Фашисты регулярно бомбили город. Стекла на окнах заклеили полосками газет крест-накрест, чтобы сохранить их во время бомбежек. Ввели светомаскировку - окна домов с вечера и до утра должны быть завешены черной плотной тканью, фонари на улицах не зажигались, витрины магазинов не освещались. Город утонул в кромешной темноте, но продолжал жить. 1 сентября начались занятия в средней школе. Я пошла в первый класс.
В школе тренировали учеников, как вести себя во время учебной тревоги. Когда завоет длинный гудок, нужно было всем встать из-за парт, потом сесть на корточки за парту со стороны, противоположной окнам, голову наклонить к коленям и закрыть руками. Это должно спасти от осколков.
А если во время воздушной тревоги кто-то был дома, надо было спуститься в бомбоубежище, в подвал под домом. На входной двери был вывешен график дежурства жильцов дома на чердаке на случай, если в дом попадет фугасная бомба. Она не взрывается, а шипит, ее надо поднять и опустить в бочку с водой или песком, чтобы не было пожара. Всех учили, как пользоваться противогазом, выдали их под расписку.
Не раз было такое, что воздушная тревога прозвучала, но бомбежки не было - немцы уносили свой смертоносный груз куда-то дальше, поэтому люди начали постепенно привыкать к воздушным тревогам, и не всегда бежали в бомбоубежище.
Однажды я была дома одна, в школе занятия прекратились. Когда началась вторая за день воздушная тревога, я позвонила маме на работу и спросила - бежать ли в бомбоубежище, а то уже бегали зря, и брать ли с собой кошку, ее тоже жалко.
Мария ответила:
- Бери, бери кошку, и беги быстрее!
Я замешкалась. Прибежав с кошкой на руках в соседний подъезд, где было бомбоубежище, я обнаружила, что дверь была закрыта и не поддавалась.
Бомба взорвалась в соседнем дворе.
Вначале небо как будто треснуло пополам, а потом упало на землю. От страха я закрыла голову руками и громко заплакала. После отбоя воздушной тревоги все, кто был поблизости, сходились в соседнем дворе. Взрыв разрушил часть жилого дома сверху донизу. Обнажились комнаты на всех этажах, висели обломки стен, полов и какой-то мебели. Я с ужасом смотрела на этот дом, в котором только что были обычные живые люди, соседи. Во дворе вместо детской игровой площадки зияла воронка от бомбы. Вокруг были разбросаны яркие разноцветные остатки качелей, горки, каруселей.
Все было засыпано комьями развороченной земли, торчали чьи-то ноги. На все это было страшно смотреть. Плакала и причитала какая-то женщина.
«Зачем? Зачем фашисты это сделали? - стучало у меня в голове. - Разве им мешали наши песочницы и качели?!»
Этот простой детский вопрос только подтверждал бессмысленную жестокость любой войны.
Каждая враждующая сторона на этой войне старалась как можно больше изготовить оружия смерти - военной техники, боеприпасов. За что миллионы людей, не щадя себя, уничтожали друг друга? За что они терзали живое тело Земли - своей кормилицы?
"Как разрезы траншеи легли,
И воронки, как раны, зияют.
Обнаженные нервы земли
Неземное страдание знают."
Эти слова 30 лет спустя споет людям бард Владимир Высоцкий, которому в 1941 году было только три года от роду.
Господи! Прости детей своих неразумных, ибо они не ведают что творят! Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Бессмертный, вразуми! Спаси и сохрани!
В течение двух недель Мария получила от Ивана четыре письма. Где он находится, чем занимается, писать было нельзя - военная цензура черной тушью вычеркивала такие строки.
Зато в этих письмах были такие строки любви, что Мария заливалась краской, когда их читала и перечитывала по многу раз. Письма были полны ласковых теплых слов, заботы, тревоги, надежды на встречу.
В одном из писем была фотография Ивана. На фотоснимке он стоит во весь рост, левая рука с кулаком прижата к ноге, правой рукой он вцепился в спинку стула.
Одет в военную форму - брюки, галифе, гимнастерка, кирзовые сапоги, пилотка со звездочкой, портупея, планшетка, кобура. На отложном воротничке - два «ромбика».
А лицо такое озабоченное и растерянное, как будто лично он виноват в том, что Красная Армия каждый день отступает, сдает немцам свою землю вместе с людьми.
Надпись на обороте: «На память дорогой жене Мусе и дочурке Тамарочке в день моего 30-летия. Храните и помните своего папку. Западный фронт. 18/IX-41 г. Подпись»
«Такой красивый и любимый почерк! Такое любимое лицо! Как ему там приходится? Хоть бы живой вернулся», - горестно думала Мария.
