моими руками.
Будто поймал  хищную рыбину, если оплошаю, то зубы вонзятся.
- Не только город, страна ляжет под тебя! – Попытался усмирить рыбину.
Или зверя, что пытался вырваться из капкана.
Или женщину, что возомнила себя правителем мира.
Вывернул руки, усмиряя ее.
Лицом, разбивая лицо о щербатые доски, швырнул  на лежанку.
Предательски навалился со спины.
Мне можно – отправила подглядывать и шпионить, но следила за каждым шагом. И стоило  вжиться в роль, как прервала спектакль. И работники послушно убрали декорации.
Провальная пьеса, полной мерой ответит за этот провал.
Задохнулся в запахе пота, похоти и вожделения.
Раздирая ягодицы, безумными толчками вдавливал ее в лежанку.
Огромные груди растеклись по щербатой древесине.
Лицо, шея, руки, живот, бедра растеклись.
Барахтался и задыхался в необъятной ее плоти.
Но вынырнул и выжил на этот раз.
Заботливым медбратом вонзил шприц в шероховатую кожу. Или штык, когда не нашел аптечку.
Или орудие, с которым мы никогда не расстаемся.
Надругался, и готов понести самое суровое наказание.
Прислонился к расстрельной стене и вздернул голову, напоследок насладиться восходом.
Но увидел потолок с потускневшими затертыми ангелочками. Они сплетались в самых причудливых позах. Приторно  и слащаво улыбались.
Вскарабкался на шаткую табуретку и накинул на шею петлю. Канат растрепался, пенька оцарапала кожу.
Улыбались и манили, подзывали непристойными жестами.
Накапал яд в чашу с вином, поднес ко рту смертельный напиток.
Очнулась и сказала.
- Так еще не делал, - осудила или даровала прощение.
- Мне было…, - не нашла точного определения. – Не знаю, еще не распробовала.
- Где ты  научился! – перехватила инициативу.
Попытался унизить ее, втоптать в грязь, но сам едва не захлебнулся.
А она по-собачьи встряхнулась, избавляясь от скверны.
Грязь не липнет к нашим правителям, но стоит им нахмуриться, как жирными пятнами ложится на наши лица и одежду.
И спастись можно, убежав и спрятавшись.
Опутал ее сетями, но капрон лопнул гнилыми нитками. Над головой взметнулись щупальца.
Но в последний момент  спрут выбрал другую жертву.
Некий безумец незаконно приватизировал участок, который ей приглянулся.
Присоски вонзились и покраснели.
Затихли крики, обмякло тело.
А потом спрут отшвырнул пустую оболочку, и та зашелестела на ветру.
- Я доходчиво  объяснила? – поинтересовалась хозяйка.
И соратники закивали послушными китайскими болванчиками. С такой частотой и интенсивностью, что у обычного человека отломилась бы голова. Но они натренировались и привыкли.
Обязательная утренняя пробежка, и надзиратель с хлыстом подгоняет нерадивых младших соратников.
И хотя я не входил в ее команду, но побежал вместе с ними.
Бросил машину около парадной, оставив ключи в замке зажигания.
Кто позарится на простенькую тачку, а если возжелает, ему не поздоровится.
Блюститель, что случайно забрел на эту улицу, подобрался к машине и задумался.
Можно оставить ключи на месте, но тогда даже на секунду не покинуть  пост.
И кто знает, как долго  палачу придется уламывать подозреваемую. Вдруг та начиталась запретных книжек и вообразила себя партизанкой.
Карателям, чтобы повинилась и предала товарищей, надо босиком поводить ее по снегу, а потом окатить ледяной водой; вспомнил о допросе с пристрастием.
Но до холодов еще несколько месяцев, и под рукой нет  холодильника.
Поэтому лучше отнести ключи хозяину.
Но вдруг при этом случайно увидит и приобщится к государственной тайне.
Долго не живут с таким приобщением. На голову может упасть кирпич, или взбесившийся автомобиль запрыгнет на тротуар.
Или у самолета откажет мотор, и летчик не успеет отвести от обреченного города подбитую машину.
Или нацелится ракета с ядерной боеголовкой.
Поэтому  принял единственно верное решение.
Подобрал ключи и зашвырнул их в мусорный бак. Найдут в случае необходимости.

Тоже едва не выбросил ключи, чтобы не возвращаться в этот дом. Но зачем-то напялил на палец кольцо, к которому они крепились. И не смог содрать, железо впилось.
Не сразу удалось срезать его.
Приказали повязать красного зверя, но на пути к нему установили  ловушки.
Подожгли машину, предупреждая о грядущей опасности. Преследователи едва успели спастись. Теперь передвигались пешком с громоздкой  аппаратурой.
И толком  не могли зафиксировать, как и каким образом сходится с хозяйкой очередной ее фаворит. Но догадывались, и свои догадки облачали в сухие строки отчета.
И даже умудрились сделать несколько  снимков.
Для этого достаточно проколупать в стене микроскопическую дырочку.
Во дворец иногда приглашают сантехника. Тот одолел курсы выживания и вживания, получил соответствующий диплом.
Поэтому установил скрытные видеокамеры.
Только наивные люди считают, что неподсудны наши правители.
Они действительно неподсудны, пока следуют генеральной линии, но стоит слегка отклониться…
Всегда найдутся десятки и сотни претендентов на освободившийся трон.

А мне наплевать  на слежку и на неуклюжие намеки.
Пусть шантажируют откровенными картинками.
Не ангелочки, но люди переплелись в немыслимых позах. И чтобы сотворить такое требуется недюжинная физическая подготовка.
Или все возможно в любовном угаре.
Не было этого.
Как змея меняет кожу и превращается в иное существо, так и я начисто отметаю былое.
Ничего не было, жизнь начну с чистого листа.
Краснея и изнемогая, подойду к избраннице.
И забуду, как меня зовут и какой год на дворе.
Крадучись,  последую за ней. И если повезет, разгоню хулиганов, что нападут на беззащитную женщину. А если и пострадаю в побоище, то тем скорее заметит меня.
Когда прикоснусь к ее руке, то отдерну обожженные пальцы. Не сразу привыкну жить в огне.
Изучу каждую морщинку, каждую складочку на лице.
Неправда, нет морщин и складок, нет седых волос,  украл и спрятал в своей каморке девичий ее снимок.
Словно обличительный документ, за которым охотятся все надзорные службы.
Перепрятал снимок, пусть пытают каленым железом, не скажу про тайник.
Взлетел по лестнице и своим ключом отомкнул дверь. Смазал замок и петли, не насторожились даже бдительные старушки.
И половицы не прогнулись под невесомыми шагами.
Просочился в комнату и застыл у порога.
Проводил и спас от хулиганов. Изучил лицо, а после долгих лет восторга и поклонения  познал и тело. До каждой родинки и волосинки. До каждого  даже неосознанного желания. До грядущего стона любви и наслаждения.
Услышала мои шаги, медленно  размежила веки, или скрипнули шейные позвонки.
Вновь обернулся атлантом, придавленным небесным сводом, и если ошибусь хотя бы в мелочи, груз этот  раздавит.
- Где дочка? – спросила женщина.
Показалось, что треснул колокол, звук был тусклый и шершавый.
Звонница накренилась и могла рухнуть.
Рухнет, если расскажу.
Лучше придумать, что осталась у деда, и тот армейским ремнем вразумил девчонку.
- Осталась у деда, - сказал я.
Под тяжестью свода хрустели и ломались кости.
- Зачем ты меня напоил? – спросила женщина.
- Вместе пили, - отбился я. Простенький вопрос, не надо  придумывать и изворачиваться.
- А потом…Ничего не помню,- призналась она.
Переменчивый голос, чугун  растрескался, но на скорую руку залатали трещины.
- Да! – сознался я.
Словно каркнула мерзкая птица, прикрылся, чтобы не выклевала глаза.
Или навис над женщиной, пусть меня подстрелит хозяйка.
- Да, все было, - придумал я.
А она не поверила, снова спросила о дочке.
- Попыталась перейти границу, - пришлось признаться.
Накренилась стена, отшатнулся от женщины, от пронзительного ее взгляда, от манящей смертельной глубины глаз, обеими руками уперся в стену.
- Теперь не рухнет? – спросил, будто возможно предвидеть грядущую катастрофу.
- Было светло и радостно? – спросила женщина.
- Ее задержали на границе, - сказал я.
- Пойдем, надо спасти! – очнулась мать.
- Светло и  радостно! – повторил вслед за ней.
Отбросила одеяло, забыв о подглядывающих старцах.
С просевших балок облетела штукатурка. Пыль  запорошила глаза, увидел в радужных кругах.
Не только запорошила, но вонзились иголки. Содрогнулся от чудовищной боли.
Я не старец, и напрасно пыталась уследить бабка.
Руки воровато заползали под одеяло. Пальцы с трудом охватывали восставшее естество.
И в сумеречном бреду казалось, что обладаю всеми женщинами  мира.
…Овладел в подвале среди грязных, вонючих тряпок.
Потом в камере, когда возжелала тюремщица.
Возненавидел женщин. В своей ненависти покусился на хозяйку. Швырнул на лавку, измочалил хлыст о ее спину. Она насладилась смертельной лаской.
Потом испытал на ней лекарство. Сыворотку, что раскрепощает людей. Вкусив волшебное снадобье, те отбрасывали ложную стыдливость.
После этого  оседлал взбесившуюся кобылу. И попытаться удержаться на скаку.
Это удалось.
Все они – одинаковые, уговорил себя.
Но в тумане не смог  различить единственную.
Некогда мальчишкой подглядывал в бане. В закрашенном стекле протерли дырочку и поочередно припадали к ней. Пожилая женщина засекла нас, ладонями призывно приподняла тяжелые, расплывшиеся груди.
А девушка поспешно плеснула кипяток на раскаленные камни и задохнулась в облаке пара.
Или я задохнулся и заплутал в тумане.
Если приглядеться, то тускнеет выдумка.
- Нет, нет! – поспешил оправдаться. – В полной темноте, даже не светил фонарь, и занавесил окно одеялом!
Ты прекрасна в полной темноте и на ощупь! – признался я.
Слышал, как хрустит кожа. Великолепная, совершенная ее кожа, что содрогается даже от  легкого дуновения. И тем более угнетает ее одежда.
И благословенна земля первозданной дикости.
Когда все образумится,  увезу ее туда.
Вдвоем на необитаемом острове, и никто не помешает.
Облачилась в ненавистную одежду и обнадежила.
- Если ты спасешь  дочку…
- Что? – спросил я.
- Так не бывает, - безжалостно сказала она.
- Бывает, - ухватился  за свою выдумку.
- Случайно встретились, в беспамятстве овладел мной, но стоит приглядеться…
- Я пригляделся.
- Время убивает, - не ведала пощады. – Зачем тебе старуха, найдешь молодую и глупую…
- Нет, - отказался я.
- Но если покусишься на мою дочку, - неожиданно предупредила женщина.
- Зачем мне неразумная девчонка? – удивился я.
- Если покусишься! – не угомонилась женщина.
Не успел увернуться от удара.
Прикрывался, когда била хозяйка, но теперь распахнулся навстречу побоям.
И сладостен  каждый удар.
А когда она выдохлась, когда уронила руки, дотянулся до  ее кулачков.
Шершавыми губами – разодрал их о кору  в заколдованном лесу – приник к разбитым  костяшкам.
Кровь ее слаще вина.
- Нет,  больше не заблужусь, - поклялся я. – Наконец, вышел к людям.
- Дочка, - напомнила мать.
- А также твой отец, и другие страдальцы! – не сдержался я.
- И отец? – ужаснулась Надя.
- Поможем им!
Когда любишь, способен на все, я не сомневался в этом.
- Помчались! – позвал ее.
Возомнил себя негласным правителем.
Вот в истошных криках и во взаимных обвинениях сошлись народные избранники. Каждый к себе пытается перетянуть короткое одеяло. Трещит и лопается ткань.
( Зачем ты полез в этот гадюшник? однажды спросил у старого знакомого. Настоящие мужские посиделки, на пару уже прикончили вторую бутылку. И можно поделиться  сокровенным, собутыльник все равно забудет. Дед мой владел всеми мельницами на Украине, поведал мне внук знатного мельника. Чем я хуже своего деда? Ты лучше, согласился я, как бывший коммунист отягощен всеми знаниями, которыми обогатилось человечество. Еще как отягощен, икнув, согласился мудрый  напарник.)
Им не договориться.
Но в разгар словесной баталии входит истинный правитель.
И смолкает птичий грай.
Представил себя таковым, вздернул царскую руку и сказал веское слово.
Вытерпел  пытки и вынес  издевательства. И за это обязана наградить хозяйка.
Обещала, одну руку положила на Библию, другую прижала к груди, как принято в цивилизованном мире.
И если нарушит обещание, то  покараю ее.
В разгар побоища схоронюсь в воронке.  И ей не удастся отыскать противника.
Не будет побоища, зачехлил свое орудие.
Когда пробился в  разоренный Надин дом, то на пороге подобрал чудную тряпку. Обмотал ей бедра. И почувствовал, как ткань срастается с кожей. И оборачивается намертво сцепленными пластинами  стальной кольчуги.
Поясом мужской верности, и ключ только у моей избранницы, разомкнет замок, когда убедится в моей преданности.

