Глаза на лице Лизы светились тихим голубым пламенем. Собственно светиться больше было нечему. Загорелая обветренная кожа обтягивала её лицо с выдающимися скулами и пухлыми губами в заедах простуды. И без того худая Лиза напоминала живой скелет, но никого не могла напугать по той простой причине, что двигалась она среди таких же скелетов, которые куда то шли, что то несли, выполняли чьи то приказы и, не смотря ни на что, жили. Жили на болотных островках, двигаясь в немыслимой жиже, тащили на себе оружие без патронов, стелили гати и толкали по ним телеги с обречёнными на съедение лошадьми и машины почти без горючего.
Она отвернулась от бьющегося в постромках коня со сломанной ногой, которого ездовые тут же пристрелили, на глазах других храпящих и дёргающихся лошадей. Полубезумные бородатые люди штыками начали кромсать тело, ещё подрагивающей в последних проблесках сознания животного, со всхлипом облизывая окровавленные пальцы.
-Воздух!-внезапно понеслись отчаянные крики со всех сторон и над лесными прогалинами показался самолёт.
-Наш! Это наш! Не стреляйте!-радостно закричал какой то политрук, запрещая начавшуюся стрельбу и принялся махать своей грязной пилоткой.
Люди будто обезумели, увидев тяжёлый ТБ-3 и замахали ему руками, бинтами и пилотками. Однако самолёт исчез и долго не показывался. Наконец, он появился, спустившись ещё ниже, почти задевая верхушки сосен своими распростёртыми неимоверно широкими крыльями. Его бомболюк открылся и оттуда, расцветая белыми одуванчиковыми шарами, посыпались грузы в виде тюков и бочек. Красноармейцы бросились собирать эти тюки и бочки, но внезапно появившийся коренастый особист, стреляя в воздух, стал отгонять людей от грузов.
-Стой! Прекратить мародёрство! Сначала накормить штурмовые группы, раненых и передовое охранение!-кричал капитан сиплым сорванным голосом и несколько политруков поспешили ему на помощь, застрелив одного из бойцов, бросившегося на них со штыком наперевес.
Тогда голодные красноармейцы побежали в топи, куда залетело несколько тюков. В спешке двое бойцов провалились и, страшно воя, стали погружаться в трясину. Лиза была потрясена этими дикими сценами и, отряхнув юбку от грязи и заправив гимнастёрку, после падения на тонкие стволы временной, уже местами притопленной дорожной гати, отрешённо пошла дальше, спросив у водителя полуразбитого зилка в какой стороне она сможет найти медсанбат 111-й дивизии. Небритый водитель с воспалёнными от бессонницы глазами встал на подножку машины, огляделся и неопределённо махнул рукой в сторону.
-Они с артполком выбираются по параллельной гати. Это километра полтора отсюда. Но, будь поосторожней, сестричка, там с утра пальба была-ответил водитель, называя военврача явно не по рангу, но Лизавета Чистова пропустла его панибратство мимо ушей.
Тяжёлый гул над головой заставил их посмотреть на небо. Советский бомбардировщик всё так же низко летел над лесом, поспешно скидывая грузы, но теперь за ним прицепились два наглых немецких фоккера. Они не спеша зажали бомбардировщик в клещи и несколькими очередями зажгли ему правый, а потом левый двигатель, поочерёдно взмывая в небо гордыми свечками. Уже горя густым чадным пламенем русский бомбовоз медленно тянулся по небу над окруженцами, продолжая лихорадочно сбрасывать грузы уже без парашютов. Тяжело бухнувший взрыв сказал Лизе и водителю, что отчаянных летунов больше нет в живых. Водитель неловко отвернулся от зарыдавшей Лизы и украдкой тоже мазнул ладонью по глазам.
-Уходите, товарищ военврач! Они сейчас дорогу утюжить начнут-угрюмо сказал водитель.
Пробираясь среди стройных сосен по ещё сухим островкам младший военврач Лиза Чистова уже далеко за спиной услышала тяжёлые взрывы. Начался немецкий авианалёт на дорогу, по которой шла её сто одиннадцатая дивизия.
