Я - неудачница. Я родила двух толстых и некрасивых детей.
Мне нет еще 39-ти, а я уже чувствую приближающуюся старость.
Муж ушел от меня, когда я родила второго.
И правильно сделал. Я бы и сама от себя ушла...
Мой первый день на даче.. Я просыпаюсь от того, что все уже встали и звенят посудой на кухне. Слышу мамин голос: "Сара-а! Мы уже завтракать садимся!!!" . Сарой меня назвали в честь медсестры, которая спасла жизнь мне и моей матери во время родов. Рожала мама в каких-то неимоверных муках. Детей в животе было двое. Мальчик и девочка. Мальчик погиб сразу. Девочка не хотела появляться на свет, видимо, зная, что ее братика уже нет. Но акушерка, старая еврейка, знающая свое дело, как то сумела ухватить ее за головку и вытащила на свет божий. Этой девочкой была я.. Зачем она спасла меня?
Дача досталась нам по наследству от дяди-генерала, брата моей мамы. Он служил на фронте, потом на Дальнем Востоке, потом еще где-то. Вернувшись в Москву, он отказался от квартиры, получил эту дачу, почти год просидел в военном ведомстве, но вскоре попросился обратно. Гражданская жизнь не могла заменить ему траншеи и полигоны. Он уехал, не попрощавшись, и пропал. Мама как-то очень тихо говорила соседке по даче, что то ли у него семья там, то ли ребенок, в общем, теперь дача наша, и мы стали жить на этой даче каждый год с мая по октябрь. Моя мать и дядя были детдомовскими, поэтому я не знала ни бабушек, ни дедушек. Помню только один эпизод, связанный с моим дядей.
В годовщину начала Великой Отечественной войны (эту дату он чтил больше, чем День победы) он собрался в Москву на Красную площадь и в Мавзолей. Я стала проситься с ним. Мама нарядила меня, и тут из маленькой спальни вышел мой дядя. В праздничном мундире, штанах с лампасами, в фуражке и с орденами через всю грудь. Я просто глаз не могла от него отвести! Всю дорогу на него смотрели люди. С гордостью шагая с ним по брусчатке Красной площади, вернее прыгая с камня на камень, я все время думала: неужели, вот прямо сейчас, я увижу нашего дорогого Ильича, родного дедушку Ленина! Мавзолей охранялся. Дядя держал меня за руку и уверенно шествовал куда-то за трибуны. К нему вышел человек в форме, отдал честь, и мы двинулись дальше, через секунду мы уже были там. Я увидела темную, почти черную комнату и яркий красный свет, падающий на стеклянный гроб. Больше всего, мне запомнилась маленькая фигурка вождя и гладкая желтая кожа на его лице. Он показался мне каким-то уж слишком маленьким, похожим на гнома. Я боялась дышать..
«А почему он тут лежит? Он спит? А мы еще к нему придем?» - всю обратную дорогу я только и спрашивала дядю. Он молчал. А потом стал рассказывать интереснейшую вещь: оказывается, стены Кремля были построены при помощи яиц! Я ехала и представляла, как древние жители Москвы разбивают яйца в огромный чан, потом замешивают их...
Больше я не видела своего дядю-генерала.
Встав с постели, я еще минуту постояла, и в голову пришла нелепая мысль: вот, если бы мой брат не умер, что бы происходило именно в этот момент?
Наверное, он зашел бы ко мне и пробасил:
- Чего валяешься? Я уже на рыбалку сходил, а ты все дрыхнешь! Принцесса! А ну быстро умываться! - И, слегка шлепнув меня, ушел бы в кухню помогать накрывать на стол...
Про то, что у меня был брат, я узнала на той же даче, когда мне было лет 6. Мама часто уходила куда-то, и мое любопытство перевесило! Я отправилась за ней. Она, надев на голову платок и как-то сгорбившись, дошла до края деревни. Мне уже захотелось крикнуть ей: "Мам! Я тут!", но что-то внутри, какая-то пружина, вдруг, напряглась и не дала обнаружить себя. Так мы дошли до кладбища. Там я увидела, как мама уверенно подошла к одной из могил и остановилась. Помню, я была очень напугана... и могилами, и этой тишиной, и тем, что я натворила, убежав из дома вслед за ней, без разрешения. Но мамино спокойствие и уверенность в том, что так надо, меня утешали.
Я наступила на сухую ветку и охнула от треска. Мама оглянулась...
Я не могла больше скрываться и вышла из-за кустов. Странно, но она не удивилась, не испугалась и не начала меня отчитывать за проступок. Она молча махнула мне рукой, мол, иди сюда, и обняла меня за плечи.
- Вот, сказала она, повернув меня к могиле лицом, здесь лежит твой братик.
Я стояла, открыв рот, ничего не понимая. Мама убирала ветки с могилы, протирала платочком памятник и оградку. А я крутилась под ногами.
Потом мы шли обратно, держась за руки, и я засыпала ее вопросами. Мама сдержанно отвечала, стараясь избегать ненужных подробностей. А мне хотелось все знать, но больше всего меня интересовало, как зовут моего братика. Мама сказала, что она не успела еще тогда придумать имя, потому что не знала, кто будет: мальчик или девочка. И уж тем более, она не догадывалась, что нас там будет двое. А потом она сказала, что очень меня любит, и что счастлива, что я жива и здорова. И тогда я сказала, что тоже ее очень люблю, и что пусть моего брата будут звать Андрей...
С тех пор я знала, что у меня ЕСТЬ брат. Именно есть, а не был. Соседка тетя Люба объяснила мне, что мы не умираем, а продолжаем жить, но уже в другом мире, в "царстве небесном", то есть, где-то на небе. Я поверила. Теперь мы с мамой вдвоем приходили на могилу, и я старым веником снимала паутину с оградки и выметала листья.
Как-то раз, в августе я пошла за грибами. Мне было 11 лет. Я хорошо знала здешние леса и поэтому не боялась заблудиться. Набрав полные корзинки лисичек и других грибов, я вышла на опушку и увидела землянику. Улегшись на траву, я начала рвать влажную переспелую ягоду и класть прямо в рот. В небе плыли облака и ветер складывал из них причудливые фигурки... Я откинулась на мягкую землю и задремала... Проснулась я от крика - собственного крика: "Андре-е-ей!!!". Вскочив на ноги, я снова посмотрела на небо и уже тише позвала: "Андрей!". Не знаю сама, для чего я это делала. Но до сих пор помню это странное чувство... Чувство, что я не одна. Что нас двое...
