Рядовой Павел приезжает в отпуск к больной матери. В конце отпуска он знакомится с женщиной бальзаковского возраста. Проводит с ней и ее подругами время, получая удовольствие, и узнает об их неустроенной жизни и неудавшихся судьбах.
Павел отслужил в армии уже полтора года. Вдруг от матери в часть приходит телеграмма: «Меня прооперировали. Здоровье мое плохое. Приезжай». Ему дали отпуск на 10 дней. И пятого мая 1961 года он оказался в городе Северного Кавказа, где жила его мать, и откуда он был призван в армию.
Город встретил Павла теплым дождем, густой зеленью, белым пышным цветом садов и теплотой. Мягкой, ласковой, обволакивающей и нежно шепчущей: «Здравствуй, Паша!» Почти тропическая, зелено-струящаяся теплота встретила его в месте доармейского жительства.
Приехал он днем и прямо с вокзала пошел к другу Валерию, своему товарищу со времени учебы в машиностроительном техникуме. Валерий был на работе. Встретила Павла мать Валерия. Как она изменилась за это время!.. Бледная, здорово похудевшая, сильно постаревшая, с темными кругами под глазами… Говорит о своем горе. Ведь она сама без Валерия хоронила своего мужа, и осталась одна без жилья и без обеспечения… Рассказала о своих хождениях по квартирному вопросу, тяжело ей было. Но сейчас немного полегче. Валерия из армии недавно досрочно демобилизовали, и он уже работает. Надо бы учиться, но Валера пока, ни за что еще не брался…
После разговора с матерью друга Павел идет на свое местожительство. Сараюшко, в котором они жили, ; в полуразвалившемся состоянии. Поэтому он зашел в дом своей тетушки. В хате никого. Прилег отдохнуть с дороги. Пришла с работы тетушка и сказала, что в больницу к матери они пойдут завтра.
На следующий день Павел встречается с матерью. Та еле держится на ногах. До операции сильно нервничала из-за бесполезных хождений по разным инстанциям по поводу жилья. Операция длилась два часа. Потеряла много крови…
Причина заболевания – нервное истощение и физическая усталость. Да и как не устать: вся ее сорока пятилетняя жизнь – тяжелый физический труд и недоедание. Кроме этого за последний год своим горбом и руками выстроила хату дочери. А нервы? Разве они будут в порядке, когда все время без мужа, без своего жилья?.. А тут еще зять пьянствует и буянит и даже ее побил. Вот так он отблагодарил свою тещу за то, что она положила свое здоровье при строительстве дома ему и дочери. Все это и доконало мать. Диагноз: зачатки рака в шейке матки.
Откуда вообще берется рак? Нет, эта болезнь не заразная. Это всего лишь навсего жизнь с двумя детьми, которых она одна безграмотная и не имеющая профессии женщина все-таки выкормила, воспитала и вырастила, жизнь в неприспособленных для жилья бараках. Это тяжелый изнуряющий физический труд, постоянные материальные проблемы, истрепанные дальше некуда нервы и еда ; корка хлеба с кружкой воды. Это вечные нехватки, недостатки, нервотрепки…
«Да, не легкая была у мамы жизнь. И сейчас ей тяжело… Мама больна, а я – в армии», – часто думал Павел.
В больницу к матери он ходил каждый день в течение своего кратковременного отпуска. Они гуляли и разговаривали. В дневное время суток Павел также навещал своих родных, а по вечерам встречался с друзьями. Везде его принимали с хлебом-солью и, конечно же, с выпивкой.
Четырнадцатого мая ему нужно было возвращаться в войсковую часть. Но кто-то надоумил, что в городском военкомате можно отпуск продлить. Для этого нужно взять в больнице справки о том, что мать прооперировали, и она нуждается в уходе. Павел попросил, чтобы она взяла такие справки. Хотя у всех родных он уже побывал, с друзьями повидался, обо всем со всеми переговорил. Водки и вина напился. Собственного жилья у матери, а стало быть, и у него нет. Так что особого желания оставаться в городе дольше положенного срока у Павла не было. Только жалко было ему оставлять больную мать, да разве что хотелось искупнуться в Кубани.
В понедельник пятнадцатого мая с утра он пошел в больницу в армейской форме. Взял у матери необходимые для продления отпуска справки, которые выдали ей лечащие врачи. Пошел к главврачу заверить их. В кабинете у главврача шла затянувшаяся «пятиминутка». Он стал ждать в коридоре. От нечего делать закурил.
С ведром и шваброй в дальнем конце коридора появилась техничка. Неторопливо моя пол, она, изредка поглядывая на Павла, приблизилась уже к нему так, что их разделяли всего три-четыре метра.
Павел рассмотрел ее. Это была рыжеватая женщина лет за тридцать, нормальной полноты и телосложения, среднего роста и заурядной ничем не привлекающей, но не отталкивающей от себя наружности. Она поставила ведро и швабру к стенке и подошла к нему плавной походочкой. Обратилась как к старому знакомому:
- Много еще служить?
- Много, - говорит Павел нехотя.
- Сколько?
- Да еще полтора года, - и отвернулся к окну.
- Да разве ж это много?
- Конечно! – Поворачивается к ней лицом и снова отворачивается к окну, показывая своим видом, что разговор ему не интересен.
Женщина замолчала. Моет пол, ходит туда-сюда. Через некоторое время, проходя мимо Павла, бросает:
- А моему до осени служить. Вот жду.
Говорить ему не хотелось, но и делать было нечего. Все равно ждать. Поэтому поддержал разговор:
- Чепуха! Совсем ерунда осталась.
- Как ерунда?
- Конечно. Пару-тройку месяцев – и дома!
- Да нет. До октября. Это чуть ли не полгода.
- Все-таки полгода – это не полтора.
- Все равно много.
Моет пол, разговаривает и с интересом посматривает на Павла.
- А где ты служишь?
- В Балашове.
- Знаешь что, подожди меня.
Ему, собственно, и уходить-то никуда не нужно было. Однако кивнул головой: «Ладно, мол, не уйду». Через некоторое время она подходит к Павлу и протягивает бумажку:
- Это мой адрес, - и, видя его нерешительность, добавляет, - Бери, бери.
Взял, читает: Радионова Ирина Федоровна. Спрашивает:
- И что?
- Напишешь мне, как там, в Балашове, можно ли найти квартиру и работу. Ты знаешь, мне здесь так надоело! Кругом одни пьяницы. Ни выйти ни куда, ни пройтись – пристают. Так и до греха не долго.
- Да сейчас везде пьяницы!.. Ну и хулиганья хватает…
- Все равно! Куда-нибудь, только не здесь! Я тебе что-то расскажу, и ты посоветуешь, как мне быть… Давай свой адрес.
- Зачем? – удивляется Павел.
- Давай, давай! Если ты не напишешь, я тебе сама напишу.
- Пожалуйста! Возьмите мой адрес. Но я не собираюсь Вас обманывать!
Павел написал ей армейский адрес. Естественно, со своим именем, отчеством и фамилией.
- Смотри! Если напишешь, бутылку спирта пришлю тебе с ребятишками, – обрадовалась она.
- Хорошо.
Вот так Павел познакомился с Ириной.
Она вновь снует туда-сюда с ведром и шваброй. А Павел стоит у окна и ждет, когда же, наконец, закончится «пятиминутка» у главврача. И вдруг:
- Нина, здравствуй!
Это воскликнула его новая знакомая. Нина, которую приветствовала Ирина, - пышная женщина примерно такого же возраста, как и она. Кроме полноты Нина имела еще и красоту. Чернявая, гладкая, пухлая, вальяжная и томная с улыбающимся круглым с припухлыми щеками и губами лицом она своим видом как бы манила мужчин в свои объятия. С интересом рассматривая ее, Павел почувствовал, как хозяйство его, болтающееся между ног, стало наливаться жаркой пульсирующей кровью. В голове промелькнуло: «С каким наслаждением я утопил бы в этой женщине свой колышек».
Конечно, он встречался с девушками. И до армии, и сейчас, служа в Балашове. Конечно же, он танцевал с ними, обнимал их и целовал, и плоть его молила о физической близости. Но самой близости с девушками в армии у Павла не было. Не потому, что они не поддавались, а потому, что его всегда сдерживали мысли о будущем этих девушек. Рос он без отца, видел, как тяжело было матери растить его и сестру, и поэтому не хотел, чтобы дети, зачатые от него, воспитывались так же… без отцов.
- Здравствуй, Ирок, здравствуй!