Сводки с фронтов звучали по радио неутешительные. Полным ходом шла эвакуация предприятий, все ценное вывозили, а что нельзя было вывезти - взрывали.
Пришло время выезда Марии с дочкой в глубокий тыл. Но прежде все-таки она хотела отвезти в Горловку бабушке личные вещи, чтобы эвакуироваться налегке.
Марии был для этого выделен пикап - небольшой грузовичок. На въезде в Горловку машину остановила молодая женщина-милиционер, проверила документы, путевой лист, увидела в кабине Марию и дочку с любимой кошкой на руках.
Эта кошка больше всего разозлила инспектирующую женщину, и она стала орать:
- Машины нужны фронту, а вы возите барахло всякое, буржуи проклятые!
Она велела съехать на обочину дороги и приказала выбросить вещи из машины прямо на землю.
- Машина конфискована на нужды фронта, - отчеканила она.
До бабушкиного дома нам осталось ехать минут пятнадцать. Мария плакала, просила ее, уговаривала только довезти нас до места назначения. Водитель тоже молил Христом-богом эту инспекторшу довезти нас. Нехотя, она согласилась, опять загрузили вещи и поехали на Краснознаменную улицу, к бабушке Лене. Женщина-милиционер сопровождала машину через весь город, стоя на подножке кабины. Вышвырнув все вещи вместе с пассажирами около бабушкиного забора, она села в кабину рядом с водителем и уехала.
Это была большая неприятность! «Что мне за это будет? С какими глазами я в Управление вернусь? Не хватало, чтобы мужу снова выговор вынесли, когда вернется», - сокрушалась Мария. Муж решил бы эту проблему, но он был на фронте, друг его Павел, бывший начальник ГАИ города, вообще пропал без вести в первые дни войны. Нужных людей Мария не нашла. Даже ее брат Хрисанф эвакуировался в тыл вместе с предприятием. Кругом царила неразбериха.
Три дня Мария металась по Горловке, пытаясь попасть в списки на эвакуацию вместе с оставшимися сотрудниками «Донэнерго». Ей пообещали, что еще можно присоединиться к тем, кто будет эвакуироваться через неделю. Мария вместе с сестрой Верой поехала в Сталино за вещами. Боясь показаться на глаза в комбинате «Сталинуголь», они с сестрой тайком забрали из квартиры вещи, приготовленные для эвакуации, оставили ключ соседям, и вернулись в Горловку.
Марию внесли в списки эвакуации на четверг, она пошла в среду наведаться в Донэнерго, уточнить время сбора. И застала такую картину: ветер хлопал открытыми дверями здания, по коридорам летали обрывки бумажек, никого не было. Вообще никого! Уехали все, кто обещал взять ее с собой, потому что фронт двигался быстрее, чем беженцы. Своя рубашка ближе к телу! Спасая свои шкуры, они просто забыли о ней.
Как же обидно было потом, когда такие же работники системы, которые запросто ее бросили, кривились осуждающе и заставляли ее причину в анкетах указывать: «А почему это вы остались в оккупации?» Не было в этом ее вины. Даже мне приходилось эту строку во всех официальных анкетах заполнять, при приеме на работу, на учебу. Мне! Хотя во время оккупации мне было 8 лет! «По независящим от меня обстоятельствам пребывала на временно оккупированной территории».
Мария горько плакала, вспоминая, как обещала мужу уходить от немцев хоть пешком.
Бабушка Лена рассудила все иначе:
- Маня! Та куди ти підешь? З дитиною? Кому ви там нужні? А може залишиш Томочку зі мною?
Мария ей:
- Ни за что! Об этом может быть и речи!
А бабуля опять за свое:
- Останься! Не все же уехали! Как-то будем! И по улице тут соседи остались, и сестры твои с детьми, я помогу. Ничего страшного, немцы же тоже люди. Как-то будем! Не плачь, не горюй. Бог милостив, останемся все живы и с голоду не помрем, у нас есть корова. Дома и стены помогают. Расстрела не бойся. Ты же с мужем-большевиком в разводе, это все соседи знают!
Маня потыкалась везде, а решать надо было это очень быстро, очень энергично. А организовывать что-то и добиваться она так никогда и не научилась. Она мне всегда говорила:
- Ты в отца пошла. Такая же пройдоха и аферистка. Иванковская порода!
Кроме того, Мария уже испытала, что такое эвакуация под обстрелами и бомбежкой. Но тогда были рядом знакомые свои люди, а сейчас?
Все. Мария решила остаться: "Будь что будет! А может, все не так уж безнадежно? Может, погонит Красная Армия фрицев? Помню, Иван говорил, что никак нельзя сдавать немцам Донбасс, ну никак нельзя! А вот как все повернулось! А может, это ненадолго? Будем уже сидеть на одном месте. Как-то будет!"
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/19/1980