СТРАНИЦЫ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ
1640-2015 годов
I.Источник вдохновения.
С детства моё воображение занимала печать, принадлежавшая, по словам моей бабушки (по маме), полковнику Войска Запорожского Величко. Имя полковника я запомнил сразу. Самийло, - произносила Елизавета Ивановна, наполовину малоросска, наполовину (по отцу) болгарка. Печать та досталась ей от матери, в девичестве Величко, Елизаветы Илларионовны. Увидеть ту печать воочию мне не пришлось. Лет за 10 до моего рождения она была изъята «органами» при обыске, когда мужа моей бабушки (моего деда по маме) уводили в первую его сталинскую ссылку, как «бывшего». Но в моём детском воображении, питаемом историческими книгами и кинофильмами, появился деревянный цилиндр с металлический кружком на торце. В центре кружка – резное изображение усатого казака с саблей и ружьём, по краю – имя и титул первого владельца. Этот зримый образ перейдёт потом на страницы моих книг, будет подхвачен писателем Николаем Ярёменко, пойдёт гулять по интернету, вызывая замечания учёных исследователей старины.
Борис Гузь, к удаче для истины, укажет на признаки, по которым сия печать не могла принадлежать человеку, жившему во время преобразователя Петра, современнику и знакомцу гетмана Мазепы, также Генерального писаря и Генерального судьи В.Л. Кочубея. «Пропавшая печать Величко описанию личных печатей полковой старшины того периода не соответствует, - пишет Б.Гузь. - Полковничьи печати имели овальную или восьмигранную форму и, как правило, вставлялись в перстень, либо носились на шее… на всех печатях писалась аббревиатура…». С этим утверждением, основанном на серьёзном исследовании вопроса, я безоговорочно соглашаюсь. Далее, отмечает учёный (и приводит доказательства), не был С.Величко полковником да и мог быть им. По мнению Б.Гузя «печать имеет более позднее происхождение. Это могла быть подарочная печать, которую вручили русскому офицеру по имени Величко, происходившему из казацкого рода, в честь присвоения чина полковника». Учёный называет три имени – трёх полковников из рода Величко, отмеченных этим званием в 1837, во 2-й половине XIX в. и в 1893 г. Здесь признаю лишь более позднее происхождение печати. Что касается реальных полковников (их назову ниже), по моему убеждению, ни один из перечисленных Б.Гузем, к нашей семейной реликвии отношение, как получатель таковой «по случаю», не имеет. У меня появилась своя версия её происхождения, о чём поведаю в своём месте.
Благодаря Б. Гузю, я смог заполнить ячейки на своём родословном «древе», раньше остававшиеся пустыми. А вот в попытках определить отчество Иллариона Величко, отца моей прабабки Елизаветы Илларионовны, который был первым, точно определённым владельцем «печати полковника Величко», потерпел неудачу, хотя к истине приблизился. Удалось нащупать предполагаемые «линии родства» Иллариона с другими носителями этой фамилии, значит, непосредственно со знаменитым Летописцем. Но появилась надежда, что среди читателей настоящего очерка найдутся знатоки, может быть, мои дальние сородичи, чья родовая память или старинные документы сохранили это имя. Об этом пишет и Б.Гузь. Возможно, некоторые осудят меня за искусственное раздувание интереса к очень личной истории. Но, согласитесь, здесь назван Самойло Величко и будут названы ещё известные представители этого рода, служившие России. А это наша общая история.
II. Выпускник Академии
В 1670 году на Полтавщине, в семье малороссийского казака не простого чина Василия Величко появился на свет мальчик, названный при крещении Самоилом, на местном наречии Самийло, на общерусском литературном – Самойло. Самуил же - «импортная» форма.
Велички, как их "могучие и славные", по Пушкину, соседи Кочубеи, относились к так называемой казацкой старшине, по сути, – новой украинской аристократии (древняя давно ополячилась), мнившей себя "лыцарством". Не добившись ни мольбами, ни верным служением, ни "предупредительными" бунтами права на желанное шляхетство от высокомерных «крулей» польских, старшина, сменив сюзерена при Хмельницком, теми же испытанными приемами стала осаждать Кремль. Они не сомневались в царской капитуляции в главном для себя вопросе - признании за "лыцарством" дворянских привилегий. Высшие военные чины Левобережья и Слобожанщины, беспрепятственно со стороны московской администрации, за короткий срок превратились в помещиков, крупных и богатых землевладельцев, окруженных толпами вольных и невольных холопов, часто из простых казаков. Они обладали также административной властью на местах, в присоединенных к царству Романовых областях южной, украинной Руси вплоть до 1722 года. И когда указом Петра создана была Малороссийская коллегия для управления краем, ещё надолго сохраняли бесконтрольную, со стороны Москвы, систему административного деления и управления по полкам и сотням. Старшине для самоутверждения недоставало только Жалованной грамоты.