У нашей соседки Любы случилось горе. Ее сына Сашку, моего ровесника, забрали в армию и не сказали, где он будет служить. Это означало только одно - Афганистан. Парень был деревенский, хорошо слажен. Я знала его с детства. Если где драка, он уже там. Задиралы его побаивались: уложит на лопатки, да еще и извиниться заставит. Мамина надежда и опора. Когда его забирали, он уже как будто знал, что ничем хорошим это не кончится, но не хотел расстраивать мать и все время по-дурацки смеялся.
Моя дачная подруга Алена, тоже городская и очень болезненная девица, была тайно влюблена в него. Кажется, они даже целовались. Хотя, с ним кто только не целовался! Кроме меня, конечно. Провожая Сашу, она плакала больше его матери! Засовывая ему в карман свою карточку, Аленка просила написать ей из армии хоть строчку. По-моему, он так и не сделал этого. Больше его никто не видел. Говорят, он погиб в горах Афганистана. За гробом тетя Люба ездила сама, а похоронили его где-то даже не в Москве. Погиб, наш Сашка естественно геройски, а как же иначе...
Аленка к тому времени уже успокоилась, встречалась с парнем, и родители быстренько нашли ей подходящего жениха, за которого она и вышла замуж спустя 2 года. Свадьба была роскошная. Ее родители работали в ЦК, и Игорь - сын секретаря партийной организации вполне подходил ей. На свадьбе были все нужные люди, включая батюшку и нас - соседей по даче. Я, выпив второй раз в жизни шампанского, сдуру напомнила ей о Сашке. Аленка прослезилась. Мы по-девчачьи стали фантазировать на тему: кто лучше, Сашка или ее муж? И как сложилась бы судьба Аленки, если бы он остался жив? И как он погиб? Держал ли он ее фотографию в руках во время последнего в своей жизни штурма? Мы плакали уже вместе, вспоминая Сашку. Нам он казался уже святым. И в этот момент нас нашла моя мама. Испугавшись, что что-нибудь случилось, мама стала вытирать невесте подпорченное от растекшейся туши лицо, чтобы никто не подумал чего лишнего. В общем, в тот момент у нас с Аленкой появилась общая тайна... Новый Игорь совсем не подходил на роль героя, и лишь спустя много лет, он сумел доказать нам обеим свою геройскую сущность.
Я не пользовалась успехом у мальчиков. Моя грушевидная фигура, бледная внешность, угреватое и не по делу краснеющее лицо не привлекали сильную половину человечества. То ли дело Верка. Я училась с ней в школе до десятого класса. Очередь из парней не давала возможности рассмотреть ее вблизи. Эти черные волосы, светло-голубые глаза, стройные ножки, и еще эти пухлые губки с жемчугом вместо зубов! Весь этот комплект дополнялось магнетическое обаяние. Я готова была застрелиться, глядя на себя в зеркало. И даже в моменты моего личного триумфа ( училась я на одни пятерки!) - окончания года, оглашения оценок за городскую олимпиаду по физике, я чувствовала себя недостаточно полноценной. Ко всем этим бедам добавлялось мое имя. Сара. Сколько раз я вспоминала матери этот эпизод с моей спасительницей. А если бы ее звали "Груша"!!!
И моя бедная любимая мама, и мой отец, выдерживая мои постоянные срывы и переживания по этому поводу, и не знали, как утешить меня. Я расстраивала их. Я оскорбляла их и весь мой род, обвиняя всех в моей неудавшейся внешности. Каждый новый прыщик приводил меня в состояние глубочайшей депрессии. Ни одно платье не сидело на мне, ни одни брюки. Ни одна прическа не шла мне. А когда я надевала спортивную форму, я была похожа на кабачок, и мне казалось, что только ленивый не тычет в меня пальцем и не хихикает в уши своему соседу.
Конечно же, я притащила этот комплекс в мою взрослую жизнь.
Замуж я вышла поздно, за... Нет, не сейчас, не хочу...
Моя няня Лиза была святой женщиной. На сколько я могу понять это слово: "святая". Она работала на нашу семью беззаветно до самого конца. Она не имела своей семьи, мы заменили ей семью. Она любила мою мать, как свою дочь, а меня как ее любимую игрушку. Мне все разрешали, и в то же время старались сделать из меня добропорядочную гражданку, любящую свою страну и почитающую ее законы.
Лиза учила меня всегда говорить правду, помогать слабым и готовить.
Говорить правду я считала опасным и глупым мероприятием, помогать слабым – чем-то унизительным. В общем, из всего этого, я научилась только жарить яичницу.
Мама наказов не давала, но всегда обходила острые углы и не вступала ни в какие споры. Она хотела, чтобы я поскорее вышла замуж, родила ей внуков и была тихо счастлива в примерной семейной жизни. В результате, я не выросла героем.
В конце концов, я выполнила мамину мечту и внуками не обделила. Илья и Лена стали ей отдушиной до самой старости. А вот я не чувствовала себя мамой даже на пятьдесят процентов. Рожала я быстро, без мучений и осложнений. Молоко как-то сразу пропало, и пришлось перейти на искусственное вскармливание. В те годы оно очень пропагандировалось. Может, поэтому мне не удалось в полной мере ощутить радость материнства. А может, еще и потому, что мне не удалось найти в жизни того, кто относился бы ко мне как к самой единственной и неповторимой, да просто любимой! Все эти романтические "сопельки" жили отдельно, преимущественно на экранах черно-белых кинолент.
Мой первый и единственный роман быстро начался и также быстро закончился.
Мы познакомились в поезде "Москва-Анапа". Была середина августа, мама везла меня в какой-то санаторий подлечиться, хотя я была совершенно здорова. Когда мы съели всю заготовленную в дальний путь Лизой еду, мама отправила меня в вагон-ресторан за чаем и еще чем-нибудь.
Он - тогда просто Сергей - сидел за столиком у окна и увлеченно, шевеля губами, читал газету. Перед ним стыл кофе. И я подумала еще: кто покупает кофе в поезде? Могу себе представить, что там наливают! Девушка за стойкой была занята и буркнула что-то вроде "присядьте", указав свободное место напротив моего будущего мужа. Я села.
- Вам что, тоже надоело жить? - выглянув из-за газеты и кивнув на свой кофе, спросил он.
- Вы прямо мысли читаете! Вот, думаю, что быстрее подействует, кофе или еда?!
