Чернова А.Е.
ЭТНОПОЭТИЧЕСКИЕ КОНСТАНТЫ ОБРАЗА РУССКОЙ ЗЕМЛИ В ЛИРИКЕ Н.РУБЦОВА
Аннотация:
В статье анализируются художественные свойства исторических видений в лирике Н. Рубцова. На конкретном материале стихотворений Н. Рубцова выявляются постоянные признаки святой Руси: вневременность и свет.
Ключевые слова: Русская поэзия, фольклор, художественный образ, этнопоэтические константы, пространство, время
Николай Рубцов – один из самых таинственных поэтов середины ХХ века. Гул древности, вибрация исторических событий, которые не исчезают бесследно, но продолжают, уже невидимо, вновь и вновь совершаться, рождают в сознании его лирического героя таинственные и страшные видения. Стихотворения «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Видения на холме», «Шумит Катунь», «О московском Кремле», «Сосен шум», «В старом парке» наполнены именно таким ощущением пространства и времени, когда настоящее, предметные реалии современной действительности, становятся прозрачными и сквозь них просвечивается жизнь прошлых поколений.
Мир, живущих сегодня, и мир предшествующих поколений оказываются взаимопроникаемыми, иногда даже невозможно сразу определить: кто именно изображается в том или ином стихотворении. Молчаливая матушка ночью приносит в горницу ведро воды, по холмам бесшумно скачут, опять же в ночное время, таинственные всадники, а в городской мгле тревожно и тихо проходят неизвестные люди.
Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле,
И люди окраины древней
Тревожно проходят во мгле. [1].
Кто они? Обычные жители, которые всего лишь задержались на работе, а теперь торопливо возвращаются по темным улицам домой – или же тени, бесплотные души давно живших людей, тревожной чередой возникающие из тумана? Ответить на этот вопрос можно, лишь учитывая бытийные особенности всей лирики Н.Рубцова в целом, особенности его авторского мировосприятия и художественного мышления.
В стихотворениях «Видения на холме», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «О Московском кремле» и «Шумит Катунь» печальный гул, разлитый в ночном воздухе, кристаллизуется в конкретные, исторические видения. Взбежав на холм, лирический герой прозревает картины грозного раздора («Видения на холме»), оседлав коня, скачет по холмам и одновременно по «следам миновавших времен» («Я буду скакать…»), сидит на камне перед рекой и в шуме быстрых вод улавливает таинственные мифы («Шумит Катунь»). Поля, холмы и речные воды скрывают в своих недрах события давно прошедших времен, ту самую «глубину веков», из которой возникают видения. Видения прорастают сквозь предметные явления настоящего дня, а потом вновь пропадают. Характерно, что хрупкость современной действительности, взрываемой красочными видениями прошлого, остается все же неизменной в своих природных реалиях: по-прежнему смирно пасутся на лугу стреноженные кони, по-прежнему бежит река, молчат цветы и безмолвствуют могилы, и тайные сны больших деревень не нарушаются даже малейшим шорохом. Соотношение двух пространственных измерений – видимое и того, что скрывается за ним – связано с особенностями репрезентации времени в поэтической системе исторических стихотворений Н. Рубцова.
Граница между прошлым и настоящим прослеживается в тексте довольно четко: если прошлое – это исторические видения, то настоящим, соответственно, является вся окружающая лирического героя действительность на данный момент времени: река, кони, ночные поля; при этом бытийную направленность прошлого и настоящего определить не так просто. Здесь возникает вопрос о принципах соответствия временных категорий исчезающего и вечного – настоящему и давно прошедшему. Ведь настоящее время не всегда может иметь свойства краткого мгновения, и, тем более, прошлое – значение вечного. Так мы от внешнего, поверхностного различения прошлого и настоящего как совокупности событий, которые случились давно или происходят в данный момент, переходим к духовно содержательным и глубинным художественно-изобразительным пластам, которые проявляются в сопряженности времен сакрального и профанного.
