ХВОСТ ДРАКОНА
Только что закончился 2000-й год, он же — «Год Дракона». Может быть, было бы логичнее и повествование начать с первых его дней, но память не хочет копаться в своих дырявых глубинах и вынуждает начинать «шиворот-навыворот», почти с конца, так сказать, с драконьего хвоста.
Все последние годы, зная, как болезненно переживает «сумерки года» мама в своём полуслепом одиночестве, я планировал «промежуточный» позднеоктябрьский визит в Кинешму, но обязательно мешали какие либо «форс-мажорные» обстоятельства: то чья-нибудь болезнь, то «потоп» в погребе, то персональный творческий вечер, вслед за которым закрутилась бешеная карусель срочной подготовки «уездного» сборника стихов и прозы, приуроченного к переходу в иное столетие и даже тысячелетие. И вот, наконец-то, концовка октября относительно свободна, и можно ехать, прихватив в подарок маме выпрошенный чуть ли не Христа ради, ещё пахнущий типографской краской, экземпляр «Братины» — этого самого сборника сотни авторов, да и то не из основного, а, как сказал Гриша Глазов, «пилотного» тиража, выпушенного к началу подмосковного телефестиваля «Братина» и практически уже разошедшегося.
Мама была, безусловно, рада, но посетовала всё же, что можно было приехать и чуть пораньше и чуть «наподольше». Книжку похвалила, но тут же с огорчением заметила, что прочесть её не сможет даже в очках и с лупой, так сильно «подсело» зрение. Договорились, что часть я прочитаю ей вслух сам, а кое-что — Борис или кто-нибудь другой из традиционных, хоть и не частых, «навещателей».
Саша Овчинников ешё в начале осени оставил маме свой адрес, и я, отыскав своего школьного товарища, «приволок» его к маме, где мы вместе перекусили и вдосталь поболтали обо всём на свете. Мама была довольна. Никишин оказался в это время в Иванове на «отчётно-выборном» собрании областной писательской организации, и мы даже видели его в одном из телерепортажей Ивтелерадио. С Володей Говорковым удалось «увидеться» лишь по телефону. Махов в редакции пообещал опубликовать написанное ещё летом стихотворение «Мамины глазоньки» в ближайшее время. Но основную часть времени мы с мамой «разговаривали разговоры» по ходу каких-нибудь домашних дел либо просто сидя рядышком. Купил себе недорогие тёплые зимние ботинки, однако две трети требуемой суммы пришлось занять у мамы...
Неделя промелькнула незаметно, и мама с неохотой отпустила меня домой «до встречи в январе». Благословив на дорогу, вышла проводить на улицу. А вот заглянувший загодя Саша проводил меня до вокзала и даже посадил в вагон. В этот день после обеда выпал первый, обильный снег, и я уезжал как бы из другого, чисто выбеленного города с тем, чтобы вернуться сюда в рождественские морозы…
В Александрове — из-за отмены нескольких ранних электропоездов — пришлось изрядно подождать, пока, наконец-то, будет электричка на Москву. Здесь снега не было и в помине. Нужной маршрутки, по прибытии в Посад, тоже…
Дома всё было в относительном порядке. Зато возникла срочная необходимость подготовить конференц-зал библиотеки Горловского к проведению презентации вышедшей ещё в конце прошлого года книжки «Поэты Сергиева Посада. Антология. ХХ век». Для этого нужно было демонтировать выставку работ В. Е. Морозова и развесить работы иллюстраторов Антологии и даже некоторых из её авторов, в том числе мои, О. Ромашовой и Саши Гаспарьянца. Представлены были и портреты некоторых авторов в исполнении разных художников, а также планшеты с графическими иллюстрациями работы Морозова к стихам пяти авторов Антологии. Всё успели вовремя усилиями и трудами четы Киселёвых, В. Морозова, В. Сосина, А. Власова. И моими, конечно. Немножечко помогла Оля Ромашова.
Презентация прошла неплохо, но «сокращённым составом» — не было ни одного из московских поэтов, не было представителей администрации, не было фуршета (даже символического). Катя с Ларисой прочитали стихи уже «почивших в бозе». Потом вызвали дюжину «наличных» авторов, кои прочли по одному стиху. Мне, читавшему после Гриши, помнившего лишь одно из «антологических» стихотворений, пришлось хохмить насчёт ещё меньшего выбора и читать стихотворение памяти Чикова, действительно подглядывая в предусмотрительно прихваченную книгу. «Эклер-с…»!
Вообще после возвращения из Кинешмы — состояние какой-то разбитости и апатии. Сердце начало «выкидывать фортеля», «сбоить» — появились экстрасистолы. Ничего нового не пишется и даже не читается. И делать не хочется, хоть и надо. Впрочем, одно стихотворение всё же написалось. Вынужденно. Несколько дней болел и, несмотря на попытки лечения, умер наш белый (хоть и из породы зелёных, говорящих) неразговорчивый волнистый попугайчик Кеша. Я обнаружил его уже охладевшее тельце на полу клетки ранним, тёмным ещё утром, когда остальные спали. А после того, как все проснулись и попрощались с маленьким звонкоголосым любимцем семьи, я по пути на участок похоронил птаху под корнями той же старой ели, что хранит вечный покой стрижа (Чёрной стрелы) и рыжего шалуна, кота Боника. Тогда же написалось и грустное стихотворение…
Через «не хочу и не могу» получил-таки стопку книжек «Братины» на свой «куст» и за два дня вручил авторские экземпляры: Лидии Сергеевне, Коневу, Денисову, Миргородскому, Цыплакову, Балюку, Блиновой, Гречиной… В другой раз — пол дня редактировал Дёмину его автобиографическую справку. Несколько раз сходил на участок и на погост…
А писем из Кинешмы нет и нет. Беспокойство нарастает. «Самое чуйствие» — швах. Сходил к врачу. Навыписывал, получил или выкупил массу «допингов». Начал искать в куче старых «записнушек» Борин телефон. Но дядя позвонил сам и сказал, что у мамы вскоре после моего отъезда был сердечный приступ, и вот уже десять дней она ничего не ест, отказывается от лекарств, в основном лежит, находясь в ка-кой-то прострации, и только пьёт воду или молоко. Правда, накануне попросила сварить немножко манной кашки и даже съела несколько ложечек. Мне ничего сообщать не велела, сославшись на отправленное в начале ноября (так и не полученное) письмо. Но Боря «пошёл на нарушение договора» и позвонил-таки, добавив, что советовался с участковым врачом, который тоже не видит острой необходимости в моём срочном приезде… Может, он и прав, но Боря-то, человек беспокойный, заботливый и обязательный, имеющий уйму собственных проблем со здоровьем, вынужден ежедневно навещать маму по осенней распутице на своих больных ногах. Я его поблагодарил и сказал, что буду решать сам. Возможно, — позвоню.
А 15 ноября я уже звонил в дверь маминой квартиры. Обнялись, расцеловались. «Я только что позавтракала. Впервые после твоего отъезда. Съела бутерброд с шоколадным маслом и выпила чашку горячего молока. Решила набираться сил, — порадовала меня мама. — Теперь завтракай ты. А зимние ботинки пусть будут моим подарком». «Спасибо. Договорились, — ответил я. — Ты же поди отдохни до обеда. Только давай решим, что приготовить. И впредь будем вместе завтракать, обедать, полдничать и ужинать, а также принимать лекарства, благо они совпадают». На том и порешили.
Когда я уже начал готовить обед, пришёл Боря. «Так и знал, что ты сегодня приедешь. Раз не звонил вечером, значит, был уже в пути» — сказал он, и мы обнялись. «Ну, теперь дела должны пойти на поправку». «Разумеется»...
Вечером мама захотела узнать, что творится в мире, и мы вместе посмотрели выпуск «Новостей» в 17 часов. «Вымыться бы мне уже надо, да слаба ещё, не выдержу». «Правильно, переждём несколько деньков и устроим баньку».