Насколько был состоятелен Василий Величко, родившийся, полагаю, в начале 40-х годов XVII века на задворках Речи Посполитой, но начавший службу уже под двуглавым орлом при Алексее Михайловиче, мне неизвестно. Однако без прочного финансового фундамента не просто было одолеть служебную лестницу даже смышленому Самойле с высшим (по тем временам) образованием к завидным административным должностям в Малороссии. Документы той эпохи свидетельствуют о прохождении наук Самойлом Величко в Киевской духовной академии, основанной Петром Могилой. Митрополит объединил в одну коллегию местную братскую и Печерско-монастырскую школы. Если учесть, что знаменитая Эллино-греческая академия, устроенная в Москве по киевскому образцу, открыла свои двери лишь полвека спустя, в 1687 году, альму-матер юного полтавчанина можно назвать первым из высших учебных заведений царства Российского в допетровское время.
Хотя в стенах академии обучение строилось на основе средневековой религиозной схоластики и главной целью была подготовка духовенства, среди студентов-школяров, из поповичей, немало было детей казацкой старшины, состоятельных мещан, купцов и дворян. В 5-годичных классах они изучали грамматику, риторику, поэтику, старославянский, греческий, латинский и польский языки, а в 2-годичных – философию. На вопрос, как овладевал науками Самойло, можно уверенно ответить: более чем успешно. Ведь, выйдя из академии, он свободно владел общерусским литературным языком, в его допустимой тогда украинской (точнее, полтавско-киевской) редакции, о чем свидетельствует его письменное наследство; по мнению современников – также польским и латинским. Более того, "краснодипломник" XVII века писал и говорил по-немецки, что программой обучения не предусматривалось. Таким образом, отпрыск казачьего рода получил классическое гуманитарное образование по меркам конца XVII века. Оно придало яркий колорит несомненным административным способностям, расширило кругозор будущего малороссийского чиновника до пределов доступного его касте окоёма, позволило верно оценить и определить такое понятие, как патриотизм, возвысило дух, воспитало чувства.
III. Запорожец транзитом
В сражениях казачий сын не отмечен, саблей не размахивал. Полковничий чин, о котором упоминала моя бабушка Елизавета Ивановна, ни один из просмотренных мной справочников не подтверждает. Напоминаю, надписи на хранившейся у нас до 1931 года старинной печати с надписью по кругу «Полковник Войска Запорожского Величко» лично я не видел, имя Самийло услышал я от бабушки в ответ на вопрос о полковнике. Достоверно известно, что юношей Самойло вступил в Запорожское войско (Кр. Лит. Энц., т. 1, 1962). Такая возможность могла появиться у него после выпуска из Академии, но до 1690 года, другой временной «щели» в биографии нет. Следовательно, в рядах неисправимой вольницы увлекающийся, романтически настроенный парубок из «реестровых» пробыл от силы года два. Вряд ли, едва достигнув двадцатилетнего возраста, он мог выслужить «полковничий жезл», возвышенно говоря. Тут, в этом заповеднике «справжнего» казачества, право командования полком добывалось или долгим служением Сечи, или большой кровью. Б. Гузь убедительно показал, что в списках полковников Малороссии лиц с фамилией Величко не было, а сей высокий чин Самойло Васильевич не мог приобрести вместе с высокими должностями в управленческой сфере края.
IV. Взлёт и падение чиновника
Разумеется, продвижению по службе способствовали и происхождение, и близость к сильным мира сего, да не всяк выходец из казачьей старшины, ставшей к тому времени родовой, дослуживался до высших чинов. Что до другой, главной стороны деятельности, здесь грамматик, ритор и поэт, знаток полдюжины живых и мертвых языков, умелый любитель философствовать сыграл главную роль в том, что вот уже три века в просвещенных кругах русского мира не забывается Самоил Васильевич Величко. В возрасте 20-ти лет выпускник академии поступает на службу в Генеральную войсковую канцелярию, конкретно – к 50-летнему высокородному магнату Василию Леонтьевичу Кочубею, земляку и соседу Василия Величко. Оба Василия сверстники (старый Кочубей родился в 1640 году) и, показывает будущее Самойла, дружны. Эту дружбу последний получает как бы в наследство от отца и сохраняет, когда Диканька, родовая вотчина Кочубеев, перейдет в руки сына Василия Леонтьевича.
