Предыдущая глава
http://proza.ru/2015/02/13/208
14. Женское начало измены
И вот я вспомнил одного мужчину и одну женщину, которых я знавал
в те времена, когда этот край был молод, а костры, разведённые людьми, –
редки, как звезды на небе.
Джек Лондон. Мужество женщины.
Кто услышит стук твоего сердца за этой дверью?
Что ожидал увидеть Али-Баба, говоря «сим-сим, открой дверь!» – только ли золото и алмазы?
Каждый человек перед закрытой дверью испытывает древнее чувство… какое? – страха и надежды? Или чего-то, что обязательно должно изменить этот мир? Вот выйдет отец твоей девушки, и чего ждать от него? Или за дверью мать твоего друга, и какими словами ты скажешь ей, чтобы не ждала… или она всё поймёт без слов? А вот за этой дверью – экзамен, и что приготовила для тебя Госпожа Фортуна? Даже придя домой с обычной заурядной прогулки, зная, что дома никого нет и не может быть, – что ты испытываешь, вставляя ключ в прорезь замка? Ты ещё этого не осознал, но и теперь ты ожидаешь чуда, и ты не влетаешь в собственную привычную пещеру, а переступаешь порог с ожиданием чего-то…
Лучше всего было бы вообще не запирать двери, как пел Булат Окуджава:
Когда метель кричит, как зверь —
Протяжно и сердито,
Не запирайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта.
Но в жизни всегда не так, как в песне.
Перед дверью Вернер замедлил шаг и оглянулся. Алёна спала. У дверей он затаил дыхание и прислушался. Но слышен был только дождь. Или там кто-то дышит короткими вздохами, затаивая дыхание, как и он сам? Шуршание дождя, казалось, проникло и за эту закрытую дверь, и там вода собирается на линолеуме коридора, течёт неслышными ручейками и вот-вот просочится под дверь, окрасит набухающий коврик тёмной сыростью…
Вернер решился. Он взялся за холодный шарик дверной ручки, повернул его по часовой стрелке и потянул на себя. Дверь открылась мягко и бесшумно. Конечно, никакого дождя в коридоре не было и не могло быть.
И никого не было. Вернер сделал шаг, посмотрел налево… направо. Никого!
Кому приходилось, спускаясь по тёмной лестнице, и думая, что ступеньки кончились, вдруг ступить… в пустоту, когда нога проваливается вниз и вниз, дыхание останавливается на полувдохе, по спине пробегает холодок… и уже не вернуться, не отменить этот шаг, который длится такое бесконечно долгое мгновение?
Такое же чувство испытал Вернер, когда обнаружил только уходящие влево и вправо пустоты бесконечностей коридора, тускло освещённые единственным окном в каждом конце…
Вернувшись в комнату, Вернер прислушался к себе. Ожидаемая невнятная опасность не пришла, не схватила его за горло. Но сердце успокоилось не сразу, а в душу не пришло облегчения, лишь смутной тяжестью легло разочарование от того, что не произошло ничего, пусть даже и самого худшего.
Ну почему так: должно быть хорошо, что не произошло ничего плохого, а оказывается – плохо и от того, что не плохо?
Стук был, причём – дважды. И Вольцофф это хорошо сознавал, хоть и пытался внушить себе: «послышалось»…
Остановившись у кровати, Вернер засмотрелся на лицо спящей девушки. Сейчас оно ему показалось совсем детским, напоминающем личико его десятилетней дочурки. Лена, конечно, старше, всё-таки четвёртый курс института. Но, вспоминая прошедшие два дня любовных утех, Вернер, взирая на эту детскость её лица, вдруг устыдился. Зачем? Ведь продолжения этой любви не будет. Для него. А для неё? Будет ли для неё предстоящая разлука горем, несчастьем, какое только и бывает, когда теряешь близкого человека. Тут же на смену пришёл спасительный мужской эгоизм: она сама всего этого захотела!
Когда он рассказал Елене историю любви и борьбы Хоутерманса, она отреагировала как-то до обидного просто. Они только что спустились к Неве у Петропавловки, и от проехавшего водного мотоцикла их обдало брызгами. Отряхнув свои светло-кремовые брюки, которые после этой процедуры потеряли весь свой шик, Лена только прижалась к Вернеру и сказала:
- Зимой очень холодно и в Харькове. Та девушка твоего Фридриха согрела.
Как будто речь шла не о войне и не о самой ужасной бомбе.
