Сумрак за окном сменился темнотой. Бертен принес свечи, разжег посильнее очаг. Обнаружив, что его господин и Жак Обрэ о чем-то продолжают тихо говорить, сидя за столом, вернул на стол кружки и кувшин с вином. Мориньер поблагодарил его движением головы.
- Если устал, можешь ложиться спать, - сказал.
Бертен кивнул - хорошо. Вышел, прикрыл за собой дверь. Однако ложиться не стал. Уселся в соседней комнате, взялся чинить одежду. Вздыхал привычно, мечтал о времени, когда они смогут вернуться в Париж.
Думал – хорошо, что он подал в хозяйскую комнату вина. Беседа господина с этим упрямцем-капитаном, кажется, грозила затянуться. А разве не приятнее вести ее, когда есть чем промочить горло?
Он взглянул в затянутое бычьим пузырем окно – будто бы можно было через него что-то рассмотреть. Подумал – поздно уже.
Большая часть обитателей форта уже спала. Бодрствовали только часовые на вышках, господин его с капитаном, да сам он, Бертен. С полчаса назад он прошелся по форту, перебросился парой словечек с вахтенными, поглядел, что делается вокруг. Тишина над фортом стояла мертвая. И не было в этом ничего странного. С тех пор, как они с хозяином вернулись в Сабин-Бопре, здесь так тихо каждую ночь. Это в прежние времена, - как рассказывали ему матросы, - они, случалось, играли в кости допоздна, рассказывали всякие байки, бывало, что и ссорились. Теперь на все это у большинства не хватает сил. Долгие тренировки на морозе утомляют самых неистовых.
И сегодняшний день не был исключением. С самого утра все они ни на минуту не оставались без дела. Дежурные занимались хозяйством, остальных капитан отправил проверять расставленные на тропах силки и капканы. Потом все, как один, отрабатывали на площади продемонстрированные его господином новые приемы. Неудивительно, что, намахавшись руками-ногами на морозном воздухе, а затем, выпив по чарке горячего грога да плотно поужинав, все с таким удовольствием, едва наступил час, бросились в свои постели.
Бертен усмехнулся. Никто сегодня, кажется, не пострадал слишком сильно. Но старик-лекарь, удостоверившись, что драка не нанесла здоровью его хозяина ощутимого вреда, отправился осматривать-врачевать остальных. Те, в большинстве своем пытались отмахнуться: синяки да ссадины – вот беда! Но капитан Обрэ взглянул только – и все успокоились. Ну, раз надо – значит надо.
*
Бертен взялся вдевать в иглу нить. Щурился. Никак не мог попасть в ушко. Наконец, справившись с непослушной, выдохнул удовлетворенно. Вернулся к своим размышлениям.
Этот капитан великолепно управляется со своими людьми. Когда все они только поселились в форте, еще можно было представить себе, что какому-нибудь из его парней придет в голову замешкаться, получив приказ. Но с тех пор они сильно переменились.
Между собой матросы еще, конечно, брюзжат втихомолку, случается. Но чтобы ослушаться - о том и речи быть не может. И Бертену кажется, что во многом это произошло благодаря его хозяину. И не потому вовсе, что тот взял на себя управление обитателями форта. Все приказы своему экипажу отдает Обрэ. Но сам капитан заметно переменился за эти полтора года. Стал спокойнее, увереннее. Будто набрался спокойствия и уверенности от его, Бертена, хозяина. Даже замашки у них стали схожими. Обрэ и сам этого, возможно, не замечает. Но в движениях, в мимике, в интонациях то и дело проскальзывает нечто неуловимо схожее с движениями, мимикой, интонациями господина де Мориньера.
И Бертена это одновременно веселит и немного раздражает.
*
Ужин получился длинным. Разговор, который они затеяли во время него – еще длиннее.
Мориньер видел, что Жак с каждой кружкой вина все больше пьянеет, но не останавливал его, как и не мешал тому говорить. Все они, - понимал он, - какими бы сильными, уверенными в себе, непобедимыми ни казались, в конечном счете, очень уязвимы. И эта уязвимость может открыться в самый неожиданный, самый неподходящий момент. Он наблюдал такое не однажды. Ссоры, драки, стрельба, дуэли. Все это – результат того бесконечного напряжения, которое все они испытывают на этой земле. Запертые в стенах форта, вынужденные на этом небольшом пятачке постоянно общаться друг с другом, не имея возможности отгородиться от тех, с кем в иной ситуации ни за что не стали бы иметь дела, они все рискуют однажды потерять выдержку, лишиться хладнокровия. И если сегодня пришел черед его пирата-капитана – так тому и быть.
Поэтому, выяснив про Леру все, что было нужно, Мориньер позволил беседе течь, как придется. Сначала они обсудили проведенные учения, потом поговорили о запасах продовольствия, наконец, Обрэ рассказал о последней охоте. Потом замолчал на какое-то время.
