Алик
Жизнь Олега изменилась с того самого дня, когда нарочный под расписку вручил ему письмо из психиатрической лечебницы. Письмо сообщало, что все эти годы у него была мать, которая только вчера умерла, и он, как единственный сын, имеет право похоронить её рядом с родственниками.
Странное письмо, короткое и непонятное, как с луны свалилось. Ему и в голову не приходило, что у него где-то могли быть какие-то родственники, тем более – мать. Да и не нуждался он никогда в близких людях. Вырос-то он в детском доме, какие там родные... Он даже не знал, как родственники выглядят, не представлял, какие отношения бывают между ними, как эти люди общаются, как живут, какие чувства испытывают друг к другу... Олег подумал, что произошла ошибка, и отшвырнул письмо в сторону. А вышло так, что новость эта оказалась самым большим событием в его жизни.
Мысль о матери всю ночь не давала ему покоя. Из книг он знал, какой должна быть мать, как она должна относиться к своим детям, как любить их, на какие жертвы может быть способна... Ему казалось, что всю свою жизнь, с первого класса, с самого первого слова на школьной доске, он всё знал о матери. Порой он думал, что и у него когда-то тоже была мать. Он даже предполагал, что она где-то и есть. Возможно, просто нелепая случайность навсегда разлучила их. И вдруг, все эти его знания, предположения провалились, как в пропасть. Неожиданно Олега начала одолевать мысль, что в жизни-то он ни с одной матерью не встречался, не было у него ни знакомого, ни друга, которого воспитала бы мать. А выражение «маменькин сыночек» у них в детдоме было самое оскорбительное. Он перебирал в памяти всех знакомых, кто только мог по возрасту подойти ему в матери, но никого выбрать не мог. Все они были для него одинаково чужими, далёкими... Пожалуй, только соседка, Татьяна Ивановна... Вот её доброту и близость он всегда чувствовал. Когда Олег сдавал в институте экзамены, соседка молилась за него и с нетерпением ждала его, чтобы поздравить. Каждый раз, когда она пекла пирог, первый кусок всегда доставался Олегу, а запах этого пирога превращал их общую квартиру в дом, в одну маленькую семью, где тепло и уютно. В благодарность Олег иногда оставлял на её кухонном столе алую розу, Татьяна Ивановна не любила букеты, признавала только один цветок. Но соседка была одинокой и старенькой, по возрасту, скорее, могла бы доводиться Олегу бабушкой, нежели матерью. Да и умерла она уже несколько лет назад. Вот так и получалось, что только теплоту этой старушки Олег в жизни и встретил.
«Может быть, – рассуждал он сам с собой, – именно такие отношения и бывают у родственников? Меня ведь никто не просит ходить к ней на кладбище, класть на могилу розу, мысленно разговаривать с ней там...»
Потом в памяти мелькали уже незнакомые женские лица, несчастные старушки в переходах метро, опустившиеся алкоголички и ухоженные дамы за рулём авто, но все они были чужими ему людьми, как и тысячи других, которых он никогда не видел.
Неизвестно, что Олега подтолкнуло поехать в сумасшедший дом, захотелось ли ему ощутить родственные связи или только что-то узнать о родственниках, а может быть, это было простым любопытством, но он твёрдо решил поехать. И хотя теперь для него совершенно очевидно, если бы он тогда никуда не поехал, ничего бы с ним не произошло, жизнь его оставалась бы прежней, ровной и безмятежной, душа его не была бы так изуродована, и слово «иммиграция» оставалось бы для него бессмысленным, чужим. Да, это так – ничего бы с ним не случилось. Но странно другое: теперь, когда его жизнь окончательно разрушена, он нисколько не жалел, что узнал правду о себе, о своей матери, отце...
Когда Олег объявил своему начальнику, что должен ехать на похороны матери, тот впервые за пять лет посмотрел на него, как на равного себе, повёл себя так, будто и его это касалось, будто ему было известно, что у Олега всегда была мать.
«Как же могут меняться люди... – подумал Олег. – В этом отвратительном, ядовитом маленьком зверьке с крысиной физиономией он впервые обнаружил нормального доброго человека, без напускной важности и хищного безжалостного взгляда».
- Возьми недельку выходных, мы оплатим... – услышал Олег от человека, который ему и полдня-то без упрёков и оскорблений никогда не давал.
Дорога оказалась долгой. После переполненной народом электрички пришлось брать такси, но это, не смотря на большие деньги, ему показалось оправданным и даже необходимым: им овладевало предчувствие, что он совершает что-то очень важное в своей жизни, что-то такое, что не измеряется ни деньгами, ни временем - никакими затратами.