В те времена Генеральная войсковая канцелярия была Правительством Малороссии, этой практически автономной части Государства Российского, этаким местным Советом министров. Занимая в правительстве Левобережья пост Генерального писаря с 1687 по 1699 год, Василий Кочубей исполнял функции, присущие премьер-министру. Последующие девять лет до своей трагической смерти он занимает должность Генерального судьи. Здесь нет необходимости проводить параллель современному нам понятию.
Таким образом, все долгие 18 лет, с 1690 по 1708 год, Самоил Величко находится рядом с высокородным Кочубеем. Подчиненный к начальнику очень близок, отмечают современники. Но патрон – убежденный недруг Мазепы, гетмана Малороссии. Не надо преувеличивать значение личной неприязни, связанной с легендой о дочери Василия Леонтьевича, якобы соблазненной седоусым развратником. Корни вражды – в политическом сознании двух неординарных личностей. Кочубей не приблизил бы к себе сына соседа, будь тот сторонником украинского сепаратизма. Вся деятельность Самойла Васильевича, административная, научная и литературная, свидетельствует, что «идеолог казацкой старшины и украинского шляхетства» (так в Сов. Ист. Энц., т. 3, 1963) был убежденным сторонником единства двух частей Руси. При том, относясь с пренебрежением к простому люду, идеализируя «казацко-русский народ», он пуще всех зол, грозящих со стороны Речи Посполитой, боялся возвращения в родной край крепостничества польского образца, который даже иезуит Скарга назвал «самым бесчеловечным в мире». Горячий патриот своей Малой Родины, он далек от никогда не утихавших в его среде антимосковских тенденций, он недруг поляков и шведов. Его герой – «второй Моисей», как называет Самойло Васильевич Богдана Хмельницкого.
Рядом с Кочубеем еще один антимазеповец, их земляк, полковник Полтавского казацкого полка Иван Искра, сторонник Петра. Но только одному из этой троицы, Самоилу Величко, выпадает счастливый билет, когда Генеральный судья подписывает донесение царю об измене Гетмана, а командир Полтавского полка доставляет письмо по назначению. Царь необдуманно поверил коварному Мазепе. Подписант и гонец были выданы истинному изменнику и легли на плаху 14 июля 1708 года. 38-летний Величко, по всей вероятности, руки к донесению не приложил и поэтому сохранил голову на плечах. Но близость к патрону оказалась достаточным поводом, чтобы удалить Самоила Васильевича из войсковой канцелярии. Словом, отправили на "незаслуженный отдых". Впрочем, неизвестно, как бы сложилась судьба опального, если бы измена Мазепы осенью того же года не прервало запоздалое прозрение царя. Семьи невинно казненных были возвращены из ссылки, вступили во владение конфискованным было имуществом, а 27 июня 1709 года Петр встретился под Полтавой с королем Карлом, за спиной которого хоронился изменник с гетманской булавой. Знак казачьей власти перешел к Скоропадскому, а чем закончил клятвопреступник, известно.
V. Божественный глагол
Однако Величко не вернулся в канцелярию, вообще отказался от "войсковой справы". В справочных материалах о Самойле Величко «под кальку» пишется, будто бывший чиновник остаток жизни провёл в имении сына, Степана Самойловича. У меня другие сведения: канцелярист-изгнанник воспользовался приглашением сына Василия Леонтьевича разделить с ним стол и кров в имении Кочубеев Диканька, через сто с лишним лет воспетым Пушкиным и Гоголем.
Здесь, в мирной, цветущей, сытой стороне Самойло Васильевич Величко будет заниматься литературным трудом, историографией и преподавательской деятельностью. О характере последней приходится только догадываться. В то время в Малороссии было немало школ разных уровней, не только в городах, но и в отдельных селах. Некоторые из них, такие как харьковская, достигли уровня коллегиума. Школа во владениях Кочубеев оказалась скромнее, но и здесь отставной чиновник мог делиться с пытливыми школярами знаниями, почерпнутыми в академии и доставшимися ему самообразованием.