После чего женщины обнимаются, о чем-то шепчутся, бросают беглые взгляды в сторону стоящего неподалеку Павла. Затем Ирина предлагает ему познакомиться с Ниной, что он и делает без малейшего промедления. Нина продолжает разговор:
- А я все еще на больничном. Эх, жаль, завтра уже на работу выходить нужно!..
- А как ты болела? – спрашивает Ирина.
- И не говори, душечка! – смеется Нина. – Ох, и болела же я!.. Вчера вот была на Кубани. А водичка!.. Замечательная! В лесу была с фреем. Бутылочка, закусочка – весело!
Павел определил, что это незамужние женщины, решил продолжить с ними знакомство и вмешался в разговор:
- Черт! Я уже декаду здесь и еще ни разу не сходил на Кубань. А ведь перед отпуском все время мечтал об этом!
- Так сегодня же и пойдем, Паша? – радостно смотрит на него Ирина.
- С удовольствием.
Нина тоже поддерживает это предложение. Ирина сразу же и договаривается:
- Пойдем после работы. К двум часам дня подходи, Паша, сюда, к больнице.
- Хорошо.
- А меня фрей должен встретить там, – проворковала Нина.
Договорились они вовремя. Затянувшаяся на целый час «пятиминутка» у главврача, наконец-то, закончилась, и Павел зашел к нему в кабинет.
К двум часам в больницу он не пришел, задержался у военного комиссара, который продлил ему отпуск на пять суток. Дома он был в начале третьего. Быстро переоделся в гражданское и побежал. У больницы Павел был только в половине третьего, но женщины ждали его, и компания, тот час же, отправилась на Кубань.
Фрея своего Нина не встретила. У Ирины сразу же упало настроение. Места расположения на городском пляже долго не искали. Стали раздеваться у канала, по которому водохранилище сообщалось с рекой. Тепла в тот день особо не было, поэтому и купающихся было очень мало.
Кубань – горная река. С бурлящим течением и мощными водоворотами. В районе городского пляжа (в полукилометре вниз по течению от моста через реку) она разделялась на два рукава. Павел предложил купаться не в водохранилище и не в основном русле, а в неширокой и мелкой протоке. Наибольшая глубина в ней была ему до подмышек, но течение на этой глубине было довольно сильным, не устоять. Купаться Ирина сразу же отказалась. И Павел поплыл по течению с Ниной.
Эта пышная, красивая и энергичная женщина сразу же стала заигрывать с Павлом и тормошить его. Она обрызгивала парня водой, хватала его за руки и ноги, все больше оттесняя его на мелкий участок русла, находившийся у противоположного пустынного берега протоки, заросшего кустарником. Течение становилось все слабее и, наконец, их перестало сносить. Они оказались на песчаной мели. Это было примерно в двухстах метрах от места, где они оставили Ирину. Та уже скрылась от них за поворотом.
Павел и Нина весело и шумно плескались на отмели. Нина визжала и даже ликующе кричала. Он сидел на песчаном дне и был по пояс в воде. Вдруг женщина энергично атаковала Павла, и его таз оказался между бедер Нины. Чтобы не опрокинуться и не нахлебаться воды, он судорожно обхватил ее талию руками, да так сильно, что лицо его втиснулось между пышных и еще упругих грудей женщины. Щеки его ощутили их нежное тепло, а их запах, заполнивший все легкие, ударил в голову. Плоть Павла моментально восстала. Нина почувствовала это, ловко, в одно мгновение стянула с него трусы, широко раздвинула согнутые в коленях ноги и, сидя на бедрах парня, слегка откинулась назад так, что вздыбившийся жесткий пенис солдата оказался в ее влагалище. Павел ощутил, как что-то нежное, теплое и ласковое приятно плотно и чувственно обхватило его член. Вспыхнувшая у парня страсть позвала его в самую глубину тела женщины. Ухватив Нину за ягодицы, он резко подал ее на себя. Нина охнула. Павлу показалось, что кол его еще не достиг предельной глубины и он, откинувшись, вонзил его еще глубже так, что подбросил Нину. Та ахнула. Затем, сильно притискивая женщину к себе, с размаху врезался в нее своим огненно шипящим жалом. Вцепившись и вжавшись в солдата, Нина вскрикнула!.. А он вонзался в женщину еще, потом еще!.. Все глубже и глубже, быстрее и быстрее, все яростнее!..
Павел не ощущал времени и не помнил, сколько это длилось. Ему запомнилось только то, что, мощно вдавившись в женщину, почувствовал извержение спермы. И непроизвольные судорожные импульсы стали пробивать его. С трудом он отстранил Нину от себя. Веки ее были плотно сжаты, а гримаса лица выражала блаженство. Это было дивное, как для Нины, так и для Павла, наслаждение!
Отдышавшись, они поплыли дальше. У рощи, метрах в трехстах от места их расположения вышли на берег. Возвращаются к Ирине. Болтают о пустяках. Подошли. Ирина одета. Павел спрашивает ее:
- Ты купалась?
- Да.
- Не врешь?
- На. Посмотри! – Приподнимает подол платья. Не теряясь, Павел щупает нижнее белье, а заодно и ее телеса.
Не обманула. Трусы сырые.
В общем-то, было прохладно. Купальщики оделись, немного выпили и перекусили. Согревшись, храбро пошли снова купаться. Павел и Нина. Ирина и на этот раз осталась одна на берегу. Но так как солнышко спряталось за тучи, и подул прохладный ветерок, то они проплыли всего метров пятьдесят, замерзли и вышли на берег. На берегу было тоже не уютно, и компания стала собираться домой.
В городе Нина отстала, свернула к себе на квартиру.
Павел и Ирина продолжают путь.
- Знаешь, мне очень не нравится это дело!
- Какое? – спрашивает Павел.
- Да быть с третьим лишним. Зачем обманывать? Ведь Нинка хорошо знала, что не встретит здесь своего Жору. Зачем же она шла сюда? Думаешь, я не хотела с тобой покупаться? Я бы и поплавала с тобой и порезвилась, и повалялась бы, и побаловалась…
Это откровение заинтриговало парня, но он не подал вида и сказал:
- Я чувствовал, что, отказываясь от купания, ты темнишь. Однако я не имею привычки кого-либо уговаривать и о чем-либо упрашивать.
После нескольких минут раздумья Ирина предложила:
- Давай завтра приходи в больницу к половине второго. Я возьму чего-нибудь покушать, простынку. И мы только с тобой пойдем купаться. Нинке я ничего не скажу. Она, зараза, снова увяжется с нами и обманет нас. Ведь ее Жорка работает и не может пойти на Кубань.
Откровенно говоря, Павел был под сильным впечатлением от секса в реке. Член его, побывав в женщине после длительного перерыва, и сейчас еще ощущал нежность, теплоту и крепкое сладкое обволакивающее его всего давление. Весь организм солдата, прочувствовавший блаженство от внедрения в Нину, еще и сейчас переживал все то, что на него недавно подействовало. «А может и завтра такое будет», – подумал и бодро произнес:
- Отлично. Прихожу завтра к половине второго.
- А сегодня вечером я в кино иду.
- Куда?
- В кинотеатр «Родина». Приходи к половине седьмого! Если ты раньше придешь, то ты возьмешь пару билетов. Если я, то я возьму. Хорошо?
- Сегодня я, пожалуй, не смогу. Нужно идти к другу и как раз к семи.
- Да брось ты! Друга встретишь в другой раз.
- Нельзя, обижаться будет. А вообще-то, можно сделать так. По пути к «Родине» я зайду к нему, скажу, что освобожусь часам к десяти вечера.
- Правильно!
- Но я не знаю, успею ли. Ведь мне сегодня нужно отметится у военкома.
- Ну, понес! Ничего не хочу слышать, жду у «Родины»!
Подошли к перекрестку, на котором пути их должны были разойтись.
- Смотри, я жду при любой погоде, – говорит на прощание знакомая Павла.
- Приду.
Но встретиться с Ириной в этот вечер ему не пришлось. Долго ждал военкома, а потом встретил друга по техникуму. Выпивка, закуска, душевные разговоры…
На следующий день с утра прошел дождичек. К полудню погода улучшилась. Вновь ярко и весело, тепло и ласково светило солнце. Сидеть одному в хате своей тетушки Павлу было скучно. И он пошел в больницу. Повидался с матерью и на встречу с Ириной снова опоздал. Правда, только на пятнадцать минут. Но его ждали. Ждала Нина. Поздоровавшись и перебросившись с Павлом парой слов, она побежала за Ириной.
Появляется Ирина:
- Здравствуй!
- Здравствуй!
- Ну, пошли? – тормошит она Павла.
- А куда мы сегодня двинем? – переводит Павел взгляд с одной на другую.