- На обследование? – спросил таксист.
- Почему вы так решили?
- А мы туда только за этим и возим.
- А посетителей, или родственников не возите?
- Какие посетители? Какие там родственники? Вы что? С кем там разговаривать? Там же одни Алики...
- Алики? – удивился Олег, но тут же вспомнил, что именно так называют всех умственно отсталых или тронувшихся умом людей.
- Ну а кто же они, без мозгов-то? - пояснил таксист. - Жалко их, конечно, но жалостью ничего не изменишь... – посмотрел на Олега, осёкся, улыбнулся сконфуженно и, маскируя свою растерянность, начал рассказывать о каком-то человеке, которого тоже все в округе считали сумасшедшим, а он взял да изобрёл что-то... Что именно, Олег так и не понял, да и не слушал он больше таксиста. Он пытался представить Аликов - душевнобольных людей в одинаковых халатах, с одинаковыми именами, с большими выпученными глазами, беспрерывно что-то бормочущих себе под нос, снующих из угла в угол, взволнованных, в любую минуту готовых вступиться за себя или своего товарища...
«Это же другой мир... – думал Олег, – мир, о котором никто ничего не знает и знать не хочет. Да и он сам ни разу не задумывался, никогда не предполагал, что он когда-то может оказаться причастным к этому таинственному безумному миру.
- А вы сами то когда-нибудь бывали в сумасшедшем доме? - неожиданно спросил Олег таксиста.
- Нет конечно, я же нормальный. Но мне рассказывали, как там.
- Ну, и как там?
- Где?
- Ну, в этом... в дурдоме?
- А-а-а... там-то? Да, по-разному бывает. Ничего особенного. Порой, ситуации похожие на наши с вами бывают. Ну, вот к примеру, когда санитары кого-либо связывать начинают, так все остальные возбуждаются, свои права качать пытаются.
- Даже вот как?
- Да! Народ там бдительный, чуть что сразу в крик.
- И до столкновений с санитарами тоже доходит?
- Редко. Однажды психи свою столовую снесли, до основания разрушили, потом своими же руками все восстанавливали.
- Выходит, там не безопасно?
- Да, нет, ничего. В основном там каждый себе по душе занятие находит. Так и живут, можно сказать, каждый со своим интересом. Многие стихи пишут, прозу, кто-то что-то изобретает. Но есть и бездельники, это пенсионеры в основном. Вот они, между прочим, опасные, хотя с виду тихие, беспомощные.
- Интересно вы рассказываете.
- Да чего тут интересного? Я хоть тоже пенсионер, но я не сумасшедший, да и силы у меня еще есть... Дали бы мне волю, я бы многих к стенке поставил.
Психиатрическая больница стояла у самой дороги в окружении леса. Был слышен шум деревьев, похожий на многолюдное перешептывание. Откуда-то издалека доносился голос кукушки, а где-то, совсем рядом – стук дятла. Вершину двухметрового кирпичного забора обвивала съеденная ржавчиной колючая проволока, с которой свисали молодые побеги дикого винограда. Двери больших железных ворот, лет двадцать назад выкрашенные в зелёный цвет и,похоже, с тех пор ни разу не открывавшиеся, были приоткрыты и соединялись тяжёлой цепью так, что, чуть пригнувшись, можно было свободно проскользнуть в щель между ними. Из ворот был виден белый трёхэтажный дом, похожий на те дома, в которых располагались школы, больницы или дома культуры посёлков средней полосы, придавая им своей этажностью статус «городского типа». Сразу за воротами стояла сторожевая будка. Рядом с ней расхаживал человек во всём чёрном, на спине его куртки в глаза бросались большие жёлтые буквы «ОХРАНА». Человек этот не просто ходил. Он, пританцовывая, широкими шагами описывал круги и громко разговаривал сам с собой. Человек, как казалось, ругал себя за что-то, матерился, а порой, похлопывая себя по лбу, резко останавливался, поднимал руки вверх и, вроде как, обращался к богу. Олег постучал по железу ворот, но охранник, будто ожидая этого, нисколько не смутился и жестом руки разрешил ему войти, а сам с усердием продолжил свою странную ходьбу.
Неухоженный двор, заросший высоким репейником и порослью, выглядел маленьким, неуютным. Под раздвоённой берёзой стояла лавочка, рядом - урна. Похоже, это была курилка. По бокам главного входа можно было заметить две клумбы, засыпанные прошлогодними листьями. Над дверью висела голубая табличка с почти стёршимися буквами.
Всё это Олегу будоражило память.
«Где же я это уже встречал? – спрашивал он себя мысленно, почему мне это всё так знакомо?»