Что касается литературного труда, Самоил Величко, есть сведения, "был с веком наравне" – пробовал себя в прозе и поэзии. Правда, в том не преуспел: всё, созданное его беллетристическим пером, поросло травой забвения. Сохранившийся перевод немецкой «Космографии», снабженный предисловием автобиографического содержания, остался в рукописи. А вот модный в его среде жанр летописания дал из-под его руки богатые всходы в виде пережившей три века "ЛЕТОПИСИ СОБЫТИЙ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVII ВЕКЕ". Так труд Диканьского хрониста озаглавила Киевская комиссия для разбора древних актов, издавая его в четырех томах (1848-1864 гг). Для издания использовались списки Погодина из Императорской СПб публичной библиотеки и Студиенко (Полетики), хранившиеся в Библиотеке университета Св. Владимира (Киев). Надо сказать, списки эти содержали много дефектов. К 20 веку найдены более качественные, но будет ли в обозримом времени опубликована «Летопись», сомневаюсь. Сам автор (насколько можно верить переписчикам) хронику озаглавил «Сказание о войне козацкой з поляками, чрез Зеновия Богдана Хмелницкого, гетмана войск запорожских, в осми летех точившойся…» (название приведено не полностью).
Выпускник Киевской академии, служа в канцелярии, имел доступ к архивам войскового ведомства, лицом к лицу сталкивался в окружении Генерального писаря и Генерального судьи с первыми лицами Малороссии, творившими историю не только края. Через его неутомитмые руки, насыщая емкий ум, прошли возы писем, актов, грамот, универсалов, произведений прозаических и стихотворных, сочиненных на Украине и за границей. Прибавьте сюда рукописные и печатные польские хроники, произведения немецкого историка Пуффендорфа, «Синопсис» Гизеля, церковную литературу (к примеру, «Скарбница» Голятовского), малороссийские «реестрики», казацкую хронику, «Диариуш» Зорки, писанный в Переяслове в 1636 году. Все перечислить нет возможности, да и цели такой я не ставлю.
Величко не проверяет, не сопоставляет различные документальные источники, не отвергает явно подложные. Все идет в дело! «Чого в одном источнике не обрелося, тое з другого дополнилем», - объясняет он свой метод работы с материалом. Кроме того, хронист закрепляет на бумаге личные воспоминания, чужие рассказы. Когда при отсутствии фактов даже фантазия бессильна (как при описании нападения татар на Львов в 1670 году), поэт-летописец вдохновляется подходящими случаю страницами «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Яркое его воображение любой рассказ способно разукрасить до потери сходства с реальным фактом. В укор автору «Летописи» (или «Сказания») можно поставить засоренность «канцеляризмами» (неизлечимая болезнь профессионального канцеляриста) в целом книжного, хотя и велеречивого, витиеватого языка, перенасыщенность повествования псевдо-казацкой речью (вот еще одно подтверждение недолгого пребывания юного Самойла в обществе сечевиков). Однако художественное изложение хроники, незатейливый, всегда к месту, юмор придают особую прелесть объемному труду, как справедливо замечено в «ЭС» Брокгауза и Ефрона (Биографии, т. 3, репринт. изд., 1993). Подкупает читателя и горячая любовь к родине, которой проникнут этот рукотворный плод творческой жизни казака с гусиным пером.
Приступая к летописанию, он начал отсчет не с того, дня, когда открыл тетрадь на первой, еще чистой странице, а со времени дедовского, где остались следы легендарного уже гетмана Сагайдачного, колебавшегося между выбором: пограбить ли вместе с поляками москалей, или вместе с последними погулять с саблей по Польше. Раньше летописи были делом чернецов. Величко нарушил эту традицию. «Летопись» сочетает погодную форму классической хроники с характером научного произведения, в котором излагается история Малой Руси в связи с историей соседей – великороссов, молдаван, подданных польской короны. Автор был усидчив, доверчив и тороплив. В нем компилятор взял верх над сомневающимся, вдумчивым, сопоставляющим факты ученым. Он переносит на чистые листы бумаги тексты документов, рассказы очевидцев и откровенных вралей и многое из того, что хранила его бездонная, но, увы, отнюдь не зеркальная память. Он не безгрешен в фактах и датах, именах, оценках событий. Но уж лучше кривое зеркало, чем его мелкие, рассеянные по свету осколки. Большинство официальных документов и записок современников эпохи дошло до нас только в "Летописи" Величко, что делает его труд, весьма объемный, воистину бесценным, придает ему значение исторического источника, выгодно отличающегося от других "летописей" и "историй" падких на чернильные воспоминания полковников малороссийского казачества.
