В эту ночь мне не снилось ничего пугающего и мистического: отголоски прогулки по Петергофу, цветы, фонтаны, Монплезир… Промелькнул в моем сне и Викентий Иванович, чарующе-любезный и похожий на Джулиано Медичи. Сон был красивый и светлый, я проснулся в хорошем настроении и сразу же забыл все его подробности.
Ильин, собиравшийся идти в вагонные мастерские Варшавского вокзала на встречу с знакомым инженером-механиком, подробно объяснил мне, как найти Рузовскую улицу.
К счастью, она была расположена не так уж и далеко, по правую сторону от Загородного проспекта.
Идти нужно было мимо столь любимого Ильиным Технологического института. Я нашел это простое трехэтажное здание удачно расположенным, но достаточно скучным. У него даже не было парадного входа. Скорее всего, для инженеров-технологов красота - качество второстепенное.
Мне трудно было бы отрицать ту пользу, которую могут принести обществу железные дороги, заводы и фабрики, но красоты пейзажу они никак не добавляют.
Задача архитектора совместить целесообразность с изысканностью формы.
Целесообразностью пожертвовать никак нельзя, а вот красотою…
Боюсь, что с развитием промышленности архитектура может сильно упроститься. Начнется застройка земель вдоль железных дорог, возникнут новые станции и города, нужно будет строить быстро, много и дешево. Хорошо будет, если дома не превратятся по виду в армейские казармы.
Кстати, Рузовская улица и начиналась с казарм Семеновского полка, построенных в начале века в духе простого и добротного классицизма.
Приближаясь к дому, в котором жила Людмила Леопольдовна, я все более и более беспокоился о том, как примет меня эта эмансипированная девица, смогу ли я что-либо узнать о Лизавете Павловне, не покажусь ли смешон или хуже того - подозрителен.
Но тут случилось нечто совершенно неожиданное: с мчавшейся навстречу пролетки соскочил какой-то прыткий господин, и я даже опомниться не успел, как он налетел на меня с распростертыми объятьями, крепко схватил за плечи и заорал во все горло:
- Евгений Федорович! Кто бы подумал! Какая встреча! Гора с горой не сходится, а человек с человеком!..
Я просто обомлел и даже рот открыл от изумления: передо мной стоял Дионисий Петрович Зюкин!
- Это же надо так встретиться! - восклицал он с неподдельным восторгом в голосе.- Откуда вы здесь? Как давно? Куда направляетесь?
Я все еще не мог придти в себя от его внезапного появления и пробормотал что-то о том, что вовсе не ожидал такой встречи.
- Странно, не правда ли? - продолжал он с воодушевлением.- За тысячу верст от дома! В огромном городе! Ни за что бы не поверил, что такое бывает!..
- Да что же тут необычного? - робко возразил я. - Случается и не такое…
- Да уж, - ответил он. - Слыхали ли вы последние Кочетковские новости?
Я ответил, что получал письмо от маменьки, но не знаю, какие именно новости он имеет в виду.
- Трагедия, - ответил он, - безвременная кончина! И отец, и дочь! У старика удар, а дочка утопла, как бедная Лиза. Отчего? Зачем? Не иначе, как душевное потрясение! Говорят, Лизавета Павловна была не без странностей, хотя я не замечал за ней ничего такого. Необычна, дика, но не более того! Признаюсь вам, как другу: сватался два раза. Отказ, отказ! Любит другого. Кого? Кто таков? Она ведь сидела в Кочетках безвылазно, если, конечно, так можно выразиться применительно к прелестной особе.
- Вы находите Лизавету Павловну прелестною? - спросил я не без удивления.
- Отчего же нет? - ответил он. - Прелестна, черезвычайно! Была… увы! Хотела скрыть, но не получалось… Впрочем, хватит о грустном! Совет пиита: "спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!" Кто сказал? Шиллер? Жуковский? Не знаете? Ну и шут с ним! Поэзии тоже довольно! Едем к Мартынкевичу! Для водочки рановато, а для цимлянского в самый раз! Под красную рыбку, под икорочку!..
Я стал убеждать его, что не могу никак, что у меня важное дело, которое никак не возможно отложить, но он и слушать ничего не хотел.
