- Алло! Селен! Ты меня слышишь? Земля вызывает Селен. Прием!
-Ммм? Прости, Келлин, задумалась.
Подруга тихо фыркнула и осмотрелась вокруг. Ее черные волосы тускло блеснули в неярком свете школьных ламп. Зеленые глаза хмуро окинули царящее вокруг столпотворение, как-никак середина учебного дня. Обед. В столовке шум и гам, каждый ученик считает своим святым долгом перекричать ближнего своего и толкнуть его куда подальше и на подольше. Тут Келлин развернулась ко мне, зажмурилась мечтательно и выдала:
-Вот бы убежать отсюда! В Англию, как мы давно хотели! Как идейка, а, Селен?
Я поджала губы, скептично смотря на нее.
-Так. Во-первых, прекрати называть меня в честь элемента из таблицы Менделеева, - ответила я на вопрос - Мы все тут помним и знаем химию. Во-вторых, идейка так себе. – Келлин поморщилась, - да-да, не куксись. Вот ты когда мечтала о том, чтоб сбежать, подумала хоть куда? Где мы там в этой Англии жить будем? И, тем более, на какие деньги? Все мои сбережения берет себе тетушка «на хранение», а с ее расходами мне в кино-то не сходить, куда уж там «сбежать»…
Келлин наклонилась ко мне через стол и хитро прищурилась:
-А вдруг кто-нибудь из нас какой-нибудь дальний-дальний потомок влиятельного графа. Или барона. Или нет, герцога. Так, даже еще круче.
Я закатила глаза и откинулась на спинку пластмассового стула нашей столовки.
-Ага, конечно, мечтать не вредно. Я представляю, подходит такой ко мне толстенький дядечка-нотариус и говорит: «Селена Люси Гостил, вы – наследница великого барона Гостила! Самого знаменитого и богатого б..
Во время этой пламенной речи я так размахалась руками, что задела поднос проходившего мимо парня, по все известному закону подлости не обычного, а нашей местной «звезды». Да так сильно, что весь наш обед – недоваренное картофельное пюре с подливой из неизвестного науке мяса – оказался на его новенькой моднючей кофточке.
Не знаю как вы, но я всегда поражалась, какая удивительная тишина может установиться в помещении площадью более пятисот метров квадратных, когда кто-то совершит нечто необычное. Как и ожидалось в таком случае, все, кому не лень, смотрели прямо на наш столик. Я ошарашенно пялилась на Келлин, она пялилась на меня в ответ. Было слышно, как по окнам бьет дождь.
Откуда-то справа послышался щелчок телефонной фотокамеры. К сожалению, от этого опомнился пострадавший, истерично заорав:
-Ты че творишь?! Ты хоть понимаешь, сколько эта худи ваще стоит, коза тупорылая!?
Я хотела ответить на эту гневную тираду какой-нибудь колкостью, но Келлин внимательно посмотрела на меня и покачала головой, мол, сиди тихо, не высовывайся, сама со всем разберусь. Я послушалась и осталась сидеть на месте, глупо смотря в стену. Она же начала медленно подниматься со своего стула. При этом у нее было такое свирепое выражение лица, что некоторые малолетние свидетели поспешили смыться с места преступления, не дожидаясь развязки истории. Однако, наш «звезда» явно был не из пугливых, из визгливых и истеричных, но не из пугливых.
-Ты кого это козой назвал, с…- Келлин никогда не разменивалась на слова, поэтому сразу ввязывалась в спор или драку, смотря по ситуации.
Перед нами началось какое-то движение. Ученики расступались в стороны под чьим-то напором. Я присмотрелась на виновника сего действия и предупредила свою подругу:
-Келлин-прошипела я со своего места.- Посмотри назад.
Она оглянулась, и нос к носу столкнулась с нашей учительницей по иностранным языкам - Валентиной Петровной. Прениприятнейшая женщина, если вы спросите меня. Грузная, с маленькими крысиными глазками и огромным самомнением. Она, кажется, была обозлена на всех от нас, бедных-несчастных учеников, до своего пятого мужа. Она ни разу не забывала напоминать нам, что мы «не имеем права голоса». Маленькие еще, по ее мнению. Только она никогда не брала во внимание тот факт, что нам всем уже по семнадцать-восемнадцать лет и некоторые уже и не скрывают тот факт, что ведут полноценную взрослую жизнь… по всем параметрам.
Сегодня она была одета в ужасную черную юбку до колена (хотя любые вещи, выше щиколотки были ей строго противопоказаны), открывающую ее «прелестные» кривые ноги. Валентина Петровна причмокнула своими пухлыми, неровно накрашенными губами и уставилась своими глазенками на мою подругу.
-Келлин Райзер! Что вы только что хотели сказать Вовочке? - прорезал тишину ее резкий голос.