Первые несколько дней я уходил из дома лишь для того, чтобы добежать до магазина, рынка или сарая в целях «расширения кормовой базы». Потом рискнул добежать и до Бори с Галей, пока мама отдыхала. «Я сейчас живу, как в санатории, — на всем готовом. Даже стыдно столько лежать. Я ведь привыкла всё делать сама». «Не спеши, ещё наделаешься».
Силы постепенно, понемножечку возвращались. Мама стала больше ходить, чаще смотреть телепередачи, иногда, — сидя в кресле, а не полулёжа, как в начале. Теперь можно было заняться плотнее порядком в квартире, стиркой белья. Маме была отведена роль главнокомандующего, мне — армии, верной присяге. Выстиранное и выжатое бельё на несколько суток повесил выветриваться на чердак. Устроили, наконец-то, и долгожданный «банный день». Всё прошло нормально. «Ох, как хорошо мне с тобой! — говорила мама, — Только вот изленилась я, избаловалась вконец». И, пока я бегал в магазин, улучила-таки момент, чтобы лично погладить мелочёвку, высушенную на батареях. Устала. Но собой осталась довольна. «Вот и от меня снова хоть какой-то прок есть». На глажение простыней, пододеяльников и наволочек даже не претендовала. А в другой раз пришлось поругаться. Схватила ведёрную корзину с луком-репкой и пыталась нести через всю квартиру на кухню, чтобы перебрать. Отнял: «Рано ещё тебе самой тяжести носить». «Ну, хоть перебрать-то дай самой! Должна же и я что-то делать». «Перебирай, но обратно отнесу я». Так и сделали вместе ещё одно дело. Но где гарантия, что в моё отсутствие не потащит на кухню ведро с картошкой или ведро с водой — в ванную? Кстати, «картофельная» попытка действительно предпринималась.
После небольшого перерыва в визитах зашёл Боря. А вечером того же дня, открыв дверь на зов дверного звонка, я увидел изумлённую физиономию Саши Овчинникова, не ожидавшего столь скорой встречи. «Ты когда приехал-то? — спросил он, входя. — Я ж тебя три недели назад проводил». Пришлось всё ему объяснить. Мама, которую он пришёл навестить, в это время досматривала по телевизору, сидя в кресле, старый фильм «Одиноким предоставляется общежитие» с Гундаревой и Михайловым в главных ролях. Поговорили немного втроём, потом заскочил «на минутку» сосед Коля, после ухода которого мама легла отдохнуть, а мы с Сашей ушли на кухню, чтобы ей не мешать…
Ночью мама почувствовала себя хуже, но ничего толком объяснить не могла. «Что-то произошло… Но не знаю — что, не понимаю… Как-то я себя иначе ощущаю…» Дал лекарства, в том числе — успокаивающее. Уснула. Утром вызвали участкового врача. Он появился перед обедом, худощавый, улыбчивый, молодой и стремительный. Быстро сбросил дублёнку и шапку. Быстро подошёл к маме и, положив пальцы на пульс, спросил: «Что беспокоит?.. Пульс хороший. Кружится голова? Иногда путаются мысли? — Это сосудики «шалят». Можно слегка увеличить дозировку Пирацетама или добавить что-нибудь спазмолитическое типа Циннаризина, Стугерона, Спазмалгола, Глицина». Концовка адресовалась уже мне. «Будет хуже — вызывайте». И он стремительно, одеваясь на ходу, почти убежал, надо полагать, к очередному пациенту по вызову, а может и на амбулаторный прием.
День прошёл почти так же, как многие предыдущие, только к вечеру мама устала чуть быстрее и в разговоре часто не могла подыскать нужное слово, а замены междометиями мало что проясняли. Невесело посмеялась над собой: «Вот до чего дожила — не могу вспомнить, как называется то, что хотела заказать на обед». Чуть позже оживилась: «Это же — манная каша. Я так давно её не ела». «Ну, сварить манную кашу для нас не проблема»…
Ночь прошла спокойно. А вот под утро моё ухо резанул громкий скрип пружин маминой кровати. «Зря она так резко встаёт, — подумал я, вскакивая и выбегая в соседнюю комнату, где обнаружил маму лежащей на правом боку в проходе между диваном и кроватью. Звука падения я не слышал, скорее всего, потому, что при резком вскакивании «запели» пружины моей собственной кровати. «Как ты себя чувствуешь? Что случилось? Болит что-нибудь?» — спросил я, наклонившись над мамой. «Плохо… Плохо… Пошла в туалет и вот… упала… Не понимаю… Не понимаю… Очень болит левая нога… Не трогай пока меня — я полежу, отдохну». «Хорошо, а я вызову пока неотложку».
Было без четверти шесть. Бегом к соседке на телефон. Она открыла моментально: «Что-то случилось? Я слышала какой-то удар». Неотложку вызвал и бегом назад. Странно, упала на правый бок, а болит левое (!) бедро. Осторожно «перекантовались» ближе к кровати. Сделали ещё одну паузу. Затем, даже не вспомнить — как, невероятным усилием положил маму на кровать, по диагонали, на правый же бок, чтобы не тревожить левую ногу. Ответ на вопрос «правости-левости» нашёлся неожиданно и оказался прост. — От резкого вставания закружилась голова, мама начала падать влево и ударилась левым бедром о жёсткий валик старинного дивана, после чего с подкосившимися ногами осела на правый бок головой в коридор, получив «на излёте» лишь небольшую ссадину на коже лба. Больше с правой стороны ничто не пострадало…
Приехал молодой травматолог. Осмотрел маму, потрогал ногу, задал несколько вопросов. Сделал какой-то составной укол, но… в бедро здоровой ноги. Пояснил: «Это — не блокада. Вам надлежит вызвать участкового терапевта, но ещё раньше необходимо исключить возможность скатывания больной с кровати или неосознанной, например спросонья, попытки встать самостоятельно, что может привести к большой беде. Лучше заблокировать кровать доской. Если Вы здесь в гостях, то настраивайтесь на длительное пребывание. Надеюсь, на госпитализации настаивать не будете? — И правильно. И на рентген вести — только измучить. В любом случае ноге нужен покой и неподвижность. Ведь с вероятностью до 80% здесь перелом либо шейки бедра, либо самого бедра в верхней трети, а это — всерьёз и надолго». И он уехал.
Позвонил Боре от нижней соседки, а вот телефон регистратуры всё занят и занят. «Иди, дозвонюсь сама», — сказала Валя и обещание выполнила…
Приковылял Боря и, раздевшись, сел возле маминой кровати на стул «Было, было какое-то нехорошее предчувствие». Проблему справления «малой нужды» удалось легко решить с помощью пластиковой бутылки от минералки, обрезав горловину и оплавив края над газовой горелкой, ещё до прихода дяди-выручалочки. Теперь надо было найти в сарае и обстрогать подходящую доску. Это заняло около полутора часов. Пропотел насквозь. Пришлось переодеваться в сухое. И вот уже свежеструганная доска вставлена и закреплена между стойками кровати…
Вскоре появился «стремительный» терапевт. Выслушав мой рассказ, резюмировал: «Это всё сосудики» и начал трогать больную ногу, стучать по ней, пытаться развернуть в стопе. Мама реагировала однозначно и односложно — вскриками: «Больно!», то ли не слыша, то ли не понимая вопроса врача: «Где больно и куда отдаёт?». Вердикт: «Переломов нет, просто сильный ушиб» нас несколько успокоил. Тут же были выписаны лекарства, включая «растирательный» Меновазин, и разовые шприцы для проведения инъекций обезболивающего (внутримышечно) и Пирацетама (внутривенно). Буквально с завтрашнего дня будет приходить медсестра для проведения инъекций. А пока — «ноги в руки» и по аптекам. Набралось изрядно — целая «авоська» на восемьдесят «рэ» с хвостиком. Узнал, что подкладные судна (ведь есть ещё и «большая нужда») продаются только в центральной аптеке. Это — задача уже завтрашнего дня, а сейчас надо отпустить уставшего Борю на отдых. А самим начать борьбу за выживание заново в усложнившихся, но, слава Богу, не таких трагических, как могло быть в случае перелома, обстоятельствах. Пользоваться «бутылочной уткой» мама наловчилась уже самостоятельно. Настроение несколько улучшилось и «плановая» манная каша, что называется, «прошла на ура». Но в основном в почёте всё-таки питьё.