Но то, что она увидела в медсанбате, потрясло её до глубины души. Ездовые отцепляли лошадей от повозок, не обращая внимания на крики и проклятия раненых. Медсёстры торопливо раскладывали на повозки бинты и пузырьки с лекарствами и убегали с уходящими красноармейцами. Она с трудом нашла Ивана на отцепленной повозке. Он был в сознании. Она обняла и расцеловала его, со слезами на глазах клянясь ему в любви, отбросив мысли о комдиве Рогинском, с которым спала уже больше месяца. Лиза покормила маленького комбата сухарями и переложила чуть поодаль от метавшегося в бреду соседа, с обмотанным окровавленными бинтами животом.
-Ванечка, я сейчас! Жди меня, Ванечка . я скоро. Я сейчас приведу твоих батарейцев-плакала она не стесняясь горьких слёз.
Она пробегала больше часа, пока не натолкнулась на политрука Инина и не вцепилась в него, как клещ. Инин глянул на неё воспалёнными глазами.
-А ты чего так за комбата хлопочешь? У тебя же теперь другой хахаль, повыше рангом?
Он схлопотал от Лизаветы пощёчину, после которой она горько разрыдалась.
-Дурак, я только его люблю. А с комдивом это так. От безысходности.
Политрук сердито посмотрел по сторонам и потёр щёку.
-Ладно, Ваньку спасти это дело святое. Он вон сколько тогда с тобой детей и женщин вывез в нарушение всяких приказов… Пошли!
Однако у них ничего не получилось. Она привела Инина с конём и коноводом прямо к телеге. Инин обнялся с Иншаниным и вздохнул.
-Ну, держись комбат! Сейчас будем тебя кантовать, как колоду.
Однако все их попытки посадить или положить Ивана на лошадь к успеху не привели. Он терял сознание от боли в израненных ногах и кулем скатывался им на руки. Оставив Лизу с Иваном, Инин ушёл, недовольно дёргая головой. Когда Иван пришёл в себя, Лиза дала ему несколько глотков спирта и легла с краю, чтобы немного согреть. Она исступленно целовала его, не решаясь бросить на почти неминуемую смерть.
-Уходи, Лизавета! Мне будет тяжко сознавать, что ты в плену у немцев по моей вине. Оставь только пистолет. Когда они придут, я застрелюсь.
-Нет, Ваня! Ты будешь жить! Вот тебе моя ладанка с землёй. Она приведёт тебя ко мне во что бы то ни стало. Надень её вместе со своей. Вот так! А это тебе карта. Инин оставил. Вот сторожка лесника в пяти километрах. Смотри! Постарайся туда добраться. И дай я надену на тебя красноармейскую гимнастёрку, а твою вместе с документами заберу себе-и с этими словами Лиза подбежала к бездыханному бойцу и с трудом стянула с него гимнастёрку.
А ещё через пятнадцать минут Лиза, заливаясь слезами, уже шла по лесу, бросив любимого человека на произвол судьбы, почти на верную смерть. Начавшийся авианалёт заставил её обернуться. На месте повозки с Иваном и раненым в живот бойцом встал столб чёрного взрыва. Лиза без сил упала на землю и, пролежав так несколько минут, медленно встала и побрела к гати с сильно поредевшими колоннами бойцов.
Вернувшись в сумерках в штаб, она доложилась комдиву о прибытии. Он, пригнувшись чтобы не пробить дыру в крыше шалаша, встал и обнял её. Она не ответила на его поцелуй.
-Как я понимаю, ты сходила неудачно? Не нашла своего комбата?-сурово спросил полковник Рогинский.
-Нашла, но вывезти не смогла. У него пробиты ноги и он не может сидеть в седле-ответила Лизавета, промолчав о близком разрыве и о гибели своего спасителя.
