Рождение чувства

         
         Какой яркий солнечный день - первый день мая!
         Она раздвинула шторы, приоткрыла окно - в комнату ворвался, не вошел! -  свежий весенний воздух
         Деревья прямо на глазах надевают на себя широкие светло-зеленые кимоно, окутываются нежной прозрачно-зеленоватой кисеей с изумрудными пуговичками. Небо смотрит свысока. Счастливое небо — глубокое, синее-синее, и во всем огромном небе не видно ни одного, даже самого крошечного облачка.   Оглушительно счастливое небо. Словно вечером накануне Первомая старательные хозяйки устроили генеральную уборку: надели фартуки, повязали головы косынками, взяли тряпки — и вымыли небо, будто гигантское окно, средством для мытья стекол, а затем еще и тщательно протерли его до блеска, не оставив на нем ни малейшего пятнышка. И воздух дышит радостью, искрится…
         В конце первого курса приходилось много заниматься. Лекции, семинары, доклад, латынь и итальянский. Теперь вот курсовая по истории римского права в первом веке, и зачеты, как назло, надвигаются… А потом еще целых четыре экзамена! И до окончания сессии так далеко!
       
         День спешил, быстрыми шагами шел к вечеру. В окно постучал голубой предвечерний час, прозрачный и звонкий, как бывает только в начале мая. Она распахнула окно настежь, чтобы впустить его.
         Захотелось чаю. В кухне, ставя на конфорку чайник, она вздрогнула — таким неожиданным оказался звонок в дверь. Но самое удивительное было в том, что она точно знала, кто пришел, словно ждала именно его сегодня вечером.
         Ну конечно, это был Олежка!...
         Коротко подстриженные светло-каштановые волосы, как всегда, тщательно причесаны. Принарядился, элегантно одет: тонкий, безупречного покроя, красивый джемпер, в тон ему брюки, а стрелки на них — стрелками  резать можно! А туфли начищены так, что он может в них посмотреться, как в  и, достав маленькую расческу, немного поправить волосы (как он всегда и делает, приходя в гости…) И изящный букет алых роз в руках.
         Все это она отметила с удовольствием. Что ж, ничего удивительного, все правильно.
         А темно-серые глаза смотрят чуть насмешливо — вон какие они шустрые, эти горячие смешинки с хитринками, вон же они притаились, где-то на самом донышке глаз, и снова затевают игру в прятки — ух ты, как носятся! И улыбается он по-весеннему, светло, открыто... Да нет, вот как раз в улыбке что-то такое прячется! И вид  смущенный, но почему-то... может быть… непонятно… торжественный, что ли? Или показалось?
   
         Олежка ей  нравился, еще с восьмого класса. Ничего серьезного, конечно. Но она чувствовала, что нравится ему. А как хочется, как нужно это знать в семнадцать лет!
        — Здравствуй, Майя! С праздником тебя! С Первым мая. Что делаешь?
        — Привет! И тебя тоже — с праздником! А, да вот курсовую пишу, мне ее уже сдавать после праздников.
        — Слушай... а ты… вообще-то… ну как… а ты не хочешь слегка передохнуть? А то сидишь здесь, наверно, целый день, в душной комнате, а сегодня ведь все-таки праздник. Знаешь, что… а давай в кино сходим или ко мне зайдем — у нас друзья в гостях, весело! А то просто погуляем. Как ты захочешь. Ну, давай, хоть ненадолго!
        Олежка вел себя немного скованно – он явно испытывал неудобство. Держался натянуто, и было в его поведении сегодня нечто неуловимое. Точно! Что-то ее сразу насторожило. Да нет! Ничего странного в этом как будто и нет: он ведь такой неожиданный! Чуть позднее серой мышью проскочило, царапнуло ощущение — он что-то решил!? И это касается ее… Да, похоже… Точно!.. Да нет, показалось!
        Может, и правда стоит? Ведь так надоело корпеть над курсовой… Да и время совсем еще детское. И правда, ничего же не случится — она еще легко успеет написать страницы три, а то и четыре, когда вернется.
        Она попросила его подождать внизу, у подъезда.
         
