Об Игоре... Игоре Сахарове, моём товарище, соратнике, – это слово прозвучало в тот день, когда мы, кто Игоря знал лучше, ближе, вспоминали его, так внезапно и сокрушительно необратимо оставившего нас, – друге, критике, вдохновителе, коллеге по актерской игре в кино – собственно, соратнике и в этом, киношном смысле этого слова... Можно было бы еще перечислять все те смыслы и значения, которые будут возникать в моём сознании, в моей памяти как ассоциация с его именем, его образом... И это естественно для него, потому что каждая наша встреча, – как мне открывает сейчас моя взбалмошная и труднопредсказуемая память, – показывала его с какой-то новой стороны, наносила на видимую сторону кристалла его образа дополнительную грань... Наверно, все сколько-то значительные изменения в моей жизни происходили при его участии, вольном или спонтанно вынужденном...
...Я смотрел на него, мирно и расслабленно лежавшем в том рукотворном жилище, которое наши предки называли "домовина" – прибежище человека, после многочисленных и разнообразных поисков и мечтаний обретшего покой. Видимый, конечно, кажущийся... Мы – я и Святослава, дочь Игоря – взглянув друг на друга и мешая попытку улыбнуться с застилающими взор слезами, сказали друг другу, что он же ухмыляется, он смеётся над нами. И это так и выглядело: он будто легко усмехался. Он говорит, – сказала, улыбаясь и плача, она, – как я над вами подшутил, как вас развел... Он собрал нас всех, и все говорили о нем. И говорили так, что я позавидовал, хорошо так, добро. И решил, и сказал, что счастлив тот, о ком вслед могут сказать только такое, хорошее, доброе. Кто посеял в людях добрые семена...
...Я обратил на него внимание, когда мы одевались, чтобы ехать на "войну". Ныне неуместно шутить такими словами, потому я взял это слово в кавычки. Из песни слова не выкинешь, а мы именно так и называли военные съёмки, киносъёмки, разумеется. Среди некоторых других коллег, ждавших своей очереди в тесном пространстве костюмерной, состоявшей из небольшого, короткого коридора и двух расположенных напротив друг друга комнат, он как-то вдруг выделился и привлек моё внимание. Я, наверно, в тот момент уже получил свой комплект обмундирования и, стоял в пространстве между комнатами в дальнем конце коридора. Мне ещё не приходилось одеваться в солдата Вермахта, потому не все было понятно. Присматриваясь, а возможно, и спрашивая что-то у соседей, обмундировывавшихся рядом, я увидел нового соратника, как раз подошедшего ко входу в комнату с костюмами для "немцев". Слов и общего содержания разговора его с костюмерами уже не вспомнить, к сожалению. Припоминается лишь общий настрой - приподнято-жизнерадостный, дружелюбно-критичный. Это был второй съёмочный день сцен, для которых потребовалось достаточно большое число немцев. Мы должны были ими стать. Подбирались форма, обувь. Кто-то пришёл уже во второй раз, потому что был накануне, в первый день – их форма сохранялась отдельно. Возможно Игорь был среди таких. В этот момент от двери комнаты с костюмами немцев кто-то отходил, неся в руках свой. Он разминулся в тесном пространстве с Игорем, вошедшим в костюмерку вместо него и сказавшим, как бы между прочим, но громко и с ораторским нажимом в голосе: "Это неправильно: солдатский погон и унтерский галун!.." Имелся в виду унтерский галун на воротнике. Кажется, так. Я, к моему стыду, мало знавший о разновидностях воинских званий и знаков различия в Вермахте, но ощутивший сразу резкий прилив интереса к этой теме, воззрился на "знатока". Да, в тот момент мой интерес граничил с сомнением и невысказанной насмешкой и, в то же время, восхищением - а вдруг вправду этот чел знает эту тему точно? - и лёгкой завистью: он знает, а я нет... И совершенно определенно, я почувствовал, что расспрошу этого нового для меня участника съемки обо всем, что он знает...