Мы посмеялись и разговорились. Сергей показался мне милым, хотя, конечно, какая-нибудь Верочка даже взглядом бы не удостоила этого хлюпика. Невысокий, уже начавший лысеть, мужичонка в очках. Одет он был просто безвкусно - в синий советский спортивный костюм и старые кеды. И он тоже ехал лечиться, правда, в другой санаторий. Тогда он мне не сообщил о цели своей поездки, но и я не особо откровенничала. Я, если честно, даже не ожидала от себя такой смелости - заговорить в дороге с незнакомым мужчиной. Просто мама была далеко - в вагоне от меня, а я училась уже на 4-м курсе института и считала себя почти самостоятельной личностью. Сергей совсем не походил на Ромео, может, поэтому, я чувствовала себя уверенной в его компании. В общем, обменялись телефонами, договорились созвониться в Москве. Когда он прощался, он неловко пожал мою руку, однако я успела почувствовать то ли сильное волнение, то ли нервную дрожь. А когда я вернулась, он позвонил уже на следующий день и сразу предложил встретиться. Я не сопротивлялась. Я хотела быть взрослой и успокоить, наконец, свою маму. Тогда в вагоне я ей ничего не сказала...
В тот день прямо с вокзала я позвонила своей старой подруге Аленке. Мне хотелось поделиться именно с ней. Она с мужем была довольно счастлива, нигде не училась, не работала, сидела дома, воспитывала детишек. Учебу она бросила еще на первом курсе. На работу выходить не собиралась. Игорь позволял ей ничего не делать. Денег он приносил в дом достаточно, детьми занималась нянька. Аленка тратила время на себя. Его родители часто ездили в загранкомандировки и привозили им вещи. Аленка познакомилась с "утюгами" и продавала через них вещички.
Выглядела подруга сногсшибательно. Более того, пока я училась и вела образцовую домашнюю жизнь, она с Игорем гуляла до утра на каких-то квартирах, ездила в Шереметьево-2 то ли в ресторан, то ли в бар, курила импортные сигареты и пользовалась успехом у всех друзей своего мужа. Все это давало ей превосходство надо мной. И поэтому, она решила, что может давать мне советы, "как вести себя с ним". Поскольку мой опыт в делах любовных был нулевой, поначалу я прислушивалась. Но потом мне надоели эти дурацкие разговоры, имеющие явный сексуальный подтекст, и я перестала звонить ей. В общем, конечно, она была рада за меня... Я немного приврала, сказав, что мы с Сергеем поцеловались. Она тут же заметила, что в поезде "обалденно" заниматься сексом. Что еще она могла мне сообщить?
Сергей внешне чем-то походил на моего отца. Мой папа работал главным инженером на заводе им Курчатова, про который ни мне, ни маме не должно было много знать. Его могли вызвать в любое время суток, он никогда не отдыхал с нами, потому что не мог надолго оставить свое главное "дитя" в жизни. Я мало его видела, плохо знала и даже побаивалась. Помню, как в детстве я ждала его с работы. Как хотела рассказать ему целую груду интереснейших вещей: что поймала лягушонка и посадила его в банку из-под варенья, как Лешка упал с велосипеда и сломал руку, как няня Лиза поругалась с нашим председателем Домкома... Но, приходя домой, папа сразу шел к себе в кабинет, там он ужинал и ложился спать, а мама всегда оберегала его покой и не позволяла никому его беспокоить.
Я, постояв немного в коридоре с банкой в руках, разворачивалась и уходила к себе. Ощущение ненужности моему отцу надежно засело в моей маленькой душе. Когда я превратилась в девушку, мне больше всего почему-то его не хватало. Я представляла, как отец гладит мои волосы и говорит: доченька, какая же ты уже взрослая, стала такой красавицей, "как это я не заметил"...
Ничего такого он мне так за всю мою жизнь и не сказал. Такое впечатление, что я его совсем не интересовала. А вскоре он просто взял и умер. Сказали, что у него был рак. Я находилась с мамой и Лизой на даче. Мне было 12 лет. На похороны меня не взяли.
Это странно, но так вышло, что в моей жизни было мало мужчин. Я все время ощущала дефицит мужского внимания. Сергей, став моим мужем, также как и мой отец, по уши погрузился в свою работу. Медицина волновала его больше, чем я и наши дети. Диссертация, ординатура, ночные дежурства, а позже операции - стали отдалять нас друг от друга. Я терпела, потому что уже проходила через подобное со своим отцом. Формула поведения - надо-значит-надо - надёжно сформировала мою личность. Мы жили, как соседи. В постели я была, как и в жизни, скучная и неприхотливая. А еще боязливая. Он поначалу хотел чего-то большего, но стеснялся сказать чего, а я не придавала этому значения. Мешала наша общая недоразвитость в этом вопросе, плюс моя фригидность. Постепенно он успокоился. Как мы детей умудрились зачать при таком раскладе, мне до сих пор не совсем понятно. Кажется, это и произошло у нас всего два раза.. В конце концов, он бросил меня, уйдя к молодой ассистентке. И счастлив с ней до сих пор.
Я даже не поняла, когда это случилось. Это был самый застойный период в моей жизни. Пеленки, какашки, бутылки, крики по ночам - все это вызывало у меня тошноту. Сергей не понимал меня и удалялся от меня еще больше. Он хотел видеть во мне, если не страстную любовницу, то хорошую мать. Но и тут я подвела его. В конце концов, он перестал ощущать свою причастность ко мне, к этим двум вечно орущим созданиям. Наша, хоть и трехкомнатная, но малогабаритная квартира, стала так тесна, что маме и Лизе пришлось окончательно переехать на нашу дачу. Мама чувствовала мое отношение к детям, и, как могла, ограждала меня от всего этого. Я с удовольствием скидывала на них с Лизой свои материнские обязанности, проводя почти все лето с детьми на даче.
Лиза что-то говорила мне, что это неправильно, оставлять мужа одного в Москве, что надо бы его навещать почаще, и вообще, «езжай туда, а мы с мамой прекрасно справимся и без тебя».
Мама только вздыхала... Она давно растворилась в моих детях, и я для нее уже не существовала. По-крайней мере, мне так казалось. Эти дни я рано просыпалась и в сомнамбулическом состоянии шла гулять на пруд, затем в лес, через кладбище и по проселочной дороге - в никуда... Мне не хотелось ничего. Мне было все равно. И Сергей ушел.