- Да черт его знает! На Кубань идти или в рощу – сыро… Вот Нина предлагает к ней на квартиру пойти…
- Мне все равно куда идти, – Павел равнодушно. А Нина подхватывает:
- Посидим у меня, поговорим.
- Вот именно! Поговорим, Нина, – засуетилась Ирина. – Так мы к тебе идем?
- Пошли, пошли, – подтверждает Нина.
- Эх! А мне сейчас заехать на свою квартиру надо! – с сожалением восклицает Ирина.
- Тогда, подруги, слушайте мой план, – вмешивается Павел. – Нина, ты сейчас идешь на свою квартиру, а мы с Ириной едем на вокзал. По пути Ирина выходит и идет на свою квартиру, я же еду до конечной остановки. Надо посмотреть расписание поездов.
- Когда ты уезжаешь? – поинтересовалась Нина.
- Послезавтра.
Нина пошла домой, а Павел с Ириной сели в автобус. На вокзале он быстро посмотрел расписание. Справочное бюро не работало. Не теряя времени, парень сел в тот же самый автобус, в котором приехал. По пути подхватил Ирину. Приехали на базар. Ирина купила редиску и лук, Павел – сигареты и сразу же закурил.
- Почему ты куришь без мундштука? – спрашивает Ирина.
- Да, знаешь, Ира, мне кажется, что некрасиво молодому человеку пользоваться мундштуком.
- Брось, сколько я не встречала парней, все с мундштуками.
- Но я считаю, что это некрасиво.
- А почему у тебя портсигара нет?
- А они, Ира, не в моде, - быстро нашелся солдат, хотя уже давно думал о нем, да вот деньжат у него на портсигар никогда не было…
- Ты шутишь?
- Почему же?
- Ладно. Восемнадцатого буду тебя провожать, и куплю тебе портсигарчик. Хорошо?
- Хорошо, - согласился Павел.
Осталось купить выпивку. Как назло, все магазины были закрыты на обед. Пришлось побродить с полчаса. Наконец, все закупки были сделаны и они отправились к Нине.
Нашли двор быстро. Быстро нашли и саму Нину. Она копалась с хозяйкой квартиры на огороде.
- А, старые знакомые, – протянула Нина. – Здравствуйте, здравствуйте! Какими судьбами?
- Да чего уж там! Бросай работу, иди к гостям, – посоветовала хозяйка.
- Ради таких-то гостей придется уж бросить прополочку-то, – пропела Нина.
- Бросай, бросай! Веди их в хату!.. Располагайтесь там. Да я, наверное, сама вас сейчас устрою, – гомонила хозяйка, идя навстречу гостям.
Это была женщина лет на пять моложе Ирины. Полная, с одной ногой, на костылях. Она не казалась грузной, потому что все делала быстро, ловко, со сноровкой. Так что инвалидность ее была почти незаметной. Более того, она не ахала, не охала и не вздыхала по поводу своего увечья…
- Нина, давай-ка хозяйничай. Вон огород, а там редиска, лучок. В шкафчике маслице, на столе хлеб.
Пока Нина и Ирина накрывали на стол, Павел и хозяйка познакомились, закурили и мало-помалу разговорились.
Дуся (так звали хозяйку) прошла тяжелую школу жизни. Росла в детдоме. Затем самостоятельная жизнь... Калека физически в поисках своего счастья она стала калекой духовно. Счастье к ней так и не пришло… Сейчас она одна, хотя выходила замуж и просто имела мужиков. Видя жизненный перекос, Дуся все-таки не отчаивалась. «Только деньги могут дать мне мужчину!» – рассуждала она и делала деньги. Занималась, в основном, спекуляцией. И сейчас торгует всем, что попадает в руки.
- Слава, Богу! Научилась обделывать делишки и людишек, а счастья все-таки нет!.. Эх, черт! Сколько я на него деньжищ ухлопала, а он, кобель, только и знал, что издевался надо мной!.. Недавно выгнала…
Эта откровенность появилась у Дуси после того, как компания выпила, закусила, еще выпила, после того, как Нина и Ирина высказали свои точки зрения по вопросу о спекуляции, о мужчинах, о счастье…
- Бывало, мой дурак пропьется, – продолжала Дуся, – придет совсем голый… Одену, обую, откормлю. Снова, зараза, пошел по юбкам и опять голый и в милиции… Уж я и туда и сюда… Эта милиция меня как собаку облупленную знает. Спекулянтка!.. Дежурные опера, начальник ОБХСС … приведут к ним, они только головами качают – неисправимая. А сделать ничего не могут. Ну что они мне сделают?! А? Что можно сделать еще хуже? Калека ведь!..
Да, она отчетливо осознавала свою неполноценность. Но почему-то даже после этих вырвавшихся из глубины ее души жутких слов, она не вызвала у молодого и, как это часто случается, бескомпромиссного парня жалости…
А Нина и Ирина, по их словам, не могут спекулировать. «Да как это торчать с барахлом на виду у людей? Я лучше с голода подохну, чем пойду на барахолку спекулировать», – примерно так рассуждала каждая из них.
- Вот выторговать – это я могу. Любую торговку уговорю. Куплю вещь только тогда, когда цена будет мне подходить, – говорит Ирина.
- Еще чего не хватало! Торговаться! Да на! Возьми с меня в два раза больше! Так зато я не буду себе нервы портить. А вот фрея подцепить, гульнуть с ним в ресторанчике, а потом обработать его – это другое дело. Это мне нравится. Люблю повеселиться! Один черт подыхать! – вклинивается Нина.
- Да ты что, Нинка! – вырывается у Ирины.
- А что? Грех, что ли? Да если хочешь знать, на нас ложится еще больший грех перед природой, если мы не испробуем всего, не возьмем у нее смачка!..
- Ну, нет, Нинка. Как хочешь, а я лично не могу так: сегодня с одним, завтра с другим… Знаешь в какую неприятную историю так можно попасть?
- Да брось ты, Ирка! Какая может быть неприятная история? Ведь все эти тупоголовые «Жоры» знают, с кем они имеют дело. Ну а если уж попадется какой неопытный – ему же на пользу будет. Не разевай рот, не будь наивным.
Павел, молча, с недоумением и в то же время с глубоко серьезным лицом, на котором отражалась его заинтересованность, слушал, переводя взгляд с одной на другую.
«Не знаю, насколько это справедливо, однако, кажется мне, что уж если не говорить, то слушать-то я могу и, причем отлично слушать», – думал он, и, как все понимающая образина, поддакивал каждой, согласно кивал головой. А женщины, все три, наперебой изливались перед парнем, видя в нем приемник всех их сердечных ран, любовных похождений, тайных обид, темных делишек и всего того, чего они никогда и никому не говорили и не рассказали бы. Он чувствовал это, но не осознавал происходящего. Только потом, спустя некоторое время, со всей своей юношеской бескомпромиссностью оценил, что был тогда лоханью, выгребной ямой, клоакой, куда они сливали все свое ничтожество, всю свою накопившуюся долголетием грязь…
Видя в парне непорочного слушателя, женщины, таким образом, исповедовались перед ним…
- Ну, хватит нам болтать! Нинка, а ведь огород-то ждет нас, – вдруг спохватилась Дуся. – А ну-ка, пошли!
Павел был заинтригован Ириной, ее желанием рассказать ему что-то, поэтому сразу же поддержал предложение Дуси:
- Правильно. Иди-ка, Нинок, пополи с Дусей, а мы с Ириной поговорим.
Живя практицизмом, этим примитивным принципом нашего века, века технического прогресса и межпланетных полетов, Дуся думала, что так должны жить все. Поэтому перед уходом она отозвала солдата в сенцы и проинструктировала:
- Дверь закроешь на крючок, на окно задвинешь вот этот щиток. Кровать вон за занавеской – полумрак и прочее. В комнате окно закроешь и прикроешь ставнями, – заметив его недоумение, уверенно добавила. – В общем, располагайся, как у себя дома. Ты зачем сюда пришел? Так что поменьше размазывай! Не тяни резину!..
И вот Павел наедине с Ириной. Она сидит за столом, облокотившись на него и закрыв лицо ладонями. Он подсаживается, закуривает…
- Ну что ж, Ира, ты хотела рассказать мне что-то. Я готов все внимательно выслушать. Говори!
Женщина молчит, дышит трудно, шмыгая носом. Он же настойчиво и твердо.
- Ну, выкладывай?..
Словно проснувшись, Ирина резко распрямляется, отрывает руки от стола и энергично умывательными движениями проводит по лицу ладонями.
- Нет!