Смущала, мешала вспомнить новая стеклянная дверь с надписью «ВХОД». Олег невольно остановился, разглядел клумбы. Ему показалось, что и эти клумбы, и ровно выложенные камни, отделяющие возвышение цветника от подорожника тропинки, он тоже уже где-то видел. Только тогда эти камни были огромными и белыми, а за ними вместо пробивающихся сквозь листья сорняков начинались заросли цветов, над которыми жужжали пчёлы и бархатные шмели. Олегу даже показалось, что в детстве, он трогал руками эти камни, пачкался во что-то белое, что трудно оттиралось, заползал в клумбу, дотягивался до разноцветных макушек, топтал цветы, пытаясь поймать бабочку-шоколадницу и падал, почему-то всё время падал...
Сразу за дверью стоял ещё один охранник, который проводили Олега в комнату для посетителей. Появилась женщина в белом халате. Крупная, с румянами на щеках и ярко накрашенными губами, может, лет сорока, сорока пяти... В руках у неё был прозрачный пластиковый пакет. Она сообщила Олегу, что мать его умерла хорошо, без страданий, не мучаясь, уснула и не проснулась... Потом положила перед ним пакет.
- Это её вещи, – опустила глаза, – все её пожитки...
- А как вы узнали мой адрес? – поинтересовался Олег.
- Из личного дела вашей матушки, естественно...
- И что, в этом личном деле есть мой адрес?
- Нет, адрес уже потом полиция узнала. Вы же родились здесь, в этих стенах... Вы что, не помните?
- Где здесь? – с заиканием спросил Олег.
- Здесь, в этой больнице... – ткнула пальцем в стол, – вам сколько лет?
- Тридцать... – неуверенно ответил Олег.
- Ну вот! – чему-то обрадовалась женщина, улыбнулась. – И мать ваша прожила здесь тридцать с лишним лет... Забыли? – замешкалась и, как бы заглаживая вину Олега, а может, и свою собственную, продолжила. – Да, это ничего, вы хороший сын. Свой родной дом теперь мало кто помнит. Все хотят забыть свою родину. Москвичами все быть хотят, подальше уехать от родных мест. А вы вот приехали. К нам за покойниками никто не приезжает, мы их здесь хороним, у нас здесь целое кладбище... А вы, вот, приехали, не побрезговали родным домом с такой славой. Нет-нет, не подумайте..., мы вас тоже не обязываем, это ваше право, совсем не обязанность, можете взять и похоронить мать вместе с родственниками, а можете и не брать..., мы её сами похороним.
- Послушайте, – перебил Олег, сдерживая в себе свой протест по поводу родного дома.
Но в этот миг внутри у него вдруг всё перевернулось, на душе стало так тепло и неожиданно спокойно. То ли вспомнилось, то ли представилось его детство: новогодняя ёлка с мандаринами и конфетами, солнечный зимний день, снег и какая-то женщина, которая стряхивала с него снег, усаживала на кусок картона и толкала вниз с высокой горки. Он даже почувствовал тот детский страх, который испытывал когда, вцепившись в оборванные края картонки, он с визгом мчался по льду в белое, бесконечное и безжизненное, как пустота, пространство... Поэтому, вместо того, чтобы взорваться, возразить, он только спокойно и удивлённо выговорил:
– У меня нет родственников, и о существовании матери, я ничего не знал до вашего письма...
Женщина ничего не ответила, только вздохнула и опустила голову.
Это была та самая минута, приятнейшая минута безразличия, когда в душах людей проносится прохладный ветерок, уносящий с собой в прошлое всё то, чего не суждено было узнать или то, что только вчера было трудно пережить. В такие минуты человек обретает самого себя, образовывается, приближается к своей судьбе. Видно было, что ни смерть пациентки, ни приезд её единственного сына, ни история его одинокой жизни уже не интересовали ни эту женщину, ни Олега и никого. Всё мгновенно провалилось в то прошлое, о котором никто никогда не вспомнит, которое навсегда для всех останется загадкой, порождающей вопрос - почему именно я?
Знаете что, – заговорил Олег уже твёрдо, с намерением всё же доказать, что у него нет никаких связей с сумасшедшим домом, – я всегда хорошо учился, окончил институт и сейчас узнаю, что родился в психушке... Как вы себе это представляете? Вы меня понимаете?
- Чего ж здесь, дорогой мой, не понять? – тихо, но тоже с уверенностью произнесла женщина – Все вы одинаковы! Знакомая песенка... Во-первых, это не психушка, а лечебница, как у воспитанных людей принято говорить! Во-вторых, это моя работа! Я обязана сообщать близким о смерти их родственников. А в-третьих, и самое главное – всё, что я вам сообщила – правда! Не нравится, можете уезжать! Мы сами похороним вашу мамашу! Без вас!