И Мориньер молчал. Наблюдал, как Обрэ с мрачным видом крутит в руках деревянную, подаренную Брианом, ложку. Когда тот, положив ее наконец на стол, спросил с едва заметной агрессией в голосе:
- Почему, монсеньор, вы не позволили Бриану остаться в форте? - он, Мориньер, только брови вскинул – изобразил удивление.
- Каким образом это касается тебя?
- В общем, не касается, - смутился Обрэ. – Но вы могли бы ответить.
Мориньер чуть склонил голову набок. Улыбнулся едва заметно. Даже если бы он вдруг решил теперь отвечать на вопрос Жака, ему некуда было бы вставить и слова, потому что Обрэ, тот самый Обрэ, который никогда не позволял себе ни одного лишнего вопроса или комментария, в этот вечер изменил своим принципам и говорил, практически не делая пауз.
Взялся вдруг рассказывать о том, каким чудесным мальчишкой был этот недотепа Бриан, - в сущности, они и подтрунивали над ним так… ради смеха, а вообще-то ничего дурного не предполагали. Снова и снова допытывался, отчего Мориньер не позволил тому остаться, сетовал на то, что Бриану теперь и податься некуда. Говорил, что тот – сирота, живет у тетушки, что та будет очень недовольна, когда мальчишка вернется в ее дом – без ремесла, без перспектив. Соглашался, что мальчишке нечего делать в море, но здесь, на суше, он мог бы…
Он говорил бы и говорил, если бы Мориньер не прервал его.
- Успокойся, - сказал, улыбнувшись. – Капитан Моленкур обещал позаботиться о нем.
Обрэ покраснел. Вскочил. Снова сел.
- Вы смеетесь? Я слишком много говорю, да? Возможно. Даже наверняка. Но вам придется потерпеть, монсеньор, потому что я хотел еще спросить… сказать… нет, все-таки спросить.
Мориньер убрал с лица улыбку. Сделался образцово внимателен.
- Ну? Я слушаю.
Обрэ налил себе еще вина. Сделал один глоток, потом второй. Наконец, опустил кружку на стол. Взглянул на Мориньера угрюмо.
- Я часто думаю… И давно хотел спросить вас… Меня очень беспокоит Мари.
- Что тебя беспокоит? – Мориньер сделал упор на слове «что».
Он задал свой вопрос легко, даже легкомысленно, как если бы речь шла о совершенно неважном, именно потому, что по лицу Жака видел, что тот вдруг стал очень напряжен.
Мориньер почувствовал - Обрэ дрогнул на мгновение. Засомневался, сумеет ли продолжить.
Заметив это, Мориньер поднялся, взял со стола одну из свечей, перенес ее на тумбу, установленную у изголовья кровати.
- Очень долгим сегодня получился вечер, - сказал негромко.
Давал возможность собеседнику отступить. Если бы тот передумал говорить, он мог бы воспользоваться случаем и распрощаться с ним, Мориньером, без малейшего для себя ущерба. Но капитан продолжал сидеть с жесткой спиной. Не оборачивался. И Мориньер счел за благо вернуться к столу. Уселся на свое место. Покрутил в руке трубку – будто раздумывал, закурить или не стоит.
Наконец, посмотрел на Обрэ. Тот уверенно встретил его взгляд.
- Меня беспокоит Мари, - повторил твердо.
Мориньер усмехнулся:
- Странную тему ты выбрал для обсуждения. Ты удивляешь меня, Жак!
- Вы отказываетесь говорить со мной, монсеньор?
Мориньер откинулся на спинку стула. Набил трубку табаком, закурил.
- Нет, не отказываюсь. Но уверен ли ты, что завтра не пожалеешь об этом разговоре?
Жак Обрэ покачал головой – не пожалею.
- Я все время думаю о ней.
- Это нормально. Полтора года в разлуке – большой срок.
Обрэ покраснел. Скривил губы.
- Любовная тоска? Этим я не стал бы занимать ваше время. Я взрослый человек и в состоянии справиться с чувствами. Но я… я не могу справиться с сомнениями. И развеять их можете только вы. Или утвердить, превратить их в уверенность. Объявить мне, что я прав.
Мориньер продолжал безмятежно пускать к потолку колечки дыма. Молчал. Смотрел на Обрэ спокойно. Тот продолжил говорить:
- Я никогда не жалел о том, что встретил Мари и никогда не жалел и не пожалею о том, что мы поженились. Хотя меня и удивляло то, что вы тогда не воспротивились нашей свадьбе, несмотря на то, что имели возможность и, я уверен, интерес.
- Какой интерес?
- Мари работала на вас. Разве нет?
Мориньер улыбнулся.
- Допустим. Но что я мог? Когда вмешиваются чувства… - он развел руками. - Ты преувеличиваешь мои возможности.