Выбросил свой ключ, напрасно обшарил карманы.
Постовой, что издали наблюдал за моими потугами, беспомощно развел руками.
Уволю его, когда  разберусь с машиной.
- Ты же обещал! – потребовала женщина.
Лишь показалось, что выбрался из чащи, угрожающе обступили деревья. Корявые ветви извивались ядовитыми змеями.
И не выйти к людям.
Но рядом остановилась машина, преследователь поманил  пальцем.

Один из тех, что приглядывал за хозяйкой.
Она, конечно, догадывалась об этом.
Чтобы обмануть ее, завернули пленку в бумагу и подожгли дымовуху А потом в панике выбросились из машины.
Техника подвела, искореженный автомобиль увезли на эвакуаторе.
Хозяйка поверила, наблюдатели затаились.
Утром в очередной раз проинструктировало их начальство.
Сначала тот, кого прозвали «двоюродным братом»
Он знал о своем прозвище, более того при  каждом удобном случае напоминал о высокопоставленном родственнике.
Когда мы вместе ужинали, была его любимая присказка.
- Когда мы вчера ужинали…, - приветил подчиненного.
Куропатку запивали бургундским, хотел тот достойно ответить, но сдержался.
- Но, но, товарищ-господин капитан! – нахмурился полковник.
Словно погоняет лошадь, подумал капитан, но не взбрыкнул  и не сбросил наездника.
- Так-то лучше, - согласился начальник.
Потом вкратце ознакомил со своей концепцией.
Все должно развиваться без нашего вмешательства. Иначе будет нарушена чистота эксперимента.
- Не  зря производители биологического оружия ходят в защитных костюмах, -  вспомнил он.
- Так точно! – откликнулся капитан.
Не вовремя размечтался, давно выпито заморское вино и перевелись каплуны.
- Посмотрим, как она проживет без нашей подмоги. Как скоро сожрут ее соратники, - проклял так называемую хозяйку.
Все мы ходим под Богом, то есть под Высшим Правителем
- Мой двоюродный брат…, - сказал он.
- Чересчур возомнила …, - приговорил ее.
Все очень просто: вернуться на начальные рубежи,  не поддерживать ее, но и не чинить препятствий.
Пусть барахтается, и не беда, если утонет, а ежели выплывет, наградим ее незначительной, но громкой должностью. Синекура, вспомнил красивое, но непонятное слово.
- Мой большой брат…, - попрощался  с исполнителем.
Не все ладится в нашем королевстве, если в это время другой начальник по-иному наставлял бывшего напарника капитана.
Этого полковника прозвали «каменной задницей», генералы приходили и уходили, и уже забылись их имена, а он прирос к своему креслу.
- Пожалуй, ты засиделся в поручиках, - так  огорошил старшего лейтенанта.
Почитывал специальную литературу и любил щегольнуть забытым термином.
И глупый человек кивнул бы, соглашаясь с его вердиктом, а умный  попросил бы объяснить.
Глупых не держат в конторе.
- Простите? – смешался лейтенант.
- Эх, не ценят славных традиций, - ласково пожурил его старший товарищ.
- Слишком много он курит, - наябедничал мальчишка. – Так можно спугнуть подозреваемую! – снесло у него крышу.
Только смутив собеседника, можно выявить истинные его намерения. Опасный, но действенный  прием.
- Если бы я  работал в одиночку…, - постарался избавиться от докучливой опеки.
- Слушай сюда…, - разобрался грамотный начальник.
Люди познаются в экстремальных обстоятельствах, научил он.
Если арестанты укажут на нее…
И если она избавится от них…
Выживет и окрепнет.
Тогда настанет наш черед. Выскочим чертиком из табакерки. И изничтожим остатки вражеского войска. И преклоним колени перед победителем.
Женщина – правитель, такого еще не было в нашем королевстве.
И она, конечно, не забудет верных соратников.
Но сначала прогнать по полосе препятствий, напомнил он.
Как  прогонял своих генералов.
Одни сразу попадали в ловчие ямы или в капканы, и железо безжалостно вонзалось, другие срывались с намыленного бревна, третьи проклинали нелегкую  службу.
Если выживет – то наша козырная карта.
- Играешь в подкидного? – спросил у лейтенанта.
- Ну…, - замялся тот.
Как правильно ответить? Если согласишься, то попадет – нерационально используешь служебное положение, если откажешься, тем более накажут.
- Козырной туз, нет, пока еще только дама, - охарактеризовал хозяйку.
- И вовсе он не двоюродный брат, - проговорился напоследок.
Но лейтенант уже выскочил из кабинета.
- Я не слышал! – на всякий случай открестился он.
- Просто матери их рядом рожали, - поведал полковник о  результатах своего расследования.
- А вдруг их тогда перепутали? – высказал предположение, но тут же ладонью запечатал поганый свой рот.
Не выжить, если сомневаешься в божественной сущности наших правителей.
Так  развели по разным командам былых соратников. И лейтенанту  уже не придется задыхаться в сигаретном дыму и жаловаться на плохое качество связи, а капитану отмахиваться от нелепых его предположений.
Каждый сам за себя.

Капитан завладел служебной машиной – эта не загорится, а если подожгут пленку, то включится автоматическая система пожаротушения,  - успел перехватить подопечных.
Втащил нас на заднее сиденье.
- Следуй за мной,  я от двоюродного! – приказал опешившему блюстителю.
Тот вспомнил, что забросил ключи в мусорный бак, склонился над вонючим зевом.
Оттуда с истошным криком выскочил бродячий кот.
Отшатнулся от дьявольского отродья.
Продвинутые художники в таком виде изображали сатану на старинных гравюрах.
- Чур не меня! – сотворил простенькую молитву.
Вовремя,  стекло было приспущено, кот запрыгнул в машину.
Угонщики уже успели выломать замок зажигания, болтались оголенные провода.
Беглый зверь замкнул их
Машина взревела и прыгнула.
Дьявол не справился с управлением.
Влетела в подворотню и своротила мусорный бак. Отходы растеклись и выхлестнули на улицу.
Прохожие возмутились.
Если Власть настолько презирает нас…

Трон пошатнулся.
Вместо того, чтобы укрепить хлипкие ножки, хозяйка забрела в туалетную комнату.
Обычно хватало тусклой настенной лампы, на этот раз включила все освещение.
Безжалостный прожекторный луч высветил сколы и морщины на поверхности.
Попыталась расправить кожу, но та вытекала из пальцев, оставались царапины от ногтей.
Обломала ногти, царапины побагровели, обернулись пропастями и ущельями.
Или оврагами,  вешние воды  размыли берега.
И некогда плодородные земли заросли бурьяном, жители покинули рукотворную пустыню.
- Еще насколько лет…, - сосчитала оставшиеся годы.
-  Или месяцев, - уменьшила время доживания.
- Не хочу! Не буду! – сбилась на истерику.
Наотмашь ударила по щеке. Замахнулась для повторного удара, но бессильно уронила руку.
Кожа покраснела, но все равно проглядывали багровые шрамы.
- Осталось совсем немного, чего  я жду! – ужаснулась женщина.
- Верните  игрунчика! – потребовала она.

Впервые обозвала так беглеца, я содрогнулся от несправедливого прозвища.
Водитель резко затормозил, нас швырнуло вперед. Надя ухватила  за руку.
Вывалились из машины и закашлялись.
Горел асфальт, пожарные еще раскатывали  рукава.
- Учения! Приказ из Москвы! Не пропущу, сгореть хотите! – задержал нас предводитель.
Лицо его почернело от копоти.
Напрасно капитан потрясал  удостоверением.
Будто этой бумажкой можно затушить огонь.
Рукав, наконец, раскатали, струя ударила. Пожарный не справился с напором, и выронил шланг.
Почудилось, что мокрое платье опять резиновой перчаткой обтянуло ее тело. 
Накинул ей на плечи  пиджак.
Наш провожатый машинально загребал руками, словно плыл по реке. Потом выбрался на берег и долго отфыркивался.

