Она могла забрать квартиру, все деньги, старый автомобиль. Но она забрала самое дорогое. То, что я оберегал долгие годы - мое спокойствие. Мой разум более не существовал в гармонии с окружающим миром. Боль, странная боль проникала во все клетки моего тела подобно радиации. Я мечтал возродиться, как феникс, но это был лишь миф. Моя дорога превратилась в склизкую тропу под колючей проволокой, которая цеплялась за мою кожу и раздирала ее в клочья. Крови не было. Вообще, ничего не было. Кроме боли и слез.
По утрам я выкуривал две сигареты на кухне и смотрел на панораму из окна, на которую я смотрел вот уже три года. Я изучил каждый квадратный метр дома напротив. Длинный дом из красного кирпича, бывший ранее заводом по огранке драгоценных металлов. На фасаде здания было 240 окон на 6 этажах. За три года я изучил все до единого. За теми окнами пространство жило своей жизнью - весьма дерьмовой и скучной жизнью; суетились с кипами бумаг люди, искаженные толстыми стеклами. Люди с надеждой выглядывали из окон и взирали на солнце, как на что-то далекое и непостижимое. В этом было их стремление к свободе и мечте. Солнце окрашивало их лица в теплые цвета, но по звонку лица опускали уголки губ, смачно сплевывали и возвращались на свои места.
А я все сидел и глядел на дом напротив. И курил сигарету. Одну за одной, одну одной. За 3 года 65721 сигарет. 65722 сигареты. Три пачки в день. Затем я вспоминал, что и мне нужно присоединиться к толпе взирающих во время обеденного перерыва на солнце и плюющих на улицу после звонка, призывающего вернуться к станкам.
Телефон мой принимал огромное количество звонков от босса, который яростно вырабатывал отборную ругань на другом конце провода. Пропущенных звонков становилось больше и долго так продолжаться не могло… Целых три года мне удавалось выкручиваться и создавать видимость кропотливого труда, служения на благо корпоративного монстра, изрыгающего спланированную и бесполезную профанацию мечты.
Терпение босса полностью улетучилось к началу четвертого года. Оно растворилось в стакане моей лени и нетрудоспособности. Увольнение было быстрым и в целом безболезненным.
На следующий после увольнения день я не стал изменять своим привычкам. Я сидел и глядел на дом напротив и курил сигарету. Телефон задребезжал, но я даже не дернулся. Если вчера я еще мог быть нужен боссу, а несколько дней назад и одной женщине, пожертвовавшей для меня годом своей молодости, то сегодня ни один человек в здравом уме не захотел бы иметь со мной дело. Дребезжание продолжалось, насилуя спертый и прокуренный воздух моей кухни. Окна были закрыты. Дым лип к окнам, расползался по ним и карабкался вверх, как полупрозрачный альпинист по заледенелым Альпам. Моя пассивность убивала меня. Ленивый ублюдок, ставший царем этой злачной горы моего рассудка, с мерзкой усмешкой хоронил все попытки пошевелиться.
Я решил быть сильным и не поддаваться на уловки телефона, выворачивающего наизнанку мои барабанные перепонки. Наконец, он замолк. Я опустошил легкие от дыма, и тот с прежним упорством пополз по окну. Я растаял на стуле, как бесформенный мешок с дерьмом. Легкие опять наполнились дымом и вытолкнули его. Телефон заверещал с новой силой. Кто-то явно добавился моего присутствия у трубки. На этот раз мое терпение лопнуло и подвело меня к телефону. Трубка холодным динамиком припала к уху. Мой рот прожевал приветствие, на том конце что-то затаило дыхание, щелкнуло и пролило короткие гудки.
Трубка с руганью и двумя звонкими ударами об аппарат вернулась на место. Только в этот момент я заметил, что провод свернут и не достает до розетки минимум метр.
Черт, дерьмо, - подумал я, когда вспомнил, что накануне лишил телефон жизни, отсоединив его от сети. Я поднял трубку и прислушался. Склепная тишина въелась в уши и на лбу проступил пот.
- Суки, как вы это делаете? - выругался я и швырнул трубку на пол. Та треснула, от нее откололся кусочек пластика и запрыгал по полу.