-Тогда забудь. Пока забудь. Ты знаешь приказ Астанина выводить только ходячих или способных ехать верхом. Иди к раненым. А ночью, чтобы не отходила от меня ни на шаг. Штурмовые группы созданы. Они разгромят заслоны дивизии «Полицай» и мы будем прорываться к своим. Нам навстречу в сторону Вишеры будет прорываться сороковой бронепоезд с усиленным десантом из парашютно-десантной бригады. Вместе прорвём полицаев и выйдем к нашим. Ночью от меня ни на шаг-повторил комдив, отворачиваясь от Лизы к другим командирам и оставляя её наедине со своим горем.
Однако ни в эту ночь, ни в последующие прорваться им не удалось. Их одиссея по немецким тылам продолжалась до шестого октября, когда командир разведвзвода дивизии лейтенант Оплесин смог ночью снова выйти к советским войскам и согласовать встречный удар.
А судьба маленького комбата сложилась на редкость удачно. Если можно говорить об удаче, попав в немецкий плен. Не тот малоприятный плен Первой германской, из которого вернулись девять из десяти солдат. А гитлеровский беспощадный плен, из которого не вернулись шесть из десяти военнопленных. А из попавших в плен окруженцев сорок первого года вообще мало кто выжил. Уход Лизы перевернул ему душу и Иван, не выдержав стоны умирающего соседа, решил ползти к избушке лесника.
Он прополз сотню шагов в сторону, противоположную её уходу, когда за спиной послышался обвальный грохот. Как и Лиза, он оглянулся на этот грохот и увидел, как в щепы разбило бомбой его телегу. Смерть опять обошла его стороной, но он не обрадовался этому. От отчаяния он стал обшаривать все брошенные винтовки и наганы, карабины и автоматы. Но патронов в них не было.
С упорством маньяка он пополз через болото и не провалился, старательно обползая чарусы, затянутые тёмной ряской. Ещё недавно в некоторые из них попали испуганные бомбёжкой кони и их морды ещё виднелись под тёмной плёнкой воды.
ИВАНОВ ПЛЕН
Отложив неудачную попытку застрелиться, Иван Иншанин полз через мелкое новгородское болотце и почти без страха думал о том, что может провалиться. Разрезанные командирские бриджи намокли и волоклись за ним обычными тряпками. Но во много раз хуже было то, что и намокшие бинты стали скручиваться с ног и виться позади всё более длинными грязно-белыми лентами.
Устав, он набрал пригоршню клюквы и осторожно трогая ягоды языком, растянул наслаждение на полчаса. На самом деле ему только показалось, что он лежит, прислонившись к сосне, лишь полчаса. В действительности прошло больше часа. Но он ни за что бы не поверил, если бы ему сказали об этом.
Сломав разлапистую ёлочку, он попытался сделать себе костыль, но встать не смог. Бинты прочно облепили его ноги от лодыжек до паха и знаменитый худобой и выносливостью в своём гаубичном полку маленький комбат так и не смог подняться. Оставив костыль себе на всякий, ещё не понятный случай, он пополз опять.
Избушка лесника показалась уже в сумерках, и Иван с удивлением понял, что она уже занята. Легкораненые набились в неё битком и протиснуться внутрь у него не было никакой надежды. Надёргав соломы через щели сарая, он улёгся под навесом и постарался заснуть. Звуки боя уходили куда-то далеко-далеко. Иван остро почуствовал холод, голод, одиночество и незащищённость и , дрожа крупной дрожью, заплакал с закрытыми глазами.
Это поганое чувство обречённости не оставляло его уже неделю. С того памятного дня седьмого сентября, когда комкор Астанин приказал корпусу прорываться из окружения к своим отдельными дивизионными и полковыми колоннами, после чего связь с корпусом прекратилась.
Атака эсэсовцев на его батарею была неожиданной. Батарея расстреливала последние снаряды, пытаясь сбить немецкие заслоны перед их дивизией и, обнаружив себя, подверглась удару авиации и гитлеровских артиллеристов. Оглушённый бомбой и контуженный на оба уха комбат нашёл такого же оглушённого политрука и они с двух ручных пулемётов отбили атаку пехоты на позиции батареи.