Поздно спохватился капитан, угадал я.  Подсуетился более юркий его товарищ.
И в отделении, куда привели  задержанных, наверняка тоже устроили учения. По периметру здания выстроились автоматчики. И не забыли прихватить запасные  рожки. Преступникам не поздоровится, если  сунутся выручать подельников.
И следователи, присланные из Москвы, уже допрашивают главарей.
- Кто приказал напасть на законопослушных граждан дружеской страны? – вопросил дознаватель.
Старик не ответил.
Так им и надо, подумал следователь, но отогнал крамольную мысль.
- С какого Кавказа, там тем более живут наши  друзья! – возмутился он.
Если Власть ослабнет, опять вырежут русских, подумал он.
- И подговорил бывшего десантника, контуженного и больного человека!
Боевое братство, собрать бы всех наших ребят, размечтался следователь.
- Мы цивилизованные европейцы! – придумал он.
- Почти цивилизованные! – поправился после некоторого раздумья.
- Почти европейцы! – поправился следователь.
- Скажи, что ничего не помнишь, - предложил  своему соратнику.- Увидел черного, и мозги переклинило, а мы состряпаем нужную медицинскую справку
- А что внучка, кому она нужна за бугром, будто обладает государственной тайной.
Отпустим, если выпорешь  от души.
Битие определяет сознание! – вспомнил классическое определение.

Другой следователь допрашивал девчонку.
- Нет там никакого отца! – отказал он.
- Да, мать права, нашла в капусте, я свидетель! – зарапортовался он.
- Закончишь школу и пойдешь работать, как все! – обрисовал светлое будущее.
- На конвейер, где не вздохнуть, не пер…, то есть не выдохнуть, большего не заслуживаешь!
- Какой принц, перестреляли их в семнадцатом, а новые еще не народились, а если и народились, то не для тебя, убогая!
- Я еще и не так умею! – рассвирепел он.
Повторил ее жест:  ребром ладони ударил по внутреннему сгибу локтя. Потом поменял руки. Потом растопыренными пальцами удлинил нос. Потом растянул мочки ушей и оттопырил нижнюю губу.
Пообщался с девчонкой и вспомнил детство.
- А вдруг ты скрытый принц? – неожиданно предположила она.
- Что? Как ты посмела? – очнулся мужчина.
- Бастард, - вспомнила она красивое слово.
- Мою мать…Никогда! – возмутился он.
- Сгною! – напугал нахалку.
- Какой ты смешной, малыш, - не испугалась она.
- Вон! Увести! В кандалы! В колодки! Каторжное ядро на ноги! – разорался следователь.
Она оглянулась, когда ее уводили. Впрочем, конвоир – совсем еще паренек – не завернул ей руки за спину и не погнал пинками, а отступил на пол шага и восторженно прищелкнул языком.
Расцвела после нелепого допроса.
И так хочется сорвать этот ядовитый цветок.
Следователю и пацану послала по воздушному поцелую.
Мужчина поспешно захлопнул дверь допросной камеры.
- Сменюсь и навещу, - порадовал ее мальчишка.
- А кто твой отец? – спросила она.
- А тебе какая разница?
- Если он миллионер…, - согласилась принять его.
- Сучка! – выругался конвоир.
- Облезлый кобель! – нашла она емкое определение.

Так, наверное, допрашивали преступников.
Разрешили пересдать экзамен, а я опозорился.
Изображая пылкого вздыхателя, попытался укрыть  пиджаком. Ветер унес его, эта потеря сблизила нас.
Вымокли и не смогли согреться на холодном ветру.
Пришлось принять лекарство, по несколько капель в чашку.
Вино ударила в голову.
Придумал, как отослать дочку: пусть случайный свидетель проговорится – отец ее стал миллионером и готов озолотить родного человека.
Дед, несомненно, выбьет из нее дурь и запрет в камере.
И ночь – только наша, если бдительные старушки и услышат, то не посмеют потревожить.
И все подливал ей приворотное зелье, торопясь приблизить  ночь любви и близости.
А когда она ослабла – все сразу навалилось: дочь прознала о своем отце, дед опять вооружился – и отстранилась от беды благодатным забытьем, на руках отнес ее в постель.
И можно отыскать обличительные документы: всего лишь раскрошить стены и взломать половицы.
Мысленно раскрошил и взломал.
Под обоями обнаружил старые газеты.
Мой предшественник расписывал свои достоинства и готов был услужить богатой даме.
Прошло сто лет, ничего не изменилось.
Я изменился,  отказался от богатства.
На руках отнес ее в постель, зажмурился и раздел женщину.
А если и подглядывал, то видел сквозь  размытые черточки ресниц. Радужные круги, что ослепительно и больно взрывались. Чтобы одолеть эту боль, прижался  воспаленными и шершавыми губами.
К бархатистой и нежной коже, боясь исцарапать и испоганить ее.
И не осталось следов, разгладились и исчезли морщинки.
Истер губы, но продолжал познавать и исследовать.
До каждой травинки изучил луг, до каждого цветка, до полета бабочки и пчелы. До волшебного и терпкого аромата, от которого кружится голова.
До умопомрачения, до полного отрицания.
И в этом бреду содрал постылую свою одежду.
Разве что не  избавился от пояса верности, которым предусмотрительно отгородился от вожделения.
Железные кольца срослись с кожей, когда попытался их отодрать, брызнула кровь.
Кое-как перевязал  раны.
Так поступали рыцари, когда ложились  с девушкой, то клали рядом меч.
А  я измыслил кольчугу, пусть  железо истерзает только мою плоть.

Оно истерзало; когда пробились к отделению, нацелились лазерными лучами.
Швырнул ее на землю и навалился, закрывая своим телом.
Хозяйка разобралась в хитросплетении интриг и перехватила инициативу.
- По полной программе, чтобы знал, чье сало ест! – приказала она. – Но без  членовредительства, зачем мне больной и хворый! – пожалела  претендента.
Очередной и решающий тур, устроилась в уголке, спряталась за черными очкам  и милостиво кивнула.
На сцену вытолкнули статистов, напялили на них рогатые каски и вооружили игрушечными автоматами.
- Взять живьем! – приказал игрушечный командир.
Звезды на его погонах были вырезаны из фольги, в свете рампы блестели мишура и канитель.
Экзаменаторы предусмотрительно попрятались по квартирам, расплющили лицо об оконное стекло.
Стреляет даже висящее на стене ружье, заявил классик, вдруг современные драматурги всерьез воспримут его пожелание.
Чтобы не провалиться на просмотре, требовалось вскочить и раскидать врага.
Как научили в секции: левой в солнечное сплетение, правой в подбородок.
Растерялся в непривычной обстановке, вспомнил бабушку, с детства приучала к послушанию и к умеренности.
И жизнь – это не бой на ринге.
Поэтому, когда женщина локтем ударила в пах – внутренности полопались, скрючился и обеими рукам и зажал боль, - не смог задержать ее.
Отползла, но уперлась в сапоги, что обступили живой стеной.
Солдатские из прессованного картона с толстым слоем ваксы, офицерские из дешевой, плохо выделанной кожи. Запыленные, потрескавшееся сапоги, с оторванными набойками и истертыми каблуками.
Пропахшие пропотевшими портянками.
Как сапоги в «воронке», куда швырнули ее дочку, они безжалостно навалились.
- Не надо, - взмолился я, окончательно завалив экзамен.
- Отдайте дочку! – взмолилась женщина.
Разве услышат  сапоги?
Вспомнил рассказ хозяйки. В оные времена проректор ознакомил избранных студентов с фрагментом из книги знатного перебежчика.
Предателя проволокой примотали к носилкам и потащили к зеву огнедышащей печи.
Тяжелая работа, санитары притомились и перекурили, опустив носилки. И конечно, поделились своим, наболевшим.
Услышал их жалобы.
- Сын от рук отбился, - пожаловался один носильщик.
- Жена пьет, - пожаловался другой.
- А еще любовница, - усугубил первый.
- Начальство не ценит!
- Родина не ценит! – прорвало плотину.
-  Молчать! – приказала женщина, что из укрытия наблюдала за мизансценой. – На урановые рудники захотели?
Желающих не нашлось, тем с большей ненавистью отконвоировали задержанных.
  Нет, не обезножили  и не привязали к носилкам – не велики бары, сами дойдут, - но каждый норовил ненароком прикоснуться к женщине, а меня пихнуть локтем или ударить копытом.
От прикосновений оставались сальные следы, раны мои кровоточили.
Не членовредительство, хозяйка не  разрешила, но чтобы не забывали, какой век на дворе, кто банкует и  раздает фишки.
Следы почернели и загноились. И только презирая себя можно сойтись с этой подстилкой.
Я презирал, поэтому послушно поплелся в камеру.
Можно пальцами перехватить шею, я попробовал, но задохнулся и уронил руки, можно ладонями зажать рот, и опять ничего не получилось. 
Как они смеются, будто железом водят по стеклу, будто десяткам котов прищемили хвосты, будто со звонницы сбросили колокола, и те умирают со стоном и скрежетом, будто  разбиты  колола, и жить предстоит в безверии, будто не предстоит жить.
А она выстояла на пронзительном  ветру. На морозе, от которого полопались стволы деревьев, реки промерзли до дна, улетучилась атмосфера и кончилась жизнь.
Не осталась следов, кожа ее сияла первозданной чистотой, я видел под изодранной одеждой.

