7 января 1936 года боевик коммунистической партии Западной Беларуси Сергей Притыцкий во время судебного процесса Виленском окружном суде над 17 революционерами, застрелил, по заданию ЦК КПЗБ, провокатора и осведомителя польской полиции Якова Стрельчука. Он был схвачен, приговорен к смерти, но благодаря активной борьбе международной общественности, смертную казнь заменили пожизненным заключением. А в сентябре 1939 года, с началом Второй мировой войны, и вступлением в Западную Беларусь Красной Армии, Притыцкому удается освободится из тюрьмы (по некоторым сведениям – бежать). Эти события его жизни- готовый сюжет для блокбастера, вернее сказать, если бы это показали в кино, мы бы сказали –не может быть, не реалистично (хотя, в СССР о нем сняли художественный фильм). Но на этом жизнь и деятельность Притыцкого не закончилась. После войны он занимал различные посты (не маленькие!) в советском и партийном аппарате БССР. Последние должности, которые он занимал незадолго до смерти, наступившей в 1971 году - председатель Президиума Верховного Совета БССР, заместитель председателя Верховного Совета СССР, член ЦК КПБ и член ЦК КПСС. Сразу может броситься в глаза некий контраст – отважный террорист, совершающий покушение на врага прямо в суде, становится высокопоставленным чиновником, докладывающим об удоях с гектара или цитирующим с высокой трибуны очередную «историческую речь» генсека. Но на деле никакого несоответствия тут вовсе нет. А есть логика революционного процесса. И С.О. Притыцкий тут не один такой.
Революции происходили, происходят и будут происходить. По самым различным причинам. Зачастую они просто необходимы. Но только 20-й век явил нам пример революции тотальной. Она появилась не сразу и вдруг , ее предпосылки создавались задолго до самих революций, но сам этот феномен проявился именно в прошлом веке (термин «революция» я понимаю широко и применяю к событиям, связанным с СССР и третьим рейхом, с режимами Мао и Муссолини, с Пол Потом и Сиадом Барре, и т.п. – к революциями «левыми» и «правыми» ). И главное отличие этих революций от всех других – претензия не только на изменение существующей ситуации, но и изменение всего порядка мироздания: «Философы лишь различным образом объяснили мир ; но дело заключается в том, чтобы изменить его»- известное выражение Маркса говорит об этом с предельной прямотой. Разумеется , не сам Маркс это придумал, и не один Маркс был такой. Его исторические предшественники и современные единомышленники - немецкие романтики, русские народовольцы (которые тоже были романтиками, верившими в идеальный, абстрактный «народ») и многие другие, стремились к тому же. К достижению утопической по форме и романтической по содержанию идеи достижения совершенного, «прозрачного» общества и создания соответствующего этому образу человека. Чтобы совершить это, было необходимо «разрушить до основанья, а затем…». А, собственно, что затем? И где это «основание»?
Такой сверхрадикализм уже в 19-м веке был назван нигилизмом. Термин, как известно, был впервые употреблен в известном романе Тургенева. И тут очень важна та путаница, которая часто сопровождает это слово. Нигилист – это вовсе не тот, кто «ни во что не верит». Что вы! Нигилист это тот, кто верит в Ничто. И верит очень сильно. Иначе зачем, человек ни во что не верящий устраивал бы грандиозные революции, затевая грандиозные преобразования, рискуя своей и чужой жизнью? Каким образом так получается?