Парень вздрогнул от неожиданности. Он был растерян. Что это все значит? Ведь несколько раз она порывалась рассказать ему что-то, и вдруг это решительное «Нет!». А Ира, не замечая его ошеломленного вида, продолжила:
- Нет, Паша. Не могу я тебе этого сказать!
- М-да… - было его ответом, и она расплакалась.
Мысли Павла бешено заметались в черепной коробке. Они словно зеркальные «зайчики», которых для забавы запустил через окно в комнату озорник-мальчишка, метались внутри, не находя выхода. Нет! Это были дикие, необузданные еще голуби, бившиеся в клетке!..
А Ира уже не плакала, а, трясясь над столом, рыдала. «Что же делать? Что же мне все-таки делать?!» – усиленно думал, думал и думал он…
- Ира, не надо… успокойся! – наконец, проговорил он умоляюще. – В чем дело? Почему ты плачешь?..
Павел не осознавал, говорил ли он от сердца или от рождения был противником эксцессов, действительно ли ему было жаль эту женщину, повидавшую уже жизнь и вдруг плачущую перед сопляком, или же ему просто было жаль потерянного времени… А может, он успокаивал ее как мужчина, по-джентльменски? Ничего этого Павел не осознавал.
- Ира, если тебе тяжело – не надо, не рассказывай, только успокойся!.. – лепетал он, легонько нежно гладя ее по голове и плечам. А она, почувствовав ласку и прильнув лицом к его груди, громко продолжала рыдать.
- Па-а-а-ша-а-а… если бы-ы-ы… ты зна-а-ал… как мне-е-е… тяжело-о-о!.. – чуть не захлебываясь, произнесла Ирина.
- Расскажешь, – узнаю.
- Ладно… расскажу… – медленно, растягивая слова, уже успокаиваясь и вытирая слезы, проронила Ира, – И ты сам увидишь, что она не права… и посоветуешь, как мне быть…
Павел снова закурил и предложил сигарету Ирине. Та отказалась:
- Не курю, не имею привычки… Паша, если бы ты знал, как мне тяжело!.. – снова повторила она, – Есть у меня дочка, Светочка. Не моя, приемная, но она не знает об этом. Смотри, если увидишь ее, не говори ей этого. Какая она красивая, Пашка! Стройная, черная, глазищи, бровищи! Чудо!.. Но до чего ж она груба! Она не считает меня за мать, Паша!.. Как мне обидно! Выкормила, вырастила, человеком сделала, а она?.. Она только и знает: деньги, дай ей деньги! Дай ей на то, дай на это… Не работает, отовсюду ее гонят, не выносят ее характера, ее грубости. А каково мне жить с ней? Все время для нее стараюсь…
Работала она на стройке, кирпичи таскала. Тяжело ей было. Устроила ее в больницу. Тут ей на много легче, и всегда чистенькая. Неделю проработала, со всеми переругалась и ушла… А ведь любит роскошную жизнь. По ресторанам шляется, кино, танцульки… Так зарабатывай!.. Нет, работать не хочет. Тянет с меня, как с дойной коровы, и тянет. Но что я могу дать? Ведь больше тридцатки, ну, тридцати пяти рублей в месяц я нигде не заработаю!..
- Сколько же ей лет?
- Восемнадцать. Самый цвет. Но ведь и свой цвет она уже испортила. Три раза уже сходилась и жила с парнями. Ни один из них не ужился с ней. Да разве с ней уживешься?! Сейчас знакомства подозрительные завела. Приезжает домой поздно… на такси… Может, ты знаешь «Пушкина»?
Никакого «Пушкина» Павел не знал. Но случайно подслушал обрывки фраз ее разговора с Ниной, поэтому уверенно произнес:
- Валерка, что ли?
- Да. С ним лазила. Он ей пригрозил. Вот и таскалась, пока не надоела ему. Сейчас с другими какими-то жуликами водится… Что мне делать, Пашка?!
- Да-а… – протянул он, – случай действительно тяжелый.
- Вот я и хочу уехать от нее. Мне все равно куда, лишь бы уехать. Не к тебе так в другое место, а уеду я обязательно. Не могу я здесь жить, не могу оставаться с ней! Ну почему она такая, Паша?..
Очень тяжело было парню слушать это откровение. С первой же встречи он определил Ирину и Нину как стерв, как женщин легкого поведения, ищущих мужиков для утоления своей плоти. А тут вдруг Ирина рассказала такое…
Парень был обескуражен и чувствовал неловкость, которую прикрывал циничными мысленными рассуждениями: «Врет, стервища! Притворяется». Но и через эту успокоительную вуаль до его сознания все же доходил вопрос: «Если так, то почему, зачем она это делает? Зачем она хочет разжалобить меня?» И тут же с мальчишеской горячностью решил: «Ну, нет, не выйдет».
Принимая во внимание всю эту путаницу мыслей, и добавляя кое-что из сделанных ранее еще до знакомства с Ириной жизненных выводов, Павел бросил ей:
- Ты сама виновата.
- Почему, Паша?..
«Не буду же я говорить ей, что считаю ее точно такой же, какой она нарисовала мне свою дочь», – мелькнула у него мысль, поэтому вслух сказал:
- Не сумела воспитать. Уж слишком мягкий характер у тебя, Ира.
- Да, Паша, ты прав. Мягкая я очень.
И потекло признание о том, как она потакала своей дочери во всем. Был у Ирины муж, хороший человек. Когда они жили вместе, Светка еще держалась. А вот сейчас нет его, и распустилась она.
- А какой он замечательный человек! Пять лет жили, душа в душу. – Закончила рассказывать Ирина.
- Где же он сейчас?
- В Грузии. Служит сверхсрочником в одной части. Женился… Я работала там, а он служил срочную. Жили, как муж с женой. Светку он в руках держал…
Стук в окно. Павел открывает ставни и створку. Дуся:
- Я вам не помешала?.. Ты знаешь, Паша, тут пристали ко мне… В сенцах за дверью бутылка с керосином стоит… Хотя, не надо, вот Нинка возьмет.
Пока Павел выслушивал все это, Ира, пошептавшись с Ниной, вылезла через окно во двор, и они ушли. Дуся пальцем поманила его к себе:
- Ну, как, порядочек? – вполголоса спросила она.
- Что ты имеешь в виду?
- Как что? Я думала, что ты за это время уже раза три на Ирку съездил. Или она ломается? Вот, сука, ведь знала же куда идет, а все равно повыламываться надо! А ты, какого хрена никак не отелишься! Р-раз, два и пошел!.. Ты порезче на нее.
Такой напор со стороны Дуси ошеломил парня. И он выпалил скороговоркой:
- Хорошо, Дусенька. Сейчас я обстряпаю это дельце…
- Давай, давай! Дави на нее! Ишь, стерва, ставит из себя целочку! А сама, небось, давно уже дрожит. Никак не дождется, когда же ты, наконец, ей всунешь…
Появляются Ира и Нина. Обе влезают через окно в комнату. Нина быстро подает Дусе керосин, лавровый лист, еще что-то и вылезает во двор. Павел закрывает окно. Полумрак. Они с Ириной вновь одни.
Еще до разговора с Дусей он нерешительно пытался кое-что предпринять в отношении секса, но встречал со стороны Ирины твердый отпор. Естественно, плоть Павла играла, кол его плакал и молил о физической близости. Но духовно он не был готов к этому. Особенно после слез и рыданий Ирины и ее рассказа о своей приемной дочери. После этого парня вдруг пронзило: «Ведь Ирина много старше меня, по возрасту – чуть ли не мать мне!» – И этот барьер он уже не смел преодолевать. И уже решил: Ирина выговорится, и он уйдет из этой компании.
Однако после резких ошеломивших и отрезвивших его дусиных слов парень как бы прозрел: «В самом-то деле, ведь она зазвала меня сюда из-за палки. Мне уже двадцать лет и пора бы уже систематически сливать бушующую во мне энергию половых гормонов. А хорошо будет не только мне, но и ей», – так думал, подходя к Ирине.
- Ну, что, Паша, ты напишешь мне из Балашова? – встретила она Павла вопросом.
- Конечно, Ирок! А вообще-то идем-ка поговорим там, – кивает головой на занавеску, – на кушетке… В спокойной, располагающей обстановке…
- Нет, Паша, поговорим здесь.
Обнимает ее, вытаскивает из-за стола и волочет к кушетке, приговаривая:
- Да брось, Ира! Там обстановка, благоприятствующая разговору... там сейчас и договоримся!..