Но Олег не услышал её, его, до того, как она начала говорить, вдруг осенило.
- Погодите-погодите, – спохватился он, – получается, что моя мать забеременела здесь, в этой больнице? Выходит, мой отец тоже где-то здесь?
- Нет, нет-нет, – замахала руками женщина, – ещё чего! Про вашего отца нам ничего не известно! Тридцать лет прошло! Вы что? Дела давно минувших лет...
Наступило молчание. Женщина ждала, когда посетитель освободит помещение, а Олег пытался мысленно вернуться в то время, с которого начиналось его прошлое. Напрягаясь, он отбрасывал один год за другим, молодел на глазах, рост его становился все меньше и меньше и, наконец, в памяти возникли клумбы. Да-да, клумбы, те самые клумбы...
«Вот откуда они мне знакомы, эти клумбы...» – подумал Олег.
Потом, вдруг, мелькнуло имя – бабушка Маша... Так он кого-то называл там, в своём далёком детстве, у этих самых клумб.
- Бабушка Маша? – произвольно произнёс Олег.
- Вот, видите, вспомнили? – обрадовалась женщина. Значит, совесть ещё осталась. А многим память отбило напрочь. Это наша санитарка, Мария Сергеевна, которая вас нянчила... – голос её потух и, вздохнув, женщина добавила, – она тоже умерла...
- Я всегда думал, что это был дом малютки... – произнёс Олег еле слышно. – Не помню её лица... Помню только, она была полная, большая, в белом халате, а на голове белая косынка...
- Да, Мария Сергеевна, – произнесла задумчиво женщина, – говорят, любила она вас, усыновить хотела, но не разрешили, по возрасту вы не подошли друг другу...
Олег снова задумался, снова попытался вспомнить, ну, хоть что-то, а женщина терпеливо ждала.
- Мама ваша в морге, – начала она, не поднимая головы, – но он откроется только завтра утром. У нас здесь недалеко есть гостиница, так что, если хотите попрощаться, завтра утром приходите, это в соседнем здании, в подвале. Похороны в двенадцать.
Ошарашенный Олег, не помнил, как попрощался с женщиной, наверное, поблагодарил, извинился. Только, когда уже открыл дверь, он задержался, долго стоял в растерянности, обернулся и спросил:
- Как звали мою мать?
- Майорова Елена Дмитриевна.
Выйдя наружу, Олег снова разглядывал клумбы, обошёл одну, другую, но больше вспомнить так ничего и не смог.
Сбоку, рядом с больницей было ещё одно здание, поменьше, двухэтажное. Решив, что морг находится в нём, Олег направился к нему по еле заметной тропинке. Обшарпанное здание окружал густой колючий кустарник акаций высотой в человеческий рост, так что, подойти к окнам было невозможно. Вход в подвал был сбоку, три-четыре ступеньки вниз. Дверь, обитая оцинкованным железом с огромным амбарным замком, над которым криво висела табличка с надписью «Осторожно! Высокое напряжение!», с традиционными костями и черепом. В окнах первого и второго этажей можно было разглядеть тяжёлые кованые решётки, напоминающие те, какие бывают в средневековых замках. Здание выглядело пустым, заброшенным, но не умершим. Казалось, за всю свою жизнь оно накопило столько тайн, что только спроси его, и оно заговорит своим подземным эхом. Если прислушаться, оно уже издавало звук, похожий на монотонный скрежет двуручной пилы, в котором слышались хрипы и стоны, напоминающие дыхание больного человека. Догадаться было нетрудно, что где-то внутри работал электродвигатель, но чем дольше Олег слушал эти звуки, тем меньше ему верилось в эту догадку. Звуки становились всё громче, всё отчётливее и страшнее.
- Эй! – напугал Олега чей-то голос.
Он обернулся и увидел старика в кепке, клетчатой рубашке без рукавов поверх другой – с рукавами, подвёрнутых джинсах и сношенных грязных кроссовках. В одной руке у него была плетёная авоська, в другой – костыль.
- Тебе чего? Здесь находиться нельзя. Там, – указал костылём на дверь на подвал, – мертвец лежит! Морг там!
Старик явно хотел напугать, и видно было его удивление, когда Олег, ничего не ответив, взглянул на дверь, покивал головой и равнодушно, еле слышно произнёс:
- Этот мертвец – моя мать...
- Да что ты...? – уже с радостью произнёс старик. – Сын Елены?