Звучит отвратительно, но так мне и надо! Во мне живет и не собирается покидать свое жилище "плохая девочка". Я знаю, что это так. Я соткана из противоречий. Я неинтересная, злая на язык и вдобавок завистливая. Как инвалиды ненавидят здоровых, так посредственность не любит умных или красивых. Я - полный инвалид. Я не люблю ни тех, ни других. Но самое ужасное, что я не люблю своих детей! И они это тоже чувствуют. Когда я беру Илью на руки, он начинает плакать и тянет руки к бабушке. Лена иногда улыбается мне, но как-то издалека и все время прячется за нянину юбку.
За что страдают дети? Даже Достоевский не смог ответить на этот вопрос. А я знаю. Они страдают из-за родителей. Не важно, хорошие они у них или плохие. С плохими все понятно. Дети искупают их вину. А вот, если хорошие? Тогда дети выполняют программу под названием: "Ах, вы хорошие? Ну, тогда я буду плохой!" чем лучше родители, тем хуже дети. Не замечали? Эти дети страдают от самих себя всю жизнь. Как я. Я - бесполезная, я никому не сделала ничего хорошего, моя никчемность делает меня несчастной, поэтому мои дети должны страдать еще больше.
В школе я была лучшей ученицей в классе, потому что так надо было, потому что больше ничем не могла привлечь к себе внимание и потому что так хотели родители. Учеба давалась мне не легко. Я испытывала муки, но получала пятерки. Я ненавидела учиться, но тянула лямку отличницы до десятого класса. Меня не любили сверстники, потому что не понимали, зачем я так мучаюсь. Я не давала никому списывать, и меня невзлюбили еще больше. Один раз даже хотели всем классом проучить за это, но я вовремя заподозрила неладное и пожаловалась учительнице. Та предупредила, что если с меня хоть волосок упадет, всем будет плохо. Меня сторонились.
В старших классах мальчики и девочки в связи гормональным переустройством организма начали активно встречаться и звать друг друга в гости. Начались разные шуры-муры, раздражающие меня еще больше. На меня по-прежнему никто не обращал внимания.
По классу начали ходить журналы-песенники, которыми было принято меняться, обсуждать животрепещущие темы, заполнять анкеты, в которых все задавали друг-другу интимные вопросы. Один такой журнал я смогла прочитать. Это было в тот день, когда все бежали кросс, а я была освобождена и дежурила по классу. Обычно, дежурят вдвоем, но со мной никто не захотел оставаться. Помыв доску и полив цветы по просьбе учительницы, я закрыла класс изнутри и взяла журнал Верки-красотки из ее сумки. Я выяснила, что она была влюблена в парня из параллельного класса. Он не отличался хорошей учебой, не потому что был дураком, а потому что его учеба не особо интересовала. А среди учителей слыл отъявленным бандитом. Поговаривали, что отец его был дессидентом, а мать (балерина) уехала за рубеж, вышла прямо на гастролях замуж за богатого грека и бросила семью.
Антон дерзил учителям, прогуливал уроки, и в 8 классе встал вопрос о его отчислении. Спас его учитель математики. На собрании, как мне по секрету сообщила наша "классная", он выступил в его защиту, продемонстрировав все контрольные работы за год и разжалобив директора историями из своей нелегкой жизни с отцом и без матери.
В общем, Антону дали шанс доучиться до десятого класса. Верка как раз в журнале делилась своими чувствами к некому "А", отвечая на вопросы чьей-то анкеты. Как ни старалась она спрятать имя своего возлюбленного, все подруги догадались, о ком идет речь. И она взяла с них клятву молчать. В конце журнала я даже обнаружила Веркины зарисовки: парочка влюбленных идет по пляжу в обнимку. Он и она отчаянно напоминают Верку и Антона... Я взяла красную ручку со стола "классной" и пририсовала ему рога, а Верке детскую коляску с идущими из нее криками "уа-уа". На мой взгляд, получилось неплохо. Сунув журнал обратно в ее портфель, я, как ни в чем ни бывало, продолжила свое дежурство.
Через 3 дня я была побита своими одноклассницами. На следующем уроке физкультуры меня загнали в угол, и я получила от Верки мощную оплеуху. Остальные тоже с удовольствием наказали меня - кто пинком, кто тычком. Я даже не пыталась сопротивляться, поняла, что меня вычислили. А затем мне устроили бойкот...
Дома ничего так и не узнали. Про синяк на лице я соврала, не помню что. Моя отличная успеваемость давала мне карт-бланш. Ни родители, ни даже Лиза не сомневались в моей правильности. А я строила планы по уничтожению Верки. Это были страшные планы. Я задумала для нее зверски мучительную смерть!
Прошли годы... Теперь я мало чем отличаюсь от себя той. У меня все еще не пропал талант портить людям жизнь... Я действую осторожно и расчетливо. Зачем? Не знаю. Наверное, чтобы выполнить какую-то программу. По распространению зла, может быть. Другой вопрос, почему я? Ответ: потому-что. А кто еще? Я - самый подходящий экземпляр. Теперь, в моем резюме добавилась еще одна строка - разведенка. Все. Приехали. SOS...
Я перебирала факты из своей жизни и еще раз убеждалась, что все происходящее со мной - заслужено. Есть люди, которым нельзя жить. Мне - точно. Я никому не сделала ничего хорошего, я бесполезная и отвратительная.
Я легко поступила в Педагогический институт. Открою тайну: мне удалось попасть туда не только потому, что я отличница! Туда собирались пойти все мои одноклассницы, включая Верку. Однажды я подслушала в туалете ее разговор с подругой. Верка жаловалась на родителей, которые поставили ей ультиматум: поступишь в институт, возьмем в августе в Венгрию, не поступишь - поедешь к бабушке в Череповец на все лето. Я запомнила.
В тот год проваливались многие. В комиссии сидел какой-то профессор, который всех "заваливал". А я прекрасно знала о том, что мои драгоценные одноклассники на сочинении будут сверху до низу напичканы шпаргалками с цитатами классиков. И я выдала их. Я попросилась в туалет и, проходя мимо куратора, сообщила ему об этом. Я хотела отомстить Верке, а заодно уничтожила своих конкурентов. Всех до единого вывели с позором из аудитории без права сдавать устные экзамены. До меня доходили слухи о том, что их бедные родители ходили потом к профессору, декану, ректору, пытаясь загладить инцидент, но все тот же профессор порекомендовал им приводить своих хорошо подготовленных чад на следующий год. В общем, мой план удался: я поступила, а Верка крутила все лето хвосты коровам! Никто не догадался, что в этот раз это моих рук дело, что в тихом омуте... Я была очень довольна. Тогда...