- Ничего я не преувеличиваю, - буркнул Жак. – Я думаю даже, что еще не до конца в состоянии их оценить. Но это не важно. Важно другое. Я чувствую, что она не доверяет мне. Я многое про нее знаю. Кое о чем я могу догадываться. Я ведь не идиот. Мне с самого начала казалось… и теперь кажется, что она что-то скрывает от меня. Что-то постыдное. То, что, как она думает, может разрушить наши отношения. Но она не понимает, что их скорее разрушат ложь и недомолвки. Я пытался ей объяснить – она и слушать не хочет. Говорит, что я все придумал, что я глупый ревнивец, что я все порчу. И я подумал… вы не можете не знать. Скажите мне, она совершала что-нибудь… предосудительное… бесчестное? Что-нибудь, в чем она могла бы бояться признаться? Она что-то украла? Кого-то убила? Она скрывается от правосудия? Я не боюсь никакой правды. Я просто хочу знать!
Он вдруг уронил руки на колени. Замолчал. Уставился на сидящего напротив Мориньера. Тот покачал головой.
- О-о, - протянул.
Усмехнулся.
- Ты пьян сильнее, чем кажется со стороны.
- Я не пьян. А если и пьян... Пусть. Неважно. Я задал вам вопрос.
- Вопрос? – Мориньер докурил. Взялся выбивать трубку. - Ты забросал меня вопросами.
- Вы не хотите отвечать?
- Отчего же, я отвечу.
Мориньер оставил, наконец, трубку. Положил ее рядом с собой. Плеснул себе вина.
- Я отвечу. Но сначала, расскажи мне о себе, пожалуйста.
- О себе? Разве вы, монсеньор, не знаете обо мне всего?
Мориньер снова улыбнулся.
- Если судить по вопросам, что ты задал мне минуту назад – я знаю тебя плохо.
- В них нет ничего дурного, - вскинулся Обрэ с укором.
- Разумеется, - Мориньер кивнул. – Так ты расскажешь мне? Например, ту печальную историю твоего ареста.
Обрэ, кажется, был удивлен. Но после минутного замешательства, все-таки заговорил. Потускнел немного, ушел в себя. Говорил, впрочем, ровно. Не раздумывал, рассказывал все – как просил Мориньер. Наконец, остановился в растерянности:
- Что было потом – вы знаете. Вы ведь вытащили меня оттуда!
Мориньер смотрел на него – без улыбки. Обрэ показалось, что тот сделался неприступен и холоден.
- Вы молчите, монсеньор? Я рассказал недостаточно?
- Достаточно, - ответил Мориньер спокойно. - Вполне достаточно. Скажи, Жак, доверяешь ли ты мне?
- Как вы можете спрашивать, сударь?! – воскликнул Обрэ.
- Тогда объясни, - Мориньер смотрел на него, не отрываясь, - почему ты, рассказывая мне свою историю, умолчал о том, как рвало тебя после очередного приема пищи в камере на заплесневелую солому, которая была одновременно твоей постелью? Почему не рассказал о том, как били тебя твои тюремщики, требуя назвать имена сообщников? Почему не стал говорить о том, как мочились вы в угол камеры, потому что не могли больше терпеть, а ведра вам не принесли? Почему не рассказал о крысах, что бегали каждую ночь по вашим телам? О звездах, которые вы выискивали в маленьком окне во всякую ночь, проведенную без сна? О страхе, который терзал тебя те два месяца, что ты пробыл в Нантской тюрьме? Почему?
Обрэ смотрел на него. Молчал.
- Ты не понял вопроса?
- Я понял ответ.
Мориньер кивнул. Поднялся. Задержавшись на мгновение за спиной Обрэ, положил руки ему на плечи.
- Доверие, Жак, – штука взаимная. Пока ты требуешь доказательств доверия, ты его не заслуживаешь.
Обрэ повернул голову, взглянул снизу на стоявшего Мориньера. Тот обошел стол, присел на табурет сбоку - чтобы Обрэ не приходилось задирать голову.
- И еще одно… Коль скоро мы сегодня заговорили о Мари. Ты собираешься в Бретань. И рассчитываешь, надо полагать, застать Мари в том домике, в котором оставил ее. Возможно, она тебя там, в самом деле, дожидается. Но если ее там не будет, поезжай в Париж. Там ты ее найдешь.
- Вы знаете что-нибудь о ней? Она собиралась уехать? – Обрэ выглядел подавленным.
Мориньер покачал головой.
- Не знаю. Но могу предполагать. Мари – актриса. И она не привыкла к одиночеству. Ты оставил ее одну. Она, безусловно, будет стараться выдержать. – Мориньер улыбнулся. – Но если ожидание покажется ей нестерпимым, она наверняка захочет вернуться в театр.