Упирается, бормочет несвязно, что не надо бы этого делать, что это нехорошо, да и вообще… зачем это нужно… Но тащится. Павел пыхтит, потихоньку приближаясь к цели, и уже, разгорячившись, неосознанно продолжает уговаривать, что это, мол, обязательно нужно сделать, что ничего плохого в этом нет, да и вообще, зачем упрямиться…
И вот кушетка! Он сходу валит Ирину, не выпуская ее из рук, на кушетку и оказывается у нее на животе. Тут уж она сама занимает более удобную позицию и шепчет:
- Пашка, зря! Здесь очень грязно!
- Да брось ты, Ирка! – Возбужденно шепчет, заворачивая подол платья. Хватается за рейтузы.
- Не надо. Я вот здесь… тебе дам, – и рука Ирины ведет руку парня по ее животу до междуножия и … останавливается.
Он не понимает, что это означает. «Здесь так здесь, – думает, – нам, татарам все равно…» – и быстро расстегивает ширинку, вытаскивает твердый, как палка, пышущий жаром пенис. А вот и ее рука. Судорожно хватается за член, который вздрагивает от прикосновения ее руки, и шепчет:
- Пашик, сними штанишки…
Без лишних слов он быстро снимает брюки и ложится. Ирина тем временем сняла свои трусы и, сдвинув на живот платье, стала помогать ему в высвобождении пениса из трусов. Боже, как лихорадочно и беспорядочно она дергала его майку и трусы! И все-таки была не в состоянии вытащить член. Схватила его через трусы и хотела уже вставлять во влагалище. Павел, конечно, помог ей, спустив трусы. Вновь прикосновение ее рук, вновь вздрагивание члена. Он над Ириной на руках. Она тянет пенис во влагалище и, прерывисто дыша, шепчет:
- Пашка, как долго я ждала этого!
- Вот и дождалась! – торопливо, не думая, отвечает.
Операция центровки окончена. Он с силой вонзает свой твердый и раскаленный кол в ее недра и падает на локти. Ирина хватает его за шею и лихо подбрасывает. От неожиданности руки Павла теряют опору. Мгновение, и ее ноги оказываются у него на плечах, а парень, ухватившись руками за ее плечи и шею, втискивается в нее глубоко-глубоко!.. И все…
Сладострастным для Павла было только лишь это мгновение. Кол его не почувствовал нежности и томной плотности охвата. Куда бы он ни старался его повернуть и как бы ни старался им двигать, ощущение блаженства, истомы не приходило к нему. Поэтому весь дальнейший процесс с его стороны был просто равнодушной раскачкой: туда-сюда, туда-сюда…
Она же была в восторге и отдалась соитию целиком и полностью. Дышала прерывисто, через раз, как дикое загнанное животное. Павел не чувствовал глубины наслаждения, щемящей истомы, верха блаженства. Был равнодушен. Он был машиной. Он просто работал.
Двигая членом без удовольствия, решил отклониться от естественного ритма половых движений. Вместо того чтобы моментально внедриться во влагалище до отказа, он стал пытаться осторожно и медленно погружать туда пенис. А вместо того, чтобы медленно, как бы нехотя, извлекать член из нутра, он старался стремительно и полностью вытащить его оттуда. Но Ирина не давала ему это делать! Когда Павел медленно входил в нее, она резко поднимала таз, нанизывая себя на его кол до отказа. Когда же он пытался быстро вытащить член из нее, таз Ирины, плотно прижимаясь к его бедрам, двигался за членом до самой верхней точки и только потом медленно-медленно, боясь расстаться с ним, опускался.
Ирина была переполнена страстью. Она прямо задыхалась в экстазе. Видимо, только этот ее вид и заставлял Павла совершать половой акт. Вдруг она обронила:
- Я уже два месяца не имела мужчины!
«Боже, какой удивительно длительный срок! И это считает она, что долго ждала!..» – подумал он и стал более яростно и более жестко, почти остервенело вонзаться во влагалище. Почувствовал, как его член мощнейшими импульсами извергает сперму, но долго еще продолжал интимные движения.
- Пашка, я уже, – трепеща и судорожно извиваясь, выдохнула, наконец, она, сбросив ноги с его плеч.
Он прекратил механическую работу, вонзив еще хорошо стоящий кол во влагалище. Отдышавшись, она кидает:
- Ну что, встаем?
- Конечно, – и стал приподниматься на руках, вытаскивая этим самым свой несколько уже ослабевший пенис из ее нутра.
- Подожди. – Павел замер в позе, в которой застигло его это слово. – Я вытру его, – извиняющимся голосом шепчет она.
Парень молчит, неподвижно ждет. Осторожно одной рукой Ирина вытаскивает член из влагалища, а другой рукой, обернув его краем своей комбинации, вытирает. Затем вскакивает с кушетки и, поправляя платье, уходит в комнату. Одевшись, идет туда и он.
Ждут Дусю и Нину. Ведут разговор о Балашове, о переписке. Павел снова обещает ей узнать о квартире, о работе и написать. Договариваются, что она приедет сначала в отпуск, а потом уж, взвесив все «за» и «против», или переберется в Балашов, или останется здесь.
Время, как тогда показалось Павлу, слишком затянулось. И он, не дождавшись Дуси и Нины, стал прощаться. Ирина уговаривала его подождать подруг, но парню стало вдруг противно находиться там. Она проводила его. Договорились, что встретятся завтра.
Распрощался Павел с Ириной на углу центральной площади и сразу же прямо через скверик пошел к другу. На следующий день к Ирине, конечно, не пошел и больше ее не видел.
Во второй половине дня восемнадцатого мая Павел попрощался со своими родными. Прибыв на место службы, выполнил просьбу Ирины: написал ей письмо.
«Здравствуй, Ира!
Нет, я не забыл свое обещание, однако, выполнить его полностью еще не смог. Здесь во мне сказывалась нехватка. Поэтому не успел прибыть в часть, как меня сразу же запрягли. Но все это мелочи. Основное то, что мой начальник ушел в отпуск, и я не успел с ним переговорить. С гражданскими же людьми пока не встречался, т. к. работал и в субботу, и в воскресенье. Пишу просто так. А впрочем… не просто так. Кое-какие мыслишки я, конечно, должен тебе бросить.
Что-то чует мое сердечко – ты считаешь меня бабником. Ошибаешься, дорогая! Я не бабник, и с такой, как ты, дело, признаться, имел впервые.
Не то, черт бы побрал, не то! Хотел тебе сказать, что ты меня здорово надула. Да это и не мудрено. Как-никак, а в жизни ты кое-что смыслишь. Лично я не уподобляюсь аферистам. Мой девиз: «Доверяй и доверяйся!» – никогда еще не обманывал меня. А вот здесь, в деле с тобой, милая, я убедился, что не к каждому человеку, вернее, человекообразному, нужно идти с таким девизом.
Ты, скажешь: «Хам! Ведь сам обманул! Не пришел на свидание!» Да, я не пришел. И правильно сделал. Ведь я уже тогда понял твою ложь. Наивную, наигранную ложь! Там, у Дуси я тебе ничего не сказал, не хотел портить тебе настроение. Сейчас же, когда прошло довольно много времени, это можно сделать без риска. Ведь ты не будешь в обмороке, не правда ль?
Еще одна мыслишка. Тебе, кажется мне, все равно куда ехать, лишь бы смотаться от своей приемной дочери. Так вот, если хочешь – приезжай, не хочешь – не надо! Впрочем, ты же собиралась приехать сюда в отпуск. Вот и посмотришь, стоит ли тебе быть здесь, в Балашове.
Ну, вот и все, Ира.
С солдатским засосом к тебе – Пашка. 25.05.1961 года.
P.S. Узнаю подробнее – кину еще письмишко».
Письмо солдата было холодным, развязным и даже грубым. Он полагал правомерным написать так, потому что был уверен, что это честно. О какой сентиментальности или даже дружеских отношениях можно говорить с Ириной, если она гораздо старше его? Тем более, что при интиме с ней он не получил абсолютно никакого удовольствия! Ему никак не хотелось, чтобы она приезжала в Балашов, ему не хотелось быть для нее «половой машиной»!.. И рядовой надеялся, что грубое, развязное письмо оттолкнет от него эту женщину.
Нет, не оттолкнуло. Ирина ответила.
«Здравствуй, Паша!
Очень прошу тебя, извини меня за беспокойство, но горькая обида и боль заставили меня побеспокоить тебя. Паша, ты не можешь себе представить, какую ты мне причинил боль и обиду незаслуженную. Ведь я тебе всю свою боль и переживания рассказала просто, как хорошему человеку потому, что мне очень тяжело. Но ты понял меня совсем иначе. Мне очень тяжело мое одиночество среди малознакомых людей. У меня нет близкого человека, с кем бы я могла поговорить. А в тебя я поверила, как в хорошего и душевного с доброй душой парня, и рассказала хоть немного тебе того, что меня так тяготит и мучает. А ты, Паша, подумал, что я тебе вязну на шею и хочу, чтобы ты был моим другом для жизни. Нет. Ты этого не думай, Паша. Не настолько я глупа. Ведь я очень хорошо понимаю и знаю, какая между тобой и мной резкая разница. Но не в этом дело. Ведь хорошую дружескую переписку или знакомство иметь – это никому не мешает. Также и нам.