Если говорят, что циник –это разочаровавшийся романтик, то нигилист , напротив, романтик последовательный, можно сказать, доводящий свои действия до логического завершения. Выступая против несправедливости, борясь против старого Порядка и , обнаруживая, что для победы над ним надо разрушить и его фундамент (экономический, религиозный, общественный и т.д.- один или все сразу) он , в результате, сорвав все покровы, видит не сияющую истину Добра, Красоты и Справедливости, к которой он стремился, а хаотичную и безразличную к человеку вселенную. И то, что он видит, ему категорически не нравится. Что делать? (кстати, названия книг Ленина и Чернышевского). Основа, бывшая ранее, разрушена. Вернутся к ней невозможно (это будет уже профанация), да романтик этого и не хочет. Остается только базироваться на чем-то другом, на том, что само уже не может быть разрушено. Что же, на его взгляд, может противостоять хаосу? Что в такой ситуации будет являться абсолютным? Когда все уничтожено, это не значит, что ничего не остается. Это значит, что остается ничто. Именно nihilo, ничто и становится Абсолютом. Действительно, как можно разрушить Ничто? Разве Ничто может исчезнуть? Может быть уничтожено? Разве Ничто само не сможет уничтожить хаос? И, как ни парадоксально кажется это на первый взгляд, романтичный революционер начинает основывать свою деятельность на Ничто. Кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то –в процессе борьбы, кто-то - захватив власть. Отсюда и тотальное уничтожение противников, и… создание империи бюрократии. К этому опять-таки ведет логика действия революционера-романтика. Ведь он изначально хочет правильного, истинного порядка. А видит хаос. В противостоянии хаосу он опирается на Ничто (если больше уже не на что, то остается ничто). Но легко ссылаться на «Ничто» в теоретической дискуссии или в этом тексте. А как перевести Ничто в плоскость практических дел? Уничтожения врагов и разрушение старого может продолжаться, но как быть с возведением на основе Ничто чего-то Нового? «Мы наш, мы новый мир построим». Тут и возникает невиданная доселе бюрократия – романтик хотел гармонии «нового мира», и для ее реализации нужна машина, которая будет контролировать все и управлять всем, устанавливая эту гармонию. Революционер не ждет «порядка из хаоса» (тот порядок, который ему нужен, из хаоса не получится – хаос невозможно забюрократизировать. «Звери – рыскали, птицы – летали, насекомые – ползали; а в ногу никто маршировать не хотел». Салтыков -Щедрин )- он создает идеальное общество и идеального человека. Собственно, сама бюрократическая машина и есть проекция этого идеала ,да и поскольку предполагается, что она должна быть идеально устроена, она сама и есть идеал. И потому служит только сама себе. Бюрократия – это материализация Ничто. Но на практике полностью воплотить в жизнь сверкающий Идеал, невозможно. Щупальца хаоса проникают в шестеренки совершенного механизма. Несмотря на все репрессии и войны, с помощью которых машину пытаются очистить от вездесущего хаоса. И затем начинается следующий этап.
9 октября 1967 года в боливийском селении Ла Игуэра «рейнджерами» был расстрелян Эрнесто Че Геварра, взятый накануне в плен. Осталась позади короткая, но насыщенная жизнь уже к тому времени широко известного революционера. Скитания по Латинской Америке, знаменитая экспедиция на шхуне "Гранма" на Кубу, затем двухлетняя партизанская война на острове. Отряд, от которого после высадке осталось 22 человека, сумел развернуть успешную партизанскую борьбу, и через два года после ее начала повстанческая армия овладела всей страной. Гевара, который являлся одним из лидеров повстанцев, и чьим смелым действиям они во многом обязаны победой, становится высокопоставленным человеком, занимает посты сначала директора Национального банка Кубы, а затем – министра промышленности. Он – один из руководителей нового государства. Но, в отличие от Притыцкого, на этом его революционная история не заканчивается. Он покидает Кубу, сначала пытается развернуть партизанское движение в Бельгийском Конго, а затем в 1966 году прибывает в Боливию, где возглавляет немногочисленных местных повстанцев, борющихся против проамериканского режима. Дальше – неудачный бой, ранение, пленение, смерть и… всемирная слава. Че Гевары становится идеалом (не только для революционеров), героическая смерть делает его совершенным. И еще один чрезвычайно важный штрих - Гевара оставляет свои высокие должности и вновь возвращается к тому, с чего начал – к революционной борьбе. Это «возвращение к истокам» - один из важнейших факторов, повлиявших на создание образа Че – последовательного, несгибаемого борца, не расположившегося с комфортом на лаврах, а продолжившим дело революции.
Так и проходит следующий этап революционного процесса. Не достигнув совершенства с помощью бюрократического аппарата, который не может стать совершенным и охватить все, Ничто возвращается к самому себе, к уничтожению. В случае романтического революционера – это его смерть, в случае революционных обществ и государств – это и геноцид Пол Пота, и китайская «культурная революция», это суицид Гитлера и суицидальная политика гитлеровской Германии, сталинские чистки и т.п.
Образ какого человека является идеальным? Образ мертвого (лучше всего – выполненный в бронзе). О ком принято говорить только хорошо – о покойнике. Какое явление будет считаться идеальным, и вызывать ностальгию – явление прошедшее, исчезнувшее («такую страну потеряли!»). Разве самым совершенным и гармоничным местом не является кладбище, где ни чего не надо менять, где все на века? Оно, естественно, является и самым стабильным, так же, как смерть, в своей неизменности, неизмеримо стабильнее непредсказуемой, изменчивой, хаотичной жизни. Здесь, кстати, точка сходства консерватора и романтичного, последовательного революционера – оба ищут стабильности. Первый – накрыв все саркофагом традиции, другой – взломав саркофаг, оставляет после себя могильную яму в качестве последнего основания. Оба – обитатели кладбища.