Привели и впихнули в камеру, где стены  исцарапаны предсмертными посланиями, тускло светит голая лампа, пахнет мочой и кровью.
Со скрежетом закрылась тяжелая дверь.
Крошечное потолочное окошко забрано ржавой решеткой. Узкая лежанка у одной стены, рядом параша.
За стеной каземата лениво перекликаются стражники.
- Смотри! – предупреждает один.
- А куда они денутся, - откликается напарник.
- Бабы хитры и изворотливы, - не соглашается первый.
Потом следуют исконно русские выражения, и если мужики обычно владеют лишь несколькими бранными словами, то здесь сошлись настоящие мастера, наверное, подслушали стенания узников.
Небесная команда напрасно заткнула  уши. Напрасно наслала голод и мор на грешную землю.
Еще более изощренными стали  проклятия.
Их подхватили тюремные надзиратели.
- Не положена им жратва. – Разобрался я в мешанине пустых слов.
- Вот когда признаются…, - добавил этот же голос.
- А ежели не расколются?
- Таковые еще не попадались, - разъяснил специалист. – Это все равно как курица – птица, а баба – человек, - переиначил  пословицу.
- Человек, человек! – испуганно закудахтал собеседник. – Хозяйка наша – великий человек! – возвеличил хозяйку.
- Слава хозяйке! – выкрикнули вразнобой.
Хрипло откликнулись другие тюремщики.
Зажал уши, все равно услышал.
Тигрицей металась по камере, разбивая кулачки о неприступные стены. На камне  не оставалось вмятин.
Предшественники наши погибли в этой камере. Тела сгнили и рассыпались прахом, кости громоздились в углу. Черепа оскалились и уставились пустыми глазницами.
Попытался укрыться за словесным бредом.
- Да,  обещал сблизиться с тобой, попытался исполнить…
Женщина устала метаться, прислонилась к стене, по ней сползла на пол.
Различил предсмертное послание за ее спиной.
Умираем, но не сдаемся, разобрал я. Кажется, ошибочно добавил отрицательную частицу.
Устроилась на корточках, руками обхватила колени.
Повторил  за ней. Так же сполз и обнял колени.
Сидеть было неудобно, ноги затекли и онемели.
- Как только увидел тебя…, - признался я.
- Она в детстве часто болела, - вспомнила женщина. – Сидела с ней, какая  к черту работа.
- Увидел и обалдел, - сказал я.
- Где и когда я упустила? – спросила женщина.
- Ты для меня…, - признался я.
- Зачем она тебе, отдай мне, - взмолилась женщина.
- Кого? – не разобрался я.
- Ворвался непрошенным, я тебе поверила! – обвинила Надя.
- Не нужна мне твоя дочка, - отказался я.
- Разве мало сидела с тобой в детстве? – вопросила женщина.
- Да, продался хозяйке, обещал, но когда увидел тебя, забыл обо всех обещаниях, - признался я.
- Читала сказки, придумала бумажный театр.
- Ты для меня  - единственная, - признался я.
- Думала, вырастешь счастливой.
- Помнишь, хотели уехать на необитаемый остров, давай уедем.
- Где я упустила? – повторила женщина.
- Туда не дотянутся ее руки, - размечтался я.
- Дотянулись? – наконец, услышала женщина.
- Ничего не случится с твоей дочкой, - услышал ее.
- Она подослала тебя,  ты готов выполнить самое подлое ее задание! – догадалась женщина.
- Не было ничего, забыл, если было, - снова отказался я.
Ноги затекли, не удалось подняться.  И когда она подползла – обессилели от взаимных упреков и разучились ходить, - смог лишь прикрыться скрещенными руками.
Или уронить их на ее плечи. Ладони сползли на спину, намертво сцепились пальцы.
Обожгла ее грудь.
Угольки разлетелись.
И если мы выживем в этом огне, если нам удастся выжить, то с проклятиями отшатнутся надзиратели.
Огонь прожог их кожу, зашипел и оплавился жир.
Только хозяйка не отшатнулась.
- Милый, долгожданный, - шептала и ластилась Надя, - как только  увидела тебя…
- Это я увидел, - повторил за ней.
- Как только увидела тебя, все забыла  – лишь пустота за спиной, и не задумываюсь о будущем.
- Позади пустота, а что впереди? – повторил за ней.
- Это не ко мне раз в неделю приходил любовник, не меня мучил несложившейся своей жизнью.
- Я не тронул  хозяйку, сохранил себя в первозданной свежести, - поклялся я. – Не было подвалов и помоек с отверженными.
- И когда ты познал меня…, едва  разобрал невнятный ее шепот.
Наверняка это признание громовыми раскатами ударило по городу.
Другая женщина – хозяйкой прозвали ее еще в институте, прозвище намертво приросло – зажала уши, но слова все равно вонзались.
И надо крушить, рвать, уничтожать, чтобы не проломили черепную коробку.
Пошатнулась и ухватилась за веревку, чтобы не упасть.
За сигнальный фал, загудели колокола, вспыхнули огни шутих.
- Чего изволите? – склонил повинную голову предводитель карательной команды.
- Будь наготове, - буркнула она.
- Оранжевый уровень опасности! – догадался опытный царедворец.
- В крапинку! – устала с ним общаться.
Тот съежился и бочком протиснулся в дверь. Та бесшумно закрылась.
Нет, не так, то есть не имеет значения, плевать на хозяйку, но если хоть ненароком соврешь…
Правда, пусть самая горькая правда с любимой и единственной. Иначе глухая стена, и нипочем не одолеть ее.
- Нет, ничего не было, - признался я.
Колючие слова  оцарапали горло.
Но так трогаешь больной зуб и наслаждаешься этой болью.
- Ничего не было, обещал ей! – в  отчаянии повторил я.
И прислушался.
Грудь уже не обжигает. И только кажется, что пальцы сцеплены в замок, они медленно и неохотно разжимаются.
- Знаю, как спасти  отца и дочку! -  Попытался раздуть огонь и сцепить пальцы.
Вроде бы не отстранилась, но уже не дотянуться до нее.
- Отдай эту бумагу, что тебе стоит, -  взмолился я.
Крепостная стена, закинул на нее веревку с крюком, если повезет, он зацепится за скальный выступ.
- А если сожгла, напишем заново, я помогу составить. Когда угрожают пыточными орудиями…
- А другие? – спросила женщина.
- Какие другие, что нам до них! – взорвался я.
- Другие, кого она сдала карателям?
- Ты для меня - все, - не сдержался я.
Правда, ничего кроме правды, но если с пыточными орудиями подступит хозяйка, сошлюсь на неосознанную необходимость.
Когда под страхом смерти человека заставляют принять чуждую  веру, то разве он виноват в вынужденном деянии?
- Ты тоже, - шепнула женщина.
Не каменная, бумажная стена, и стоит посильнее ударить…
Уселся и со скрипом распрямил ноги. А она сложила мне на колени усталую голову.
Зажмурился, чтобы не видеть морщинок, синевы подглазий и седых волос, но подглядывал из-под ресниц.
Перебирал густые  волосы. Они струились и вытекали из пальцев.
Укачивал и уговаривал, как укачивают и уговаривают ребенка.
- Сохранил себя в первозданной непорочности, так научила бабушка. И если невенчанным лягу  с девушкой, то нас должен разделять меч, так завещали мудрые предки.
- Наивные сказочники, - усмехнулась она.
- Хвостиком следовал  за тобой, а они следили и засекли меня, - признался я.
- Сволочи! – выругалась женщина.
Набрала полную грудь воздуха, на висках вздулись вены.
Зажал ей рот ладонью.
Она облизала губы, или лизнула мою ладонь.
Как преданная и верная собачка, как положено преданной и верной подруге.
- Негоже женщинам материться, хочешь, скажу за тебя? – испросил  разрешение.
- Скажи, - разрешила она.
Обожгла ладонь воспаленным дыханием, поспешно отдернул руку.
- Облачила в пояс смертника, не расстается с ключом и с кнопкой взрывателя, -  выругался я.
- Правда? – поверила женщина.
Но не отстранилась, лицом уткнулась в бомбу. В пояс смертника, намертво закрепленный на бедрах.
И стоит неловко дернуться…
Боялся шевельнуться, поверить этой выдумке.
Если поверю, то прокляну преследователей. И в ярости забуду о клятвах и обещаниях.
И пусть вонзится меч, который положил между нами, в смертельной муке навалюсь на податливое и желанное ее тело.
Но нельзя, обещал бабушке.
Если возжаждешь, то отсеки согрешивший орган, наложила на меня проклятие.
- Она узнает, - попытался отринуть греховные помыслы.
- Пусть, - прошептала женщина.
- Отомстят.
- Пусть, - повторила она.
Будто не знала других слов, попытался научить ее.
- Если ты поклянешься…
- Клянусь, - согласилась она.
- Что уничтожила ту бумагу.
- Уничтожила, - обморочно повторила она.
- И что ничего не было, тот западный писака наводит напраслину…
- Наводит, - согласилась она.
- И ты не имеешь никаких претензий.
- Не имею, - повторила женщина.
Слова теплые и мягкие. Теплота и мягкость обволакли. Кровь устремилась. Лопнуло железо, что стягивало бедра. Кольчуга разлетелась, осколки покалечили преследователей, как до этого опалил их огонь нашей любви.
Не только пальцами, губами перебирал ее волосы. Они щекотно струились по лицу.
Потрескались объективы видеокамер, что следили за каждым нашим неверным движением.
Все движения неверны и опасны.
И не избавиться от слежки и надзора.
Попытался обмануть конвоиров.
Одной рукой перебирая волосы, покладисто протянул  другую.
- Укрепите датчики и проверьте на детекторе лжи! – Вступил с хозяйкой в смертельную схватку.
Смерть угрожала  мне и Наде.
Надежда, мысленно переиначил простенькое ее имя.
Невидимые датчики впились в пальцы. На экране осциллографа возникла ломаная линия моей жизни.
- Нет, не надо, - разобрал невнятный шепот.
Лицом уткнулась мне в живот, будто могу спасти ее – не только могу, но и обязан, - занавесилась распущенными волосами.
Но не надо поглядывать похотливым старцем, досконально изучил ее тело.
И только правдивыми ответами можно уберечь  от поругания.
- Попал ли тот донос к тебе? – вопросил дознаватель.
- Да, и не только тот, - призналась подозреваемая.
- Попал, - ответил  за нее.
Настройка аппаратуры, вопросы с очевидными ответами. На мониторе ровненькие зубчики осциллограммы.
И не зудит кожа под датчиками. Если обману или ошибусь, вонзятся  иглы, задымится и взорвется аппаратура. 
И тогда не выжить моей подопечной.
Занавесилась волосами и уткнулась в живот, дыхание ее обжигает; еще одно испытание – мне бы подхватить меч и изрубить подглядывающих старцев, вместо этого отвечаю на каверзные вопросы, плоть моя изнывает и жаждет.
- Сохранились ли те документы? – спросил дознаватель.
Вернее машина, которую кое-как научили говорить; содрогнулся от скрежета.
Или от запаха горючки.
Привязали к столбу и обложили хворостом. Плеснули на него из канистры. Палач достал зажигалку.
- Нет, - прошептала женщина. – Но я запомнила до каждой буквы и знака.
- Нет, - ответил я бездушному механизму.
Иглы не вонзились, аппаратура не перегрелась.
Обжигающее и судорожное ее дыхание.
- Но когда пожаловался один, то потянулись другие, - вспомнила женщина. – Каждый со своей бедой: кто-то в пьяном бреду выцарапал глаза на портрете, на него не донесли, но в клочья изодрали эту бумажную иконку.
- Нет! – выкрикнул я.
Иглы  не вонзились, но кривая выхлестнула за экран.
- Но хозяйка невиновна? – настоял дознаватель.
- Нет! – выкрикнул я. – Жена Цезаря должна быть выше подозрений! И лошадь Цезаря, и весь его домашний скот!
Уткнулась  в живот и обхватила трепетными руками.
Поэтому не смог сосредоточиться и достойно ответить. Чтобы спасти ее и увезти  на необитаемый остров.
Попытался вырваться, затрещали и полопались волосы.
В этом треске разомкнул ее руки и оттолкнул женщину.
Ради ее спасения.
Крошечная, несерьезная боль, чтобы не сокрушила большая и настоящая.
Эти крохи обернулись льдинками: если мы и выживем в окончательной битве, то уже никогда не увидим солнце, заранее приучал себя жить во мгле.
- Хозяйка невиновна, ты обо все забыла, и прославляешь ее правление! – настаивал железный монстр.
- Обо всех она докладывала в соответствующие органы, там поощрительно похлопывали ее по плечу, - Отползла от меня женщина.
- Или не только по плечу? – засомневалась она. – Мы так слабы и податливы.
- Невинна! Мы преклоняемся! – выкрикнул я.
Дважды ударил древком, прославляя правительницу.
Женщина поползла, уползая от беды и гибели.
Попала в аварию на людной трассе.
А водители не увидели.
Отвернулись и вдавили в полик педаль газа. Натужно взревели моторы на запредельных оборотах.
И только самые совестливые отыскали приемлемые отговорки.
Просто съемки очередного сериала, просто смертельно устал и мерещится всяческая нечисть, это призраки былой аварии, это не мое дело, уговорили себя.
- Это мое дело! – не согласился с ними.
Уползала, оставляя кровавый след. Капли разлетались брызгами, насквозь прожигали кожу, я корчился и погибал под  обстрелом.
Обложили хворостом, облили  горючкой, палач подступил с факелом.
Погибну, если не докажу свою лояльность.
Зубчики осциллограммы моего отчаяния давно уже выхлестывали за пределы экрана.
- Забудь о ней, - взмолился я.
- Не могу, - отказалась женщина.
- Столько лет не вспоминала.
- Пришел ты, - выдохнула она.
- И что изменилось?
- Чтобы спасти тебя.
- Я сам спасусь
- Нет…Но ничего не получается. – Едва  разобрал ее шепот.
- Дура! Убийца! Самоубийца! – Навис над ней.
- Пусть, - согласилась она.
Напоследок вгляделся.
Жизнь изрядно потрепала ее. Давно не подкрашивала волосы, они отросли, около корней были заметны седые пряди. А на концах посеклись и хрустко обламывались под неловкими моими пальцами.
Лоб измяли продольные морщины. Пока еще неприметные, но с каждым годом все отчетливее будут размывать их вешние воды.
Под глазами залегли глубокие тени, а сами глаза помутнели, и уже не проглядывает дно.
А нос, а щеки…
Зажмурился, более не желал подглядывать.
Вообразил, воображение намного реальнее действительности..
Но не прожить с закрытыми глазами.
- Спасу тебя. – Отстранился от опасных видений.
- У нее нет обличительных документов, - обернувшись к видеокамере, отчитался я.
-А если будет настаивать, легко и просто обесценить ее слова, - обрисовал план предстоящих действий.
- Заполнить страницы желтой прессы самыми нелепыми слухами и предположениями. Настолько глупыми, что не поверят даже записные обличители и скандалисты.
Например, пусть мать хозяйки снасильничают инопланетяне.  Мол, пришельцы забрали ее на свой корабль для гнусных опытов. И пипеткой впрыснули  отравленное семя.
Или ребенка сглазило морское чудище, - творчески  развил свою мысль.