Ночью нога «разнылась». Пришлось применять лекарства и растирание. Вроде, подействовало. Дальше всё прошло спокойно. На следующий день была сделана первая серия уколов. Я «слетал» в город и вернулся с белым подкладным судном (почти за сто «рэ»). Еда, тем не менее, пока «в немилости». Сон и питьё, сон и питьё. Принёс из сарая ещё папины костыли. Пригодятся на первое время самостоятельного хождения буквально через несколько дней. Правда с одного костыля потерялась резиновая набалдашина, но я, кажется, уже видел похожую в аптечном киоске на рынке…
Три серии уколов дали эффект: состояние заметно улучшилось, жизненный тонус поднялся, начали понемножку есть каши и супы, на щеках появился румянец. Но впереди — два выходных, да ещё с выборами, следовательно «автоматический» перерыв в лечении. А обезболивающего и осталось-то всего две ампулы. Договорились с медсестрой продолжить начатое за дополнительную плату, что и было успешно реализовано. Опять сломался телевизор, но местный мастер исправил его буквально за полчаса. И взял недорого. Заходил Саша Овчинников, посочувствовал, что приходится лежать либо полусидеть, устроив опору спине из нескольких подушек. Поболтали втроём. Мама с самоиронией рассказала, как начала было путать и забывать простейшие слова, что, слава Богу, уже прошло. Потом мы с Сашей поужинали на кухне, продолжая разговоры. Когда гость откланялся, мама усмехнулась: «Ну и говоруны сошлись…». Время было позднее и можно было укладываться. Я уже неделю спал в маминой комнате на диване, чтобы незамедлительно дать лекарство или тёпленького питья, или опорожнить и вымыть «бутылочную утку».
Наступивший день был прямо-таки перенасыщен радио, телевизионными и газетными сообщениями о предварительных итогах прошедших накануне выборов, в которых — впервые в жизни! — ни я, ни мама участия не принимали. Зато мама согласилась, наконец-то, поесть щец из свежей капусты с сушёными белыми грибами и немножечко картофельного пюре с солёным грибочком. «Хорошо бы ешё сходить по-большому, а то уж целая неделя перерыва получилась. Да и судно-то красивое, что зря торчит тут, надо его использовать в конце концов». Пока же ничего не получалось. Решили подождать до завтра, а там уж делать по необходимости клизму. Правда, под руками подходящего «инструмента» не нашлось, и мне пришлось ехать за ним в город. Заодно купил и набалдашник для костыля (последний, с витрины). Дома надел его на костыль и договорился с мамой, что через денёк-другой «начнём вставать и ходить». Утром 5 декабря, мама, позавтракав и безрезультатно покряхтев над подложенным судном, попросила всё-таки поставить клизму. Подогрел воду, смазал наконечник вазелиновым маслом и, благословясь, выполнил требуемую процедуру. В итоге всё накопившееся за 8 дней было выдворено в судно, а мама вздохнула с облегчением и удовлетворением, и решила отдохнуть, приняв привычную дозу корвалола. А я отправился мыть судно, наводить порядок на кухне. Из комнаты до меня доносилось мирное похрапывание и лёгкое посапывание …
Однако в какой-то момент похрапывание показалось каким-то не таким. Подойдя к кровати, я прислушался внимательнее. В сонный храп вклинивались какие-то судорожные, хоть и нечастые, хрипы. Пульс был полный, но учащённый. На мои вопросы мама не реагировала. Быстро сунул ей в рот таблетку нитроглицерина и — бегом к соседке, вызывать неотложку и Бориса. Потом — назад, к маме, понимая, что она уходит. Глаз автоматически отметил время —10-45. Я сидел рядом, бессильный изменить роковой ход событий, только просил маму не покидать нас, продержаться ещё чуток, гладил руки и лоб, молил Бога о помощи… Но, увы! Через пятнадцать минут мама затихла: её сердце остановилось навсегда. Но в это невозможно было поверить сердцем…
Ещё через двадцать пять минут прибыла неотложка. Высокая сухопарая женщина-врач констатировала факт смерти, написав заключение из нескольких слов на кусочке серой бумаги, который следовало отнести участковому врачу в обмен на официальное свидетельство о смерти, и, простившись, уехала оформлять ещё одного новопреставленного, мужчину лет 54-х, вызов к телу которого поступил почти одновременно с моим, но у нас-то в ту секунду ещё был шанс…
Приплёлся огорчённый Боря. Он сразу сказал, что узелочек с похоронным комплектом лежит не в сундуке и не в комоде, где я его безуспешно искал, а на самом виду — на стуле в маленькой комнате, завёрнутый в пёструю скатёрку. Сейчас надо было срочно обмыть и одеть новопреставленную, пока тело ещё не остыло, устроить ей временное ложе и оформить свидетельство о смерти. «Обмывальщиц» удалось разыскать лишь в соседнем доме, а пока они делали своё грустное дело, принести из сарая вторую, хоть и не строганую, доску и устроить из двух досок, покрытых простынкой, жёсткое временное ложе, положив маму по диагонали комнаты ногами к двери и головой в угол с иконой, перед которой пришедшая вскоре кока (Галина тётя) поставила и затеплила лампадку. Стол сдвинули до отказа вправо, этажерку с книгами и приёмником отнесли в маленькую комнату, а мамину кровать разобрали и распихали по частям что куда.
Пришёл Рафа и вызвался проводить меня в регистратуру поликлиники, где с меня, кроме записки врача неотложки и маминого паспорта, потребовали мамин страховой полис как «подотчётный и подлежащий сдаче в архив документ». Поняв, что я даже не знаю, где его можно найти так срочно, смилостивились и выдали мамину медкнижку под честное слово, что полис будет принесён непременно чуть позже. В кабинете врача, уже заканчивавшего приём, находилась пациентка. Пришлось ждать, пока она решит все свои проблемы. Врач и сестра, увидев меня и узнав, в чём дело, очень удивились, поскольку не ожидали столь быстрой и неожиданной развязки. Напомнив о полисе, выписали справку о смерти, сбегали за ещё чьей-то подписью и, выразив соболезнование, направили к зав.отделением для постановки круглой печати. Там мне в третий раз пришлось выслушать «сказку про белого (полисного) бычка» и дать очередные заверения, что я его найду и сдам в ближайшее время.
Забежав на минутку домой и доложившись, сразу же отправились в ЗАГС за свидетельством о смерти, а получив его и сняв пару ксерокопий — в похоронное бюро, где нам посоветовали срочно ехать на кладбище, чтобы получить разрешение на захоронение, написав заявление и показав зарезервированное место в существующей ограде. Но сначала заказали катафалк на 14 часов 7 декабря, то есть, как и положено, на третий день.
Начало смеркаться. У кладбищенского начальства заканчивался рабочий день. Ради экономии дефицитного времени пошли пешком до Спортивной через Кузнецкий мост. Вскоре пришёл автобус, и мы отправившись в Сокольники, застали руководство на месте. Пока писалось заявление (по образцу) и совершалась печальная «экскурсия» к месту захоронения папы и бабушки Кати, и впредь — мамы, почти совсем стемнело. Согласно местным правилам нам был выделен единственный пожилой «копаль», оговоривший, что и закапывать он должен один, но в целях ускорения процесса пригодились бы помощники из числа провожающих. «Без проблем» «А на опускание я возьму помощника из своих. — Тут все же опыт нужен. Только вы завтра с утра, когда купите гроб, сообщите мне его точные размеры. Да захватите пару кусков старой плёнки для того, чтобы укрыть соседние могилы». Я пообещал захватить ещё и пару гаечных ключей, чтобы снять на время боковую стенку оградки. Договорились и на этом распрощались до завтра.