Олег резко обернулся, подошёл к старику.
- Вы знали мою мать?
- А как же... Её здесь все знали... Первой красавицей слыла... А ты, выходит, сын её? – старик пристально разглядел высокого, хорошо сложенного молодого человека. – Нет, не похож...
Олег достал пачку сигарет, предложил старику, но тот гордо отказался, сказал, что бросил эту гадость и посоветовал тоже бросить. Олег пообещал.
- Значит, сын говоришь, – будто сам с собой разговаривал старик, – выходит, что так... Да... конечно так... А кому она ещё теперь нужна будет? Проститься, значит, приехал?
- Проститься... – ответил Олег, и как будто его кто-то за язык потянул, – простится, – говорит, – и познакомиться...
- Да-да, понимаю... – как-то неуверенно поддержал старик и отвернулся, делая вид, что кого-то высматривает.
В этих его словах, в фальшивых движениях чувствовались растерянность и смущение. Обычно, так ведут себя люди, не умеющие врать. Проронив необдуманное слово, они пытаются исправить положение, суетятся, претворяются, и так у них это всё неловко получается, что всё на виду... Не заметить этого было невозможно, и Олег решил спросить прямо.
- Вы знали моего отца?
Видно было, что вопрос этот застал старика врасплох. От удивления он приоткрыл рот, и казалось, даже подпрыгнул. Потом потоптался на месте, снова обернулся, поглядел по сторонам. Осматривался он так, будто хотел убедиться, нет ли свидетелей их разговора, будто вопрос этот касался какой-то страшной тайны.
- Я тут, сынок, всю свою жизнь прожил, – поднял перед собой авоську, хихикнул, – вот видишь, по сей день на довольствии стою. Поваром сорок лет отбарабанил здесь, на одном месте.
- Да, сорок лет – это, считай, жизнь... – поддержал Олег старика перед тем, как снова загнать его в угол. – Значит, вы знаете, кто мой отец, да и многое другое, скорее всего, знаете?
- Ты сам-то кем будешь? – будто не слыша Олега, спокойно спросил старик.
- Я корректор... в издательстве работаю...
- А-а-а... образованный значит... – и снова засуетился, снова закрутил головой старик. – Знаешь что? Ты ночевать-то, где собрался?
- В гостинице...
- А зачем тебе гостиница? Давай ко мне, я с тебя и денег не возьму, водочкой угостишь, и поговорим заодно, закусить у нас с тобой есть, – снова приподнял авоську, постучал по ней костылём, – заодно и харчей из-под бешеной коровки отведаешь, – сунул костыль подмышку, протянул руку – Вячеслав Матвеевич Костиков, так меня величают – предупредительно произнёс старик.
- Олег... – и твёрдо, но непривычным, будто чьим-то чужим голосом добавил, – Майоров.
Олег никогда не произносил так свою фамилию. Его словно в спину кто-то толкнул, мол, что молчишь? И в этот момент он почувствовал себя таким значимым в своей жизни, таким человеком, с которым связаны и успех, и слава. Ведь раньше ему казалось, что такой Майоров, как он, только один на всём белом свете, остальные – просто однофамильцы. Теперь же он понимал, что любой из них мог быть его родственником. Теперь Олег думал о том, сколько их, родных ему людей, кто они, какие они... Может оказаться так, что он на кого-то из них похож, у кого-нибудь из них на левом плече над ключицей может быть такое же, как и у него, родимое пятнышко... Но даже если он никого и не сможет разыскать, одного сознания, что они где-то есть, Олегу хватило, чтобы почувствовать значимость своего существования. И, видно, именно это заставило его впервые гордо произнести свою фамилию.
Через полчаса они уже сидели за столом, покрытым протёршейся до дыр клеёнкой с узором, напомнившим Олегу ту самую кованую решётки на окнах морга. Они пили водку из гранёных стаканов, запивали больничным компотом из кружек с отбитыми ручками, закусывали консервами, докторской колбасой из местного супермаркета и котлетами с гарниром из сумасшедшего дома.
Старик рассказал Олегу историю, как он стал поваром, как полюбил одну пациентку, и как они вместе прожили почти сорок счастливых лет. Поведал также тайну, что эта с виду ничем неприметная психиатрическая больница когда-то была своего рода филиалом всевозможных учреждений, начальство которых разъезжало не иначе, как на чайках.