Разозлившись, гитлеровцы спрятались поодаль, за лесной прогалиной, и насыпали на батарею десяток-полтора мин. Передав пулемёты подоспевшим ездовым, комбат и политрук побежали к блиндажу управления, чтобы запросить помощь у майора Кузнецова. От первых мин они бросились в дымящуюся полутораметровую воронку тяжёлого снаряда, но Иван чуть отстал и ему миной посекло ноги чуть ниже бёдер. Инин порадовался за друга.
-Ещё чуток и мог бы остаться бездетным навечно. А так ты ещё жених хоть куда!- шутил политрук, торопливо разрезая финкой штаны и сапоги Ивана и доставая индивидуальный пакет из пухлого планшета.
Бой стих внезапно и обоих командиров оглушила наступившая тишина. Иван потерял сознание и не чувствовал, как его отправили в медсанбат и сделали операцию. Он пришёл в себя уже стреноженным и забинтованным по всем правилам медицины. Именно тогда бесконечно тоскливое чувство обречённости овладело им, и жить он стал механически, почти не думая о будущем. Он знал, что будущего у него нет, но одно дело осознать это и совсем другое предаться этому чувству и рыдать и метаться от боли и безысходности, как другие бойцы и даже командиры, умиравшие на повозках медсанбата рядом с ним в самом цветущем двадцатилетнем и тридцатилетнем возрасте. Первое посещение Лизы смягчило его тоску, но потом эта тоска охватила всё его существо так, что он забывал о боли в заживающих ногах.
Вдруг непонятное движение и шум в доме отвлекли Ивана от тягостных дум. Вскоре из дома стали выходить раненые с горстями и пазухами гимнастёрок, набитыми сухими грибами.
-Браток, принеси поесть-обратился он к забинтованному бойцу, но в обернувшемся лице узнал ездового Панасюка, которого он не сдал в особый отдел, как бывшего махновца и распостранителя панических слухов, потому что он тоже был литейщиком, но с Азовстали.
-Иди сам, комиссарская рожа!-зло ответил Панасюк и ушёл в сарай к своим дружкам.
Комбат Иншанин остро осознал своё одиночество в этом лесу, набитом ранеными красноармейцами. Они сдадут его как командира и коммуниста. Это было ясно и без слов Панасюка. Но именно эти слова убили в комбате последнюю надежду на спасение.
Однако проходивший мимо огромный сержант вдруг наклонился и насыпал ему на грудь несколько пригоршней сухих грибов.
-Поешь братишка! А то в плену кормят хреново! я то был уже ..знаю!- и подмигнул он отчаявшемуся комбату. Везде люди живут-не дрейфь!
Слова сержанта вдруг пробудили в душе Ивана желание жить, и он осторожно пополз прочь, подальше от этих людей. Знакомство с ними было ему опасно.
В очередной раз собирая клюкву на болоте Иван опять потерял сознание и очнулся от толчка под рёбра.
-Шиссен! Это раненый, его придётся тащить на носилках! Убей его-добавил голос по-немецки.
Открыв глаза, Иван увидел перед собой двух пожилых немцев, один из которых целился в него из винтовки. Настойчивое желание жить заставило его шевелить застывшими губами.
-Битте! Хильфэ мир бите! Я хорошо говорю по-немецки и мог бы пригодиться немецкому командованию в качестве переводчика. Пожалуйста, принесите носилки-обратился он к пожилым солдатам и они начали совещаться, поглядывая на подозрительного раненого красноармейца.
Первый солдат порывался привести свой приговор в исполнение, но второй немец постарше неожиданно упёрся и остался охранять раненого, послав напарника за носилками.
-почему у тебя австрийский акцент-спросил немец.
И Иван ответил, что его обучил немецкому пленный работник-венгр с которым они сильно подружились за три года первой германской войны.
-не волнуйся, солдат. Мы тоже австрийцы и поможем тебе-успокоил Ивана немец, угощая сигаретой.
Некурящий Иван сильно затянулся, закашлялся и потерял сознание. Очнулся он от странного колыхания. Иван плыл на носилках по лесу, слушая ворчание одного из солдат, и робкий лучик надежды на спасение затеплился в его сердце. Скоротечный допрос показал ему, что немецкий офицер с интересом отнёсся к раненому красноармейцу с хорошим знанием немецкого языка и его носилки поставили в ряд с другими, хотя офицер перед этим собственноручно застрелил пару раненых майора и политрука, опознав их как евреев. Солдатам выдали сигареты и тушёнку и даже бутылку вина, и они ушли очень довольные неожиданной премией.