(Под «Вовочкой» подразумевался наш выше названный «звезда» - Владимир Кустеньков. Иногда мне казалось, что только у нас Келлин были странные имена. Вся школа была поголовно забита всякими Верами, Настями и Катями, а мы – Келлин и Селена. Ну, с моей-то подругой было все ясно – у нее родители просто помешаны на всяких необычных штуках – будь то имена, или же какие-нибудь старинные реликвии.
Что же касается меня, то я, дочь Марии Стержневой, стала настоящей белой вороной среди моей семьи. Оставшейся семьи. Мой отец умер, едва мне успел исполниться месяц, и его имя стало настоящей для меня тайной и строжайшим секретом. Моя мать через пять лет последовала за ним. С ее смерти я живу у ее старшей сестры - Анжелы Стержневой. Она, за все свои сорок лет, так и не нашла себе мужа, поэтому всю любовь, копившеюся в ней эти годы она выплеснула на меня. Это впрочем, не мешает ей тратить все мои деньги на платья и косметику.)
Келлин довольно быстро успела сориентироваться и проблеять, опустив глаза (все-таки она очень боялась Валентины):
-Я? Я говорила Вове, что обзывать всех подряд козами с-совсем нехорошо…
Я прыснула в кулак: да уж, выкрутилась.
Райзер, заметив это, возмущенно засопела, но промолчала, так как наша миссис Крысиные глазки все еще пыталась вытянуть из нее душу, посредством долгого зрительного контакта. Очень долгого и очень грозного зрительного контакта. Когда же она забросила эту затею, то подозвала стоявшего ближе всех к ней человека и спросила у него, что случилось. Этим человеком оказался друг Вовочки – Петрушка, или, в простонародье Петр Костылев. Естественно, для нас с Келлин это ничего хорошего не сулило…
По мере повествования Петрушки лицо Валентины Петровны успело примерить самые различные оттенки цветовой гаммы: от ярко-малинового, до синевато-зеленоватого. Через минут пять настойчивого тихого шепота, Петрушка повернулся к нам своим прыщавым лицом и скорчил злобную рожу. Ну а что? Пареньку семнадцать годочков, самое время показывать всем подряд языки и орать на всю песочницу: «Я с тобою не дружу!». За ним к нам повернулась Валентина Петровна. Ее кустистые брови сошлись на переносице, а злющий взгляд назначался не то мне, не то Келлин. Она шлепала губами от ярости, как рыба, выброшенная на берег. Когда же она, наконец, смогла четко выговаривать слова, то стало ясно, что зла она была именно на меня.
-Селена Люси Гостил! Вставай. Мы идем в кабинет директора.
Я взглянула на нее, как на полнейшую дуру.
-Зачем к директору? Это просто случайность! Кустеньков не смотрел куда идет, вот и врезался в мою руку. Она, между прочим, до сих пор побаливает!- сказала я, разводя руками в стороны, и строя невинную мину.
Валентина Петровна молча стала надвигаться на меня, я поняла ее намек, быстро вскочила со стула, поднимая руки в примиряющем жесте, и развернулась к выходу из столовой.
-Удачи,- шепнула мне Келлин, хватая меня за рукав.
В ответ я только кивнула, потому что любое постороннее слово сейчас могло обойтись мне вызовом тетушки в школу. Многие из свидетелей развернувшейся истории уже разошлись, но оставшиеся провожали меня таким взглядом, каким обычно провожают человека в последний путь.
Мы вышли из столовой, и пошли по широким коридорам школы. Во время обеденного перерыва в них было не так многолюдно, и стояла жуткая, потусторонняя тишина. При сильном желании и хорошем слухе с четвертого этажа можно было услышать, как разговаривают школьники в кабинетах на втором.
Наконец, показалась широкая деревянная дверь директорского кабинета.
Валентина Петровна вышла вперед, как-то странно ласково (она так умела?!) улыбнулась и открыла дверь.
-Михаил Афансьевич, я привела Гостил.
Михаил Афансьевич, или Директор - широкоплечий немолодой человек, помешанный на дисциплине и всесторонней развитости учеников нашей школы. Сколько я себя помню здесь, он носил один и тот же черный костюм в светло-серую мелкую полосочку. И так же приветливо улыбался, как и сейчас.
-Садись, Селена, садись, - мягко сказал директор и махнул рукой на стул возле его стола. Я немедленно выполнила его просьбу. – Бери печеньку, не стесняйся.
На широком директорском столе стояла красивая стеклянная вазочка с шоколадным печеньем. Я взяла одну штучку, но есть ее пока, не собиралась, хотя и схожу с ума по всему шоколадному. Нужно было для начала выяснить, зачем я здесь нужна. Точно не из-за инцидента с Вовочкой. Вряд ли Михаил Афанасьевич успел бы узнать за три минуты, что случилось.
-Ты только не волнуйся,- начал он.
Я напряглась. Если кто-то говорит так, то обязательно случиться что-нибудь плохое.
-Мне только что позвонили. Тебе очень срочно нужно идти домой.
У меня внутри все похолодело. Моя тетя-опекунша работала день через день и сегодня, как я помню, должна была остаться дома. Кто знает, что она могла там натворить?