После окончания института, где я успешно училась и по совместительству была заместителем секретаря комсомольской организации, меня распределили в одну из лучших московских школ. В ней царили порядок и сильнейшая идеология, подогреваемая местонахождением этой школы. Она находилась на границе так называемых цековских кирпичных домов и простых рабоче-крестьянских панелек. Дети партийной элиты чувствовали себя избранными. Остальным приходилось несладко, поскольку нужно было соответствовать. Учителя не скрывали своих трепетных чувств к цековским детям, давая остальным понять, что их хата с краю.
И те и другие дети конечно все понимали, но на то они и дети, чтобы плевать на все условности!
Я быстро разобралась в этих нюансах и приступила к работе. Моя должность звучала так: ведущий специалист по воспитательной работе. Обязанности мои заключались в том, чтобы вести идеологическую работу среди учеников всех классов. Смотры, линейки, праздники, принятия в октябрята-пионеры-комсомольцы, - все это проходило под моим руководством. Я честно исполняла свои обязанности. Не то чтобы я свято верила в партию, Ленина и комсомол. Скорее, я тогда не подозревала, что может быть как-то по-другому. Мне нравилась моя роль. Нравилось, что побаиваются не только дети, но и учителя, и даже сам директор. Все прекрасно знали, что раз в месяц меня вызывают в Горком партии на отдельный разговор... Из-за меня тогда уволили трех педагогов, что были любимчиками наших деток. Детки даже пытались письма писать в их защиту. Мне было весело.
А один раз я застала двоих влюбленных. Таня и Миша из 10-го Б стояли под лестницей и разговаривали. Миша - сын дипломата, Таня - обычная девочка из неполной семьи, таких у Миши было в достатке. Ведь именно с такими легко завязать отношения. Она была расстроена и жалобно пищала что-то в его сторону. Он нервничал и злился. Я притормозила и подслушала их разговор. Все ясно. Она беременна, а он отказывается от помощи. Да что там от помощи - от огласки! У него же папа! Вернется - уши оторвет! Миша оттолкнул Таню и побежал вверх по лестнице на урок, который шел уже минут 15...
Я подошла к Тане и позвала ее с собой. В кабинете завуча мы сели и поговорили откровенно. Я предложила Тане сделку. Она никому ничего не рассказывает, ни подругам, ни маме с папой, а я - берусь поговорить с мамой Миши. Положительный результат гарантировать я не собиралась. Тут уж, как получится. Скорее, он должен был устроить обе стороны.
- У тебя два пути: сделать аборт или оставить ребенка и сдать его в детский дом. Ну, какая ты мать? Твоя мама явно не будет в восторге, работает, как проклятая, а тут доченька приносит подарочек. Мишины родители, как пить дать, предложат тебе аборт. Радуйся, если денег дадут на это.
Таня молча всхлипывала..
- Тебе учиться надо, в институт поступать. Куда собралась?
- На заочный... чтобы работать...
- Понятно, уже ясно, что не в МГУ..
- Так, иди мой лицо. Я завтра тебя найду сама. И молчок! Поняла?
К Мишиной маме я даже не пошла, зачем школе скандал? Мише тоже ничего не сказала. Какой в этом смысл? Этот папенькин сыночек уже пошел по кривой. А Тане - этой дурехе - посоветовала врача из 23 больницы. Любовь Сергеевна за небольшие деньги, которые Таня где-то наскребла, сделала ей аборт...
Я никогда не вспоминала об этом раньше. А сегодня мне сделалось дурно от самой себя.
Вечерело. Пахло костром, хвоей и домашним теплом, доносящимся из близлежащих домов. Я незаметно ушла из дому и направилась в лес. Дойдя до обрыва, где кончается до боли знакомая тропинка, я посмотрела на воду сверху вниз. Река не изменилась. Только потемнела как-то. Прямо напротив обрыва она делала резкий поворот. Там внизу под темной водой били ключи, и когда я была маленькая, мы с детьми боялись не только бросать туда камни, но и смотреть вниз. Сейчас мне не страшно. Я пришла сюда специально. Сев на краю, я неожиданно почувствовала себя сильной и уверенной. Вот то, что мне было нужно. Не просто острые ощущения, а начало конца.
Я села на край обрыва и свесила ноги, погрузившись с головой в свои несчастья, как делала это не раз, с той лишь разницей, что сегодня делала это в последний.
Шум реки и стрекотание кузнечиков на какое-то мгновение отвлекли меня от мыслей. Закрыв глаза, я начала медленно, миллиметр за миллиметром сползать с обрыва в пропасть, - туда, где было мое единственное и такое необходимое мне пристанище. Вдруг, что-то сильное и мокрое коснулось моей руки выше локтя, и в ту же секунду я услышала голос:
- Тетенька, не надо, так опасно... Я обернулась и вздрогнула. На меня смотрела огромная коровья морда. Она жевала. Ee язык высовывался и медленно прятался обратно в "морду". "Нет, - подумала я, - этого не может быть. Коровы не могут говорить!"
- Вы меня слышите?
Ну, конечно. Голос был чуть дальше, за животным показался мальчик лет семи. Он продолжал...
- Много лет назад одна девочка вот так погибла...
- А ты откуда знаешь?
- Мамка говорила.
- А кто твоя мамка?
- Зинаида Григорьевна.
- Понятно. Ну, ладно иди, паси свою корову. Я просто посижу и уйду, ладно?
Он покачал головой. Вид у него был еще тот. Худющий, лопоухий и весь в веснушках.
- Смотрите, я предупредил. Мамка говорила...
- Да знаю, знаю, иди!.. И забери свою корову...
- Стелла, двигай, сука, твою мать!.. - заорал он, и корова медленно двинулась с места. Его оглушающий звонкий фальцет прокатился эхом по лесу и заставил меня улыбнуться. Я много раз слышала, как деревенские дети матом кричат на своих подопечных животных.
Мальчик-пастух почти скрылся за деревьями. И мне, вдруг, захотелось запомнить это мгновение. Этот диалог. Только, я не спросила, как зовут маленького пастушка...
- Как зовут тебя, эй?!! - решила я крикнуть ему вслед.
- Андре-ейка!!! - отозвалось уже из кустов.
Я замерла... Андрей?! Почему Андрейка?! Почему не Витька, Сережка, Мишка?! Холодный пот проступил через все поры на моем теле. И я, судорожно хватаясь за траву, залезла обратно на вершину обрыва.