Стихотворение «Видения на холме» не случайно имеет несколько вариантов, существенно различающихся друг от друга. Обратимся к тексту, ведь сравнение вариантов раскрывает особенности творческой лаборатории поэта. Изменились не только название («Видение в долине» на «Видения на холме»), структура (строфический рисунок постоянно колеблется между ступенчатым и ровным), но и сами образы.
С одной стороны, поэтическая мысль Н. Рубцова идет от исторической конкретики к более обобщенным «вневременным» образам, а с другой – от изобразительной красивости к подлинности и простоте. Например, если в первом варианте стихотворения автор, описывая звездный свет, два раза употребляет эпитет «сапфирный», то к последнему варианту от этого «блестящего» эпитета отказывается и подбирает другие слова, которые обозначают не яркость сияния, но внутреннее состояние: пустынность и незыблемый покой.
1. Сапфирный свет
на звездных берегах
2. Пустынный свет на звездных берегах…
Мерцание звезд из сапфирного преобразуется в покойный, а затем, в последнем варианте стихотворения, в безбрежное. От внешних характеристик Н. Рубцов переходит к внутренним, передающим величину и неохватность явления:
1. И надо мной – бессмертных звезд Руси,
безмолвных звезд сапфирное дрожанье…[2]
2. И надо мной – бессмертных звезд Руси,
Высоких звезд покойное мерцанье…[3]
3. И надо мной – бессмертных звезд Руси,
Спокойных звезд безбрежное мерцанье…[4]
Заключительные строки стихотворения содержат в себе широкое обобщение, разрешающее драматическое сопряжение времен, и поэтому изобразительная точность слова здесь особенно важна. Главный признак звезд – бессмертие – сохраняется во всех трех вариантах, колеблются лишь дополнительные световые характеристики.
Вечен свет на звездных берегах, также как непреходящ и ход быстрых речных вод в стихотворении «Шумит Катунь». Сражения, кровавые битвы – всё исчезло, скрылось в «темном зеве столетий», сам Чингисхан обратился в тень, а сибирская река бежит по-прежнему, и все также, никак не меняясь, молчат над могилами цветы:
В горах погаснет солнечный июнь,
Заснут во мгле печальные аилы,
Молчат цветы, безмолвствуют могилы,
И только слышно, как шумит Катунь...[5]
Мелодия реки – былинный напев – образует в стихотворении особый художественный мир, существующий по законам древнерусской поэтики. На всем лежит печать старины: небо хранит знаки древней клинописи птиц, река поет таинственные мифы, а вокруг раскинулся сказочно-огнистый простор. Вне конкретного времени, в сказочном пространстве, бежит Катунь, пронизывая быстрым течением разные эпохи. Она не столько разделяет прошлое и настоящее, сколько соединяет в своем таинственном напеве разные грани бытия.
Известно, что древнему сознанию было свойственно представление о пограничной реке, разделяющей миры живых и усопших. Так, в древнегреческих мифах старый Харон перевозит через реку Стикс души умерших, в скандинавском эпосе мертвецы, бредущие в Хель, преисподнюю, должны вброд пересечь шумную реку Гьелль, а в русской мифологии человеческой душе по пути на «тот свет» предстоит преодолеть огненную речку Смородину.
В древнерусской словесности река отделяет не только царство живых от мира усопших, но еще и сферу тьмы от сферы света. Например, в «Слове о полку Игореве» река Донец имеет два значения. «В конкретном значении – препятствие на пути Игоря, а в абстрактном – граница между светом и тьмою» [6].
Вневременная действительность в древнерусском произведении создается благодаря особому изобразительному ракурсу, который Д.С. Лихачев обозначил как абстрагирование. «Абстрагирование – вызывалось попытками увидеть во всем «временном» и «тленном», в явлениях природы, человеческой жизни, в исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, «духовного», божественного» [7]. Абстрагируясь, конкретные события преобразуются в универсальные «матрицы мышления», в основе которых лежит «дуализм добра и зла, света и тьмы» [8].