Все что мне было нужно - это убираться из этой дыры. Свежий воздух, он должен мне как минимум свежую голову. Иначе эти ублюдки доберутся до меня раньше. Если они собираются взять меня за задницу, я прихвачу в ад одного из них.
Я накинул пальто и выкатился на улицу. Какого черта я влез в это пальто? На улице жара, которая разогнала ртуть до 29 делений. Я выкурил сигарету и побежал по улице в направлении парка. Пояс от пальто путался в ногах и от него пришлось избавиться. От пальто избавиться пришлось тоже, так как в нем я потел, как стеклодув в убивающем мои легкие цехе.
Вскоре я увидел центральный парк. Он зеленым ландшафтом перекрыл все улицы и вырабатывал кислород, которого едва хватило бы на фляжку в пол-литра. У входа уныло стоял коп, важно заложив руки за спину, и высматривал потенциальных правонарушителей. Этот урод заметил меня раньше, чем мне удалось прошмыгнуть в парк. Он окрикнул меня, закончив свою речь вопросом почему мне вздумалось расхаживать в публичном месте в трусах.
Я не мог ответить ему, что в моем отключенном телефоне завелась нечисть, и мне срочно нужен глоток свежего воздуха, найти который в прокуренном и захламленном Нью-Йорке можно только в центральном парке.
- Меня обокрали, - выдавил я и как можно театральнее развел руками.
Коп по-китайски прищурился, надвинув узкие брови на глаза, и все же решил поиграть в сраного детектива полиции. Этот сержант начал сыпать вопросами и строчить, как опытная машинистка, в блокноте, погрызывая кончик черной гелевой ручки. Он удовлетворительно крякал и понимающе цокал языком после каждого вопроса. Как они выглядели, сколько их было, когда это произошло, что конкретно они взяли… На менее банальные вопросы не хватало его куриных мозгов. Его распирало от доставшейся ему возможности проявить инициативу. И я понимал его, но времени было в обрез.
- О-фи-цееер, - прожевал я слог за слогом. - Давайте закроем дело? Если хотите, я напишу положительный отзыв в рапорте или вроде того. У меня есть дела, мне нужно в парк.
- Вас в парке кто-то ожидает? - Не теряя запала спросил коп.
- Наверное.. я не знаю.
В горле пересохло, точно после глотка водки, ноги разъехались, как на льду. Что-то потекло по верхней губе, по нижней, по подбородку. Уже на земле, под беспокойный голос копа, я тронул лицо и посмотрел на руку - на кончиках пальцев была кровь.
Что за дерьмо на этот раз? - прохрипел я и услышал свой голос со стороны, голос, доносившийся из глубины ямы, а вокруг гул самолетов, пикирующих и обстреливающих мирных жителей Нью-Йорка. - Нужно уносить ноги, - шипел другой голос. - Они нашли нас, эти ублюдки раскрыли нас, и теперь нас не спасет даже этот примерный, мать его, коп!
Я вскочил на ноги, но с удивлением обнаружил, что не могу двигаться, я увяз в асфальте, будто в болоте. Все вокруг тряслось, гремело и взрывалось.
Что-то врезалось в мою физиономию слева, справа, опять слева. Взрывы и гул стихли, и я осознал, что лежу на земле, и коп хлещет меня своими толстыми и похотливыми ручонками.
Я было открыл глаза, но сразу отключился и оказался в недавно покинутой квартире. Я увидел, как Клэр собирает вещи, наспех набивая сумку. Я не показывал ни грамма волнения или страха. Моя гордость даже нарисовала на моем лице злорадную улыбку. Но все мое тело трясло, словно через меня пропускали электрический разряд, во рту образовалась вязкая с железным привкусом слюна. Я мог бы остановить Клэр ударом ножа в один из жизненно важных органов. Но моих сил хватало только на то, чтобы замереть и наблюдать, как ее вещи по очереди исчезают в сумке, как сама она исчезает из моей жизни по частям с каждой скомканной вещицей. Я уничтожал очередную сигарету и окурком прикуривал следующую, на губах скопился никотин, рвотный рефлекс от новой затяжки раздирал спазмами горло, кадык подскакивал на шее и был, скорее, похож на шарик для пинг-понга в разгар партии.