- Как? Дело? Какое? Да вы что, Евгений Федорович! Оставьте вы эти глупости! Если два земляка встречаются за тысячу верст от дома, наипервейшее дело - трактир!
- Вы же знаете, что я не пью, - сказал я весьма опрометчиво.
- Вздор! - возразил Дионисий Петрович.- Не верю! Этого не может быть! Не пьет только вобла сушеная! "Кто два раза в день не пьян, тот тюфяк, а не улан!" Слыхали такое? Нет? Кто сказал? Думаете, Пушкин? Дельвиг? Баратынский? Ничего подобного - мой батюшка - фанен-юнкер Зюкин - первый, герой Бородинского сражения, уволенный за ранами без ноги, но с правом ношения мундира! Эпический старик! Правда, он был драгун, но применительно к питию это не имеет никакого значения.
Я отвечал, что никак не могу, даже при всем моем уважении к его родителю.
Дионисий Петрович заметно расстроился, но тут же поставил меня в известность, что никогда не отказывается от своих намерений, и мы непременно отметим нашу встречу, если не прямо сейчас, то ближе к вечеру, когда я закончу все свои дела.
- Где вы остановились? - спросил он. - Я заеду за вами.
Я не придумал ничего лучшего, чем назвать ему свой адрес, и он клятвенно обещал быть во Второй роте не позднее шести вечера с тем, чтобы ехать в «Эльдорадо». Потом последовали прощальные объятия, от которых у меня затрещали ребра и искреннее дружеское ободрение:
- Не беспокойтесь, Евгений Федорович! Никакого кутежа! Благопристойная дружеская попойка! Маменька ничего не узнает.
Надо сказать, что эта встреча меня сильно расстроила. А более всего тем, что я не выдержал внезапного кавалеристского наскока и спасовал перед настырным и подозрительным Зюкиным.
Я подождал, пока его пролетка не свернула на Загородный проспект, и отправился к Людмиле Леопольдовне.
Домик, в котором она жила, был маленький, двухэтажный.
Двери открыла горничная-чухонка. Я назвал свою фамилию и спросил дома ли госпожа Миллер-Закомельская. Горничная пошла доложиться барыне и вернулась с сообщением, что меня просят пожаловать в гостиную. Там было полутемно из-за задернутых плюшевых портьер и само убранство комнаты представилось мне каким-то ветхим и унылым. В покоях пахло черезвычайно неприятно - не то плесенью, не то лежалым тряпьем. Барыня вошла незаметно и словно крадучись. Это была отнюдь не девица Миллер-Закомельская, а маленькая ссохшаяся старушка в сером драдедамовом капоте и чепце с мятыми темно-коричневыми лентами. Я представился на самый изысканный и старомодный манер и крайне осторожно осведомился о Людмиле Леопольдовне Миллер-Закомельской.
- А вы, сударь мой, кем ей приходитесь? - поинтересовалась хозяйка. - Уж не маменькин ли сынок от второго брака?
Я отвечал, что не состою с этой барышней ни в какой степени родства, и даже не знаком с нею лично, но приехал в Петербург из Хотмыжского уезда и рекомендован общими знакомыми.
Было похоже, что мой ответ несколько озадачил любопытную хозяйку.
- Так как вы сказали ваша фамилия? - настороженно переспросила она.
- Гаевский, сударыня, - ответил я. - Не могли бы вы оказать мне любезность, известив Людмилу Леопольдовну о моем приходе.
- Так она здесь больше не живет, - ответила старушка. - Съехала третьего дня, после того, как объявился ее единоутробный братец, маменькин сынок от второго брака, тоже кстати, Гаевский, Евгений Федорович.
- Кто? - переспросил я.
Сарушка посмотрела на меня с явным подозрением.
- Что это вас так удивило, батюшка? Может, у вас в уезде Гаевских так много, что и не перечесть. Я вот сама родом из Харьковской губернии, так у нас каждый второй помещик - Шидловский, а если не Шидловский, так Абаза. Вот и матушка моя, покойная, Царствие ей Небесное, в девичестве была Шидловская, и дядюшка покойный тоже Шидловский. А есть Шидловские, которых я и знать не знаю.
Не могу сказать, что это было очень убедительно.
(Продолжение следует)