- Эти высокие начальники отправляли сюда, стало быть, не простых людей, - здесь старик выругался матом и уже со злостью продолжил, – а всех тех, кто стоял на их пути. Это были любовники, любовницы, пьющие зятья, несговорчивые снохи, соперники, соперницы... Словом, был этот дом в каком-то смысле местом изоляции. Партийные деятели таким способом расчищали пространство для себя и своих детей и внуков. Моя Аннушка, к примеру, была любовницей секретаря обкома, забеременела, ну, её сюда и отправили. Ребёнка в роддоме ей не отдали...
- Как же это возможно? Это же лечебница! Как же можно здоровых людей в лечебницу?
- Здоровые? Как бы не так! Их всех сначала в институт Сербского направляли на обследование, якобы, а потом на принудительное лечение оставляли. А оттуда уж здоровым никто не выходил... Поэтому этих бедолаг прямиком к нам уже на пожизненное проживание привозили...
- А эта женщина, такая крупная, с которой я беседовал, она тоже всё это знает? Кстати, кто она? – перебил старика Олег.
- Такая пышная, грудастая?
- Ну да...
- Это, как раз, наш главврач, психиатр. Женщина она неплохая, добрая, но молодая, горячая. Она ничего этого не знает, если только понаслышке... А вот я знаю всё! Всё своими глазами видел, да ушами своими слышал! Я бы сейчас всех поубивал бы их... Я и тебя помню. Смутно, но помню.
- Тогда, скажите, кто мой отец?
- Это, сынок, история нехорошая... Лена, мать твоя, была настоящей красавицей, болезнь её нисколько не портила... С таких красавиц, как она, картины писать надо... Да-а-а, Лена, Лена... Изнасиловали её... Неприятно мне это говорить, но ты сам напросился...
- Кто изнасиловал? – снова прервал Олег старика.
- Кто-кто?
Старик сделал удивлённое лицо, будто это всему миру известно. И опять, как тогда у морга, видно, тут же пожалел. Снова закрутил головой, оглядываясь по сторонам.
- Дай лучше закурить! – спросил неожиданно.
Закурил, сделал глубокую затяжку. Скрыть своё волнение, как он ни старался, ему не удавалось. Он жадно курил, стряхивал пепел на пол и подолгу растирал его ногой. Потом крутил головой, натыкался на ожидающий взгляд Олега и снова затягивался, собирался с духом. А Олег не сводил с него глаз, терпеливо ждал и знал, что вот сейчас, ещё раз затянется и, может быть, откроет самую главную тайну в его жизни.
- Главврач! – неожиданно выкрикнул старик. – Тогда он, правда, ещё не был главврачом, аспирантом был, практику у нас проходил. Потом уже, после твоего рождения, тебе уже годика полтора было, вернулся на должность главврача.
Старик налил себе водки, тут же жадно выпил, крякнул и выругался...
- А с другой стороны, может, её никто и не насиловал? – вдруг с улыбкой, вроде, как бы спрашивая, развёл руками старик, – он же, этот Валя Першин, потом вернулся, и у них там с твоей матерью опять что-то такое было, да и ты у него в кабинете дневал и ночевал, по ковру ползал... Он тебя и на руки брал, вверх подбрасывал...
- Она же была больна, невменяема? – с укоризной произнёс Олег.
- Да как тебе сказать... Не такая уж и невменяемая... Был у неё страх, конечно, ненормальный..., боялась кого-то, кто-то её преследовал, по ночам не спала, убить себя пыталась..., а в остальном – вполне нормальной женщиной была. Он её и в роддом сам отвозил, и сюда вместе с ребёнком привёз, хотя по всем правилам этого делать было нельзя. А потом, мы все уверены были, что он тебя с матерью к себе в Москву забрал. Лену вскоре привезли обратно, а тебя мы больше не видели, да и главврача, папашу твоего, тоже...
- А где же он сейчас, этот главврач?
- А кто же его знает, может, тоже помер... Хотя рано... Он же не пьющим, не курящим был, а мы ведь с ним почти одногодки были... – старик засмеялся – Меня двадцать девятого февраля угораздило родиться, а он первого марта годом раньше... Каждый год меня поздравлял и подтрунивал, что отобрал у меня день рождения...
- А семья у него в то время была?
- Не могу сказать... Вот чего не знаю – того не знаю.
- А фамилия, значит, говорите Першин?
- Я это сказал?
- Да, только что...
- Ну, раз сказал – выходит, сказал... Да, Першин Валентин Аркадьевич. Хороший мужик был, отец-то твой - хороший мужик был... Умный, уважительный такой, здоровался всегда с поклоном, и никогда ни голосом, ни рукой никого не обидел. Хороший человек был. Только вот подлецом оказался. Ну, я до конца не знаю, а люди говорили, что он Лену и тебя бросил. Избавился, значит.