Вновь невидимый и глухой удар пришёлся по лицу, как многотонная и стремительная затрещина разгневанной женщины, распутавшей клубок мерзких измен. Равновесие растеклось по полу, который внезапно принял вертикальное положение. Клэр застыла с чем-то черным в руках и уставилась на меня, но тут же пропала, и вместо нее, продираясь сквозь мои полусомкнутые веки, замаячило красное лицо полицейского с пеной в уголках обветренных губ.
- Эй, парень. Ты отрубился уже второй раз, я вызвал медиков. Держись!
К черту медиков, белые халаты примут меня за психопата и скорее всего упрячут в психушку. Этого они и добиваются. Но не сегодня!
Я вскочил на ноги, рванул что было сил и побежал. Кровь пульсировала в голове. Я мчался среди деревьев, перепрыгивая через развалившихся в тени людей. Позади, задыхаясь орал коп, и его крик глох в густых порывах ветра.
Я добежал до опушки, скрытую со всех сторон деревьями, сквозь кроны которых пробивалось солнце. Я повалился на траву и сел, уставившись в одну точку, обхватил вспотевшими руками колени. Я попытался вспомнить голос Клэр, но не смог.
В голове пульсировало подскочившее давление. Начавшаяся с горизонта туча застелила небо, перед глазами воздух почернел и поглотил все зрительные образы. Кажется, так и выглядит смерть.
К вечеру, проспав несколько часов, я выбрался из парка и в забытье поплелся по Парк Авеню в северном направлении. Ночные доходяги высыпали из домов, наводнив улицы своими стенающими от недостатка или переизбытка алкоголя телами. В Нью-Йорке не бывает затишья. Все кипит, и от кипения пузырьки с криками поднимаются наверх и растворяются в смазанном смогом воздухе.
Я шел, выстраивая в голове пазл из растерянных мыслей, прыгающих в черепной коробке, словно крупицы песка. Авеню, растерзанное высотными постройками, уходило в точку, в неё же устремлялись желтые таксомоторы, со скрежетом тормозящие перед светофорами и срывавшиеся с них. Витрины бесчисленных магазинов подкрашивали серый цвет асфальта пошлыми голубыми и красными оттенками. Я пробирался меж людей до тех пор, пока боль, возникшая в ногах, не добралась до затылка, до глаз, ушей и висков. Желудок начал сжиматься в спазмах.
Мой блуждающий взгляд скользнул по одной из вывесок. Что-то было в той вывеске знакомо, что вдруг пустило сквозняк от шеи до копчика и вернулось к горлу в виде комка. Я сплюнул на асфальт и повернулся на пятках. Вывеска сияла неоновыми линиями, слившимися в надпись Бурбон Хаус. Сбив по пути двух спешащих прохожих, я вошел внутрь и наткнулся на охранника - огромного черного парня, смерившего меня тяжелым взглядом, перешедшим в отрицательное покачивание головы на толстой складчатой шее.
Он сложил руки на груди, преградив мне путь. Я попытался обойти его справа, но афро-американская глыба передвинулась правее. Я попробовал слева, но и тут глыба проворно заняла позицию футболиста, готового защищать ворота любой ценой.
Мне показалось, что я увидел Клэр, сидящую в компании незнакомых мне людей за длинной барной стойкой. Мне нужно было поговорить с ней. Иначе сердце обречено на вечную игру в дартс с упущенной возможностью.
Не имею ни малейшего понятия, как в моих руках оказался столовый нож, и как затем он оказался по рукоять между ребер охранника. Его коричневая майка намокала и багровела, пока тот беспомощно катался по полу, пытаясь заглушить боль своими гаркающими криками, и те в свою очередь тонули в паническом гаме, наполнявшем заведение.
Я отчетливо увидел женщину, которая со спины была так похожа на Клэр. Конечно, это была не она. Женщина смотрела на меня с омерзением, как смотрят на убийцу. Я и был убийцей. За несколько секунд я загубил две жизни.
Передо мной сверкнули вспышки. Мраморный пол с размаху двинул мне в лоб, рассек бровь и переломил нос. Из глаз реками хлынули слезы, то ли от боли, то ли от обиды. Разорванная губа попалась на язык. Я захлебывался в собственной крови. По спине затопали ботинки.