А дел и на сегодня ещё невпроворот. Оказалось, что ближайшая «Котлетная», на которую мама рассчитывала как на место проведения собственных поминок, некоторое время назад преобразована в бар и печальных процедур не практикует. Ещё раньше то же произошло и с «Озерками». Реальным оставался только домашний, чуть менее накладный, зато боле трудоёмкий и хлопотный, вариант. Однако, вер-нувшись домой, мы с Рафой узнали от Бори с Галей, что в наше отсутствие приходили соседки по дому с Марией Александровной и сказали, что берутся приготовить всё необходимое вплоть до выпечки, хотя и потребуется помощь кого-нибудь помоложе. Перекусив вместе с Рафой, я отправился в соседний подъезд к «доброволицам», чтобы обговорить меню и финансово-продуктовые проблемы. Там с Александрой Васильевной договорились, что сахар, муку, крупы, картошку, капусту, серые щи, лук и ещё кое-что покупать не надо, на остальное сразу выдал солидный аванс. В этот же вечер был решён и «горячительный вопрос». Сообщил по телефону о своей трагедии Лёве Каретникову и Говоркову лично, а Овчинникову через племянника. Боря обещал позвонить вечером ивановцам и в Сергиев Посад моим домочадцам. Завтра им надо будет решать вопросы отпрашивания с работы, значит, прибыть они смогут только послезавтра и в завтрашних хлопотах принять участия не смогут просто физически. Нужно рассчитывать только на себя и «местные кадры». Например на Сашу, который примчался буквально через полчаса после звонка племяннику. Погоревали, а потом поужинали вместе. Договорились с утра вместе с Рафой отправиться втроём в похоронное бюро. Спал я в маминой комнате при включённом ночнике. Горела всю ночь и лампадка перед иконой и большим портретом мамы, повешенном ещё днём на место круглых часов папиной работы, не заводившихся уже много лет. Напрасно кто-то накануне сомневался в моей способности спать в одной комнате с новопреставленной…
Утром проснулся рано, умылся, перекусил, чем Бог послал. Пришли Рафа и Саша, и мы, немного подождав, отправились в город, всего на пару минут разминувшись с Борей и Галей. Выходя из автобуса, встретились с Никишиным. Он настроился было на пространный рассказ о чём-то своём, но, узнав о смерти мамы, осёкся и, выразив соболезнование, пошёл куда-то в сторону. А мы направились прямиком в похоронное бюро, где оплатили: катафалк и копание могилы, предъявив справку от руководства кладбища, а также выбранные гроб, венки, ленты и отдельные цветы (для самодельного венка из еловых веток).
По нашей просьбе девчата из бюро вызвали «мотор» для перевозки печальных приобретений, и через десяток минут к подъезду подкатил «Жигулёнок» с багажником наверху, за приемлемую плату доставивший домой приобретённое ритуальное имущество вместе с Рафой и Сашей. Я же с квитком оплаты, размерами гроба на бумажке, двумя гаечными ключами в кармане и обрывками старой плёнки в сумке, отправился в Сокольники сначала пешком через Кузнецкий мост, а потом — на рейсовом автобусе, как и вчера вечером.
В конторе отдал квиток оплаты. Копальщик уже приступил к работе и вскрыл верхний чуть подмороженный слой земли. Закрыли папину и бабушкину могилы большим куском плёнки. Затем я расконтрил и снял гайки крепления левой стенки ограды и отвёл её в сторону, закрыв вторым куском плёнки соседнюю заброшенную могилу и нижнюю часть ограды. Передал копальщику бумажку с размерами гроба да плоскую бутылочку «для поминания и сугреву» с бутербродным дополнением, и отправился снова в ЗАГС, чтобы получить дубликат своего свидетельства о рождении, да снял попутно ксерокопию со свидетельства о смерти папы. Попал незадолго перед обеденным перерывом. Написал заявление по форме (и образцу) и отправился в Сбербанк оплачивать дубликат, благо обеденные перерывы не совпадали. На обратном пути зашёл в здание Администрации, где оформил документы на получение единовременного пособия на погребение «в обмен» на мамино пенсионное удостоверение. Причитающиеся восемьсот с небольшим «рэ» получил на Главпочтамте. А вскоре закончился обеденный перерыв в ЗАГСе, и мне выдали гербовый дубликат свидетельства о рождении, необходимого при оформлении наследства. А пока заверил у нотариуса копии свидетельств о смерти родителей. Теперь надо было снять деньги с двух маминых сберкнижек в районном отделении Сбербанка. По одной невеликую сумму выдали сравнительно быстро. А вот по второй возникли какие-то проблемы. Долго рылись в архивах, с кем-то консультировались, куда-то звонили, и в конце концов сказали, что в 1989 году мама, переоформляя завещание только на меня, ошибочно вписала в него и папу, умершего десять лет назад, да к тому же забыла поставить свою подпись (тут, пожалуй, «прокол» в работе работавшего с ней сотрудника). Так что деньги по этому вкладу можно будет получить только вместе с остальным наследством через нотариуса по прошествии полугода. Ну, так и быть по сему. Плетью обуха не перешибёшь. Саша Овчинников, обеспокоенный моим долгим отсутствием, пошёл к автобусной остановке и видел, как я зашёл в отделение Сбербанка. Вошёл следом и парился всё это время вместе со мной. Там же встретили Витю Соколова, который меня забыл.
Дома были Галя с Борей. «Коля Большой» принёс веников и елового лапнику. Они с Зоей начали делать четвёртый венок. Маму положили в привезённый гроб, который установили на те же табуретки, на которых лежали перед этим подкладные доски. Кроме лампадки перед иконой зажгли ещё свечи, привезённые Марией Ивановной из церкви, где она сделала всё, что положено при заочном отпевании. В соседнем подъезде полным ходом шло приготовление поминальной трапезы. Правда основная нагрузка пришлась пока на самых старших помощниц — Александру Васильевну и Марию Александровну. Надо будет подключить женщин помоложе. Кое-чего без меня не нашли и вынуждены были купить. Зато нашёлся мамин страховой полис, и я, не откладывая дела в долгий ящик, отнёс его в регистратуру. Уже смеркалось. Основные дела, запланированные на сегодня, сделаны. Татьянка, которой Боря вчера вечером позвонил, наверняка уже собирается в дорогу с кем-нибудь из домочадцев, а может быть и едет уже на Серёжиной «тачке». Завтра предстоит очень тяжёлый день. Надо пораньше лечь спать, перекусив чего-нибудь, не мудрствуя лукаво. Вот уж все помощники и утешители-соболезнователи разошлись по домам, и мы с мамой опять остались вдвоём: она — в гробу, я — на диване, рядом. Только её сон уже вечен, а мой лишь на время отдыха и набора сил…
Среди ночи разбудил звонок в дверь. На пороге — Татьянка и Серёжа, прибывшие «своим ходом». Пока мы с Татьянкой грели чай и готовили небольшой перекус, «разговаривая разговоры», Серёжа отогнал машину на платную охраняемую стоянку. Потом все вместе пили чай и легли спать: Татьянка — в маленькой комнате, Серёжа — на матрасе от бабушкиной кровати, положенном прямо на пол там же, где была и кровать, я — на диване, что старше меня.