В стационар Олег пришёл утром, морг был ещё закрыт. Долго прохаживался по заросшим тропинкам, на заднем дворе обнаружил кладбище и свежевырытую могилу. Кладбище было странным, без крестов и надгробий. Могилы, в виде небольших холмиков, располагались вплотную друг к другу, не было ни венков, ни цветов, многие из них заросли травой и сровнялись с землёй...
«Надо бы было венок заказать... – подумал Олег, но тут же ему стало стыдно от такой мысли, и он признался себе: надо было бы похоронить мать на нормальном кладбище, рядом с Татьяной Ивановной, тогда и венок был бы к месту, а так... потуги какие-то получаются...»
В морг Олега повёл санитар Вел молча, без единого слова. Санитар огромный, с рыжей бородой, взлохмаченными волосами и, похоже, с похмелья. Шёл он медленно, нехотя. Включил свет и Олег увидел металлический стол, на котором лежало тело, с головой покрытое белой простынёй. Санитар приподнял простынь и лениво спросил:
- Она?
Олегу захотелось ответить... на языке так и крутилось – она, но он не смог открыть рта. Понял, что ни да, ни нет сказать он не сможет... Вообще, ничего не сможет сказать. Санитар, видимо, не знал всей истории. Не знал.
- Ладно, – так же лениво произнес санитар, вынув пачку сигарет из кармана, – я пойду, покурю, а вы прощайтесь...
«Прощайтесь... – повторил про себя Олег. И ему впервые почувствовался неожиданно-трагический смысл этого слова. Прощайтесь... - повторил еще раз и подумал, что он сейчас вернётся, и все закончится. Закончится его короткое и единственное свидание с мамой».
Олег впервые за всю свою жизнь, хоть и про себя, осознанно произнёс слово мама. Чувств любви, привязанности он не испытывал, во всяком случае, ни плакать, ни трогать мать руками ему не хотелось, но он все же нагнулся и коснулся губами ее холодного лба, приподнял простынь, что бы увидеть над ключицей такое же родимое пятнышко, как и у него... Пятнышка не оказалось...
Разыскать отца было нетрудно. В Интернете с фамилией Першин оказался только один психиатр. Известный человек, доктор наук, профессор, автор трудов в области психиатрии и хороший семьянин. Подойти к отцу мужества у Олега так и не хватило. И в самом деле, зачем? Да и не было никаких доказательств, что это его отец. Но к отцовскому дому его тянуло. Жил профессор у Белорусского вокзала. От Красной Пресни, где жил Олег, не более пятнадцати минут ходьбы. И Олег ходил. Сначала ходил только по выходным. Сидел во дворе смотрел на окна, знал уже имена всех его домочадцев. Две дочери, их мать, два зятя, внучка – семилетняя Маша, её няня и домработница. Иногда Олег видел, как отец выходил из дома, садился в машину. Видел, как потом приезжал домой. Много раз ему представлялось, как отца встречают в прихожей, как все собираются за столом, разговаривают, шутят, смеются... Представлял его на работе в белом халате...
Так прошло всё лето. Олег сидел на лавочке, читал книгу и с перелистыванием каждой страницы бросал взгляд то на балкон, то на подъезд.
Сентябрь оказался по-летнему жарким месяцем, детвора с детских площадок не уходила до позднего вечера. Олег приезжал в ставший ему родным двор, где с ним здоровались бабушки и няни, присматривающие за малышнёй. Во дворе все принимали Олега за своего человека. И однажды, к его лавочке подбежала внучка профессора, племянница Олега, да так близко, что он увидел у неё над ключицей родимое пятнышко, точно такое же... Вот когда у Олега не оставалось никаких сомнений, кто его отец.
- А что это за пятнышко такое? – улыбнувшись, спросил Олег.
- Это у меня родинка, такая же, как и у дедушки с мамой – гордо ответила Маша и убежала.
Можно, конечно, подумать, что Олегу захотелось показать и своё родимое пятно? Нет. К тому времени у него все перегорело, не было никакого желания объявлять кому-либо о своем родстве с известным человеком. Для Олега это был конец истории. Так он решил для себя. Но в это время подбежала няня, молодая девушка из Молдавии, схватила девочку за руку и рванулась к подъезду. А через полчаса Олег уже был в отделении полиции.
Объяснять никому ничего он не хотел, но выхода не было. Потом пришёл отец. Олегу пришлось ему рассказать и о письме, и о похоронах матери, и о Вячеславе Матвеевиче... Рассказ Олега заканчивался тем, что у него нет никаких притязаний, никаких обид или просьб... Отец спокойно выслушал и, не сказав ни единого слова, ушёл. А на утро Олега привезли в институт имени Сербского и сделали первый укол.