                Глава 5

Еще не знал, что некому будет обвинять и сомневаться.
Центральная власть прознала о суете вокруг местной правительницы.
И проще всего отозвать ее,  наградив орденами и регалиями.
Назначить  очередным свадебным генералом.
Когда эти генералы собираются вместе, то от грохота их славословий закладывает уши.
И так далее, и том подобное.
Но Власть наша не выбирает легкие дороги.
Надо разобраться и наказать виновных.
Некий полковник, видимо претендуя на генеральское достоинство, неосторожно посчитал себя двоюродным братом.
У правителя не  бывает не только дальних, но и близких родственников.
- Мы все равны в своем безвозмездном служении родине, - вынес он обвинительный приговор.
Гонцы мгновенно помчались.
Кони хрипели и роняли пену. Но на ямских станциях их немедленно меняли на свежих.
Выпроводив посланцев, смотрители долго не могли очухаться. 
Еще хуже пришлось самозваному двоюродному брату.
Звеня шпорами, гонцы ввалились в кабинет. Один подкрутил гусарские усы, другой принюхался.
  По запаху познавал людей.
Сморщился и чихнул, так приветил хозяина кабинета.
Тот испуганно огляделся.
Показалось, что комната обернулась тюремной камерой. На отдушине  решетка, стены в плесени, на бетонном полу ржавые пятна.
- Вы господа или товарищи? – не разобрался он.
Усы еще больше встопорщились, второй посланец зашелся в кашле.
- Господа! – догадался обвиняемый.
- Брянский волк тебе господин! – не сдержался усач, вспомнив классическое определение.
- Зачем же так, волки  - национальное наше достояние, -  возразил его напарник. – Едва не выхаркал все легкие, - пожаловался он. – Ну и запах в этом нужнике.
- Не преследовал хозяйку! – попытался оправдаться обвиняемый. И загнул большой палец в неверном счете.
- Приказал  всем вернуться на исходные позиции! – загнул другой палец.
- И подстелил соломку! – присочинил он.
Подробно перечислил, но не унял преследователей.
- Богато живет. – Оглядел усач его хоромы.
- За счет нас – налогоплательщиков, -   откликнулся напарник.
- Нехорошо! – хором обвинили они.
- Благодаря главному правителю! – выкрикнул бывший.
- А помнишь?
- Да, - договорились посланцы.
Неуклонно повышали свой морально-культурный уровень. Среди прочего им рассказали, как фюрер расправился с верным помощником и возможным соперником.
Оставил ему чистый лист бумаги и пистолет с одним патроном.
Тот рванул на груди рубаху, на большее его не хватило.
Пришлось помочь слабаку.
Жаль, что не могли последовать  примеру.
Пистолет  заменили одноразовой ручкой.
- Сам напишешь или помочь? – спросил гусар.
- Напишет, он грамотный, высшую партийную школу посещал при Советах, - напомнил напарник.
- Ну и запах, - окончательно отравился он. – Хоть изредка надо чистить душу и свинарник, - намекнул о своей  миссии.
- Если не справишься за пять минут…, - предупредил гусар.
Звеня шпорами – каждый шаг был  ударом погребального колокола, - покинули камеру.
Шашки наголо – истуканами застыли у дверей.
Всего лишь приструнили зарвавшегося местного старателя.
Но его соратники не на шутку всполошились.
Закрывшись в кабинетах, сжигали  документы.
Словно огненный вал прокатился по некогда процветающему городу. Обгорелые остовы зданий, почерневшие стволы деревьев. Мертвая земля, и только по ночам на пепелище воют одичавшие собаки.
Так показалось посланцам.
Специфика профессии: видеть внутренним и единственно надежным зрением.
Усы поникли, его напарник в кашле выхаркнул частицы  легких.
Но  справились с болезнью, не задохнулись в дыму.
Бывший полковник, наверное, тоже ознакомился с воспоминаниями фашистских главарей.
- Стреляйте! – подставил обнаженную грудь.
- Ну и народец хлипкий пошел, - расстроился гусар.
- Ладно, сами напишем, - устал от пустой болтовни хворый его товарищ.
- Отдав все силы служению…  - Принялся  составлять пенсионную записку.
- Мечтая заняться разведением скаковых лошадей…, - подсказал гусар.
- Вот еще, пусть лучше выращивает огурцы, - не согласился писарь.
- Одно не мешает другому, - не смогли договориться.
В результате лошадей смешали с огурцами, и в  кадрах не  разобрались в этой мешанине.
Впрочем, не особенно и стремились. Привычное дело: провинился и понес заслуженное наказание.
Но мудрый человек – ушел добровольно, вручим памятную безделушку и вычеркнем из списков.
Кто сказал, что бывших не бывает? пусть утешатся сладкой и пустой сказочкой.

Избавились от одного  свидетеля и направились на поиски другого. И не сомневались, что удастся еще быстрее расправиться с очередным претендентом.
Если предыдущий  затаился пауком, и ждал, когда оплошает жертва, то этот растравил больную память местной правительницы. И стоило ей на мгновение отвлечься от текущих дел, как подступало былое.  Ее сокурсники, возомнившие себя революционерами.
Нет, Власть не уничтожила иноверцев, давно прошли те благословенные времена, но с волчьим билетом, изгнала их из института.
В лучшем случае отцы-командиры выбили из них дурь, но некоторых отвергли даже обитатели свалок.
  Не пощадила и соратников по грядущему возвышению.
Не чуралась обильных застолий, но если у собутыльников постепенно  развязывался язык, то  трезвела с каждым глотком.
И горе тем, кто пытался вскарабкаться из корыстных побуждений. Напрасно они ссылались на злой умысел подпоивших их товарищей. Не зря говорят, что у трезвого на уме…
Не можешь пить – не берись, а если очень хочется, то предварительно укройся в одиночной камере. Соратники не отопрут дверь, оставят умирать. А если спохватятся и вспомнят, то молча сдернут шапку с преждевременно облысевшей  головы.
Шла прямой дорогой, ни разу не оступилась.
Почет и уважение, материальный достаток – все в свое время, вуремя пришло,  черпала полными горстями.
Но с людьми общалась только по служебной надобности, иногда по ночам из горла  рвался звериный крик, до крови закусывала запястье.
Гордое одиночество; сказочным халифом, закутавшись в покрывало, кралась ночным городом. Как и чем живут ее подданные.
Привычное одиночество – нельзя никому открыться, предаст даже самый близкий и преданный.
Как некогда предал избранник.
Чтобы пережить предательство, упекла его в темницу.
А разлучницу заставила в одиночку растить ребенка.
Но он вырвался на волю, и вырос ребенок, вычеркнула их из своей памяти.
А потом в ночных странствиях на развалинах храма, или на помойке, или в подвале подобрала бродягу.
И заключила его в хрустальный замок.
Словно сорвалась с цепи, осталось несколько дней цветения, в них попыталась вместить долгие и пустые предшествующие годы.
Насторожились и сговорились обиженные ей былые соратники.
Навалились нелепыми упреками и обвинениями.
Но, как известно, именно таким нелепостям больше всего верят обыватели.
Пришлось выпустить пленника из хрустального замка. Если  справится, то она еще больше возвысит его. Если погибнет, то установит памятник на  могиле.  И ежедневно там будут  появляться свежие цветы.
Если предаст, то тоже погибнет, но похоронят его за оградой кладбища в безымянной братской могиле; и напрасно будут вглядываться так называемые соратники, на ее лице не дрогнет ни один мускул, а ночной стон сольется с ураганным порывом ветра, что с корнем вырвет деревья и снесет дома.
Останется пустыня, приспособится жить в ней, как жила и выживала до этого.