Утром — завтрак, какие-то мелкие хозяйственные хлопоты. Постепенно собирается родня, соседи, знакомые. Прикидываем, кто должен остаться, чтобы вымыть пол в квартире и лестницу после выноса тела, расставить столы и стулья, накрыть на стол, а кто поедет на кладбище. Принесли телеграммы соболезнования от Голубевых и Потаповых из Иванова. До назначенных 14 часов — считанные минуты. Лапник уже разбросан от подъезда до наружной дороги, куда, предположительно, должен подъехать катафалк. Однако «разведка» доносит, что он остановился напротив почты. И траурная процессия трогается в путь, огибая четыре дома родного маминого квартала. Небольшая остановка перед катафалком. Прощание тех, кто не едет. Погрузка в двухсекционный катафалк с отсеком для гроба и ближайших родственников и как бы пассажирским отделением. Убрались все желающие ехать. В машину к Серёже села только Мария Александровна. Два места остались свободны…
Приехали сравнительно быстро. И вот уж тёмно-бирюзовая домовина с неподвижной мамой поплыла на руках к месту вечного упокоения и, после прощания и выполнения чина предания земле, совершённого Альбиной, была замкнута крышкой с крестом, заколочена и легла на дно свежевырытой могилы. Традиционные щепоти земли на крышку гроба, и вот уж яма заполняется землёй, постепенно превращаясь в могильный холм. Мы с Сашей ставим на место боковинку ограды, а на свежем холме шалашиком встают венки и ложатся перед временной табличкой с именем и датами жизни новопреставленной свежие цветы. Всё происходит в какой-то сомнительной, обманчивой реальности. Печальные люди медленно возвращаются к катафалку. Предлагаю главному копальщику и его помощнику принять участие в поминках, и они, соглашаясь, тоже садятся в катафалк, у которого сегодня это последний выезд. А мы, уложившись в «планово-нормативные» полтора часа, вскоре выгружаемся возле дома, там, где предполагали загружаться…
Поминальная трапеза прошла в «два присеста» и закончилась поздно вечером. Было около сорока человек. Посуду мыли в квартире Марины, поскольку там есть газовая колонка. Потом взятая напрокат часть посуды, несколько табуреток и дополнительный стол вернулась по домам вместе с хозяевами. А мы привели квартиру почти в исходное состояние и легли спать на тех же местах, что и в предыдущую ночь. Не было с нами только хозяйки, почивающей теперь вечным сном на своём отныне постоянном месте рядом с мужем и свекровью в постели, которая рано или поздно принимает в объятия всех, кто пришёл в этот мир, а следовательно и уйдёт когда-то. Как сказал классик: «Все в землю лягут, всё прахом будет», хоть это и грустно. А пока: «Есть только миг, между прошлым и будущим, именно он называется — жизнь!». Впереди ещё много хлопот и девятый день, приходящийся на среду 13 декабря. Однако знатоки утверждают, что его можно отмечать на день или два раньше. Поэтому еще пред тем, как разойтись с поминок, мы сориентировались на 12 декабря, день, официально числящийся как День Конституции, но, по-моему, мало кем воспринимаемый как истинный праздник. Праздник-то должен быть прежде всего в душе...
Утром Серёжа после завтрака сходил за машиной и мы, захватив Галю, съездили в Сокольники. Навестили сначала мамину могилку, затем могилы всех родных и близких, упокоенных на этом кладбище, завершив печальный обход посещением юдоли Аркадия и бабушки Ани, лежащих недалеко от центрального входа на кладбище. Вернулись к обеду, после которого отправились в город. Прошли по рынку, магазинам, сделав необходимые закупки уже для девятого дня. Вечером Татьянка набросала примерное меню на листах блокнота. Мне предстояло всё это воплотить в реальные блюда, но через несколько дней. А какими «силами и средствами» — покажет время, ибо мои сергиевопосадцы уедут гораздо раньше. Надо будет отправить с ними то, что уже никогда не потребуется здесь, но исправно послужит в хозяйстве там (корзину, настенные часы папиной работы, лишние простыни и пододеяльники, отсыревший из-за большой влажности в квартире запас сахарного песка, старинный самовар, фотоальбомы…).
И вот я снова один в родительской осиротевшей квартире, в которую мы переехали 44 года назад: через 22 года ушёл папа, теперь вот — мама. Съездил в город к нотариусу. Поначалу прошёл туда, где заверял копии свидетельств о смерти родителей. Оказалось — нужно к другому юристу, поскольку у них всё разделено по алфавиту. Молоденькая секретарша, посмотрев мои бумаги, дала листочек-памятку, отметив, какие бумаги я ещё должен собрать и представить нотариусу. Оказывается, начинать надо с получения справки в БТИ, куда надо занимать очередь с раннего утра, поскольку там ежедневно проходят свои «бумажные круги ада» десятки людей, иные — по несколько заходов. Утром следующего дня подъехал к открытию «конторы», но очередь была уже от входной двери. По счастью, Зоя Голубева пришла раньше и успела занять очередь поближе. Но и этого «поближе» хватило часа на два с половиной потения в набитом людьми вестибюле. Пришлось даже снять шапку и шарф, не говоря уж о перчатках, и расстегнуться. Наконец, настал и наш черёд. Выложил все наличествующие «тугаменты», написал заявление по установленной форме с добавлением чуть ли не сакраментального «по ускоренному тарифу», дающему право на получение готовых документов вне очереди. А получать их надлежало уже после выходных-праздничных, то есть 13 декабря. «Ускоренный», а точнее — ускоряющий повышенный тариф «потянул» на три сотни без малого. Но это выяснилось только 13-го. А пока надо было форсировать подготовку к девятому дню. Зашёл к Боре, «доложил обстановку». Галя взяла на себя выпечку. Отнёс ей чуть позже муку, масло подсолнечное, сахарный песок... Всё остальное решил приготовить сам. На первое — щи из свежей капусты с белыми грибами, на второе — мясные котлеты с картофельным пюре, на закуску — салаты из крабовых палочек, рыбных консервов, свежепосолённую красную рыбу, сыр и колбасу, солёную капусту и огурцы, а на десерт — чай и кисель из «родной» клюквы, яблоки, апельсины дольками и бананы кусочками. Пока варились щи в большущей кастрюле, — крутил через мясорубку заготовленные куски говядины и свинины, репчатый лук, белый хлеб и несколько картофелин. Потом налепил из получившейся массы котлет и обжарил их на трёх сковородках сразу. Сварил рис и яйца и сделал заготовки для салатов, не заправляя их майонезом. Пюре и кисель — завтра, ближе к обеду. А пока — «спать без задних ног»…
Утром начистил картошки, раздавил толкушкой и отжал клюкву, перекусил и отправился в Сокольники, навестить маму. Шёл в задумчивости вдоль сосновой посадки, казалось бы один-одинёшенек на белом свете. И, вдруг, откуда-то слева, со стороны «первой территории»: «Валерий Александрович, здравствуйте!». Обернувшись, увидел приветливо размахивающего рукой в рукавице и приветливо улыбающегося «главкопальщика», стоящего по пояс в прямоугольной яме, предназначенной для очередного новопреставленного. «Пришли навестить маму?» «Да» «Царство ей небесное, а Вам дай Бог здоровья». «Спасибо». И я, помахав рукой ему в ответ, продолжил путь к печальной родительской юдоли…
Вернувшись домой, попал в водоворот последних приготовлений. Раздвинули большой стол, пристыковав к нему второй, что из маленькой комнаты, и придвинули оба к разложенному дивану, обойдясь, таким образом, без заёмной скамьи. Хватило своих стульев да принесённых от Марины табуреток.
Накрыли на стол и помянули маму добрым словом. Некоторые из соседей постарше вскоре ушли, но их места заняли пришедшие чуть позднее либо занятые «на раздаче». К вечеру завершилось и это грустное «мероприятие». Снова я остался один с мамой в сердце да на портрете, освещаемом горящей перед иконой уже не заёмной, а своей лампадкой, приобретённой Серёжей. Кстати, после похорон в сентябре своего «бауманского наставника», сын, похоже, стал иначе относиться к вере и ритуалам. Сороковой день решили отметить семейно в Сергиевом Посаде, дабы не ездить всем туда-сюда на один-два дня. Остальные обещали помянуть маму здесь самостоятельно. Я же запланировал «краткосрочный визит» в Кинешму на мамин день рождения в крещенский сочельник, как это было на протяжении многих последних лет. А пока… Пока — спать, спать, спать!