Учреждение это, или «Жёлтый дом», как его ещё называли, в Москве было местом известным. Выбраться оттуда удавалось немногим. Большинство испытуемых там – это умалишённые люди, совершившие тяжкие преступления и убийства, но среди них были и симулянты, те, кто «косил под психа», чтобы избежать наказания. Такие пациенты искусно разыгрывали роль сумасшедшего, а таблетки прятали под язык, под десну. Олег этого не делал, глотал пилюли и никого из себя не изображал. Это вызывало подозрение у медперсонала. Его заставляли открывать рот, пить воду, кашлять... Все удивлялись небывалой покладистости. Потом ему стали верить. А Олег глотал таблетки потому, что в какой-то момент он понял - они на него не действуют - состояние его оставалось прежним. Редкие встречи с другими пациентами, проживающими там ни один год, образовывали его. Один из таких, не допытываясь, за какие грехи Олега упекли в психушку, признав в нём вполне нормального человека, посоветовал:
- За тобой нет крови. От тебя просто хотят избавиться. Так помоги им, и однажды тебя выпустят. Притворись дураком, потерявшим память, и тебя направят в стационар, нормальную больницу, а там ты начни выздоравливать, тогда, может быть, через годик-два тебя выпишут, как не представляющего опасности для общества. Месяц Олег не решался разыгрывать душевно больного и, наконец, отважился.
- Как вы себя чувствуете? – спросил его доктор,
- Отвратительно...
- Почему так?
- Потому что вокруг идиоты! А я вчера беседовал с господом богом, – отвечает, – и он научил меня творить чудеса...
- Каким же чудесам он вас научил?
- Он просил меня никому не рассказывать об этом.
Это была первая попытка Олега вырваться на свободу. Потом он сочинил свою собственную молитву и читал ее при каждом нужном случае. Было много встреч с доктором, и на каждой из них Олегу удавалось оставаться преданным "тайнам господним". Его связь с богом покорила всех психиатров института Сербского. Не дрогнул он и тогда, когда его привели на беседу с родным отцом.
- Мне ты можешь открыть все свои тайны, ты же помнишь меня? Я твой отец...
- Я сын божий! И только бог – мой отец! – отвечал Олег.
В конце концов, Олега привели на комиссию. Кто-то зачитал выдержки из истории его болезни, все внимательно послушали, а в конце одна старушка, не иначе, как тоже профессор, спросила:
- Мы вас решили пересилить на постоянное место жительства, где бы вы хотели жить?
К тому времени Олег уже вошёл в роль сумасшедшего так, что мог обмануть и всю академию медицинских наук в полном составе.
- Поскольку я родился на небесах, там мне и место...
- Хорошо... – ответила старушка, - небеса - так небеса...
В стационар Олега привезли к ужину. Всю дорогу ему вспоминался тот день, когда он ехал хоронить свою мать. И вот вдруг в окне мелькнули знакомые места, те самые, которые он разглядывал из окна такси. Даже та мысль, что ему и в самом деле, может быть, придётся закончить свою жизнь так же, как его мать, Олега не тревожила. За окном мелькал заснеженный лес. Вспомнился неуютный дворик, голоса лесных птиц, клумбы... Та самая женщина, главный психиатр, встретила появление Олега официально, не удивляясь, как будто впервые его видела.
Трудно объяснить, тем более передать, ту радость, которую довелось испытать Олегу, переступая порог сумасшедшего дома и, скорее, не потому, что там, буквально за стеной, была могила его матери, а потому, что ему удалось обмануть врачей, выиграть первый раунд своего поединка.
А к концу зимы Олег встретил того старика, Вячеслава Матвеевича Костикова, заговорил с ним, но тот не признал его, не захотел признать.
Так Олег прожил в стационаре без малого год. Многое увидел, многому научился... И вот настал день, когда его снова привели в комнату для посетителей на медицинское обследование. Так и сказали – «обследование». Олегу вспомнился таксист, для которого все умалишённые - Алики.
- Я тоже Алик... - произнёс он вслух.
Члены комиссии во главе с его отцом, долго о чём-то переговаривались, что-то обсуждали. Потом начали задавать вопросы. Спрашивали обо всем, не стесняясь, и Олег отвечал легко и уверенно, а последний вопрос задала главврач, та самая крупная женщина с ярко накрашенными губами.
- Вы знаете, кто ваши родители? – спросила она, закрывая папку с историей болезни Олега.
- Нет... – ответил Олег, – у меня никогда не было родителей...
(продолжение)