          Это был путь длиною в жизнь.
          Они шли медленно, часто останавливались. Он смотрел в ее глаза темно-серыми глазами, ставшими внезапно такими яркими, горячими. Взгляд этот то обжигал, то обволакивал густым туманом, проникал внутрь, затягивал в омут горячей острой опасности. Земля вдруг задрожала, закачалась под ногами. Сладкая дрожь пробегала, как легкая, даже приятная судорога, по телу, смятение, растерянность, тревога толкались, отпихивая друг друга... И какая-то совсем уж непонятная, судорожная радость овладела всем ее существом, радость, возникшая именно от этого острого чувства опасности, — она вдруг осознала это отчетливо — как будто кто-то рядом толкнул ее и громко произнес: «Опасность!»
         Так бывало в раннем детстве, когда набедокуришь. И потом, лет этак в тринадцать: когда родителей нет дома, а ты, позвав в сообщницы главную подругу Аленку, вдруг, просто из озорства, приложишься, как бы невзначай, к стоявшей в баре бутылке коньяка — ну, совсем чуточку-чуточку, самую малость! Может, родители и не заметят? Или, взяв тайком из лежавшей в баре пачки сигарет две — для себя и Аленки – и закрывшись от бабушки в своей комнате, сделаешь две-три затяжки…
         И себе самой никак не объяснить, отчего возникло вдруг это непонятное, острое чувство тревожной радости, а быть может,  счастья. Возможно, потому, что впереди еще целая жизнь — и совсем скоро взрослая жизнь. И в плоть и кровь проникала уверенность, неизвестно откуда появившееся знание, что счастье непременно будет — и будет огромным, как сам мир! Ведь иначе непонятно, зачем же дана тебе эта жизнь.
         Она еще успела подумать... Нет, скорее снова услышала чей-то голос — чей? — предостерегающе прошептавший:
         «Стоп! Подожди. Подумай, что может из этого получиться?..» Но слишком тихим был этот голос, и слишком сильным и неотвратимым — то непостижимое, огромное, постепенно заполнявшее все её существо чувство, что неудержимо увлекало, затягивало в горьковато-сладкую темную неведомую Воронку…
         Страшно… Сладко… Опасно… Но так хочется пролиться туда, в нее, внутрь... Так хочется поверить!
         Нет. Не надо. Опасно. Нельзя. Там тупик! Стоп!
         Да! Хочу! Это счастье! Оно будет! Точно будет!
         Разум и логика затеяли игру в прятки с интуицией и чувствами.

          Нет! Она не могла воспротивиться этому внезапно захватившему ее чувству. Щеки полыхали, руки были холодны, как лед. Она вся дрожала. Шустрые, горячие смешинки с хитринками в его глазах прожигали насквозь, завораживали — зачарованная, она не могла отвести от него своих сине-серых глаз. И слушала его голос, и не понимала, как же могла его забыть, ведь ей это всегда так нравилось: слова у него торопятся, бегут-бегут друг за дружкой вдогонку, и перекатываются, и кувыркаются, и играют друг с другом не то в догонялки, не то в салочки, а последние слова стремятся опередить, перегнать, перепрыгнуть через те, которые он произнес раньше… Да, вот так он всегда говорил, когда был увлечен, когда ему было хорошо… И с наслаждением вдыхала его запах — горьковато-сладкий, мягкий, почти неуловимый… запах неповторимый, обволакивающий, очень мужской и как-то странно, непонятно почему знакомый, но совершенно забытый, словно родом из детства… или из другой жизни — она не знала, не помнила. е её
          … И внезапно она его вспомнила, этот запах. Как же он притягивал ее еще тогда - когда это было? Ах, да, давно-давно, почти в другой жизни. В восьмом классе, когда они ходили по вечерам гулять вчетвером — она, Аленка, Олежка и Серый, ездили на каток «Кристалл» в Лужники. И там, на катке, он однажды ее поцеловал... Вечер студеный, мороз обжигает лицо, хорошо, что ветра нет! Но им все нипочем, тепло, куртки распахнуты, шарфы сбились на сторону, а щекам горячо, вон как пылают. Они с Олежкой катятся быстро-быстро, взявшись за руки, весело болтают, хохочут… Вот у нее слетела шапка, а он быстро подхватывает ее и сам напяливает ей на голову и что-то приговаривает ворчливо, но ничего не слышно – музыка распростерла крылья над катком, порхает, летит, гремит… а руки у него горячие-горячие, а волосы у нее запутались, растрепались, полощутся по ветру. И он пытается их пригладить, пристроить шапку на место, легкими касаниями дотрагивается до ее лица, шутит, подсмеивается над ней. Все, получилось, и они лихо катятся дальше и громко смеются — ой, как быстро и весело, аж дух захватывает!
          Так бывает во сне, когда летишь куда-то, легкая, точно пёрышко, и не можешь остановиться…    
          А потом музыка изменилась, и потекла, разлилась над катком какая-то тягучая, трогательная, очень нежная мелодия, и они тоже покатились медленно-медленно, в такт музыке, и уже не смеялись, а только молча смотрели друг другу в глаза. И вот тогда он притянул ее к себе и поцеловал, тоже нежно и вроде бы мимолетно, случайно — но как-то особенно... До чего у него губы горячие, обжигающие, как неуловимы его движения, какое жаркое дыхание у них обоих… Ой! Что это еще такое за шуточки? Нет, это было уже что-то другое. И сам-то он, наверное, не ожидал такого, смутился, кажется, покраснел, и они еще чуточку, пока не погасла над катком последняя искра той нежной мелодичной чудо-песни, покатались вместе — и молчали. А потом, когда началась новая мелодия, он догнал, схватил за руку, закружил на льду Аленку и до конца вечера катался уже только с ней... Но ведь и тогда этот запах показался ей каким-то особенным. А еще и откуда-то смутно знакомым.
          Зима. Детство – или уже юность? Мороз и музыка. Румяная горячая радость. Искренний невинный флирт... Интересно, помнит ли он об этом?