Но и в пустыне случаются оазисы, надо лишь докопаться до воды.
Пригнали мощную строительную технику, взревел мотор, бур вонзился в песок.
Не так-то просто уничтожить жизнь. Споры бактерий находят на дне океанских впадин, космическим ветром их забрасывает в верхние слои атмосферы. И они просыпаются после долгой спячки, приспосабливаются к любым условиям существования.
Если Власть пожелает, то преобразует  пустыню.
Разведчики разгребли песок.
К ямке подступили почвенные воды.
Многочисленные следы, даже самые пугливые обитатели гиблых этих мест по ночам приходят напиться.
Посланцы свистнули в два пальца, разгоняя настырнее зверье.
Сработала тревожная сигнализация, замигала лампа, бросая на лица кровавые отблески.
Высший уровень опасности, уже не убежать в подвал, затаились по  кабинетам.
Посланцы напрасно отмахнулись от предупреждения.
Через все  прошли и все видели. И в космос их забрасывали, и топили в болоте, и выживали они в эпицентре ядерного взрыва.
После этого лишь дольше обычного откашливались да подкручивали кончики усов.
Но ветром с черного континента занесло  неизлечимую болезнь.
Напрасно местные шаманы колотили в  бубен и бесновались вокруг огня.  Пробили кожу на барабанах, а огонь пожрал дрова.
Зараза проникла через  кордон.
Двое в защитных костюмах вышли из кабинета с носилками.
На пациента заранее накинули белую тряпку.
Саван - наши предки в таком одеянии отправляли соплеменников в последний путь
Мы не забыли давние традиции.
Лампы продолжали мигать.
Будто плескали алой краской, и те, на кого попадали брызги, уже не могли избавиться от смертельной метки.
Пронзительно скрипели суставы скафандров.
Давно не  проверяли их на герметичность, зараза наверняка проникала сквозь дыры и трещины.
Наши люди горят и сгорают на работе, болезнь сразила заслуженного работника надзора и сыска.
«Каменной задницей» прозвали его недобросовестные товарищи, мы частенько недолюбливаем усердных работников.
Посланцы посторонились, испуганно прижались к  стене. Видимо, надавили на какую-то кнопку, сирены еще громче взвыли.
Этот грохот и настырное подмигивание окончательно доконали их.
Усы, оказывается, были подкрашены, краска облезла, встопорщились седые волосинки. Его товарищ прижал ладонь ко рту, пальцы покраснели не только от вспышек сигнальной лампы.
Стены были облицованы дубовыми панелями,  они растрескались, из щелей выползла плесень.
Пыль запорошила глаза, забила складки кожи и одежды.
Мы сами изгадили отчий дом, пора ответить за это.
Прижались к стене, пропуская траурную процессию.
Кроме начальника болезнь сразила и ушлого лейтенанта.
Но младшему командному составу не положены индивидуальные средства доставки, или больше не было носилок, выволокли его под руки.  санитары  спрятали лицо под черной маской.
Пришельцы поверили, что заразились, поэтому не обратили внимания на столь явное нарушение техники безопасности.
Своя рубашка ближе к телу.
Поэтому поспешно ретировались в предоставленный им кабинет. А там, раздевшись, изучили тело. Есть ли язвы, истекающие гноем, пролежни, омертвелая кожа.
Кажется, что-то обнаружили.
Занемогли и более не могли контролировать исполнителей.
Но запустили процесс изменений.
Так камень находится на вершине горы в положении неустойчивого равновесия. И стоит подтолкнуть его, как сползет по склону. На запад и на восток, на север и на юг – куда подует ветер.
Ветер у нас дует в одном направлении, как пожелает истинный хозяин.
Заморские друзья мимоходом намекнули о засилии мужчин во властных наших структурах. И это, мол, уменьшает шансы соседей на выживание. И не только соседей, но и людей на дальних континентах.
Ерунда конечно, жизнь нам дарована высшей силой, и только ей дано уничтожить планету.
Хотя,  кто знает…
Так или иначе, но призадумался над пожеланиями наивных советчиков.
И брехливой собаке надо бросить кость, чтобы угомонилась.
Среди прочих выделил хозяйку областного центра.
Для начала, чтобы поднять престиж и значимость местной правительницы, городок этот обозвал второй столицей империи.
Местные жители поверили и возликовали.
Иностранные наблюдатели насторожились.
Чтобы окончательно убедить сомневающихся, перевел на периферию насколько второстепенных министерств.
Например, министерство охраны артефактов  и поиска внеземных цивилизаций.
Пусть ищут в тиши и в дали от  столичной бестлочи.
Тишь и гладь обернулись робким шевелением.
Для зачина западные спецслужбы попытались опорочить малых наших правителей.
Не беда, должности у нас выборные, если кто-то оплошает, на его место назначим другого.
Но стоит расслабиться и довериться, как проглотят с потрохами. И даже не подавятся.
Лошадь Цезаря должна быть выше подозрений, так переиначили пословицу в высшем эшелоне. И свято следовали этим указаниям.
Поэтому послали эмиссаров разобраться и наказать.
И те досконально выполнили поручение.
Одного отправили на пенсию, его младшего подельника сослали на север.
Там он присматривал за оленеводами, пристрастился пить оленью кровь, а в пургу зарываться в снег.
Цвел и благоухал без  придворных интриг.
Другого участника заговора сразила неизлечимая болезнь. Вместе с поручиком заперли его в палате, а у дверей поставили вооруженную охрану.
Но когда буря угомонилась, беглец осторожно выглянул из своего укрытия.
Вроде бы не отстреливают неугодных, не затаскивают их в «воронки», не загружают в багажные вагоны, не заставляют  вкалывать на урановых рудниках.
Поэтому вытолкнул из камеры поручика – пусть разузнает и разнюхает.
Так наш прародитель выпустил голубя из ковчега. И когда тот не вернулся, сообразил, что обнажилась земля.
Напрасно понадеялся поручик, рано или поздно его отыщут.
Выздоровевший полковник победителем вернулся в родные пенаты.
И не сомневался, что скоро примерит генеральские погоны.

Повезло и Надиному отцу, излечили, и теперь в аэропорту проверял он приезжих.
И если у тех не было соответствующих документов…
Они прилетали, но лучше бы самолету попасть в грозовой фронт. Когда мощные заряды электричество бьют и пробивают обшивку. И пассажиры напрасно хватаются за кислородные маски.
Они приплывали, но лучше кораблю новым «Титаником»  наскочить на айсберг. Или пусть под ним разверзнется пучина морская. Или русалки соблазнят капитана.
Они приползали, но не могли одолеть минное поле.
И с каждым взрывом на лице Егора Кузьмича все явственнее проступала боевая раскраска.
Помощником у него числился Демьян,  этот тоже не давал спуску приезжим.
И некоторые, наткнувшись на богатырскую заставу, пытались обойти ее окольными путями.
Но попадали в руки добровольцев, те не церемонились с лазутчиками.
Да и стало их гораздо меньше. Рубль обесценился, уже не выгодно  вкалывать на чужбине. Понурившись, побрели  обратно.

Не повезло и частному сыскному агентству. Помещение арендовали в старом здании. Чтобы оно не рухнуло,  стену укрепили памятной табличкой.
По слухам сюда случайно забрел великий государь, благодарные потомки не забыли об этом.
Табличка не помогла.
Жителей соседних домов ночью разбудил грохот обвала.
Неужели! всполошились самые пугливые.
Заразили всех страхом и отчаянием.
Полураздетые люди выскочили на улицу.  С самым ценным  достоянием. Одни прижимали к животу старинные подсвечники и канделябры, другие шкатулки с фальшивыми  драгоценностями.
Самые умные вынесли из огня свидетельства.
И пусть после пожара останутся  головешки, но смогут доказать, что прах этот -   останки былого  благополучия.
Пронесло на этот раз, всего лишь развалился старинный особняк, жильцов из него давно выселили, а агентство ночью не работало.
Некоторые  уже рылись в развалинах, вдруг удастся кого-то спасти.
Но ничего ценного не обнаружили, разве что подобрали печать с невразумительной надписью.
«Оплачено» было вырезано на пластике, наверное, так командир отбивался от исполнителей.
Но остался без печати, приехал к шапочному разбору; ночью не только снесли особняк, но  увезли обломки и разровняли землю.
Вознамерились возвести ь доходный дом, долго уламывали экспертную комиссию.
Царь не останавливался  на ночлег, а если и останавливался, то правление его было недолгим и порочным.
И современные историки приказали забыть те годы.
Эксперты почему-то не соглашались.
Вывесили таблички с указанием цены, за которую они не продаются.
Пока шли переговоры, цена многократно возросла.
И если по этой смете построить доходный дом, то строительство  не окупится.
Поэтому решились на ночную вылазку.
Есть человек – есть проблема, некогда говорил вождь всех народов.
Нет дома – нет проблемы, переиначили его слова.
И когда появились возмущенные эксперты, строители недоуменно развели руки.
Какой дом,  вам пригрезилось.
Есть свидетели? мы найдем десятки и сотни своих, еще более честных и неподкупных.
Слишком дорого себя оценили, намекнули они.
Мы созидаем, а вы умеете лишь пыжиться и ставить свою подпись под расстрельными списками, умерили их аппетит.
Когда на стройке появился учредитель обанкротившегося сыскного агентства, то сразу вник в обстоятельства и не посмел настаивать и требовать.
Всего лишь очередной болезненный щелчок по носу, нам ли бояться бури и урагана.
Как считают американцы, до тридцати лет следует, как минимум, трижды разориться. Все впереди, еще не разочаровался, и приобретен бесценный опыт для дальнейшего обогащения.
Через несколько дней исполнится ему тридцать лет.
И не важно, чем он займется.
Каждый мнит себя специалистом.
Поэтому и имеем, что имеем.
Всегда можно нанять аналитика с соответствующим дипломом. А если не понравятся его выводы, то с позором выгнать на улицу. У нас полно безработных, каждый будет рад услужить и прогнуться.

Разобрались и с мальчишкой, что возомнил себя великим сыщиком.
В составе преступной группы помог беглянке пересечь границу.
Как научили в детективных романах, вспугнул кабанов или куропаток, те в панике истоптали контрольную полосу. С пограничной заставы выслали усиленный наряд.
На следующую ночь снова потревожил заставу.
И еще несколько раз.
(Наверное, борзописцы прилично надрались, выдумав эту хрень. Но некоторые читатели еще верили печатному слову.)
А когда  погранцы умаялись и отключили сигнализацию, перебросил девчонку за кордон.
Где уже поджидали ее местные искусствоведы.
Челюсти их размеренно перемалывали жвачку.
Пособник повинен и должен понести заслуженное наказание.
До выяснения всех обстоятельств поместили его под домашний арест. Предупредили родителей об ответственности. Если после восемнадцати часов покажется  на улице… Или включит компьютер… Или позвонит друзьям…Или раздобудет банку энергетика… Или по-волчьи завоет на луну…
Обложили со всех сторон.
- Лучше сразу убейте! – взмолился мальчишка.
- Если это будет необходимо родине…, - пообещали обсудить его предложение.