В БТИ квиток для оплаты услуг по «ускоренному тарифу» удалось раздобыть не сразу и под раздражённое ворчание «толпизма». А с чеком оплаты, полученным в соседнем подъезде, можно было уже на законных, то есть предусмотренных вывешенной на двери инструкцией, основаниях, стать обладателем необходимых документов. И уже со всей пачкой документов идти к нотариусу. Там секретарша в перерыве печатания каких-то документов, просмотрела мои и сказала, что всё есть, но неизвестно, успеет ли нотариус принять меня сегодня, и пообещала уточнить это в ближайшее время. Вскоре она надолго исчезла за начальственной дверью, а я на всякий «поджаренный» случай занял очередь, которая, хоть и состояла из двух человек, но никуда не двигалась. На часах было чуть больше половины третьего, а рабочий день был продекларирован дверным расписанием до 17 часов. Появился высокий и со вкусом одетый молодой человек, которого соседка по очереди отрекомендовала как помощника нотариуса. Время от времени появлялись и клиенты (уже не по первому разу) и быстро уходили с полученными документами. Без четверти четыре помощник подошёл ко мне и спросил, что у меня за дело. «Сегодня — за оставшиеся пятнадцать минут — уже не успеть. Приходите в другой день» — огорошил он меня, скрываясь всё за той же начальственной дверью. На невысказанный вопрос, «нарисовавшийся» на моём лице, соседка по очереди дала пояснение: «Они работают только до 16, но это написано снаружи входной двери, которая открыта нараспашку».
Утром следующего дня я убедился в правильности этих слов лично, пока дверь была заперта. Пришедшая открывать её секретарша пояснила, что завтра устранит несоответствие «внешнего» и «внутреннего» распорядков. Потом появился помощник и, предложив мне пройти в заветное помещение, сел в «главное кресло» и стал просматривать мои документы. «А у вас тут за ночь произошли существенные перестановки» — подал я голос. «Что есть, то есть. — ответил он и тут же спросил — А зачем сберегательная книжка?» И, выслушав мои пояснения, вернул всю пачку документов, добавив: «Она вряд ли потребуется. Ждите в коридоре вызова к нотариусу».
Нотариус, Татьяна Михайловна Шеина, оказывается, сегодня уже начала работать в соседнем кабинете, и у неё там на приёме целое семейство. Но пробил и мой час. «Все документы в порядке, только вместо сберегательной книжки нам нужна официальная справка Ивсбербанка, которую высылают лишь по нашему (официальному же) запросу. Запрос мы составим прямо сейчас, а Вы можете лично отвезти его в Кинешемский филиал, который находится недалеко от Поликора.
Через несколько минут я уже ехал в автобусе «в сторону филиала», который разместился в громоздком и даже на вид очень прочном здании современной постройки. Массивная входная дверь оказалась закрытой изнутри. На звонок выглянул охранник и спросил, чего мне, собственно, надо. Почитав официальный запрос и внимательно рассмотрев мой паспорт, сказал: «Идите за мной. Вам сюда» и показал на одну из множества закрытых дверей. Дама, работавшая за дверью, сначала выписала мне пропуск, а затем, ознакомившись с запросом, предложила оплатить испрашиваемую услугу, войдя в это же здание с другой стороны через единственную дверь в огромной глухой стене, что я незамедлительно и сделал, вернувшись в исходный кабинет с квитанцией об оплате. Там же с ужасом обнаружил, что маминой сберкнижки нет ни в папке с документами, ни в одном из карманов. «Да она и не нужна больше» — успокоила меня дама, узнав в чём дело. На всякий случай заглянул в нотариальную контору, доложил о передаче запроса и спросил, не обронил ли сберкнижку. «Нет, но это и не важно совсем. Зато при оформлении Вашего дела обнаружилась небольшая недоработка в документах БТИ: нет номера нормативного постановления, на основании которого была в своё время приватизирована квартира. Придётся Вам обратиться туда ещё раз, чтобы исправить эту давнишнюю оплошность». Справка и договор были вручены мне, и я поплёлся в БТИ. Обратился в технический отдел. «Вам нужно в архив». Прошёл через служебный ход к инспектору, изложил суть претензий нотариуса. «Зайдите завтра к обеду». «Бу сделано». Ждём-с. До завтра. А куда денешься?
Наконец-то документы с вписанным номером постановления на руках, и я отношу их нотариусу. Пока всё. Теперь через полгода надо явиться «пред светлы очи» (если они будут не в отпуске, о чём лучше предварительно справиться по «межгороду») с тем, чтобы с подготовленным Делом отправиться в другую, уже государственную, нотариальную контору для расстановки всех точек над «и» и официального вступления во владение наследством (квартирой и счётом). Там же надо будет оплатить налоговую пошлину. Если же Татьяна Михайловна будет в отпуске, надо будет ждать её возвращения и официального выхода на работу. Ну да это ещё не скоро. А мне можно ехать домой, к семье…
В субботу 16 от Бори звонил Говорокову, убедился, что воскресное занятие «Лиры» состоится, и договорился заглянуть к нему до начала. Володя извинялся, что не смог навестить меня в трудные дни, поскольку пришлось вызывать неотложку к маме — Антонине Николаевне. Никишин к этому моменту уже убыл в Москву к дочери. На занятии «Лиры» показал сборник стихов и прозы «Братина», а поскольку 17 декабря была годовщина смерти Леонида Чашечникова, рассказал собравшимся об этом замечательном русском поэте, показал его книгу «Русская Голгофа» и прочитал несколько стихотворений из неё, а также свой очерк «Снежинки на лице». Руфине Павловне подарил для центральной библиотеки наградной (с конкурса «Пастернаковское лето») экземпляр Антологии «Поэты Сергиева Посада. ХХ век». «Потрафил», кажется, даже растрогал. (Кстати, эту книжку успели прочитать Саша Овчинников и Света Воробьёва). А вот газетной публикации о выходе «Братины», о которой мечтал Махов, так и не получилось. Не до того. И стихотворение «Мамины глазоньки» не опубликовано до сих пор. Теперь, пожалуй, этого просто нельзя делать до сорокового дня, если я не ошибаюсь, конечно. Да и захочет ли Махов «подсуетиться»?
Купил билет. В плацкартный не было. Взял в купейный, зато только до Александрова. Оказалось не намного дороже. Саша опять проводил меня, а вот проводница… забыла разбудить в Александрове, и я вышел в Москве. Успел на первую электричку, а в Сергиевом Посаде — на маршрутку.
И вот я уже дома. Привёз сохранённые мамой письма лет за двадцать (разумеется, без конвертов), гусьхрустальские рюмочки и стопочки с практики во Владимире, подарочный «пизюрёчек» бальзама «Старая Шуя» для Володи, чайные чашки и родительские награды, документы, лекарства и разовые шприцы, «сам-себя-издания» и пару купленных книжек…
Дома застал только Татьянку и Настю. Да, и кота, конечно. И сразу же получил задание, отдохнув, связаться со знакомыми художниками, чтобы за «полкуска» «нарисовать» подарочную картину к дню рождения Людмилы Вербовой, то есть буквально через пару дней. И сумма, и сроки почти не реальны для хорошей вещи. А ведь нужно позаботиться и о картине для Володи. Сразу — звонки Морозову и Дёмину. Начало оказалось удачным. Леонид Петрович согласился выслушать меня в своей мастерской в ближайший час, а с Валерой договорились встретиться в Огоньке ближе к вечеру, чтобы посмотреть набросок уже начатой вещи для Володи, а может и ещё что-нибудь из уже готового.