Я прокляла тот день и час, когда я ходила с тобой к Нинке в этот «бардачок». Я только себя и тебя этим запачкала. Лучше бы ты тогда пришел ко мне.
На следующий день, когда ты пообещал прийти на вокзал, я тебя прождала до пяти часов вечера, но тебя больше я не видела. А ведь ты обещал!
Паша, я не хочу тебе лицемерить, или еще что выдуманное писать. Нет, но почему-то я тебе поверила в первый же день. Все то, о чем мы с тобой говорили, я никогда не могла подумать и поверить, что все это неправда. Помнишь, когда мы сидели за столом, что я тебя просила для меня сделать? И ты мне пообещал сделать и помочь мне. Неужели и это обман? А ведь я в тебя так поверила!..
Паша, дорогой, не сердись на меня. Я тебя очень прошу, хоть ты пожалей меня. Если бы ты знал, как мне тяжело!.. Я уже так устала бороться и переживать, что хочу только смерти, и я ее, наверное, добьюсь. Что-либо сделаю над собой.
Как я тебя, Паша, ожидала те два дня! Думала, что хоть на пять минут ты зайдешь, а ты забыл… Ну, что ж, прости меня, но все же пришли мне пару слов, как ты доехал, как твоя служба и здоровье? Я и за это буду тебе благодарна.
Ну, будь здоров, береги себя. Желаю тебе самого наилучшего: счастья, здоровья и успехов в службе!
Ира. 02.06.1961 года».
Павел уже решил, что Ирина ему не нужна. Но он обещал ей узнать о работе и о квартире, и кое-что уже накопал в этом смысле. Об этом солдат все равно будет писать Ирине. Кстати, пройдется и по полученному от нее плаксивому, с угрозой самоубийства письму.
И все же ему было немного жаль ее. Не сложившаяся семейная жизнь, каждодневные выбрыки ее приемной дочери, в упор не осознающей плачевное материальное состояние матери, а также отсутствие постоянного мужчины для физического удовлетворения – все это, несомненно, уродует психику женщины… С такими мыслями и со свойственным юношам напором он и написал Ирине ответное письмо.
«Черт! Читаю письмо и удивляюсь! Ты ли это пишешь, Рика?
Здравствуй, дорогая!
Все хорошо, однако слезы твои мне надоели. Ведь мы уже переговорили о твоем основном несчастье. Обо всем остальном я догадываюсь, и, думаю, что догадки мои не пустые. Это не выводы на кофейной гуще. Это твой, Рика, рассказ там, в «бардачке», расширенный моим воображением.
Итак, «горькая обида и боль», что я причинил тебе, «заставили тебя побеспокоить меня». Начну с этого. Как и в прошлом письме, я и в этом подтверждаю: да, я обманул тебя. Я не пришел на вокзал. Вижу, ты обиделась на это. Даже горько обиделась. Но, какую же, дорогая, я причинил тебе боль? Тебе же, в конце-то концов, не шестнадцать лет!.. Что ты не глупа, я верю. Нравится мне и твое трезвое рассуждение: «…я очень хорошо понимаю и знаю, какая между тобой и мной резкая разница…». Но вот это твое нытье: «…Я прокляла тот день и час, когда я ходила с тобой к Нинке в этот «бардачок». Я только себя и тебя этим запачкала…», оно мне никак не нравится. Зачем вбивать в голову невозможные вещи? Ведь ты хорошо понимаешь, что восемнадцати тебе никогда уже не будет, как и мне никогда уже не быть отроком. Но это не значит, что надо хныкать, биться головой о стенку, кончать жизнь самоубийством и прочее. Нужно всегда и всюду быть самим собой. Были бы понятны твои слезы, если бы ты не раскрыла мне своих карт. Теперь же они излишни. Козырем слезы были в прошлой партии, когда я познавал тебя. В нынешней же партии козырь – трезвые рассуждения. Бери их за основу и действуй! На основе прошлого кона я могу раскрыть тебе несколько своих карточек.
Во-первых, я уже разговаривал с некоторыми товарищами. Ничего конкретного я, конечно, не узнал, да, к слову сказать, и не старался. Кто знает, когда ты приедешь? Однако в общих чертах мне сказали так: прописаться можно, на работу устроиться можно и квартиру найти совсем нетрудно. Во-вторых, я не думаю, чтобы ты приехала внезапно. Но, на всякий случай помни, ты – моя тетушка, у которой неудачно сложилась личная жизнь. В-третьих, мне не мешало бы знать, когда ты будешь в отпуске и когда собираешься приехать? Ведь к твоему приезду нужно подготовить временное жилище. В-четвертых, думаю, что с глазу на глаз мы все же лучше договоримся о дальнейшей нашей жизни.
Пока что хватит и этих карт. Крой их и делай ход ко мне. Учти, что козырей у меня больше, чем думаешь ты, Рика. Ну, давай, решайся! Желаю тебе в этом всего наилучшего.
Пашка. 06.06.1961 года».
В своем письме он не отклонил приезд Ирины в Балашов. Более того, дал понять, что не против ее приезда. И этим, видимо, совершил непоправимую ошибку.
Прошло две недели, ответа от Ирины не было. Солдат почти уже уверовал, что переписка их на этом закончилась и успокоился. Но в конце июня друг принес ему очередное ее письмо.
«Здравствуй, мой хороший и добрый «племянничек», Паша!
Извини меня, пожалуйста, за то, что я тебе причинила много хлопот и неприятностей. Ну, за твои труды и хлопоты я перед тобой в долгу не останусь, и при первой возможности я тебя отблагодарю.
Паша, меня очень интересует один вопрос: за кого ты меня считаешь? Неужели я какая-нибудь блатная, разболтанная, гулящая баба, что ты такое очень «ласковое» и с «хорошими» словечками прислал первое письмо, в котором очень много грубых и обидных слов? Во-первых, ты никакой не бабник, а человек простой, и, я думаю, безвредный и с доброй душой. Во-вторых, что это еще за насмешка «целую с засосом»? Это – гадость. Больше я не хочу слышать такого и читать. А когда найдешь себе какую-нибудь уличную, с легким поведением, тогда ты можешь с ней на блатном языке вести разговор.
Я тебе одно могу, Паня, написать, что ты меня неправильно понял. Ты пишешь, что был со мной с открытой душой, а я лицемерила перед тобой. Нет, это неправда, я просто тебе рассказывала свою обиду и боль. Мне обидно, что пока я ее воспитала, сколько голода, холода и мук пережила! А она так делает и обижает меня. Но сдыхаться от нее я не собираюсь, и не думала. Просто я хочу оставить ее на годик. Пусть поживет одна и подумает, как надо жить. А потом я ее заберу с собой, где бы я ни жила. А тебе я открыто без хитростей и обмана говорила и пишу. Если ты не возражаешь, то я приеду в отпуск (он у меня с 20-го июля). Посмотрю город, узнаю как с работой и квартирой, тогда перееду туда жить. И тебе, и мне не будет плохо. Я тебя всегда буду ждать, а ты в свободное время будешь приходить, как к себе домой. Ведь ты ж мой дорогой и родной «племянничек», не правда ли? Мы с тобой этот последний год твоей службы проведем, как нам захочется и как лучше. Поживем дружно, ладно? И когда уедешь, я знаю, меня не будешь ругать.
Пашунь, не сердись на меня. Ведь я не такая, как ты думаешь, и какой считаешь меня. Пашенька, двадцатого июля я буду в отпуске. Двадцать второго могу ехать к тебе. Я дам телеграмму о выезде, но только ты мне напиши, на какой мне лучше садиться поезд, чтобы меньше было пересадок. И не в Ростове, и сколько дней езды к тебе, и сколько стоит билет. Пашок, я к тебе приеду не больше, как на два-три дня, так как у меня денег будет в обрез. Я получу 35 рублей. И, если смогу, сдам кровь на 10-15 рублей – вот и весь мой капитал. Я приеду, и мы о многом с тобой поговорим, а также о всех «за» и «против» моего переезда.