И оказывается, не только у нас разобрались с неблагонадежными гражданами.
Спохватились и в Штатах.
Некоторые эмигранты отринули общечеловеческие ценности. И пустые звуки для них – свобода и демократия.
И как волка не корми…
Милостиво позволили пришельцу написать книгу об Америке.  И среди прочего поведать, как преследовали его в Союзе.
Потеряли присущую им бдительность, он преждевременно замахнулся на некоторых высокопоставленных российских деятелей.
Это равнозначно холостому выстрелу, враг насторожится и затаится в  убежище.
Надо бить наверняка, хотя кто знает, будет ли смертелен этот удар.
Или донесли бдительные соседи.
Там так принято. Если знаешь, сколько получает сосед, а он вдруг приобретает дорогую безделушку: например самолет или необитаемый остров, то надо сообщить властям.
Значит неразборчив в знакомствах.
Или замечен в опасных связях. Вернее опасны девицы, которых он  отвергает.
Будто кого-то ищет, вроде бы находит, но каждый раз разочаровывается в очередной избраннице.
И многие грозятся отомстить ему.
Не только грозятся, но  вступают в ряды экстремистов.
И хотя это не удалось доказать, но и они были готовы подорвать башни-близнецы, и пробраться в хранилище и уничтожить золотой запас, и устроить аварию на атомной станции.
Закостенели в своей ненависти к былому любовнику, и ко всем мужчинам, и к своей стране.
( Так или примерно так намекали наши искусствоведы. Замаскировались под добропорядочных американских граждан.)
Надзорные органы насторожились.
Фиксировали каждый шаг этого обманщика, прослушивали его звонки.
Не только написал крамольную книгу, но заинтересовался биржевыми сводками.
А это уже явный криминал, секретные сведения наверняка передает московским хозяевам.
Те подкапываются под наше могущество.
Поэтому обесценили свою валюту.
Потом посмели обозначить границы возле наших военных баз.
Потом назначили  президента верховным главнокомандующим.
И позаботились о своих соплеменниках, после распада Союза оказавшихся в соседних странах.
Виноват и должен понести строгое наказание.
Повязали его в бане.
Но специалисты не зря считают, что черного кобеля не отмоешь добела.
Милостиво позволили задержанному завернуться в простыню.
Потом предоставили неопровержимые доказательства.
Во всяком случае так посчитала пресса. А за ней и вся прогрессивная общественность. А большинство, как известно, не  ошибается.
Поместили в камеру, где до этого содержали  разоблаченных русских шпионов.
Пусть призадумается о своей судьбе.
Впрочем, вполне приемлемое наказание: всего двадцать или тридцать лет заключения.
Это на востоке принято отрубать  голову, сжигать на костре или забивать камнями, а мы обеспечим  благами цивилизации.
От параши давно отказались, заменили ее вполне современным горшком, и гулять выводим в тюремный дворик. И даже заочно можно получить высшее образование, знаем, что не позволили доучиться в Союзе.
Сиди, дорогой, и не рыпайся, напутствовали сидельца.
И только после этого мы отозвали торгового представителя, что бросил семена сомнения в плодородную почву. Семена эти дали обильные всходы.
И еще долго придется барахтаться в густых зарослях. Сорняки встали непроходимой стеной.
На родине достойно отметили торгового представителя.
Тот рассчитывал на значительное денежное вознаграждение, поэтому скривился, когда на грудь навешивали очередную медальку.
Куратор углядел гримасу и вопросительно вздернул бровь.
Но наших людей не взять голыми руками.
- Соринка в глаз попала! – нашелся награждаемый.
- Конечно, служу родине! – спохватился он.
- Служи, коли не шутишь, - поздравил его куратор.
По совету западных доброжелателей верховный правитель решил приблизить к себе хозяйку северной столицы.
При этом намекнул своей команде. На ее мундире не должно быть ни одного пятнышка.
Команда пристально вгляделась. Не только пятнышка, но даже намека, даже волосинки, творчески развили указание.
Обезвредили возможных хулителей.
Одних поманили пряником, с другими расправились кнутом и оковами.
Затих и угомонился северный мегаполис.
И если раньше по ночам жители запирали двери, а улицы перегораживали цепями, а рядом с постелью клали ружье, заряженное крупной дробью, то после некоторых событий устали бояться и беспокоиться.
И углядев стражу, заранее выворачивали пустые карманы. Но бдительные стражники все равно обыскивали, вдруг удастся поживиться.

Осталось  разобраться с Надей и  ее дочкой.
Втолкнули в  камеру к женщине.
Сам вошел, около решетки отбросил их  руки.
На коже следы, черные полосы, будто по вощеному паркету проволокли тело.
Уже не затереть их.
Может быть, она не заметит.
Как не замечаю я. Камеру, где в бетонном полу пробито отверстие для стока крови. Бурые пятна на полу и на стенах.  Гнилой матрас в углу.  Женщина на этом матрасе. Поджала к груди ноги и обхватила колени.
Дневной свет едва пробивается сквозь мутное стекло крошечного оконца, забранного ржавой решеткой.
Не различить лицо, тем более она занавесилась волосами.
Крысы попрятались по норам, но слышно шуршание лапок и возбужденное попискивание.
Приходится кричать, чтобы заглушить их возню.
- Они набросятся, как  уйду? – ужаснулся я.
- Кто? – спросила женщина.
Сорвала голос, отметая нелепые обвинения и отбиваясь, едва разобрал за грохотом обвала.
Метнулся к стене и подпер ее.
Мне не привыкать, но если раньше меня спасали, то теперь придется спасаться самому и выручать женщину.
Стена устояла, тогда затаился около крысиной норы.
- Тише, - предупредил женщину. – Они напрасно считают себя победителями, но стоит им выползти из укрытия…
- Уходи, если ты уйдешь, и  забуду тебя…, - разобрал ее шепот.
- Мы же люди, не крысы, - не согласился с ней.
- Почти забыла, - угадал я.
Не поверил, сунулся в крысиную нору. Острые зубы вонзились.
Или  закусил запястье, чтобы не уничтожить мир.
Иначе поднимутся океанские воды. Вулканы выплеснут лаву. Землетрясения сокрушат планету. Вымрет человечество.
- А как же …Помнишь? – спросил я.
- Нет, - отказалась женщина.
- Если мы уедем…, - попытался ее уговорить.
- Куда, шарик такой маленький.
- Куда угодно, - размечтался я. – Пусть никто не посмеет предложить еду и кров, пусть, стоит приблизиться к поместью, как спустят  собак, пусть будем жить в пустыне, питаться скудными ее плодами. Но вместе, вдвоем, - позвал ее в дорогу.
- И дочка, - прошептала она.
- Что дочка, ее не будут преследовать, дети не отвечают за грехи  родителей, -  вспомнил былые лозунги.
- Проклянут не только дочку, но и внуков и весь мой род, - не согласилась женщина.
- Возвысят ее, если у них есть совесть, если ужаснутся своим злодеяниям!
- Не ужаснутся, - отказалась она.
- У всех есть душа и совесть! – выкрикнул я.
Крысы услышали и выползли из норок. Оскалились в смехе или в презрительных гримасах. И если не сокрушить их…
Размахнулся и ударил.
Куда и кого бить, удары уходят в пустоту.
Задохнулся и долго не мог отдышаться.
- Дочке наплевать на тебя. Погналась за богатыми подругами. Бессмысленная погоня.
- Не знаю, нет, - опять не согласилась женщина.
- Только мы одни на белом свете, - попробовал уговорить ее.
- Питаться и жить любовью, - усмехнулась она.
Опять оскалились крысиные морды.
Снова ударил, на этот раз нога не провалилась в пустоту.

Жить любовью, услышала другая женщина.
Вгляделась в зеркало. Потом уронила безжалостное стекло и растоптала осколки.
Ничком рухнула на царское ложе.
Слуги и приживалки затаились по каморкам. Дворовые псы забились в будки. Стражники ощетинились копьями и опустили забрала.
Город вымер. Порывы ветра перекатывали по пустым улицам обрывки бумаги.
Небо тяжелыми грозовыми тучами легло на крыши. Нацелилось ливнем и молнией
.
- Питаться и жить любовью, - с горечью повторила узница.
- Смотри. – Откинула с лица волосы.
Я вгляделся. Резкие тени обезобразили лицо.
- Дайте свет! – попросил у осветителей.
- Не надо, - отказалась женщина.
- Не надо, - повторил вслед за ней. -  Незачем смотреть, наизусть выучил твое лицо.
- Смотри, - безжалостно потребовала она.
Они когда-то вместе учились в институте. Потом  разошлись и возненавидели.
Но бабьим летом одновременно ощутили приближение холодов.
Опадут листья, пожухнут травы, ледяной коростой покроется земля. Стужа выдавит остатки тепла.
- Память, она важнее зрения, - отказался я.
- Когда ты меня возненавидишь…, - предсказала женщина.
- Никогда! – отказался я.
- Когда поймешь, что испортила тебе жизнь…
- Возвеличила! – взмолился я.
- Уже понимаешь? – спросила она.
Еще недавно сидел на полу, перебирал дивные ее волосы, они струились и вытекали из пальцев.
Но за пустыми обвинениями и такими же нелепыми оправданиями не заметил, как отползла от меня.
А я метался по камере, пытаясь доказать и уговорить.
Но когда тянулся к ней, увязал в густой патоке приблизительных слов.
Или проваливался в болото и барахтался в трясине.
- Если не осталось необитаемых островов, спрячемся в пещерах и катакомбах, - придумал я.
Дотянулся до болотной кочки,  из пучины поднялись и лопнули пузыри.
Как на полигоне, и все ближе разрывы.
- Найдут, - не поверила женщина.
Уже не пряталась за распущенными волосами;  годы безжалостно навалились, измяли лицо; когда не веришь и не надеешься, то впереди только боль и печаль.
- Смотри, тебе не страшно?  - Показала лицо в боли и печали.
- Нет! – из последних сил отбился я. – Первые  христиане скрывались в пещерах, мы тоже сможем, у нас одна вера – одна на двоих!
- Тебе кажется! -  Оттолкнула меня.
Руки еще не соскользнули, губами дотянулся до болотной ягоды, кислота обожгла нёбо и пищевод.
- Когда пресытишься мной, уже пресытился, потянешься к дочке, - придумала она.
Постаралась избавиться от оков любви и томления.
- Мы вдвоем в пещере, какая дочка? – удивился я.
- Заглядываешься на нее!
- Даже не видел!
- Презираю и проклинаю! – в боли и отчаянии прокляла она.
Руки соскользнули, по пояс погрузился в трясину.
- Что, потянуло на малолеток? – не ведала  пощады. Подскочила ко мне, замахнулась, но  не ударила.
- Всем расскажу, мне поверят, запретят приближаться ко  мне!
Замахнулась, подошва по краям была обита железом. Нацелились рваным железом.
Не выжить, если оно вонзится.
- Наоборот, меня совратили зрелые женщины, познал только зрелых женщин. – Попытался  выжить и оправдаться.
- Ты – более, чем зрелая. – Погружаясь в топь, заслонился от удара больными словами.
- Убирайся, ненавижу! – Ударила она.
Бесполезно унижаться и уговаривать.
На исходе бабьего лета насладилась обманчивым теплом.
Но пришли первые заморозки.
Едва прикрикнула хозяйка, едва погрозила пальцем, как покорилась и склонила повинную голову.
Чего прикажите, повторила вслед за ее присными.
- Какая же ты! – выругался я.
- Найдет своего принца,- прокляла она свою дочку. – И тогда палач забудет о ней. Ради дочки я готова на все. Ради дочки, - зациклилась узница.
- Ничего не было, она не доносила на нас, не отправляла на эшафот. Это я доносила и отправляла.
И никогда не отбивала у нее мужиков.
А если отбивала, то понарошку.
Чтобы они возненавидели меня - коварную разлучницу и безжалостную обольстительницу.  И  с еще большим пылом вернулись к ней.
С пыла и жара, как пышки и пирожки.
Когда их выпекают, то брызжут маслом.
Уходи и брызжи! –  Прогнала меня.
- Уходи! Спасайся! – Навалилось ее проклятие.
Побрел непроходимым болотом. Иногда проваливался с головой, но каким-то чудом нащупывал ненадежную опору.
Показалось,  что корнями, телом сросся с ней.
Но топор вонзился, под ударами полопались иллюзии и чаяния.
Пошатываясь, побрел по враждебному городу.
И уже не разобрать прощальные слова.
Спасаю тебя, послышалось мне. Спасаюсь, наверняка сказала она. Обманчивое эхо исказило смысл.
Хозяйка услышала неверную тяжелую мою поступь, испытала на верность и послушание.
Не дождался разрешающей отмашки  регулировщика – теперь все можно, - сунулся на мостовую.
Машина перед прыжком присела на задние колеса, оскалилась хромированными зубьями радиатора. Водитель  прицелился.
Или регулировщик выставил свой жезл.
Автомат с укороченным прикладом, палец застыл на спусковом крючке.
Или над головой завис армейский вертолет. Спустил веревку, десантники изготовились.
Машина прыгнула, пули вонзились, десантники выбросились,  каким-то чудом беглецу удалось перебраться на другую сторону улицы.
Спасаю тебя, услышал неправильное эхо.
И бесполезно спорить и доказывать, слабый голос мой затеряется среди камня и бестолочи, но отбился от неправедных обвинений.
- Себя спасаешь, не поверила самому близкому человеку, - обвинил ее.
- И теперь доживать  придется во мгле, -  ужаснулся я.