Я добрался до него, кажется в автобусе, везшем нас на площадку в Смолевуд. Да, я ж не сказал, что это был фильм "Не покидай меня", снимавшийся Александром Франскевичем-Лайе. Год стоял 2013, месяц – июнь. Помню, что какой-то разговор был и после прибытия в Смолевуд. Но он мог быть уже не только с ним, потому что нас ждали на площадке, а было нужно ещё дообмундироваться и вооружиться. Это процесс обычно суматошный и нервный. Тем более для меня, ещё не бывавшего на военных съемках. И дело не столько в военных сценах вообще, сколько в специфике игры роли солдата Вермахта. Особенности ношения формы, аммуниции, оружия. Все застегнуть, приладить, подвесить – и вот уже раздаются призывы на площадку. И бригадир массовки нервничает и в нетерпении готов подталкивать нас в спины или тащить за что-нибудь. А мы как- то и не сильно торопимся, да и зачем, в самом деле: все равно сразу ещё ничто не начнётся. Так подсказывает опыт массовочника. Однако в этот раз долго ждать не пришлось. И уж тем более не удалось выпить чаю, хотя, кажется, мы пытались. Нас сразу взяли в оборот, назначив исходные позиции и ролевые задачи. Люди рассеялись по площадке: на ней хватало мест, где можно было нас расположить. Впрочем, всегда кто-то оставался в резерве. И резервным жилось не всегда спокойнее, чем тем, кто был в кадре: точка съёмки перемещалась часто, а потому приходилось и убирать то, что в кадре было лишним. В том числе и отдыхавших где-нибудь в теньке под деревьями "резервистов" со всем их имуществом, служебным и личным...
Тогда в общем движении, когда в поле зрения столько новых, незнакомых людей Игорь потерялся из виду. И не помню, чтоб я очень тревожился из-за этого – все было внове: и сама форма, и оружие в руках, и обстановка реконструкции жизни воинской части Вермахта с особенностями происходящих на ее территории событий.
Ещё ничего не было известно и понятно в сюжете, даже само название звучало как-то нечётко, не по-военному, неисторично как-то. Впрочем, когда я узнал, что сценарий написан или самим Борисом Васильевым, или по его сюжету, то серьезности и уважения к фильму прибавилось. Ещё бы: что-то похожее на "А зори здесь тихие..." – это должно быть хорошо! Ещё бы знать мне имя режиссера – впечатлила бы ещё больше. Но я не знал еще тогда его: не привелось мне поучаствовать ни в "Катюше" – фильме "Привет от Катюши", снимавшемся незадолго до того, ни в других его проектах. И потому все впечатления были свежими и, временами, удивляли... Удивляли слегка: опыт съёмок к тому времени был уже достаточный, чтобы воспринимать любую игровую ситуацию, да и вообще любую ситуацию на площадке как должное. И потому, когда с исходной точки нужно бежать вдоль асфальтовой дорожки и по команде, например, взрыв, падать именно так, как должны были бы упасть, брошенные волной от взрыва, делаем, как нужно. А уж тут каждый старается и сыграть хорошо, и себе не навредить. И мы бегали, и падали, и лежали недвижно – убитые ведь, в самом то деле, окруженные пылающим вокруг нас огнем, жар которого мог отчётливо ощущаться даже сквозь добротное сукно вермахтовской формы...
...О форме Игорь знал много. Больше, чем некоторые реконструкторы. А уж им то самой их жизнью и судьбой велено было знать о предмете своей реконструкции все, равно как и о сопредельных темах. Как по времени и групповой принадлежности, так и по смыслу и назначению того или иного элемента. Например, почему у некоторых офицеров была форма, похожая на полевую форму войск СС – серая, а не того или иного оттенка серо-зеленого, так называемого цвета feldgrau, но при этом с внушительным аксельбантом, ещё, кажется, каким-то знаком различия вроде вышитой на рукаве специальной надписи, обозначавшей наименование полка или дивизии. Например, таковы были нашивки на рукавах мундиров у офицеров, служивших в дивизиях "Grossdeutschland" или "Totenkopf". В том же случае, о котором я упоминаю, был, – как я помню, – элитный кавалерийский полк, получивший исключительное право иметь на форме и особую метку на рукаве, и аксельбант... Игорь знал об этом, если и не в точности, то в принципе как о тенденции, существовавшей ещё, как мне помнится, со времени Райхсвера, откуда эти привилегии и пошли. Но не знал я, а потому задал вопрос ему. Он же, желая все выяснить у владельца мундира, реконструктора, носившего эту форму, спросил его. Тот ответил, объяснив. Игорь остался доволен хоть и общим, но правильным ответом. Он всегда пренебрежительно отзывался о тех, кто, нося форму, плохо знал, что она собой представляет. И почему именно такая, какая есть. То есть реконструкция накладывает обязанность знать максимум о предмете, эпохе, даже личностях, причастных к таким предметам и костюмам, носивших их, может быть, чем-то прославивших.
