Иван Алексеевич Бунин был очень озабочен своей наружностью и одеждой. Ему хотелось производить впечатление и внешним видом и элегантностью.
Однажды зимой Ирина Одоевцева с мужем зашли к Бунину. Он сидел в кресле перед камином в длинном халате из верблюжьей шерсти, в ночных туфлях и... широкополой синей шляпе. Одоевцева отвела взгляд, боясь выдать своё удивление. А удивляться есть чему: хотя только восемь часов вечера, халат и туфли, ещё куда ни шло, но эта странная, даже нелепая шляпа!...
В то время носить самые разные головные уборы было модным среди писателей. У некоторых были коллекции беретов - шёлковых, фетровых, бархатных - разных расцветок и размеров. Но шляпа Бунина из синего полотна била все рекорды нелепости. Она напоминала птицу, распустившую крылья и присевшую на его голову перед дальнейшим полётом.
Жена Бунина усадила гостей, достала коробку конфет, но Бунин вдруг говорит:
- Не берите, дрянь конфеты! Проглотить нельзя. Я тоже взял и выплюнул.Выбросить их надо, а не угощать людей!
Но Одоевцева всё - таки берёт конфету и она оказывается вкусной. Затем она берёт вторую, третью, а удивлённый Бунин не находит, что сказать.
... Иногда Бунин мог быть очень неприятен, даже не замечая этого. Он как будто не давал себе труда считаться с окружающими. Тут всё зависело от его настроения. Впрочем, и настроение его за вечер менялось с поразительной быстротой:то он грустил, то вдруг становился весёлым, то сердился, то выглядел благодушным. Под влиянием минуты он способен был обидеть человека, но уже через минуту жалел об этом.
Как- то он очень огорчил Одоевцеву. В тот вечер у неё собрались писатели. Была и Лулу Канегиссер. Когда Лулу узнала, что на вечере будет присутствовать Бунин, она очень обрадовалась, т.к. познакомиться с писателем было её давнишним желанием.
Приехала Лулу одной из первых. "В честь Бунина" она нарядно оделась, надушилась, сделала замысловатую причёску. Бунин, как всегда, сильно запаздывал. Женщина стала волноваться, думая, что он вообще не придёт.
Наконец Иван Алексеевич пришёл. Он поздоровался с хозяйкой, понимая, что все ждут его - без него не садятся за стол - и направился прямо к расположившейся на диване Теффи, очень популярной писательнице, поклонился ей и громко произнёс, целуя обе её руки:
- Надежда Александровна! Целую ручки и прочие штучки.
На это Теффи, не задумываясь, радостно и звонко ответила:
- Ах, спасибо, Иван Алексеевич, спасибо! Спасибо за штучки. Их давно уже никто не целовал!
В этот момент, не давая Бунину сообразить, как поостроумнее ответить, около него появляется Лулу и быстро и взволнованно говорит:
- Я так счастлива, Иван Алексеевич! Наконец - то я могу вам выразить, как мне понравился, в какой восторг привёл меня ваш рассказ "Цыганка". Сколько лет я ждала, чтобы сказать вам, как он мне понравился!
Бунин оглядел её с головы до ног, прищурился, и холодно и высокомерно, отчеканивая каждое слово, сказал:
- То, что вам, сударыня, понравился мой рассказ, свидетельствует о том, что у вас хороший вкус. Но не понимаю, почему вам так захотелось донести это до моего сведения?
И, отойдя, он стал здороваться со всеми присутствующими, а Лулу осталась стоять посреди гостиной. Одоевцева подошла к ней, и та сказала:
- Я не минуты не останусь здесь. Нет, нет, не уговаривайте. Не могу остаться. Не могу!
Лицо её дёргалось, губы дрожали. Одевая в прихожей пальто, она заплакала:
- Господи, какой же он скверный! А я столько лет мечтала, как скажу ему... И вот... За что?
Проводив Лулу, Одоевцева в расстроенных чувствах вернулась к гостям. Бунин весело разговаривал с Теффи. Подойдя к писателю, Одоевцева сказала:
- Иван Алексеевич, за что вы обидели Лулу? Ведь вы...
- Ну, знаете, - перебил её Бунин,- Женщину, которая носит имя Лулу, и обидеть не грех. Экая пошлость! Напрасно вы таких Лулу - Глулу к себе пускаете, да ещё со мной знакомить хотите! Я с Надеждой Алексеевной обмениваюсь любезностью, а она, как подворотная шавка на меня накинулась. Вот я её и взгрел. И поделом. Не лезь, шавка.
- Побойтесь бога! Ведь это Лулу Канегиссер! Сестра Канегиссера, убившего Урицкого!
Бунин уставился на неё:
- Сестра того Канегиссера! Неужели правда?
- Да, Иван Алексеевич, сущая правда. Елизавета Акимовна, Лулу, на редкость умная и обаятельная, совершенно исключительная женщина.
- Так чего вы меня не предупредили? - накинулся Бунин на Одоевцеву. - Откуда я мог знать, кто она? Во всём виноваты вы! Вы одна! Из-за вас я оскорбил сестру героя, и я вам этого никогда не прощу!
Затем он неожиданно рассмеялся:
- Я, кажется, хватил через край. Приношу извинения. Мне действительно очень обидно, Не знаю, как исправить.
- Исправлять ничего никогда не следует,- вставила Теффи. - Даст бог, со временем, вы ещё встретитесь где-нибудь и вам удастся очаровать её. Ведь вы на это большой мастер.
...В Бунине не было ни зависти. ни мелочности, ни мстительности - он был добр и великодушен. Даже очень добр и очень великодушен. Так было в 1930 году, когда прочитав талантливо написанную книгу Леонида Зурова "Кадеты", жившего в Эстонии, Бунин выписал его к себе. И с этого времени и до самой своей смерти содержал его и заботился о его литературной карьере, хотя от Зурова было полное отсутствие благодарности.
Иван Алексеевич любил окружать себя теми, кого считал своими учениками и последователями, и часто появлялся в сопровождении своей "свиты". Злые языки прозвали её "бунинским крепостным балетом".
Бунин был способен на почти героические поступки, что ни раз доказал при оккупации, когда, рискуя жизнью, укрывал в своём доме евреев.
... У Бунина было правило - не ходить ни на чьи похороны. Даже на похороны своей матери , - а он обожал, её, - он не пошёл. Правда, по её собственному желанию. Она понимала, что это было бы ему нестерпимо тяжело.
И всё же один раз он изменил этому правилу. Было это в 1929 году. Бунин отправился в Ментону поклониться праху князя Николая Николаевича.
- Я так боюсь, - вздыхала Вера Николаевна. - Ведь Ян не выносит вида покойников. Это потрясёт его. Он заболеет. Он может там в обморок упасть. Боже мой, даже подумать страшно! Но он такой упрямый, его не уговоришь.
Но вопреки всем страхам Бунин вернулся в прекрасном настроении, бодрый и весёлый. Его там приняли с почётом и уважением, к чему он был очень чувствителен. Но и вид великого князя не только потряс его ужасом, но и восхитил:
- Лежит в гробу, длинный, тощий, рыжий. Грудка как у цыплёнка. А кулачища - во! И в кулачище, как дубина. кипарисовый крест зажат. Красота! Царственный покойник! - в восторге рассказывал Бунин.
Продолжение следует.