"Это он, мой брат, он решил остановить меня... Фу, какие глупости, надумала ерунду какую-то, - в ту же секунду сказала себе я, - бабкины сказки...".
Но ноги уже несли меня сами собой от обрыва в лес, я оказалась на кладбище. Прошло какое-то время, прежде чем я сумела отыскать могилу своего брата. Она выглядела, как небольшой холмик, поросший высокой травой, а на месте пропавшего куда-то креста, росло деревце. Ограда развалилась, заржавела, и могила имела ужасно запущенный вид. Признаться, ни я, ни мама уже давненько не заглядывали сюда, стараясь стереть из памяти этот эпизод.
Я даже усомнилась, что это та самая могила, но это была она, рядом лежали все те же давно знакомые соседи...
- Господи! Воскликнула я, обращаясь в небо.
- Дай же мне исчезнуть из этого мира! Не хочу я оставаться здесь, совсем одна! Андрей! Помоги мне, Господи!!!
Слезы брызнули из глаз моих, я упала на колени и стала рыдать. Как долго я рыдала, я уже не помню, я понимала только одно, что мне давно так хотелось сделать это.
Очнулась я почему-то у себя в постели, на даче... Лиза шептала что-то моей матери и держала на моей голове руку. Та металась по комнате, пахло лекарствами. Мама охала, и говорила, что мальчика теперь надо как-то отблагодарить, или помочь его матери, у которой их еще трое.. Лиза буркнула: "Тихо! Она пришла в себя!.."
Мама, кинувшись на колени перед моей кроватью и обхватив меня руками, зарыдала в голос:
- Сарочка! Деточка! Да что же это такое!!! Как же это ты? Андрейка, Зинкин сын средний, прибежал и сказал, что ты там, на кладбище, лежишь, что кричала что-то! Что случилось деточка?! Нельзя же так! Ты из-за Сергея?! Не достоин он этого, доченька!!! Ты прости меня, я старая дура, забросила тебя, мою доченьку! А ты все молчишь-молчишь, хоть бы пожаловалась разок, поплакала бы со мной! Ну, зачем ты так?!!
Я лежала и думала. А что, если бы она узнала всю правду обо мне? О нелюбви к себе и ко всему, что окружало меня все эти годы? О готовности умереть?! Что бы с ней стало? А что бы стало с моими детьми? Ведь мама и, особенно, Лиза уже совсем не молоды...
Лиза цыкала на мать и просила помолчать, не беспокоить меня. Я ничего не ответила, через минуту я снова уснула.
Через три дня все соседи знали, что со мной случилась запоздалая депрессия. Запоздалая, потому что Сергей ушел от меня полтора месяца назад. За неделю дважды приезжала скорая - мама настояла, не послушав Лизу. Та пыталась травами лечить меня. Сначала у меня упало давление, потом я температурила неделю. Мама ходила в церковь (в последние годы она стала набожна), говорила с батюшкой, тот просил передать, чтобы я сама к нему пришла. Мать пообещала за меня, что я приду, и теперь пыталась взять с меня слово. Я молчала. Мне не хотелось говорить ни с кем..
Я все время думала о том, что меня могло уже не быть... Откуда он взялся, этот проклятый мальчишка?! Потом, с чего-то, вдруг, позвонила Аленка, с которой мы не общались, наверное, год...
Незадолго до этого у них произошла история, изменившая их жизнь. Началось все с того, что у Аленки появился любовник-иностранец. Шли 90-е. Игорь так много работал, что не почувствовал большой опасности в том, что его жена начала часто возить на экскурсии по Москве разномастных первооткрывателей Златоглавой столицы. Ее мать была учителем английского языка, лингвистом, знала еще то ли два, то ли три языка, и передала этот талант своей дочери. Аленка один раз по просьбе друзей попробовала скрасить на день досуг англичанина-бизнесмена и вошла во вкус. У нее хорошо получилось, появилось своеобразное хобби. Она знакомила иностранцев с друзьями, катала их по Москве-реке, водила по Третьяковке и даже ездила на пару-тройку дней в Ленинград.
Один белобрысый итальяшка со смешным именем Маурицио, побывавший в Москве, не смог забыть развеселую брюнетку. Влюбившись и приехав во второй раз в Москву, напросился один в поездку по пригородам Ленинграда. Там все и случилось. Аленка была в ударе, Маурицио сорил валютой и делал дорогие подарки, узнав о пристрастии своего гида к старинным ювелирным изделиям. Аленка сдалась, и начался роман под названием: "Что же будет, когда Игорь все узнает?!".
Игорь был спокоен, пока не стал замечать дорогие украшения. Он стал задавать вопросы, но Аленка уперто отвечала: от бабушки достались... Не деньги и не украшения делали ее счастливой. Она была искренне увлечена итальянцем. Он был так не похож на русских! Его умение ухаживать, горячо любить, веселиться по малейшему поводу и нежно заботиться о ней - сделали из нее по-настоящему счастливую бабу. Так длилось довольно долго, пока не случилась трагедия.
Новый 1997 год Игорь собрался отпраздновать со своей женой за городом. Маурицио был в России, но собирался накануне праздника покинуть страну. Аленка, проведя с ним незабываемые часы, попрощалась до следующего визита итальянца. И надо же было так случиться, что Маурицио поскользнулся перед гостиницей на улице и сломал ногу. Его на скорой помощи увезли в больницу им.Склифосовского. Естественно, он попросил, чтобы вызвали Аленку. Она примчалась из дома рано утром, хотя должна была везти в этот день детей к родителям, которые ждали их за городом, на даче. Игорь был на работе. Этим вечером они вдвоем собирались уехать на три дня в пансионат в Барвиху, и Игорь задержался на работе.
Маурицио не отпускал Аленку. Он плакал и говорил, что ему страшно находиться в палате с тремя стариками, от которых ужасно воняет, а медсестра не понимает ни по-итальянски, ни по-английски. И вообще, он хочет есть, а ему не дают, так как после операции (он умудрился сломать ногу аж в трех местах) и наркоза, можно только пить бульон, и то немного. Аленка сделала, что могла, и даже упросила медсестру перевести его в отдельную палату, но он отказывался жить, если она уедет, и пришлось ей договариваться о том, чтобы остаться на ночь в больнице. Билеты в солнечную Италию пропали. Надо было думать, что с ним делать через 3 дня после выписки из больницы. Ему нужен был уход, и она решила, что поселит его в отеле и останется с ним, пока он не будет в состоянии самостоятельно улететь к себе домой. Пока она возилась с несчастным, она вспомнила, что должна была везти детей к родителям. Телефона на даче еще не было, бабушка с дедушкой в предвкушении Нового года просто ждали ее и внуков у накрытого стола под свежесрубленной елкой...