Меня избивают, и крайне жестоко, заключил я. Удары опережали друг друга и спешили нанести максимальный вред, вдавливая меня в трещины между мраморными плитами, по которым бежали струйки моей крови.
Я мечтал потерять сознание и не испытывать эту боль каждым сантиметром моего опухающего и истекающего кровью тела. Но сознание держалось до последнего, как будто оно знало, что стоит уйти в забвение, то это навсегда. Но оно недооценило мои силы. Ботинкам удалось выбить из меня рассудок, и я отключился, поплыв по ночному небу, натыкаясь на желтые и белые горошины звезд.
Пришел в себя я уже в зале суда. Меня облачили в маскарадный оранжевый комбинезон, запястья втиснули в стальные наручники. Судья зачитывал приговор, сомнительно пожевывая нижнюю губу. Он зачитывал предложение, переводил на меня глаза под густым кудрявым париком и снова углублялся в чтение и покусывание губы.
Смертная казнь оправдала себя. Многие не верят в то, что человек способен исправиться, искоренить в себе зло, поразившее не только каждую клетку организма, но и глубже - саму душу.
Достоверно известно - душа лечится обращением к Богу. Или к любому из известных идолов любой религии. Но о Боге вспоминаешь в последний момент, когда впереди остается только хмурый коридор, ведущий в помещение с оборудованием для инъекций.
В камере я смирился с выпавшим на мою долю роком. Кто бы мог подумать - я закончу эту жизнь, как последний болван, так бесполезно, закончу без должной доли героизма. А по собственной глупости. И даже приторный драматизм не смог бы компенсировать вселенскую глупость моих действий.
За стеклом толпились репортеры, освещающие редкое событие, чтобы поднять рейтинги своих газет, тв каналов и радиопередач. Медийные крысы и стервятники разных мастей должны запечатлеть, как мир очищается от зла. Запечатлеть момент торжества справедливости, дабы люди верили в то, что она существует в контексте любого политического строя, определяемая догмами доминирующей религии.
Десятки камер на перебой моргали красными лампочками, запись началась. Я ждал Клер, но она не пришла. Я хотел сохранить в памяти ее образ. Пришлось довольствоваться альтернативой. Я нашел какую-то миловидную девицу и уставился на нее. Лучше перед смертью смотреть на что-то приятное взору. И потные толстяки с камерой на перевес никак не вписываются в это понятие. Девица отвела взгляд. Плевать. В профиль она тоже была хороша.
Сейчас меня убьют за преступление, которое я совершил. И совсем не важно, было ли у меня время, чтобы раскаяться или нет. Система наказаний работает бесперебойно.
Не самый лучший конец перед тем, как отправиться к праотцам… и что я им скажу? Что завалил ни в чем не повинного парня столовым ножом? И из-за чего? Из-за женщины, которая наплевала на меня? На том свете меня просто напросто поднимут насмех. Дамы и господа, на сцене снова неподражаемый мастер фрустрации! Я так и буду блуждать между вратами. У ворот в ад мне скажут, что я был неискренен в своих намерениях прикончить громилу, а действовал из побуждений униженной любви. У ворот в рай наплетут что-то вроде - ты упустил свой шанс, когда пошел на поводу своего больного воображения. И что дальше? Душа, вынужденная вечно скитаться по запустевшим местам неопределенности... не это ли настоящий ад?
Мои размышления прервал укол. Игла от капельницы вошла в вену.
- Это больно? - спросил я, глядя в потолок, надеясь услышать от парня в белом халате что-то вроде - нет, ты ничего не почувствуешь.
- Разве это важно? - ответил он, - если и будет больно, то всего четверть секунды.
- Откуда такая статистика?
- Не знаю, я просто стажер, нам так говорили в ординатуре.
Я повернул голову и посмотрел на него. Стажер сосредоточенно, даже рачительно, проверял капельницу с физраствором. Ему достаточно было ввести шприц с ядом в одно из сопел, и я покойник. Четверть секунды, и он был владельцем этой четверти, наполненной бесконечным адом.
- Так ты стажер - палач?
- Похоже на то, но это лучше, чем маньяк-палач, не так ли?
- По всем статьям... по всем статьям.
- По всем …, - повторил он и, немного помолчав, вздохнул и продолжил. - Только самая страшная из них - так и не уверовать в существование Бога.
