Москва. 1941-й год. Столица готовится к обороне. По городу собирают беспризорников. Они лишились родителей и крова по разным причинам. Война. Что поделаешь? Временные детские дома размещаются, как правило, в подвалах. Хоть и не очень комфортные условия, зато от бомбёжек укрытие. В одном из таких домов оказалась 13-летняя Галя Баитова:
- Помню, как нас ходили – собирали, говорили: в школу берем. А мы боялись коллектива. Нас взяли и в каком-то доме в подвале разместили. В какой-то комнате. Разношёрстная подобралась публика. Учили читать и писать. Но у нас не было ни карандашей, ни тетрадок, и мы писали кто на фанерке, кто на куске железа кирпичом.
Бросили Галю на произвол судьбы ещё до войны. Мама из знаменитого княжеского рода Оболенских умерла при родах в далёкой деревушке Грязнушке Красноярского края. Сюда, на ликвидацию безграмотности, отца-коммуниста, участника революции направила партия. Вдовцом Николай Григорьевич был недолго. Его новая жена, малообразованная крестьянская женщина, Ольга и стала матерью для Гали. А потом прошла весь трудный путь жены «врага народа»:
- Пришли ночью и отца забрали. Думали расстрел, но когда узнали, что отправляют в психушку, обрадовались. Отец потом рассказывал, какие умные люди содержались в психушке.
Впрочем, в 37-м Галя ничего об этом не знала. Она думала, что родители просто её бросили. Приютила сироту московская тётка, сестра отца Алевтина. Но она нахлебницу не любила и постоянно над ней издевалась. В конце концов куда-то уехала, заперла квартиру, а девочку просто выгнала на улицу. Галя, наверное, умерла бы, если б не было рядом подружки, которую все называли Тамаркой-воровкой:
- Тамарка жила в нашем дворе. У неё умерла мать. Отец женился второй раз, и мачеха выгнала её на улицу. Мы жили в подъезде того же дома. Спали на какой-то замызганной телогрейке. Голодная, вся во вшах, страшно. Благодаря Тамарке я и выжила. Я была забитая, боязливая, потому что тетка очень часто била. А Тамарка отчаянная, где-нибудь что-нибудь сворует и едим. Иногда, правда, соседи что-то давали.
Когда в 41-м их забрали во временный детский дом, жизнь хоть и обрела какой-то порядок, но менее тяжёлой не стала. В прифронтовой Москве было голодно:
- Нас кормили один раз в день. Водили в зоопарк. Там какой-то буфет работал, где нам давали стакан молока с булкой или что-то жиденькое, похожее на какао, с кусочком хлеба, иногда с маслом чуть-чуть сверху. В остальное время ничего не было. Москва была почти в блокаде.
Несмотря на столь голодное существование, детям хватало сил выполнять взрослую работу – разгребать завалы после бомбёжек. Во время этих общественных работ девочка Галя узнала, что такое смерть:
- Я много смертей видела, потому что разрушались дома. Мы помогали разгребать завалы, сваливали трупы на фанеру, листы железа, и мы, несколько ребятишек, оттаскивали их в сторону и складывали рядами, а их потом увозили. Сначала страшно было, а потом стали автоматически делать: раз надо, значит, надо.
Еще одна обязанность, которую пришлось выполнять бывшим беспризорникам, - сбрасывать с крыш зажигательные бомбы. И снова пришлось преодолевать страх:
- Бомбёжки – это жуткий ужас, страх. Как они сыпятся, по железной крыше стучат, катятся, искрят, шипят. И вот мы носились по крыше, сбрасывали, если нет рядом ящика, вниз.
Во время одного из таких дежурств Галя получила ранение. Осколок авиационной бомбы, которая разорвалась неподалеку, угодил в спину, как потом говорили врачи, в двух мм от сердца. Так Галя попала в госпиталь:
- Мне почему-то было страшно в госпитале. Солдат боялась. Какие-то они все страшные: забинтованные, безногие. Себя-то я не видела. Хотя все они были добрые, заботливые. Потом я с ними подружилась.
После госпиталя Галю на крышу больше не ставили. В её обязанности входило бегать во время воздушной тревоги по квартирам и приглашать москвичей в бомбоубежище. И однажды она стала свидетелем происшествия, которое навсегда врезалось в детскую память:
- Я видела, как немецкий самолёт расстреливал собачку на пустой площади. Он низко-низко летел. Снижался и расстреливал собачонку несчастную.
Когда наши войска далеко отогнали захватчиков, жизнь в Москве стала налаживаться. О бомбежках начали забывать, да и желудок уже всё реже и реже стонал от голода:
- В конце войны нас возили за город копать и сажать картошку. Это был праздник. Особенно при сборе урожая. Какие мы были сытые и довольные. Мы в костре картошку напечём, наедимся, перемажемся в саже…
После войны Галя стала искать своих родителей. Не зная всех подробностей их внезапного исчезновения, она считала их предателями: бросили дочь на произвол судьбы. И когда она все-таки узнала их адрес (они жили где-то в Подмосковье), то так им и написала: «Вы хуже Гитлера, раз обрекли свою дочь на страдания». А в ответ неожиданно получила доброе и ласковое письмо с приглашением в гости. Собралась и поехала. Встреча оказалась очень душевной:
- Мы как там обнялись, как наплакались. И вот отец мне всё рассказал. Оказывается, его тетка обманывала, говорила, что у Гали всё хорошо и чтобы навещать её не приезжал: якобы я его видеть не хочу. И вот они кружили вокруг Москвы с сибирским паспортом, по которому не прописывали ни в Москве, ни в Подмосковье. Отец говорил: у меня было предчувствие, что нельзя нам отсюда уезжать – сердце не пускало. И когда я рассказала, как я жила, и показала спину – это было столько слёз!..
Но больше всего Галю поразила не исповедь отца, которого на несколько лет вычеркнули из жизни, а его отношение к Сталину. Она, выросшая на словах о добром, заботливом и мудром вожде, не могла понять, почему самый родной ей человек его не любит:
- Он очень не любил Сталина. Хоть и был революционером, но говорил: «Придёт время, когда ты поймешь, что это такое. Я тоже был патриотом, любил Сталина, и жизнь был готов отдать за него. Но потом понял, что всё не так».
Начиналась другая жизнь. Мирная. Впереди виделось только светлое будущее. О войне старались не вспоминать, а если и вспоминали, то только как о героической странице истории нашей Родины. Впрочем, война все-таки жестоко напомнила о себе. В 1995 году в Чечне погиб внук Андрей.
2003 г.