Игорь поздно вернулся домой и обнаружил, что Алены нет, а дети сидят с недовольной няней, которая давно должна была быть у себя дома и готовиться к празднику. Он начал обзванивать подруг и знакомых, чтобы выяснить, где жена. В 11.00 она позвонила. Состоялся разговор, после чего Игорь, уставший и вне себя от злости начал собирать детей, чтобы увезти их самому. Он выехал из дома в 11.00. А в час ночи на скользкой загородной дороге машину вынесло на обочину, и они на большой скорости врезались в дерево...
Их пятилетняя дочь погибла, 3-х летний сын получил сотрясение мозга и много ушибов... Игорь сломал обе ноги и тоже получил сотрясение. Эта ночь была чудовищной для их семьи. Мы узнали все довольно быстро, так как их загородный домик находится на соседней с нами улице... Бабушка с дедушкой еле пережили все это.
Аленка взяла всю вину на себя. Маурицио был забыт. Она днями и ночами проводила время в больницах поочередно то с сыном, то с мужем. Игорь не говорил с ней 2 месяца. Потом они решили разойтись. Но через какое-то время передумали и остались вместе. Горе сблизило их и выветрило всю дурь из головы моей подруги...
А что я?! Я ЗАВИДОВАЛА ИМ!!! Мне тоже хотелось страдать и любить, мне хотелось пережить все то, что пришлось пережить им. Любовь, предательство, страсть, смерть, прощение и опять любовь...
Я конченая эгоистка...
Я лежала и слушала Аленку по телефону. Та говорила о том, как ее жизнь изменилась теперь. О том, что она хочет пойти работать учителем в школу. О том, что теперь она будет все свободное время посвящать мужу и сыну. О том, какая она была дура и т.д. и т.п. Потом она замолчала и спросила, почему я молчу, почему мы не можем теперь болтать, как раньше, почему я на даче, а не дома, и вообще, где мой Сергей. Мы действительно давно не общались, она ничего не знала про нас с Сергеем.
Я сказала, что мы разошлись. Не хватило духу рассказать всю правду. Она очень расстроилась. Не знаю, насколько искренне. Думаю, что искренне. Она пообещала навестить меня в ближайшее время. Я сказала, что болею, и, может быть, потом как-нибудь... Если честно, я даже хотела, чтобы мы встретились, но что-то помешало сказать мне это...
Моя мама позвонила ей через несколько дней и рассказала обо мне все в подробностях. Аленка приехала на следующий день со своим сыном. И пока наши дети играли на улице, мы сидели и болтали как раньше.
- Сар, я понимаю, что люди не вечные.. Но я так боюсь умереть...
- А я не боюсь совсем.
- Как? Ты что? Совсем что ли?! Этого все должны бояться.
- Не обязательно все.
- Да, если только они не религиозные фанатики. Те запросто, ни маму, ни детей не пожалеют...
- А если нет никого, ни мамы, ни детей?
- Ну, не знаю. Кто-то же всегда есть. Можно любить и собаку, и попугая, надо просто кого-то любить!
- А если все-таки нет никого? Никого не любишь и никому не нужен?!
- Слушай, хватит а? У меня мурашки по коже от наших разговоров..
- Да? А может, это я к тебе приехала по душам поговорить?!..
- Сар, а что с тобой было?! Я так и не поняла..
- И не поймешь!!!
- Значит так, если ты собираешься продолжать в этом духе, я забираю Тимура и уезжаю!
- ...
- Слышишь меня?
- Ладно, извини... Я не знаю сама, что это было. Просто все надоело. Все, понимаешь?!
- Не очень.. Ты большая эгоистка, Сарка, давно хотела тебе сказать. У тебя все в порядке, и все живы, понимаешь!!! Она заплакала.
- Ну, прости.
- Так, ну, я пошла...
- Стой!!!
И я начала рассказывать ей заново о себе. Меня никто еще такой не знал, даже лучшая подруга, даже я сама. Это была моя Исповедь. Точнее, репетиция...
На следующий день я пошла к батюшке, больше, кажется мне неоткуда было ждать помощи. Мама буквально выпихнула меня из дома.
Церковь Св. Георгия стояла недалеко от нашего дачного поселка и деревни - на горе, поросшей лесом. Она была долго заброшенной, пока не нашелся один молодой батюшка, приехавший из Семинарии из Загорска. Он поговорил с местными верующими, и всем миром стали собирать деньги на ремонт Храма.
Я помню эту развалившуюся церковь с детства. Еще Сашка с ребятами прятались там от родителей и учителей. Мы с Аленкой тоже забегали туда, но из-за дурного запаха и страха провалиться в подвал, это происходило нечасто. Один раз мальчишки позвали нас туда смотреть, как Сашка полезет на крышу и снимет покосившийся крест. Он хотел геройствовать. Ему нужны были зрители, и мы с Аленкой были самыми подходящими для этой роли. С крестом он погорячился, конечно, но на крышу под наши ахи и вздохи влез. Постояв там немного и покривлявшись вволю, он собрался слезать, задумав спрыгнуть поартистичнее... В результате, он зацепился штанами за гвоздь или что-то там острое и свалился под наш хохот, оставив там одну из своих штанин. Матюкаясь, он влетел в церковь, чтобы спрятаться и долго не желал выходить, прогоняя нас - девчонок, свидетельниц его позора...
Это было очень давно, и мы понятия не имели, как вести себя в святом месте...
Я шла и вспоминала этот случай.. Сашки нет в живых, больше половины ребят уехали из деревни. Только мы, дачники, изредка появлялись тут. Аленка почти никогда не приезжала, особенно, после того, что у них произошло.
Преодолев приличное расстояние пешком, я присела на холмике, чтобы отдышаться. Косынку, что мне дала мама, я привязала на поясе. Вытерев ею лицо, я снова подумала о брате. Где же обитает его душа, есть ли она вообще? Может, она поселилась в другом теле? Вдруг, этот деревенский Андрейка и есть он? Вообще, существует переселение душ? Если нет, то куда они, эти души деваются, покидая тело? Положим, мой брат был еще слишком мал, чтобы быть личностью, а как же все остальные? Как может человек, имеющий ум, опыт, знания, вот так взять и исчезнуть в никуда?!.. Нет в этом ни логики, ни справедливости. Думая так, я незаметно подошла к церкви.