У Дёмина я был уже минут через сорок. На столе — чекушка, квашеная капуста, рыба, порезанная кусками прямо поперёк, и хлеб. Это Леонид Петрович приготовил, чтобы до начала деловых разговоров помянуть маму, поскольку знал о моей утрате. Выпили, не чокаясь, за упокой души. Закусили, как говорится, чем Бог послал. Потом, учитывая «дюфцыт» времени, я изложил суть проблемы. В ходе обсуждения вариантов Петрович сказал, что только неделю назад убрал «в архив» серию волжских этюдов, которые выставил для меня вскоре после последнего («редакционного») визита. Решили посмотреть их сейчас. Шесть или семь этюдов маслом на оргалите. Сходу запали два: холодный, в шафрановых тонах, волжский закат с двумя лодками на переднем плане и быстрый набросок маслом беседки в Плёсе на фоне серой Волги в ненастный, тревожный день. Сказал автору, что только что привез из Кинешмы свои старые фотоработы, на одной из которых папа с мамой запечатлены на фоне этой самой беседки много-много лет назад чуть ли не с той же точки, с какой писался этюд. И тотчас получил работу в подарок. А первый этюд, пожалуй, больше, чем что-либо другое, может подойти для решения основной задачи визита. И даже выбранная ещё до того небольшая удлинённая рамка к нему почти подошла. «А я впишу сюда копию» — сказал мастер. «Но времени-то меньше двух суток» — попробовал я усомниться. «А я начну прямо после твоего ухода, и утром в воскресенье работа будет готова». Договорились на десять — одиннадцать…
У Морозова — горячая пора после только что демонтированной выставки выпускников, и до собственных работ руки не доходили. «Презент» для Володи — в «младенческой стадии», но и времени в запасе ещё достаточно.
В «договорное» время воскресенья я «имел счастье лицезреть» и держать в руках улучшенный вариант волжского закатного этюда в элегантной белой раме. Оставалось только упаковать работу и, спрятав в большую сумку, «доставить по назначению», что я успешно и реализовал в ближайший час, благодарно расцеловав на прощанье мастера. Но главное — картина понравилась новой хозяйке, чадам и гостям, прекрасно вписавшись в интерьер квартиры...
Праздновать день рождения хорошего человека в узком кругу близких людей — занятие приятное и не утомительное. После него можно сделать что-нибудь и не очень весёлое, например, навестить «дедушку Конева» после почти полуторамесячного перерыва. Отправился ещё затемно. Дверь открыл незнакомый высокий юноша. «Дед дома?» «Да, у себя» — ответил «вьюнош», скрываясь за дверью маленькой комнатки, время от времени как бы сдаваемой в поднаём кому-нибудь из родственников обширного клана.
Пройдя в большую проходную комнату, не увидел в ней не только хозяина, но и его кровати, и привычного уже беспорядка. Всё было по-другому. Конев «нашёлся» в следующей, тупиковой комнатке-кабинете, лежащим в скрюченном положении на правом боку. Перина под ним была похожа на болото. Синюшная левая нога с незажи-вающими трофическими язвами — разбинтована. Простынь и наволочки с подушек были намотаны на правую руку. Одеяло валялось сзади на полу. Не бритое несколько дней лицо имело какой-то землистый оттенок. Старый краевед находился в каком-то полузабытьи. «Евгений Александрович! — позвал я его, — Здравствуй. Что случилось? Заболел?» «А, это ты. Здравствуй. Что ж ты так долго не приходил?» «Так ведь я был в отъезде, ухаживал за больной мамой, а теперь вот уже похоронил её» «Да, да… припоминаю… А я вот упал и ушибся…» «Когда?» «Давно!» «А где матрац с кровати? Перину-то надо срочно менять…» «Ничего не знаю…» «А кто этот парень, что открыл мне?» «Забыл…» «Упал-то по пути в магазин?» «Нет, ещё раньше». «А утка-то в доме есть?» «Не знаю»…
Вышел на кухню в поисках какой-нибудь посуды — временного заменителя утки, заглянув к парню. «Ты кем ему доводишься: внуком, правнуком, племянником?» «Да, племянником, только не ему, а его зятю. Где что есть — не знаю. Скоро уйду на учёбу» «Я, уходя, захлопну дверь» «Этого лучше не делать. Скоро должен прийти дядя, а у него нет ключа от нижнего замка». «Хорошо, я дождусь его. Тут дел невпроворот». На том и сошлись. Подставив «под кран» вместо утки литровую банку, занялся поисками сухой подстилки, плёнки или клеёнки и бинта. В чулане нашёл ватное стёганое одеяло и небольшой кусок плёнки. Вылил «надой» из импровизированной утки, отбросил в сторону всё мокрое тряпье и приступил к замене насквозь мокрой перины на сухое атласное одеяло. Хозяин при этом стенал и молил о пощаде, понимая однако, что делать это необходимо. Предложение позвать на помощь молодого постояльца отверг категорически. Мне же одному с задачей справиться было весьма проблематично. Но, слава Богу, справился-таки. «Ну, как, лучше лежать на сухом-то?» «Конечно, конечно, дорогой друг!». На шкафу случайно обнаружил кусок марли. Надрезал и оторвал полоску и забинтовал больную ногу. Укрыл старика простынкой, а поверх — стёганым одеялом. «Хорошо?» «Очень хорошо! Спасибо, дорогой». «А ещё возражал… Кстати, знает ли кто из краеведов о Вашем состоянии? Может, надо сообщить кому-нибудь?» «Надо. Гирлиной …»
Лидия Васильевна трубку взяла сразу. Выслушав моё невесёлое сообщение, вздохнула: «У меня в таком состоянии лежат двое, и Вы застали меня, когда одну руку я успела просунуть в рукав пальто, чтобы проведать своих. От них, если получится, зайду и к Евгению Александровичу. Может и с зятем удастся познакомиться». Доложил «лежебоке» о разговоре с Гирлиной. Поговорили немного о том, о сём. Но реакция собеседника частенько была неадекватна. «Устал, наверное. Вздремни. А я позвоню пока в библиотеку имени Горловского, куда уже не успею сегодня заглянуть, насчёт юбилея Володи Сосина». Переговорил с Натальей Ивановной, выслушав сначала соболезнования, кое-что для себя прояснил. Пришла запыхавшаяся Гирлина. А Ленского (пардон, — зятя) всё нет. У Перегудовой узнал телефон его «фирмы» и с нескольких попыток соединился-таки и переговорил с Павлом Артемьевичем, пообещавшим появиться через несколько минут. Мы с Гирлиной заполнили эти минуты разговором, сидя возле телефона и входной двери, чем удивили появившегося на пороге зятя. От оного узнали, что упал дед только вчера, что такое с ним бывало и раньше, и каждый раз «обходилось». Сейчас вот предстоит кормление супом, который нужно только достать из холодильника и разогреть. Гирлина, только что познакомившаяся с импозантным родственником, просила его бережно отнестись к «бумагам» краеведа, истинную ценность которых могут определить лишь специалисты, и получила заверения в полном понимании. Заглянули пред уходом в комнату почивающего. Он как раз приоткрыл один глаз, а потом и второй. Перекинулись несколькими фразами и, пожелав выздоровления, откланялись. А на душе остался тяжёлый осадок и от увиденного, и от услышанного, и от ожидаемого. Особенно на фоне своей утраты…
Звонил Морозов и просил зайти в четверг вечером для принятия решений по оформлению работы. У меня же — занятие «Свитка». Сошлись на компромиссном времени от 16 до 18 часов. Однако по моём прибытии выяснилось два «но»: во-первых, надо было полностью сделать раму из широкого профильного багета, во-вторых, «под ногами вертелись» ученики и даже их родители. Надо исхитряться… Слава Богу, что руки растут оттуда, откуда надо, извилины ещё не все рас-прямились, а у Валеры нашёлся инструмент. Хозяин временами просил: «Дай мне-то хоть отпилить (или забить гвоздь)!»… Стрелка часов перевалила за 18, занятие уже началось без меня. В половине седьмого рама была вчерне готова, и я рванул дворами в библиотеку. Там решили уже, что не приду вовсе. Я же успел к началу обсуждения подборки Дорожинского и даже вручил автору вариант своей «интертрепации». И ещё прочитал набросок воспоминаний о встречах с Чашечниковым, оговорив, что уже есть (пока — карандашные) дополнения к печатному тексту. Лидии Сергеевны на занятии не было, поскольку дети уехали на похороны отца Светланы, а оставить внука в одиночестве она не решилась. Весь следующий день ушёл на хозяйственные хлопоты,
посещение погоста и юдоли Светланочки, навещение Конева. Впервые встретился с его дочерью Ольгой, хлопотавшей в квартире вместе со своим мужем. Краевед, сидевший в кресле, приходу обрадовался. С удовольствием съел одну за другой принесённые шоколадные конфеты. Запить чаем отказался. Зато попросил налить немного… водочки из откупоренной уже бутылки. Услышавшая это дочь возразила. А зять — поддержал. Налили немножко в фарфоровую стопочку. Чуть пригубил под взглядом дочери и вернул почти всё мне. Я пошутил: «Понюхал только». Но тут пришёл с кухни зять с подносом, на котором были две рюмки, тарелка с несколькими шпротинами и одна вилка. Он плеснул понемногу водки и предложил выпить за здоровье Евгения Александровича и за наступающий новый год. Рюмки и стопочка сошлись в традиционном «чоке» и опрокинулись, после чего каждый взял в рот по шпротине закуси. Потом болящего посадили на стул с вырезанной в сидении дырой на предмет справления «больших дел», а я отправился домой…
И вот уже юбилей Володи. Народу пришло чуть меньше, чем ожидалось, но всё равно — изрядно. Начали с официального представления новой книжки «Праздник воспоминаний», один экземпляр каковой был вручён Тане Киселёвой за особый вклад в дело издания первой персональной (!) книжки Володи. Потом было чтение стихов автором-юбиляром и гостями, вручение коллективных и личных подарков. Всё с элементами «капустной» самодеятельности. А закончили большим банкет-фуршетом в читальном зале. Всё прошло хорошо и по-семейному дружно. В «антракте» продавались книжки, и многие успели купить, а некоторые — даже получить автографы виновника торжества.