                И ты вслед за ним устремилась – беспечно, легко.
                Зачем? Я не знаю. По неизвестной  причине.
                Змей воздушный влечет – вон как взмыл высоко!
                Где ты теперь? А змей, он парит и поныне*.


          Посмотрел на них тихий кобальтово-синий вечер, чуть слышно вздохнул, недоуменно пожал плечами и быстро ушел прочь. Только несколько раз оглянулся украдкой.    Обиделся, наверное.

          Что же случилось? Она не понимала. Голова кружилась. Сердце стучало медленно, гулко, тревожно. В звездном темно-синем кобальтовом небе громыхал гром... Или то салют гремел? Да, кажется… гремел салют, щедро поливая небо разноцветными струями, раскрашивая его яркими сверкающими брызгами небесного фонтана... И летали молнии, и ослепляли. Только они ничего не видели и не слышали.

          Что это было? Внезапная вспышка? Озарение? Ливень, первая гроза в начале мая? Но небо было чистым, вон как звезды ярко светят, подмигивают им с неимоверной высоты. Термоядерный взрыв? Какое-то иное – четвертое, пятое, седьмое измерение? Потусторонняя реальность?
          Но что-то происходило.
          Они пропали. Оба. Сразу. Они ничего не видели вокруг себя. Улица пропала. Звезды погасли. Весь мир погас... Пришел некто огромный, в длинном, до пят, черном пальто и черной шляпе с широкими полями, и потушил сразу все фонари на свете. Старый мир взорвался, раскололся, закончился. Горьковато-сладкая теплая темная Воронка затягивала все глубже, глубже… бесповоротно, а была она бездонной, бесконечной — и вернуться назад оказалось уже невозможно.
          А тут еще и время... что-то такое случилось и со временем. Вероятно, тот огромный черный тип в пальто и шляпе сотворил что-то с часами: сломал стрелки — и испортился механизм. Огромный маятник часов, расположенных на самой вершине небесного свода, раскачивался все быстрее, быстрее, распиливал, раскалывал, крошил время, а часы тикали — она вдруг отчетливо услышала это — неравномерно, со странными, как при аритмии, перебоями и неправдоподобно громко откуда-то с высоты времени. Но скоро это назойливое тиканье прекратилось, часы остановились, а время запетляло… Оно потекло вбок. Назад. Вперед. В каком-то неведомом направлении. Потом время совсем остановилось или, может быть, наоборот, полетело стремительно… Она не понимала, но со временем точно что-то случилось...
          Они ничего не слышали вокруг себя — звуки мира погасли. Остался стук сердца — ее ли? о! его ли? его ли? о! ее ли? А еще его шепот, отчаянный, прерывистый, горячечный — неистовый...   
             
          Что-то случилось…
          Она не столько поняла, сколько почувствовала: что-то рождалось в этот майский вечер.
          Как по волшебству, задрожали вдруг и рухнули стены недоверия, неосознанных страхов, необдуманных обещаний, чужих запретов, непонимания. Неодобрения… Неприятия...
          Они горели.
          Оба, вместе.
          Огненный ветер сбивал с ног.
          Заполыхали неистовым отчаянным пожаром. Горячо… жарко… больно… Нет, не больно… Это что-то другое… Что-то невыносимо острое, счастливое… Но разве можно это выдержать?

          «Не бойся меня… Я же чувствую… ты вся дрожишь… Ты боишься? Не надо, не бойся… Ну, не могу я сделать тебе больно, я же ведь люблю тебя, Цветочек мой… Ты мне веришь?»
          Потрескавшиеся, распухшие от поцелуев губы. Горящие от волнения щеки. Дрожащие сплетенные руки... Горячие руки — его, ледяные — ее. Замутненные страстью глаза.
          И звенели души, как струны, и тянулись друг к другу, летели и пылали, и пробегала электрическая искра, и вибрировали, пели тела.

               
                В дивный сад —               
                Там родилась Земля,               
                Вдруг попала я,               
                А теперь и мы —               
                Ты и я… —

         Звучала — где? — в ней? Вне ее? Какая нелепая частушка! Она никогда прежде такой не слышала! Какая-то фривольная, легкомысленная мелодия, дикие слова…
             
         Привычный мир исчез.
         Она больше не думала, вправе ли она так поступать.
         Оказывается, любовь — болезнь, и к тому же заразная.
         Она потеряла себя. Или нашла?
         
         Это был путь длиною в жизнь.
               

 * Мой авторский перевод куплета песни - стихотворения итальянского поэта и певца-барда Фабрицио Д'Андре' "Песнь о Маринелле". Полный текст стихотворения-песни см. на моей страничке.


        © Лана Аллина
        Это также отрывок из романа "Воронка бесконечности".
Опубликовано также в журнале "Чешская звезда", 2015, номер 31 (октябрь), СС. 14-15. Компания « Sklen;n; M;stek» s.r.o., идентификационной номер : 29123062, юридический адрес: Чешская Республика, г. Карловы Вары, Драговице, ул. Витезна, 37/58.

Рецензию на этот роман Вы можете прочитать в газете "Литературная Россия", 15 мая 2015 г. В электронной версии она здесь:

   
Фотография взята с сайта по адресу: