Дождь моросил с утра. Брызнет мелкой моросью, прояснится чуть-чуть, но набегут опять шальные тучки и моросит, моросит. Ну, кому он нужен, дождь во время уборочной? Комбайны вышли в поле, как всегда, но жатва не пошла. Тяжелый, влажный колос не отдавал при обмолоте зерно, а стебли пшеницы, как канаты, готовы были опутать шнеки. Какая уж тут уборка? Маета. До обеда простояли в поле, ожидая погожего часа, а после обеда бригадир махнул на все рукой и отпустил всех по домам.
Иван Игнатьевич, оказавшись дома в непривычное время, просто не знал, куда ему деться, слонялся из угла в угол, потом прилег на диван и уснул. Пробуждение его было странным. Кто-то громко возмущался на неясном каком-то языке и тянул, вытягивал у него сонного подушку из-под головы. Вот это да! Кто посмел?
Иван Игнатьевич приоткрыл глаза и увидел нечто странное. Его дорогой и горячо любимый внук тащил подушку, отчаянно ругаясь. У него не получалось, Эдик сопел, кряхтел, даже шлепнулся на пол, тут же поднялся, наконец, выдернул подушку и, заулыбавшись, понес ее в свой уголок с игрушками.
- Эдик! - удивленно окликнул его дед. - Ты что это делаешь, негодник, а? У родного деда подушку из-под головы рвать?
Внук на слова деда никак не прореагировал, а подушку положил на пол и сел на нее, всем своим видом показывая, что это его подушка, и незачем брать, я ее отнял и ни за что не верну.
- Отберу силой, коли не хочешь добром отдать.
Иван Игнатьевич поднялся с дивана, приподнял бережно Эдика, взял подушку и отнес ее на прежнее место.
Внук расплакался, прибежала Наталья, стала заступаться за внука, стыдить мужа:
- Ты что, Иван, с маленькими связался? Отдай ты ему эту подушку, отдай! Это его любимая подушка с вышитыми петухами, он ее никому не доверяет.
- Как это, его подушка? Кого ты растишь? Куркуля? Два года внуку, а он уже застолбил подушку. Мое и никому не дам! Куркуль, настоящий куркуль!
- Да маленький он, ничего пока не понимает.
- Не понимает! Вот иди, иди у него на поводу, посмотрим, кто из него вырастет. Ребенок с детства должен окорот знать. Если родители, пока учатся, доверили нам дитя, так мы его воспитывать должны, воспитывать, чтоб человеком рос.
- А ты воспитываешь, значит, - почему-то разозлилась Наталья, - отнял силой и рад, что в десять раз его больше!
- Да забирайте вы свою подушку, разоряетесь здесь оба. Не в ней же дело! Да ну вас!
Иван Игнатьевич вышел во двор и сел на крыльцо, укрытое навесом, закурил. Пальцы его нервно подрагивали. На крыльце лежала забытая внуком забавная игрушка - верблюд на колесиках. Привезли родители Эдика в прошлый приезд. Тоже мне, родители. Подкинули малыша старикам, а сами учатся в городе. Хорошо, старуха на пенсии, им, бабам, пенсию почему-то на пять лет раньше дают, чем мужикам. А так бы кинули в какие-нибудь ясли и вовсе на руки чужим людям. Помогай всем, а силы-то уже не те! Совести у них нет, у молодых, что ли? Но и без поддержки родительской нынче не проживешь!
- Я им всем что-то вроде этого верблюда на колесиках, пока горбатишься, до тех пор и нужен, а так и забудут, как дверь в дом открывается. Сын после армии домой не вернулся, приехал на побывку и только его и видели, уж сколько лет не показывается, письма шлет и то не он пишет, а жена. Дочь тоже пошла на врача учиться, не хочет рядом с родителями жить, городская жизнь манит. Вот хоть внук в доме, сколько радости и света от него, а тоже туда же, деда обижать! Не нужен я никому! Не нужен! Еще и этот дождь идет и идет, конца краю не видна, а хлеб в валках лежит, где тут душа болеть не будет? И заняться нечем. Маета!
Сзади послышались звуки, которые ни с чем нельзя было спутать. Шлепая ножками в теплых, связанных заботливыми руками Натальи, носочках, внук вышел на крыльцо, подошел к деду, ласково прикоснулся к нему и позвал картавя:
- Дэда! дэда!
- Ну тебя! - Иван Игнатьевич отвернулся. - Куркуль.
- Дэда! Дэда! - опять позвал внук. - Ку-ку! - подражая деду, произнес он, развел руками, засмеялся.
- Иди к бабушке, не подлизывайся, иди, на подушке посиди.
Маленький мальчик был удивлен. Он постоял немного и опять подошел к деду уже с другой стороны.
- Дэда бо? - спросил он нежным голоском. Что означало, не заболел ли деда?
Дед опять сердито отвернулся.
Внук стал спускаться с крылечка, прикладывая невероятные усилия. Он повернулся задом, и осторожно лег на животик, ногами пытаясь достать ступеньку. Ему это удалось, он опять лег на ступеньку и, действуя точно так же, спустился еще ниже.
Оказавшись у ног Ивана Игнатьевича, он поднял на него глаза и робко попросил:
- Дэда! Кач!
Эдик смотрел на дедушку умоляюще. И тот не выдержал, засмеялся.
- Ну, какой хитрющий, какой хитрющий, ладно, кач! Забирайся!
Эдик заулыбался и стал карабкаться по ноге деда. Усевшись крепко на его ступне, протянул доверчиво ручонки, и дед взял нежные руки внука в свои богатырские заскорузлые ладони.
- Мир, - сказал он.
- Кач-кач-кач! - кричал внук, взлетая вверх и повизгивая от удовольствия.
- Кач-кач-кач! - повторял дед. Но уже минут через пятнадцать дед почувствовал, что маленькое тельце внука все крепче и крепче прислоняется к его ноге, увидел, что глазки Эдика стали слипаться, малыш зевнул протяжно и удивительно громко!
- Ого! Да ты же совсем сонный!
Иван Игнатьевич наклонился, осторожно взял внука на руки и понес в дом.
Когда немного погодя в большую комнату заглянула Наталья, она застала мужчин спящими. Дед спал на краю дивана, оберегая внука от падения, а внук - у стеночки. Оба были укрыты теплым пушистым одеялом, голова Эдика лежала на подушке, расшитой петухами, и на этой же подушке спал и дед.
- Поладили, спят на одной подушке. Не поделили подушку, даже смешно. Ох, и суетной у меня муж, а человек хороший, я с ним горя не знала. Все он сожалеет, что в войну дом у них сгорел, и нет фотографии ни отца, ни матери, ни его самого маленького. А зачем ему эти фотографии? Вот она, живая фотография, рядом лежит, посапывает. А и пусть будет в деда. Только не унаследовал бы и его некоторую прижимистость. Ведь его в деревне все за глаза куркулем зовут! Чужого не возьмет и своего не упустит, - подумала Наталья.
Тяжело сгибаясь в пояснице, она прошлась по дому, собирая детские игрушки. Все аккуратно сложила в корзинку и последним положила оранжевого верблюда. На колесиках.