-Зачем?- в горле пересохло, поэтому мой голос прозвучал хрипло.
-Валентина, подай, пожалуйста, Селене воды, - он на секунду развернулся к учительнице. Позади послышался звук льющейся жидкости.
Валентина Николаевна подошла к столу, протягивая мне стакан.
Я благодарно кивнула и встревоженно посмотрела на директора. Не знаю, что еще такое отразилось на моем лице, но это то-то заставило Михаила Афанасьевича рассмеяться и тепло сказать:
-Успокойся, с твоей тетей все в порядке. Если, конечно, ты о ней беспокоишься, а не о своей кошке…
Почему-то эта фраза показалась мне немного обвиняющей. На место тревоги пришла обида.
-У меня нет кошки. У меня вообще аллергия на все, у чего есть четыре лапы и хвост, - оскорбленно перебила я его, глотнула воды и поставила стакан на стол.
Директор укоризненно покачал головой и продолжил:
-Что ж, раз так, то даже лучше. Повторю еще раз, с твоей тетей все в порядке. Она жива, и очень на это надеюсь, здорова. Она сама мне позвонила и настойчиво потребовала твоего немедленного прибытия домой, - Михаил Афансьевич внимательно посмотрел на меня, будто ища что-то. На какую-то долю секунды мне показалось, что его глаза приобрели темно-синий оттенок морской воды, но затем, они снова стали обычного серовато-зеленоватого цвета.
Я проморгалась и помотала головой, чем вызвала новый приступ директорского смеха. На этот раз тихого, но не менее обидного. Ну, привиделось мне разок, но ржать то от этого не стоит. С каждым случиться может!
-Тогда зачем мне надо домой? Этого вам тетя не сказала? Прошла половина школьного дня, а мне потом еще и на факультатив идти надо! – хмуро спросила я.
Настроение директора резко поменялось на отрицательное. Он глубоко вздохнул, прикрыл глаза и устало откинулся на спинку своего кожаного стула. Его плечи опустились, а лицо приобрело затравленно-уставшее выражение, какое ему, обычно улыбчивому, но спокойному человеку, шло так же, как свинье балетная пачка. Почему-то сразу захотелось его пожалеть, ободрить, сделать все, лишь бы не видеть его таким, лишь бы понять, что это все тот же, дружелюбный человек, радостно приветствующий первоклассников на линейке и печально провожающий выпускников на последнем звонке. У меня в голове не могло уместиться, что этот жалкий старикашка (по-другому его нельзя было назвать. Он выглядел лет на пятнадцать старше своего возраста, хотя, сколько ему на самом деле лет не знал, наверно, никто в школе) встречал нас с Келлин на пороге школы, когда мы опаздывали и, грозно хмурясь, отбирал у нас дневники, что именно он, лично, отвез ученика, сломавшего ногу, на собственной машине в больницу. Это определенно был не тот отважный мужчина, встречавший все препятствия лицом к лицу и делавший мою школьную жизнь, как и жизнь всех остальных его учеников, веселой, позитивной и запоминающейся.
Я уже почти придумала, чем можно было его ободрить, как он резко, отрывисто вздохнул и выпрямил спину. Его полубезумный взгляд скользнул по кабинету, не останавливаясь ни на чем, и уткнулся в меня. В его глазах было столько эмоций, что ни одну из них понять было невозможно. Михаил Афанасьевич быстро отвел глаза и уткнулся в какие-то бумаги, лежащие у него на столе.
-Можешь быть свободна,- глухо сказал он, рассеяно беря в руки ручку и что-то чиркая на чистом листке.
Я сидела и никак не могла сообразить, что он от меня хотел. Что только что произошло? Может, он чем-то болен и это был приступ? Подобные вопросы крутились у меня в голове, но ни на один из них у меня не было ответа.
Сзади ко мне неслышно подошла Валентина Петровна, мягко взяв меня под локоть, она помогла мне подняться, шепча что-то ободрительно-подгоняющее. Я на автомате схватила свою сумку, словно пребывая в каком-то сюрреалистическом сне, мне казалось, что вот-вот, и я проснусь под громкие крики тети, зовущей меня с кухни завтракать.
Валентина Николаевна подвела меня к двери. В последний момент я успела обернуться на Михаила Афанасьевича. Он также сидел в кресле, уперев взгляд в документы, но теперь он ссутулился, крепко обхватил свою голову руками и медленно покачивался взад-вперед. Счастливые и довольные своей жизнью люди, живущие без проблем, обычно не выглядят такими замученными. Стало понятно, что он всегда улыбался через силу. Сколько же у него было в жизни горя и разочарований? Я мельком взглянула в его глаза. Он не читал.
Валентина Николаевна подтолкнула меня в сторону коридора. В моей руке так и осталась шоколадная печенька, теперь уже раздавленная.
Тяжело захлопнулась дверь директорского кабинета.
Мне же показалась, что это захлопнулась дверь в мою старую жизнь.