Передо мной возвышался уже новый, восстановленный, не деревянный, а кирпичный, крашеный в белую краску Храм. Двери и резные карнизы, - все, что из дерева было покрашено в голубой цвет. Три купола были еще не покрашены, но они тоже были резными, видно постарался какой-то умелец, а самая большая маковка сверкала золотом. Я тут же вспомнила Высоцкого: "Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал..". Получилось красиво...
Перед церковью стояла скамейка, и на ней сидел батюшка в черной рясе и серебряным крестом на шее. Крест выглядел великоватым для его шеи и всего телосложения. Батюшка читал книгу. Увидев меня, он подскочил, положил книгу на лавку и пошел мне навстречу, улыбаясь и что-то приговаривая. Подойдя близко ко мне, он взял меня за руки перед собой, потом одной рукой перекрестил меня и сказал уже громко:
- Господь милостив! Послал мне такого хорошего человека! Здравствуй, дочь моя, как зовут, не стесняйся, заходи..
- Сара.
"Хорошего... Да уж.. Сейчас узнаешь, какая я хорошая... И тут же подумала: почему дочь? Мы почти ровесники..."
- Заходи, Сара, поговорим, тебя, небось, мама заставила.. А? Прийти сюда? Добрая женщина твоя мама.
- Ну, не то, чтобы заставила, - почувствовала я неловкость, - в общем, я к вам!
Он внезапно посерьезнел, подошел к двери, закрыл засов и произнес:
- Если сама пришла, садись, рассказывай, это дорогого стоит...
Отцу Кириллу на вид было лет 40, мне почти 39.
Я оглянулась... Да, как идет время... Я, кажется еще совсем та - я, а здесь уже все по-другому. Батюшка заметил, что я оглядываюсь и повел меня показывать все, что считал нужным.
- Вот икона Всех Святых. С нее началось все. Это была первая икона, попавшая сюда. Ее принесла старая женщина. Сказала, что эта икона остановили немцев под Москвой. Почти возле самого их дома. Я не сразу поверил, пока не встретился с мамой этой женщины. Меня позвали причастить одну старушку, сказали, что очень плоха, надо поторопиться. Я пошел этим же днем, дождь лил страшенный. Придя к ним, я узнал женщину с иконой. Оказалось, это ее матери нужно причаститься перед смертью. На тот момент дочери было 75, а матери - 98. Вот, она, будучи в прекрасном уме, поведала мне эту историю.
Немцы были почти рядом. Все уехали, побросав дома, а их семья осталась из-за коровы с теленком, которого та очень вовремя решила произвести на свет божий - в ноябре 1941... Буренка Люся, в результате, рожала прямо под выстрелами и взрывами. Корова очень много для них значила. Много лет кормила... Ну, ты понимаешь.. Так вот, эта бабушка, взяла икону, вышла во двор и, повернувшись туда, откуда доносились взрывы, начала читать молитву ... В тот же день немцы стали отступать...
Умерла старуха сразу после причастия. Спаси, Господи ее душу! Аминь. А икона у нас теперь на почетном месте. Вот так. Почти все иконы принесли жители этих домов. Отреставрировать их пока некому, видишь, какие темные. Но это и не главное. Главное, что за каждой иконой стоят тысячи душ - грешных и безгрешных. И всем, кто к ним обращался, хотелось получить помощи, спросить совета, а то и вылечить душу, тело. Намоленные они. А самое главное - вон их сколько! Несмотря ни на что - сберегли. Я рад, что оказался здесь... Я очень рад. Посмотри, какую красавицу мы выстроили!
Говорил батюшка не торопясь, растягивал слова и при этом, как будто радостно ему было... Со мной явно что-то происходило... Я шла по крашенному блестящему полу и прямо чувствовала, как его радость постепенно вливается в меня, становится и моей.
Отец Кирилл все говорил и говорил, было видно, как он искренне верил в свое дело, в свою миссию и в Бога. Я уже лет сто не встречала таких людей. Может, я действительно не зря сюда пришла?! Я ходила и осматривала стены, потолки, своды и думала, когда это люди успели так хорошо все тут отделать? Я-то где была все это время? А батюшка, как будто услышал вопрос мой:
- Давненько не бывала в наших местах?
- Давненько, - сказала я.
- Ты бы видела, дочь моя, в каком виде был этот храм, когда я сюда приехал. Я даже впал в уныние, испугался сначала. Был молод, неопытен. Но тем интереснее оказалось, ведь правда? Бог всегда с нами. Молитва помогла, да и люди здесь добрые. А уныние, как известно - такой же грех, как и все грехи!
- Ну, готова, дочь моя?
Я думала с чего начать. Меня тянуло сказать что-нибудь доброе, но я не знала, с чего начать...
- Вы знаете? Я расскажу вам о себе, потому что собиралась это сделать, только это уже не совсем я. Не могу я больше быть той... Понимаете?..
Да, я готова...
…Всю свою жизнь я была неудачницей. Я родила двух толстых и некрасивых детей. Мне нет еще 39-ти, а я уже чувствую приближающуюся старость. Муж ушел от меня, когда я родила второго. И правильно сделал. Я бы и сама от себя ушла...
Я рассказала все, что носила в себе долгие годы. Я вымела весь отвратительный сор из своей души, все свои страхи, комплексы, сомнения. Единственное, о ком я не сказала - о братике моем. Отец Кирилл терпеливо слушал, редко и бережно отвечая мне. А в конце взял мою руку в свои и стал говорить. Его вкрадчивый голос эхом зазвучал в моем сердце. Он словно скрипка то удалялся, то приближался, то переливно звучал, проникая мне в душу. Мне становилось теплее и теплее, легче и легче...
...Когда я вышла из храма, я побежала. Как маленькая девочка я бежала по лесу и перепрыгивала через упавшие ветки, канавки, пеньки. Я бежала и радовалась, и все повторяла и повторяла слова, сказанные мне отцом Кириллом. Про любовь, живущую в каждом из нас, про "родоначальницу" Сару, чьим именем меня нарекли, про радость бытия и многое-многое другое. Я была по-настоящему счастлива, впервые в жизни. И я подумала, что, наверное, еще раз приду сюда.
А вскоре наша соседка тетя Люба сообщила нам, что новое имя отцу Кириллу дали в семинарии, а по паспорту он - Андрей Романович Круглов.
Все.