- А Дьявол?
- Это одно и тоже. И Бог и Дьявол. Принято их разделять, но это только из-за того, что люди стремились облегчить себе жизнь. Они придумали хорошее и плохое. Тут-то и нашелся Дьявол, чтобы взять на себя ответственность за пороки человеческие.
- И что если уверовать в Бога за несколько мгновений перед последним вздохом?
- Об этом надо было думать при жизни, мой друг. Да и какое это имеет значение? Особенно сейчас. Тебе предстоит получить того Бога, которого ты заслужил. Ни больше, ни меньше.
- Этому тоже учат в ординатуре?
Мой палач кинул на меня внимательный взгляд и улыбнулся:
- Брось, этому учит лсд, дружище.
Что-то теплое начало разливаться по кровеносной системе. Я почувствовал жар. Похоже, они экономят на кондиционере. В комнате пекло. Ах, нет! Очевидно, это яд взял в оборот мое тело. Отравленная кровь, пораженная нервная система, и, наконец, оглушительный удар в голову. Прямо в затылок. Как будто старина Тайсон подкрался сзади и нанес свой сокрушительный коронный левый. Я терял сознание и думал, о чем-то думал, но ни одна мысль не могла попасть в фокус моего остаточного рассудка.
Боже, эта боль была невыносима. Или выносима, но я слишком жалок, малодушен и слаб, чтобы вынести её. Я закричал и попытался вскинуть руки, но они были прочно привязаны к койке кожаными ремнями.
Меня вырвало. Да, захлебнуться в собственной рвотной массе раньше, чем подействует инъекция - еще более унизительно.
Когда метаморфозы принимают свои самые болезненные и острые формы, легче всего выследить и поймать ту самую ускользающую реальность. Вычленить её среди правдоподобных фикций. В этот момент я и обнаружил, что сижу на земле, обхватив руками колени, на которые, собственно, меня стошнило. Я поднял голову и несколько раз моргнул. Вечер отправил солнце в закат. Людей не было, с запада авеню шелестело потоком автомобилей.
Я вытянул ноги, стащил с себя майку и вытер колени. Майку я выбросил, и она повисла на кустарнике в нескольких метрах. Стало холодно. Я пожалел, что избавился от пальто, оно было бы кстати.
Да, мне стало вдруг ясно, что произошло. В очередной раз я провалился в глубины фантасмагоричного полусна. Новая эксцентричная, но от того не менее изысканная, выходка потаенного в моем разуме бешенства.
Я увидел место, где когда-то ждал Клер. Совсем не странно, что я оказался именно здесь. В сердце защемило, и оно ускорило ход. Неужели я все еще питаю к ней какие-то чувства? Черта с два! Пляшите дамы и господа, на сцене мастер фрустрации снимает с себя полномочия.
Мне повезло лишь на несколько метров погрузиться в океан рефлексии и вытащить на поверхность истину, как следует рассмотреть её под микроскопом, подчинив самым изощренным методам вивисекции.
О, как же проста была та истина. Проста и совершенна - я люблю всего лишь свою любовь к ней, люблю и жалею свои страдания, великие страдания, которые не сравнятся более ни с чем. И они таковые лишь только потому, что они мои. Ибо благоговейное отношение к своим страданиям, оберегание оных есть бич всех героев вроде меня.
На сей раз на сцене вместо мастера фрустрации фокусник, достающий кролика из шляпы… Он достает страхи и боль. Он кладет кролика возле своих ног. Кролик вот-вот вильнет пушистым хвостом и поманит за собой. И у меня будет выбор - послать его ко всем чертям или бежать за ним, цепляться за прошлое и кувыркаться в выдуманных причинах и обстоятельствах. Сколько можно бегать за белым кроликом? Срываться за ним с обрыва прямо в бездну воспаленного сознания, прятаться за тенью сомнамбулы? Белый кролик ведет к гибели, и это факт, который невозможно подвергнуть сомнению.
Кролик грустно смотрит на меня и уходит. Я остаюсь. Это была и моя сцена, но теперь я в зрительном зале совершенно один и мне более ничего не остается, как нарушить мертвую тишину скудными аплодисментами, встать и выйти вон, оставив в театре мишуру моей вымышленной боли.