Задремавшего на тёплом солнце Ивана неожиданно разбудили осторожные женские прикосновения. Над ним колдовали две русские медсестры под присмотром военврача. Они обработали его раны мазью вишневского и йодом.
-не волнуйтесь, товарищ! Скоро будете вставать. Раны ваши затягиваются очень хорошо-сказал военврач, потыкав пальцем в месиво красных рубцов из которых теперь состояли ноги Ивана.
Медики напоили Иншанина сладки м чаем с клюквой и перешли к его соседу. Ещё через два дня раненых перевезли в огромный барак, расположив их вместе со здоровыми красноармейцами, которые его строили.
Пленных водили на колхозные поля, собирать картошку и свеклу, иногда капусту. Повара варили из овощей тюрю и потом в котелки и пилотки разливали раненым. Начались побеги с шумом, построениями, злобным лаем овчарок и расстрелами заложников.
Немцы всё реже заходили в лес, боясь партизан и лейтенант Иншанин мог бы сильно удивиться, узнав, что начальником разведвзвода в ближайшем партизанском отряде служит его прежний комбат старший лейтенант Степан Алексеевич Иншаков, первый комбат и создатель той знаменитой «батареи однофамильцев», которая смогла ворваться в Остров четвёртого июля на бронепоезде. Он выжил после взрыва и местные жители спасли и выходили его.
Иван удивился бы ещё больше, если бы узнал, что командир отряда ломает голову, как сообщить на Большую землю о появлении у него Дарьи Серебровой и других педагогов и вожатых вместе с двумя сотнями детей командиров, которых женщины привели к нему. Однако вряд ли бы он обрадовался этой новости. Иван был уверен, что спас детей и женщин и они уже далеко в нашем советском тылу.
Ограду лагеря в начале октября обнесли колючей проволокой и пустили по ней ток. Наконец Иван, спихнув с нар на пол умершего ночью бойца вдруг оценил это изобретение.
-раз и готово! Раз и готово!-повторял он про себя, с трудом перемещая на костылях распухшее от голода и водянки тело.
Уже стоя перед проволокой он постепенно начал раскачиваться, чтобы коснуться её головой и умереть сразу, без мучений. Шлепок под ногами заставил его открыть глаза.
Иван увидел бумажный пакет под ногами и оглянулся на часового. На вышке стоял знакомый ему австриец и, покачав головой, отвернулся. С трудом подняв пакет, Иван нашёл в нём две белые булки, плитку шоколада и три пачки сигарет.
Разделив хлеб и шоколад с товарищами по-соседству и, особенно, с десантником майором Вихровым, в сержантской гимнастёрке, Иван спас себе жизнь, выменивая по сигарете за сухарь или остаток тюри.
Потеряв счёт времени он не знал, что холодный октябрь и рано выпавший снег, убившие многих его товарищей, спасут ему жизнь. Именно в этом месяце министерство труда Германии вместе с управлением снабжения армии поставят перед фюрером вопрос о продолжении русской кампании в течении всего следующего года. И, крайне раздражённый этим приказом, Гитлер признает его целесообразность. Начиная с конца октября пленных советских солдат вдруг стали лучше кормить и постепенно отправлять на работы в Германию.
-я останусь здесь!-вдруг заявил Вихров маленькому комбату, услышав от него о разговорах немцев и передавая докурить маленький окурок для сугрева. Мне надо устроиться в полицаи. А потом я покажу им, где раки зимуют. Им небо с овчинку покажется. Я не успокоюсь, пока сотню фрицев к ихнему богу не отправлю. А ты езжай Ваня, может там и доживёшь до освобождения. Я нутром чувствую, что выдохлись фрицы. Помёрзнут они в наших лесах. Помяни мой слово, помёрзнут.
И Иван опять почувствовал в груди страшную тоску и одиночество.