Недоумение и неутоленное любопытство – в первую очередь моё – вызывала форма, бывшая на некоторых из присутствовавших на площадке актёров... Здесь я обобщенно называю актерами всех нас, работавших в кадре. Без деления на актёров массовых и групповых сцен, собственно актёров, профессионально играющих в различных, по преимуществу, театрах, реконструкторов, отличающихся от нас лишь наличием собственного костюма и, как правило, дополнительного реквизита, вроде фляжек, кинжалов, оригинальных шлемов, знаков отличия и наград и прочих элементов образа... Она, эта заинтриговавшая меня форма, была желто-коричневой с ярко-красным воротником, на котором размещалось изображение, как мне помнится, напоминающее дубовый лист. Это была форма вполне военного вида, однако не соответствовавшая ничему из известных нам образцов. Но она очень напоминала форму штурмовиков, ту самую – коричневую, ставшую известной ещё в 30-е годы. Мы терялись в догадках до тех пор, пока один – опять же – из реконструкторов не разрешил наши сомнения: это и в самом деле были нисколько не военные, а чиновники Министерства восточных территорий. То есть любой из гауляйтеров какой-либо области, его помощники, подчиненный ему административный аппарат. Впрочем, здесь тоже могут быть свои вариации и исключения, и их я до сих пор не знаю.
К середине дня часть сцен с нашим участием была снята. При этом в некоторых из них востребованы были только единицы из нас, солдат, но нашли применение офицеры. ...
...записывал эти свои картины памяти я не сразу и не всегда последовательно. Потому не всегда начала и концы фрагментов точно стыкуются. Подумав, я решил пока оставить их независимыми, только сведенными, как бы, в одну ленту...
Таким образом, далее – фрагмент, продолжающий начальный.
Об Игоре Сахарове: друге, соратнике... и просто человеке. Продолжение.
...применение нам нашлось далеко за середину дня. А до того по полной использовали наших офицеров. Тогда снималась сцена, где один из главных героев – его играл сам Франскевич-Лайе, – режиссёр провинциального театра в занятой немцами местности в критический момент выхватывает у одного из солдат автомат и открывает огонь. Жертвой этого истребительного автоматного пулевого шквала оказываются собравшиеся на семейный праздник начальника крупнейшего в масштабах большой группы войск узла связи гости. На территории этого узла, собственно, все действие с нашим участием и происходило. "Режиссёр', он же Франскевич-Лайе, он же кто-то из советской разведки, кто организовывал диверсию против узла связи, расстрелял почти всех "гостей". Вот там то наши офицеры из массовки и "полегли". Хотя я не следил, и кто-то, может быть, и уцелел...
Мы же в это время спокойно наблюдали за происходящим из-за проволочного ограждения, которым площадка отделялась от прилегающих, служебных, по сути, площадей. Там мы могли и перекусить, и выпить чаю-кофе или просто воды. День был теплым, для кого-то даже жарким... Так что вода была в цене. И через некоторое время грубый дощатый стол, вполне военно-полевого вида, за которым мы расположились, оказался заставленным разовыми стаканами. Там же мы и обедали, потому что время подошло к середине дня, все для оставалось тихим, аврала не предполагалось... Туда же, к этому "обеденному" столу вернулись вскоре и наши "павшие" камрады-офицеры... И снова повисло ожидание, для кого-то вполне даже сонное...
Продолжение будет в своё время...