По наблюдению И. Клейна, обстоятельства бегства Игоря приобретают символический смысл: Игорь бежит из тьмы половецкого лагеря (полночь!) в свет Русской земли (там светит солнце). «Прыснуло море в полуночи, идут смерчи тучами. Игорю-князю Бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу. Погасли вечером зори…»<…> «Солнце светит на небе – Игорь-князь в Русской земле». [9]
Древнерусский читатель должен был соотносить половецкий лагерь с адом, а Русскую землю с раем, ведь для средневекового человека тьма – это сфера дьявола, ад. Подобным образом дуализм света и тьмы проявляется и в стихотворении Н. Рубцова «Шумит Катунь». Мрачная тень Чингисхана затмевает солнце, тогда как стоянки русских деревень названы светлыми:
И Чингисхана сумрачная тень
Над целым миром солнце затмевала,
И черный дым летел за перевалы
К стоянкам светлых русских деревень... [10]
Значению святой Руси как светлого места соответствует синонимия слов «светлый» и «святой», которую отметил А.В. Соловьев в былинах и духовных стихах. В лирике Н. Рубцова образ Руси также исполнен света. Святая Русь – это и есть светлое место:
И меж берез, домов, поленниц
Горит, струясь, небесный свет! [11]
В другом стихотворении – «Долина детства» – небесная природа света содержит признаки вечности:
И вокруг долины той любимой,
Полной света вечных звезд Руси…[12]
На родине светло даже ночью (стихотворение «Чудный месяц плывет над рекою…»):
И откуда берется такое,
Что на ветках мерцает роса,
И над родиной, полной покоя,
Так светлы по ночам небеса! [13]
Или, например, в стихотворении «В глуши» небесный свет и святость оказываются неразрывно сопряженными:
Когда душе моей
Земная веет святость
И полная река
Несет небесный свет… [14]
Иной мир, царство усопших, присутствует в лирике Н. Рубцова как некоторый тревожный гул, который иногда преобразуется в конкретные видения, а иногда так и остается на уровне звука или молчания. Исторические события не пропадают бесследно, но вновь и вновь возвращаются в таинственных видениях, а бессмертный свет звезд указывает на нетленную вечность самой древней Руси, которая воспринимается автором как светлое и святое место. Этнопоэтические константы, создающие образ Русской земли, Н. Рубцов тщательно отбирает, абстрагирует единичные реалии так, что они обретают признаки обобщенности, постоянства и сакральности.
Примечания
1. Рубцов Н.М. 2006 – Рубцов Н.М. Сочинения. М., 2006, с. 194.
2. Там же, с. 24.
3. Там же, с. 72.
4. Там же, с. 105.
5. Там же, с. 172.
6. Клейн И. 1982 – Клейн И. Донец и Стикс (пограничная река между светом и тьмою в «Слове о полку Игореве» // Культурное наследие Древней Руси. М., 1982, с. 68.
7. Лихачев Д.С. 1982 – Лихачев Д.С. К изучению художественных методов русской литературы ХI – XVII вв. // Культурное наследие Древней Руси. М., 1982, с. 21.
8 Клейн И. 1982 – Клейн И. Донец и Стикс (пограничная река между светом и тьмою в «Слове о полку Игореве» // Культурное наследие Древней Руси. 1982, М., с. 68.
9. Слово о полку Игореве. 1982 – Грихин В.А. Слово о полку Игореве // О, русская земля! М., 1982, с. 72-73.
10. Рубцов Н.М. 2006 – Рубцов Н.М. Сочинения. М., 2006, с. 172.
11. Рубцов Н.М. 1971 – Рубцов Н.М. Зеленые цветы. М., 1971, с. 44.
12. Рубцов Н.М. 2006 – Рубцов Н.М. Сочинения. М., 2006, с. 21.
13 Рубцов Н.М. 1971 – Рубцов Н.М. Зеленые цветы. М., 1971, с. 6.
14. Там же, с. 125.
Опубликовано:
Philologia nova. Лингвистика и литературоведение. Сборник статей молодых исследователей. – Киров: Изд-во ВятГГУ, 2013. – С. 164 – 169