- Неправда, твою мать не похитили инопланетяне, не снасильничали ее внеземной технологией, - повинился перед другой женщиной.
- И негоже подозревать  лошадь Цезаря, - вспомнил давнюю нашу договоренность.
Но еще окончательно не оправдался.
Пробился враждебным городом, но вздыбился мостик, перекинутый через дворцовый ров. Ухватился за перила и повис над бездной.
Крокодилы изготовились.
Можно откупиться от них, бросить заранее припасенную бутылку.
Слишком высокая цена за временную передышку.
- Я ни на йоту не усомнился в твоей мудрости и   величии! – Попытался забраться на мостик. Пальцы соскальзывали с отполированной  предшественниками древесины.
- Хозяйка не виновата! – отчитался перед высокой комиссией. Кажется, удалось зацепиться. Звенели и лопались жилы.
- Это я заложил идеалистов и смутьянов! – повинился на детекторе.
Изломанная линия моей выдумки выхлестнула за экран монитора. Но не обратили внимания на эту мелочь.
Признание – царица доказательств, придумали наши правоведы. И когда было выгодно начальству, слепо следовали непреложной истине.
- Все низкое и подлое вали на меня, - разрешил повелительнице. – Я уже привык и смирился.
Удалось заползти на мостик, крокодилы отступили и нацелились на другую добычу.
Наверное, кто-то уже забрался на баррикаду и рванул на груди рубаху.
Как я до этого пытался выползти из своего укрытия.
Но экспериментатор всадил электрод в мозг, в центр наслаждения. И когда надавливал кнопку, на губах выступала пена, глаза закатывались, камни на дне ущелья терзали плоть.
Но что-то разладилось в привычной игре, наверное, обломился электрод.
Захотел прожить без подсказки; столкнули с корабля посреди океана, захлестнул девятый вал.
Когда бросили спасательный конец, судорожно вцепился.
Сорвал пробку и присосался. Услышал, как огонь растекается по жилам.
И напрасно грозится бабушка
Твои беспутные родители…, упрекает она.
Что же, как говорится, яблоко от яблони…
- Ничего у нас с этой дешевкой не было, как и обещал, - покаялся перед хозяйкой.
- Она для меня ничтожна, - оболгал ее.
- Просто наколдовала, - оправдался я. – Все женщины – колдуньи, черная и белая магия, - попробовал разобраться.
- Ты и черная и белая – всякая, поэтому великая, - прославил свою  повелительницу.
Скрипели и прогибались доски мостика. Опять глотнул, чтобы не провалиться.
- Без этого не обойтись, - повинился перед бабушкой.
- Просто временное помешательство, - повинился перед повелительницей.
- Вы  же  простите, женское сердце как воск, - обратился ко всем женщинам мира.
- За государственными делами сохранила, нет, не сохранила, но приумножила свою женскую привлекательность! – среди всех выделил хозяйку.
Кажется, не придумать более пошлой фразы,  если не сбросит меня в пропасть…
Не сбросила, наверное,  не расслышала.
Столько неотложных дел. Полными горстями черпать краску и щедрыми мазками наносить на лицо, чтобы заполнить сколы и провалы. И окунать волосы в цветочное масло, пусть оживут волосинки. Это же масло втирать в кожу. А потом втискивать тело в броню корсажа.
Зачерпнула и нанесла.
Чтобы штукатурка не осыпалась, морщины не избороздили, волосы не слиплись, пластины не вонзились, опять глотнул из бутылки. Может быть, огонь этот дотла выжжет внутренности.
А еще лучше занавесить зеркала, и перебить стекла, и вычерпать моря и океаны, тогда нигде не отразится.
Или подготовить пыточные орудия.
Запалить  дрова в очаге,  докрасна раскалить железный штырь. Не пожалеть беглеца и отступника, ослепить меня.
Еще руки  – оттолкнул и надругался, отрубить их.
Достала мясницкий топорик, пальцем провела по лезвию. А потом слизнула каплю крови. Опьянела от ее вкуса и запаха.
Как я опьянел от вина и предчувствия.
Орудия, что изобрели мы для своего угнетения.
Деревянная кобыла с острыми шипами на крупе. Швырнуть на них негодяя.
Воронка, через нее  вливать соленую воду. До тех пор,  пока она кровавым потом ни выступит из пор.
Щипцы, отдирать избытки жира.
Все это приготовила женщина.
А я запасся бутылкой, с ней пройду черед пытки и не выдам военную тайну.
Пока  хозяйка металась по приемному залу, краска выцвела, волосы растрепались, стали видны седые пряди, штукатурка осыпалась, лопнула ткань корсажа,  груди разбухли и растеклись, вены избороздили запястья и предплечья. Живот измяли  складки.
Простоволосая русская баба в ожидании загулявшего  повелителя.
Так принято на Руси: у мужиков зимой отхожие промыслы. И не всегда они возвращаются.
А бабы ждут и надеются.
Все переменилось в наше время: смешались времена года, и женщины частенько верховодят в семье.
И мужики послушно склоняют повинную голову.
Разве что достают припрятанную в красном углу бутылку. И хозяйки прощают нам малое это прегрешение.
С бутылкой перебрался через мостик и склонился в подобострастном поклоне.
Нависли зубчатые стены царской резиденции. С центральной башни содрали поздние наслоения, выступил лик благообразного старца.
Если существует Бог, то, создав все живое и сущее, отказался от дальнейшего участия.
Но посланник его поманил согнутым пальцем.
Похожий на другого старца, что позвал в дорогу.
Когда после смерти бабушки огонь объял  былое. И уже ничто не удерживало  в том городке.
Сотни и тысячи странников отправлялись на промысел в большие города. И ни с чем возвращались обратно.
А мне повезло назло всем и всему.
Но едва не спугнул  удачу.
И когда святой угодник погрозил  согнутым пальцем, достойно ответил ему.
Оттопырил губу  и оттянул уши, потом растопыренными пальцами удлинил нос, потом  ребром ладони ударил по внутреннему сгибу локтя; и уже не различить лик в блеске выступивших слез – кого оплакиваю на этот раз?
Глотнул напоследок и отбросил пустую бутылку.
Ярче выступили  звезды на башнях, некоторые  уже заменили двуглавыми орлами,  хищные птицы оскалились.
Через центральные ворота в окружении верных учеников, под ликующие крики толпы вошел в крепость.
Или на ослике с одним учеником – есть и такой  вариант.
Или на дорогой бронированной машине в сопровождении эскорта мотоциклистов, как принято в наше время.
Или пешком – надо как можно ближе быть к народу, - загребая разношенными сапогами дорожную пыль.
И она встретила в простеньком халате, наброшенном на голое тело.
Когда любишь и надеешься, то не нужны  ухищрения.
С каждым шагом все сильнее раскачивается палуба корабля.
И если оступлюсь, и волной смоет за борт, то не выплыву на этот  раз.
Простота хуже воровства, пришла нелепая мысль.
Ладонью запечатал поганый  рот.
Скучал и изнывал среди ложных дорог и нелепых поползновений.
Корабль вернулся в родную гавань.
Мысли путались.
Контролировала каждый шаг, поклялся хранить верность, не изменил клятве, хотя изнывал в долгом воздержании.
Бабушка следила, чтобы засыпал с руками поверх одеяла, но иногда удавалось усыпить ее бдительность.
Вернулся к привычным и сладостным упражнениям.
Швырнет на лавку и измочалит хлыст об израненную спину.
Или всадит иглу опытной санитаркой.
Или оседлает жеребца и  шпорами изранит взмыленные бока.
Или я измочалю, исколю и оседлаю.
Девятый вал накрыл гибельный мой корабль. Волна вышвырнула за борт.
Распахнула руки и поймала оступившегося моряка.
Груди ее растеклись по моей груди.
Тела наши слились.
Мир кружился в пьяном хороводе.
Было желанно и сладостно это слияние.

                …………………………………………

Г.В. Февраль 2015