Какая у вас погода, и что мне брать в дорогу? Здесь жара сумасшедшая, а у вас там не знаю, может жакет шевиотовый брать или платье шерстяное? Вечера прохладные или нет? Может быть, тебя отпустят на день-два, и мы походим с тобой по городу. Ты мне его покажешь. А квартиру, если можно, то устрой на время моего приезда. Я уплачу.
Паша, мы с Ниной спорили о тебе, что ты куришь. Она мне говорит, что папиросы «Север», а я ей сказала, что сигареты «Прима». Ну, вот ты разъясни наш спор, кто из нас прав?
Пишу тебе, а если бы ты знал, сколько хочется тебе сказать! Я думаю, что когда я приеду, то дня и ночи будет мало. Ну, ладно. Хватит писать, а то я тебе надоела. Только не сердись, Пашок, на меня, прошу тебя.
Целую тебя крепко-крепко, вреднулька, ты – Ира. 23.06.1961 года.
(Почему ты зовешь меня Рика?)»
Не будет же он объяснять ей, что имя Рика получилось из имени Ирка. Просто в первом слоге этого имени он поменял местами буквы. И теперь на письме его обращение к ней благозвучно, а на самом-то деле он обращается к ней небрежно.
Ему совершенно не хочется, чтобы она приезжала. Но как она настойчиво просится! Поддержать или не поддержать ее в этом?
Сообщение о том, что Ирина получит всего 35 рублей отпускных, проскользнуло мимо его глаз. Он, конечно же, не знал, сколько стоит билет из его города до Балашова. Ведь как солдат он ездил бесплатно. Но ему было даже лень поинтересоваться этим.
Если бы Павел проявил любопытство, то тогда бы уже знал, что стоимость проезда в Балашов и обратно в жестком вагоне в течение четырех суток составила бы Ирине более 20-ти рублей да плюс питание. Оставшиеся 10-12 рублей они бы с ней быстро протрынкали. А с чем же она приехала бы домой, и как бы она жила целый месяц до аванса?
Но тогда, по молодости лет, он даже и подумать не мог об этом. Материальная сторона в то время его совершенно не интересовала. И солдат добросовестно, совершенно не замысливаясь над материальной стороной путешествия Ирины, ответил на все ее вопросы. А в конце письма совершенно бездумно даже подзадорил ее.
«Здравствуй, Рика!
Не буду вдаваться в подробности, кто, кому и сколько причинил неприятностей, т.к. в письмах этого не установить. Скажу немного о своем «ласковом и с хорошими словечками» первом письме. По-моему, только откровенность дает более полное понятие о человеке. Теперь я уже не думаю, что ты считаешь меня бабником, но это не потому, Рика, что ты меня так сильно в этом убедила. Нет. Просто при случае я могу сказать тебе твои же слова: «… никакая ты не стерва, а простая женщина…»
За кого я тебя, Рика, принимаю? Обязательно отвечу, когда мы с тобой увидимся. В письме ответ мой и доказательство на твой вопрос будут звучать не так убедительно, как при беседе с глазу на глаз. Относительно поцелуя с засосом. Лично я не считаю это гадостью и не думаю, что тебе был бы неприятен такой поцелуй.
Возможно, я тебя и неправильно понял, но факт остается фактом, что с моим письмом ты к переводчику не ходила, следовательно, с «блатным» языком знакома. А ведь одно это о многом говорит. В общем, …баланды хватит.
Итак, твой отпуск с двадцатого июля, а с двадцать второго ты уже сможешь выехать. Относительно поездов и стоимости билета, Ирок, тебе лучше узнать самой. В справочном бюро тебе все расскажут.
Да, милая «тетушка», уж поговорить-то мы найдем о чем… Тем очень и очень много. Правда, не все они пригодны для нашей беседы, но и подходящих тем немало.
Буду искать квартирку поближе. Кто его знает, как будут дела с увольнениями. Буду приходить просто так, буду, так сказать, самоувольняться.
Спор твой, Ирок, с Нинкой я могу разрешить сразу же. Папиросы я вообще не уважаю, поэтому курю только сигареты и, правильно ты сказала, сигареты «Прима».
Погода здесь, пожалуй, такая же, как и у вас. Даже, кажется мне, здесь жарче. Благо, река не так далеко. Хожу купаться. Вчера перевалило за 35 градусов жары. Парило невыносимо. И вот – разрядка. Сегодня с утра идет небольшой дождь. Зарядил, наверное, дня на три. Короче, не бойся, – не замерзнешь.
Правильно. Перед приездом обязательно дай телеграмму. Если ты, Рика, не хочешь ехать через Ростов, то можно ехать через Харьков, где, сделав лишь одну пересадку, доедешь прямо до Балашова. Но это будет гораздо дальше и дороже. Думаю, что через Ростов ехать все-таки лучше, хотя и будешь делать две пересадки. Смотри сама. Ехать-то ведь тебе, поэтому мои советы вряд ли что дадут тебе.
Почему зову тебя Рикой? Просто с этим именем ты выглядишь в моих глазах гораздо моложе. Я бы хотел тебя звать просто Ри, но этого сделать уже нельзя. Почему, сама должна понять.
Ну, что ж, Рика. Времечко уже позднее. Пора и в постельку. Пожелай мне спокойной ночи. Терплю. Жду тебя. А как хотелось бы… сейчас… М-м-м!..
Паша. 30.06.1961 года».
Конечно же, солдата занесло. Зачем он написал ей эту последнюю строчку? Да, ему хотелось. И прямо сейчас. Но не Ирину хотел Павел. Он страстно хотел Аллочку, Аллусю! Молодую девушку, которая нравилась ему во всех отношениях, и с ней встречался он здесь, в Балашове уже полгода.
Ответ Ирина прислала почти через три недели. Он уже и забывать ее стал. И вдруг – от нее письмо.
«Здравствуй, дорогой Пашенька!
Ты прости меня, что я тебе так долго не могла дать ответ на твое письмо. У меня, Пашуня, большое горе, от которого я никак не могу прийти в себя.
Пашуля! Моей Светке сделали операцию, и вот она дала осложнение на правую почку и легкие. Температура 40 градусов держит ее уже вторую неделю на больничной койке, не помогают и уколы. Я просто с ума схожу, она лежит в городской больнице напротив нашего парка. И вот я прямо с работы бегу к ней, а оттуда уже вечером плетусь домой и, как полупьяная падаю в постель.
Паша, дорогой, если бы ты знал, или мог понять, как мне тяжело мое одиночество! Понимаешь, прихожу домой и мне кроме кошки не с кем словом переброситься. Мне ничего не мило, все противно. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь! Мне бы было легче наполовину. А так я кругом одна. Что подруги и друзья? Ведь они до черного дня. А когда у человека горе, то нет никого.
Пашок, теперь я тебе напишу насчет отпуска. Но только с уговором, что ты не обидишься, ладно, и будешь моим вреднулькой. Отпуск я беру с пятого августа, т.к. в таком состоянии я не могу бросить дочь. Да и какой мне будет отдых, если она такая тяжелая!.. А как станет ей легче, и ее выпишут домой, я ей оставлю продукты, и сама спокойно приеду к тебе на два-три дня, не больше. А там мы с тобой обо всем поговорим и все решим. А возвратясь от тебя, я немножко подработаю на дорогу денег и перееду к тебе. А если, не дай Бог, дочь умрет, то я сразу рассчитаюсь и уеду к тебе, дам телеграмму. На несколько дней остановлюсь у людей, а потом найду квартиру и работу, потому что здесь мне будет очень тяжело. Все будет напоминать о дочери.
Паша, ой, как мне тяжело, как мне хочется тебя видеть и о многом поговорить! Ведь бывает же так, что человека мало знаешь, а, кажется, что давно, и хочется много-много сказать. Так вот и у меня. Ты только не сердись, Пашик. Веришь, я себе места не нахожу и плачу, и работа из рук валится. Пиши, Паша, хоть ты мне, я не так буду чувствовать свое одиночество. Не сердись, родной мой! Я приеду, все, все мы переговорим.
Ну, будь здоров.
Целую тебя крепко-крепко – Ира («Рика»). 19.07.1961 года».
Прочитав это письмо, Павел вдруг осознал, что более подходящего момента порвать связь с Ириной у него, наверное, не будет.
С одной стороны, его жизнь в войсковой части стала настолько насыщенной, что ему некогда было отвлекаться на второстепенное, то есть, на письма Ирине. Он чаще стал ходить в наряды, т.к. в связи с пополнением новой летной техникой и подготовкой ее к учебным полетам курсантов, прибавились охраняемые объекты на аэродроме. Три раза в неделю он посещал подготовительные курсы для поступления в институт. Два раза в неделю нужно было быть в полковой партийной школе.