Сейчас в который раз к нему вернулась старая мысль. Ведь это его собственная теория – чтобы понять Хоутерманса, надо самому полюбить русскую женщину. Сколько лет было Хоутермансу в сорок втором? Тридцать девять? Он был всего на три года старше меня сегодняшнего. А вот я – готов ли бы я пойти на предательство своей воюющей страны ради вот такой женщины, как лежащая передо мной Елена Прекрасная?
Нет, так вопрос ставить нельзя. Надо учесть и слова самого Хоутерманса – «каждый порядочный человек, столкнувшись с режимом диктатуры, должен иметь мужество совершить государственную измену»; то есть, он был готов бороться против Гитлера, даже помогая противнику его воюющей страны, а любовь послужила катализатором, ускорителем? Но одно дело бороться с Гитлером, саботируя урановый проект Рейха, а совсем другое – воевать на стороне Советского Союза. Во втором случае, русские могли бы наградить Хоутерманса какой-нибудь боевой наградой, одной из тех, каких у них предостаточно. У них были награды и партизанам, и за ударный труд, да и военных много… Правда, учитывая, что Хоутерманс после войны оказался в Западной Германии, русские могли постараться не подставлять его. Особенно, если Хоутерманс не ограничился саботажем, а передал русской разведке более ценную информацию по урану…
Даже если такая награда есть, то о ней никто не знает. И Капица, говоря, что готов повесить Хоутерманса, мог просто прикрывать его… было от кого… даже среди немецких физиков. Ведь в Харькове Хоутерманс не только сам не запустил генератор Ван-де-Граафа, но сделал так, что ускоритель не смогли довести до ума и другие, приехавшие ему на смену. И не позволил немцам… гитлеровцам… вывезти в Германию никого из персонала харьковской ядерной лаборатории!
Вернер подошёл к окну, послушал дождь.
Внезапно он подумал о некоем теллурическом единении его сегодняшнего с Фридрихом Георгом Хоутермансом, полюбившем в военном городе Харькове русскую женщину полвека тому назад, о том, что именно здесь, на этой земле, влияние женского начала происходит не в примитивной форме – через постель, а в чём-то не столько возвышенном, сколько очень нужном, очень правильном и справедливом. «А ведь, пожалуй, при таком построении логики я бы и сам мог пойти на подобную сделку с русскими…»
И ещё. Дед в заметках на полях своего дневника упоминает о браслете, выданном Хоутермансу Вальцзеккером осенью сорок первого года перед командировкой Фридриха в Россию. Не тот ли самый браслет, что впоследствии оказался и на моей руке? Вот ещё одна нить этой связи между нами через полвека, придающая ей теллурический характер…
Внизу, когда он подошёл к женщине за окошком и уже открыл рот, чтобы узнать, не приходил ли кто-нибудь к нему, она его опередила:
- Господин профессор, для вас письмо. Посыльный поднимался к вам, хоть я и говорила, что вы поздно вернулись и спите…
На пакете стоял штамп:
Москва,
РУДН (Российский Университет Дружбы Народов),
ИВМ (Институт Восточной Медицины),
Кафедра тибетской медицины.
Почему-то вспомнились слова о тибетском происхождении пропавшего браслета.
Обеспокоенный сакральными терминами, Вернер открыл конверт. Это было обычное предложение выступить с лекцией перед сотрудниками и студентами кафедры, с просьбой позвонить по указанному номеру телефона.
Вернер уточнил:
- Давно принесли?
- Сегодня утром.
- А кто принёс, не запомнили?
Женщина рассмеялась:
-Такого не забудешь, буддист!
Вернер опешил.
- Почему вы решили, что буддист?
- Ну как же… тут по улицам Питера они толпами ходят! Оденутся, как петухи… Правда, этот настоящий монгол или узбек.
Лена сказала, улыбаясь:
- Узбеки мусульмане.
Но женщина убеждённо возразила:
- Какая разница!
Вернер пожал плечами. Ему такие проповедники попадались в Германии, но в Петербурге он их не видел. Впрочем, почему бы посыльному такой кафедры не быть одетым в столь специфичную одежду, учитывая, что они из этой тибетской медицины делают успешный бизнес?
Не выдавая своей обеспокоенности, он решил позвонить в Москву позже. Планы его приняли своё русло после слов Лены:
- Подумать только, до конца каникул остаётся одна неделя!
Вернер повернулся к подруге:
- Лена, а где твой реферат? Я его так и не посмотрел!
- Ой! Я совсем забыла. Он же у тебя в номере!
Они дружно расхохотались.
Женщина за окошком беззлобно пробормотала: «Фашист!».
Продолжение следует http://www.proza.ru/2015/02/23/679