Прикоснулся я вчера. К культуре прикоснулся, к наследию, так сказать, мрачных времен. В музей ходил. Двадцать лет не был. Двадцать пять, даже. Давно не был. Государства уж нет того, в котором в последний раз в музей ходил – вот, как давно.
Шел, волновался. Как там, думаю? Переменилось все, наверное. Понятное дело, бивни мамонтовые все те же, наверное, а вот другое что… Мимо музея часто проезжал. На базар, когда еду, мимо никак. То есть, как раз только мимо и проедешь. Все то же там: пушки около входа, без это никуда. Жизнь такая, что без пушек, как без штанов. Зверюга каменная у дверей. Тоже – экспонат. Конечно, какой-нибудь задрипанный Микеланджело только плюнул бы на такую зверюгу, но ведь и музей не Микаланджеле посвящен, краеведческий музей, а у нас, известно, с Микеланджелами хуже, чем с пушками: то есть реже гораздо встречаются.
Захожу. Матушки мои! Это – если в двух словах. Прямо, ностальжи и больше никаких слов подобрать не могу. Линолеум на полу – из моей юности. Не побоюсь сказать, из детства. Буквально тот же самый, что я наблюдал неведомо, сколько лет назад. Люди столько не живут, как этот линолеум. Считай, старого друга встретил. Очень старого.
Гардероб у них, все, как положено, ценные вещи не охраняются. Преемственность, называется. Страна другая, власть другая, паспорт у меня другой. Только линолеум тот же и вещи ценные в гардероб не моги сдавать. Традиция культурная, так я понимаю.
Вот представь в уме диспозицию: как заходишь, прямо гардероб будет, а с правой руки дама сидит неизвестного назначения. Стол перед ней, бумажками заваленный. Глянул я на нее мельком, неинтересная дама. Даже в моем невзыскательном возрасте неинтересная. Сдал я пальтецо с шапкой, только развернулся по залам ходить, спрашивает меня дама. Да так спрашивает, что впору вохровскому стрелку на режимном предприятии у контрреволюционного спеца спрашивать: «Куда идете?» То есть пойми правильно: по губам читаю "куда идете?", а ушами - словно "куда прешь, скотина?!" А, может, не ушами, может, привычкой многолетней, внутренним слухом. Есть же внутренний голос, а тут - то же, только слух. Я про себя чертыхаюсь – как, мол, о самом главном забыл! Извини, говорю, девушка, запамятовал про кассу. Тебе, говорю, кровные отдавать?
Это я ей комплимент бросил мимоходом. Она такая же девушка, как я грудничок. Меня постарше будет лет на много. А она, стервоза этакая, важно отвечает: «Вход для всех бесплатный, дедуля, но без билетов нельзя». И подает мне билет, на котором в типографии пропечатано «Цена 00-00». Номер есть, серия, картинка дома, где музей помещается, текста всякого на полстраницы. Сурьезное дело.
Испортила мне карацупа в юбке все удовольствие от культурного учреждения. Хожу, гляжу на мамонтовые кости и модели тракторов, читаю листовки революционные, а сам все думаю: на кой запрещать без билетов ходить, если билеты бесплатные?
Насмарку вся экскурсия моя пошла. В гардероб пришел обратно, гляжу, рядом с лестницей короб стеклянный стоит типа урны избирательной. И надпись: «Для благотворительных взносов».
Тут совсем меня забрало: билеты с картинками, текста – в «Анне Карениной» разве чуть побольше будет – бесплатно раздают. Ведь печатать их тоже денег стоит, хоть по копейке билет, сто билетов – целковый. Значит, есть деньги в государстве. Музей-то – государственный. И тут же урна благотворительная. Ну, не сопрягается и все тут! И линолеум многолетний, весь прошарканный, и холод в залах – смотрительницы в платках сидят, и вход бесплатный по ужасным билетам, и урна эта при входе: сплошные нестыковки.
Это я к чему? Вот культура была древних римлян, греков и т.д. А еще татары с монголами, кумандинцы всякие, инки и ацтеки, скифы какие-нибудь. Потом еще эти – предки Гамлета, да и сам он давно жил, и не помню, когда помер. Всех не упомнишь, как говорится. Очень много разных культур. И только специалист в этих культурах может понимать. Законы ихние, обычаи, учреждения культурные. Только специалист.
Вот это меня еще как-то примиряет с жизнью. Потому что никак мне учреждений наших культурных не понять. Не специалист я в этом. Так, зайти, удивиться и убежать еще могу, а понять – не дано.