Отыскивая аргументы в пользу прекращения переписки с Ириной, в голове солдата стали тесниться мысли.
Что его связывает сейчас с этой чуть ли не вдвое старше женщиной? Правда, будучи в отпуске, она помогла ему не только избавиться от бушевавших в нем половых гормонов, но и приобрести некоторый сексуальный опыт. Спасибо ей за это. Но ведь за это и она должна быть ему благодарна! Такого парня, как он, даже на один раз ей не так-то просто и найти! Уверен, что этот единственный раз с ним Ирина запомнила на всю свою оставшуюся жизнь.
С другой стороны, он уже давно встречается в Балашове с молодой и красивой девушкой, студенткой педагогического института. Девушка ему нравится, и встречи их ему интересны.
И потом, не пристает же к нему Нина, подруга Ирины. А ведь он до сих пор помнит, в каком страстном экстазе они были, и каким блаженством была она пронизана при близости с ним в воде Кубани. Правда, и у него от этого остались приятные воспоминания.
А еще, Ирина сама пишет о значительных обстоятельствах, сдерживающих ее приезд в Балашов. Может, она и не думает приезжать к нему, а ждет, когда после демобилизации он приедет к ней? Но там она ему и тем более не нужна. Да и не будет он уже жить там.
С такими мыслями он сел и написал Ирине последнее письмо.
«Здравствуй, Рика!
Твое письмо, признаться, заставило меня подумать. Да, я много думал, продумал и передумал прежде, чем написать тебе это послание…
Жизнь большинства советских людей тяжела. Ты – это для меня еще один пример жизненных скитаний двуногого в нашей стране. Ты – все-таки мать, а это слово, вернее существо, которое я понимаю под этим словом, для меня священно. Видишь, я не могу не откровенничать, не могу не доверяться. Только мать, свою маму я понимаю, только она самый близкий мне человек, поэтому я начинаю понимать и тебя…
Дочь. Это слово мне абсолютно ни о чем не говорит, в то время как ты, несмотря на отвратительнейший ее характер, несмотря на то, что она постоянно пренебрегает тобой, только и живешь ею, только и дышишь для неё.
После этого твоего письма я понял, каким ничтожеством нужно быть, разбрасываясь такими вещами, которыми потчевал я тебя! Мать, любящую свою воспитанницу, ставшую ей дочерью! Святое существо-мать я так оскорблял, так унижал! Нет мне прощения! Нет мне оправдания! Низок я!..
Боже! Как мучительно осознавать все это!.. Рика! Мать!.. Теперь я никогда не могу и не смогу стать твоим другом! Я, оскорбивший твою святость, надругавшийся над ней!.. Знаю, что с этого времени я для тебя не существую; знаю, что эти мои слова будут последними для тебя словами; знаю, что мое желание немыслимо, и все-таки, прошу тебя, не отворачивайся, дай мне запечатлеть на губах твоих, Ира, свой сыновний поцелуй, свой последний поцелуй!..
Очевидно, что мы рвем навсегда. Однако я не прошу прощения. Этого не прощают… Где бы я ни был, каким бы я ни был, что бы со мной ни было, для меня навсегда теперь останется истиной – познай ближнего сначала духовно, а потом уж физически…
До встречи с тобой я, собственно, так и делал, однако не знал, что это истина. Этот случай, это исключение будет преследовать меня теперь всю жизнь…
Вот что значит краткость знакомства, вот что значит уступка нашим слабостям, нашим прихотям, нашим разыгравшимся звериным желаниям получить удовольствие!.. Вот что значит отдаться бездумью!..
Нет, не могу я больше говорить! Не могу я и так взвинченную тревожить тебя, Рика! Не… мо… гу…
Навсегда прощай – Пашка. 21.07.1961 года».
Через неделю Павел получил от Ирины письмо. Тоже последнее. На него солдат не ответил, но письмо это он хранит до сих пор. Оно – свидетельство жизни одинокой женщины. Это вопль женщины, обиженной Судьбой. И как много в России их, таких женщин!..
«Здравствуй, Пашок!
Придя с работы, я получила твое письмо, которому сперва обрадовалась. Но когда прочитала его, я вошла в комнату и от всей души, уткнув лицо в подушку, не плакала, а кричала, потому что у меня от горя не было слез. Был только душевный крик. А еще лучше – вой!..
Если бы ты знал, как я ждала от тебя доброй, теплой, ласковой весточки. И вдруг… ты меня отталкиваешь от себя! Не надо так, родной, делать! Если бы ты знал, как мне тяжело мое одиночество, и как я хочу видеть тебя и о многом поговорить с тобой. Пойми меня, Паша, в одном: ведь я хотела только хорошего и тебе, и себе, не делая вреда и ущерба никакого дочери. Ведь я хотела сделать так. Побыть с тобой до демобилизации и возле тебя жить, душевно отдохнуть, зная, что у меня есть друг, хотя и на время. А потом бы я немного окрепла и ознакомилась с людьми и с работой.
Я бы к следующей осени или зиме забрала бы дочь. Но вышло не так, как я думала. Я ее забрала из больницы двадцать первого июля. На работу ей выходить тринадцатого августа. Сейчас она ходит оббинтованная и в кино, и везде. А ее друг, с кем она дружит, мне сказал, что в начале августа заберет ее к себе. Они сходятся жить, а я, Пашуня, остаюсь кругом одна, как палец.
Мне очень тяжело, Паша. Свою горечь и тяжесть, а также и радость мне не с кем поделить. И я пишу тебе, потому что тебя я считаю своим хорошим другом и верю в тебя. И ты меня не отталкивай, я и так кругом сирота.
Верь моему честному слову, что в своем одиночестве я с ума сойду…
Она мне заявила на другой день после выписки из больницы: «И чего ты плакала за мной? Подумаешь, слезы распустила! Можешь за меня не думать, у меня есть Дима. Он мой! И лучше всех!». Другими словами выразить, она мне открытым текстом сказала: «На черта ты мне нужна! Я и без тебя обойдусь!» Как ты думаешь, Паша, легко все это слушать? Мне все противно, я не могу больше так мучиться.
Вот теперь и суди меня, как хочешь, и считай меня, кем хочешь, но я больше оскорбления и муки такие не могу переносить. Пусть идет и живет. Все, что от меня зависело, я все ей сделала. Она когда-нибудь поймет меня, но будет, Пашок, поздно, меня уже не будет живой…
Пишу тебе письмо, а твое письмо держу в руках. И слезы ручьем текут из глаз моих. Я его тысячу раз уже перечитывала и боль душевная все больше и больше разрывает меня, и вопль обиды вырывается из сердца…
Пашечка, ты меня тогда не так понял…
Тебе вообразилась глупая, гадкая мысль, что я хочу избавиться от дочери. Нет, это не так! Хотя она мне и не родная дочь, а сколько я пережила из-за нее горя, боли, слез… Я просто хочу ее ненадолго оставить одну, пусть попробует, поживет. Я ее уже раз оставляла на год. Она мне множество клятв давала, что будет хорошей и что ей без меня плохо. Я ей каждый раз верила, прощала.
Однажды она забрала у меня все деньги и с каким-то хахалем уехала в Сочи. Она там все промотала, приехала полураздетая. Я ее вновь одела, обула. Теперь опять стала заедаться, опять я ей стала плоха. Сколько можно ей надо мной издеваться? Ведь я тоже человек! Она меня уже всю вымотала!..
Пашуня, Боже, если бы я смогла превратиться в маленькую мушку, я бы к тебе прилетела и все, все рассказала б и выплакала бы, и выкричала бы всю боль своей души! Как мне тяжело, больно и обидно, что я за свою простоту, доброту получаю только зло. А за что?..
Паша, я тебя только об одном прошу, не отгоняй меня от себя! Давай мы с тобой хоть последний год твоей службы поживем дружно, хорошо, так, как нам захочется, а потом мы попрощаемся с тобой и разойдемся навсегда. И ты меня иногда будешь вспоминать и только в хорошем. В этом я уверена.
Я все хорошо, Пашенька, понимаю – резкая разница в годах. Но это у нас с тобой будет временная дружба и жизнь, но зато крепкая, чистая и верная. Прошу, Пашик, не отгоняй меня, пожалей хоть ты меня…
И снова на глазах моих слезы, и снова меня душит вопль!.. Пашуля, не дай моему сердцу разорваться. Я и так очень несчастна!..
Пашулька, не сердись, родной, на меня!
Целую тебя крепко-крепко – Ира. 28.07.1961 года.
Жду с нетерпением ответ. Пиши, мой дорогой. Моя единственная радость – это ты!».
ВАШ ФАС
Август 1961 - январь 2006.