Вечером, по возвращении, удалось ещё нарядить елку. А последний день года ушёл на приготовления к празднику. Будучи на вокзале, решил забежать с поздравлениями к Коневу, но на звонок никто не отреагировал, хотя получасом раньше телефон был занят и, значит, дома кто-то был.
На обратном пути зашёл навестить и поздравить Миргородского, который, говорят, перенёс ещё один небольшой удар, но, в основном, уже оправился от него и пришёл почти в исходное, хотя отнюдь не блестящее, состояние. И зрелище являлотнюдь не весёлое. Тем не менее поговорили немного, показал Володину книжку «Праздник вос-поминаний», рассказал о праздновании юбилея и о выпуске двух пробных (почти самиздатовских) сборничков «Голос Свитка», подаренных Сосину. Филипп Яковлевич порадовался, что литературная жизнь продолжается, и весьма успешно. Расстались, поздравив друг друга с наступающим новым годом и пожелав здоровья, счастья и творческих удач…
Дома уже полным ходом шла подготовка к праздничному застолью. Женщины хлопотали на кухне. Серёжа, приехавший загодя, «разгружал» магазинные полки. Вскоре приехали Вербовы-старшие, и уже с двадцати двух часов мы начали встречать новый год «по-уральски». Татьянке удалось сходу дозвониться до Лысьвы и поздравить удивившуюся Тому, выслушав ответные поздравления. А там подошёл и Московский новый год. Выпили шампанского при свечах и сияющей разноцветными огоньками ёлке, а через несколько часов сходили поздравить захромавшую Евгению Геннадьевну…
Первого долго отсыпались, не спеша завтракали. Вербовы уехали домой. Второго съездил к Светланочке, подвигу которой исполнилось уже 17 с половиной лет, и завтра будет 22 года, как ушёл папа. Теперь вот и мама уже лежит рядом четыре недели.
С началом рабочей недели позвонил Коневу. Трубку взял студент, сказавший, что были два врача, а он сам скоро уйдёт учиться. Я рванул в темпе и застал его. «А что сказали врачи?» — спросил у открывшего мне парня. «Не знаю. Я был в отъезде». Прошёл в маленькую комнату. Краевед лежал на спине и, похоже, думал о чём-то своём. Он был побрит, но выглядел хуже, чем в прошлый раз. Рядом с подушкой лежало несколько содранных полосок лейкопластыря. Пришлось начать с восстановления нарушенных противопролежневых наклеек, использовав последний резервный пластырь, обнаруженный на столе. Потом «пациент» попросил пить. Пришлось идти на кухню, чтобы подогреть и налить в бокал чай. За это время был содран и свежий пластырь. Пришлось, отругав хозяина, восстанавливать «статус кво». Рассказал про юбилей Володи и показал книжку. Реакция почти безразличная. Настроение скачет от попыток шутить до плаксивости. Пришедший зять огорошил вчерашним диагнозом: «Перелом шейки левого бедра». «Сейчас будем обедать и решать, как зафиксировать ногу, придумаем что-нибудь и с уткой. А 15-го я уеду в командировку. Мои зятья будут с ним заниматься». «У меня тоже впереди отъезд в Кинешму и сороковой день мамы, но мы, надеюсь, ещё увидимся до…». Простились, поздравив друг друга с наступающим Рождеством…
Странные рождаются порой ассоциации. Христос после рождения прожил на земле 33 года, а мама на Рождество 33 дня лежит в земле. Какая-то мрачноватая магия чисел. В этот же контекст ложится и полученное уже после смерти мамы письмо на её имя (из серии игровых пирамид, выкачивающих деньги под обещание крупного выигрыша). Подписано оно 1 ноября, когда у мамы был приступ, из Москвы отправлено 5 декабря, в день смерти, а получено 13 декабря, на девятый день. А сороковой день приходится на 13 января, дату перехода в новое столетие и тысячелетие по старому стилю. Просто мистика!
Мы уже перешли Рубикон, а мама осталась там, уйдя, в общем-то, так, как ей того и хотелось: в моём присутствии, из своей квартиры, «не завалявшись», успев получить пенсию, отметив моё шестидесятилетие, повидав всех чад и домочадцев, и даже очистив кишечник, как её родной дедушка Дмитрий Клюшкин в далёком начале ХХ, теперь уже прошлого, века, достойно прожив большую и трудную жизнь, оставив по себе добрую память не только среди близких, но и в сердцах многих сотен своих бывших учеников и просто хороших знакомых. Генетически она была «задумана» на большее, чем 85 лет, но пришлось вынести слишком много жестоких ударов судьбы, особенно в последнее время… Так и не сбылась мамина мечта хоть один разок, хоть одним глазком взглянуть на наш садовый домик и поклониться напоследок могилке Светланочки...
На этом пока можно и остановиться. Хвост дракона еще шевелится. Ведь закончился лишь «европейский 2000-й», не совсем совпадающий с восточным зодиакальным. К началу года, так сказать, к пасти дракона, сожравшего маму и вообще натворившего много бед, вернусь чуть позже. Хочется составить и оставить чадам более полную картину коснувшихся нас событий этого рубежного — на стыке деся-тилетий, столетий и даже тысячелетий — года.
2…10.01.2001
А жизнь (точнее, — смерть) вынудила меня изменить редакцию своего летнего стихотворения:
МАМИНЫ ГЛАЗОНЬКИ
С трудом
читала Мама некрологи.
Прочитать ушедших имена
Было ей под силу не любые —
Выплакала глазоньки она,
Выплакала глазоньки до дна,
Выплакала ясно-голубые.
От пожарищ жизни седина
Пеплом ей на голову осела.
Как многострадальная страна,
Навидалась горюшка она,
Да и счастье повидать успела.
На лицо с годами ей легли
Сеткою глубокие морщины.
Как за горизонтом корабли,
Молодость растаяла вдали,
Рядом стали хвори да кручины.
В горькой одиночества тиши
От несчастий — в голос не рыдала:
Парный ручеёчек слёз спешил
Тихо из зеркал её души,
Что всю жизнь болела и страдала…
Прочитать отныне письмена
Непосильно ей уже любые —
Выплакала глазоньки она,
Выплакала глазоньки до дна
И… навек смежила голубые.
Валерий Голубев
ГОД ДРАКОНА
(Фрагменты семейной хроники)
Сергиев Посад
2001