VI. Последние годы
Записки Величко (предполагают исследователи его творчества) обрываются на 20-х годах столетия, "когда Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра". Однако самый полный из известных списков доводит события только до 1700 года (во всяком случае, о других мне неизвестно). В последний раз имя автора упоминается в документах эпохи под 1728 годом, в октябре. Малороссия пережила и царя-преобразователя, и его коронованную супругу (от имени которой правил всесильный "птенец гнезда Петрова" – разоритель Батурина, смертельный враг Мазепы). И гетмана Скоропадского похоронила. Теперь управляется то ли из Москвы, то ли из Санкт-Петербурга (трудно понять!) Малороссийской коллегией, переживая, томясь со всей Россией, царствование несчастного мальчика, тоже Петра и тоже Алексеевича. А в забытой Богом Диканьке на дружественных хлебах клонится к незаметному закату казачий аристократ и помещик, но не дворянин, выпускник Киевско-Могилянской академии, отставной чиновник высокого ранга. Коротает последние годы в незаслуженной отставке один из последних летописцев Земли Русской, народный учитель Самойло Величко.
Дни на Полтавщине ясные. Но дня не хватает. Вон сколько книг, рукописей, документов! И верхняя тетрадь в стопке только начата чернильными строками. И работа продолжается еще долго при скудном свете свечей и лампад. Проклятая пелена всё чаще наползает на глаза, пламя светильников не помогает. Приходится звать казачка и диктовать. Всё чаще. Слепота неумолима. Потом меркнет и солнце, хотя хронист чувствует – день наступил…
VII. Печать, востребованная временем
Императрица-немка оказалась мудрее своих русских и полу-русских предшественников на троне. Она поняла, в чем суть регионального патриотизма степных "лыцарей", и широко раскрыла двери в вожделенные дворянские угодья для верхнего социального слоя малороссов. Многотысячную очередь «реестрового» потомства на Левобережье за шляхетские привилегии указами 1764 и 1785 годов она титуловала во дворянство. Дворянское сословие империи увеличилось у на одну треть (притом, как правило, намного более богатую, чем две трети столбовых дворян из великороссов и крещённых татар). Появилась разновидность «аристократии» активной, упорной в достижении целей, не гнушающейся неаристократических способов добывания денег – ростовщичества, промысла, др.
Предположительно, первыми российским дворянами в казачьем клане Величко стал внук Летописца, есаул Прилукского полка (в 1742-1764 гг.) Яков Степанович и его сын, прилукский помещик Иван Яковлевич. О братьях и других родственниках названных ничего не известно. Вот тогда, по заказу кандидатов в белую кость и голубую кровь, и могла появиться та самая Печать (пишу с заглавной буквы, чтобы не перепутать с иными печатями).
Современники тех событий свидетельствуют, что в 80-е годы ХУШ века весь еврейский Бердычев денно и нощно, демонстрируя чудеса изобретательности, трудился над составлением "подлинных родословных" для заказчиков – не только панов полковников и сотников, но и для наиболее пронырливых лиц из окружения старшины. Если уж сами Скоропадские не побоялись представить августейшим очам подозрительную грамотку, якобы принадлежавшую их родоначальнику с титулом «Референдария над тогобочной Украиной», то незазорно якобы «найти в дедовом чулане» поместья Величек якобы старинную печать, на которой, по металлу вырезано имя зачинателя рода. Правда, об основном его занятии лучше не упоминать, ибо сочинительство – удел худородных, а вот, например, титул «полковник» - впечатляет, верный признак истинного «лыцарства». Задумано – сделано. В местечках Малороссии нашлись и резчики по металлу.
VIII. Судьба реликвии
Если так, то изделие, до сих пор вызывающее любопытство не только мох родственников, Иван Яковлевич мог передать одному из документально известных своих сыновей – командиру Новомиргородского уланского полка полковнику (с 1837 г.) Ивану или Николаю, прилукскому помещику. Но Иван Иванович тогда бы оставил семейную реликвию своему единственному сыну от тамбовской помещицы Ивану Ивановичу 2-му, рождённому в 1829 году - а тот – своим детям, чья история прослеживается до 1927 года, когда умер Константин Иванович Величко, ставший генерал-лейтенантом инженерных войск ещё в императорской армии. Но тот является сверстником Елизаветы Илларионовны, получившей Печать от своего отца, который с Иваном Ивановичем 2-м принадлежит поколению 30-х годов XIX в. А одновременно в двух местах один предмет находится не может.
По той же причине Печать не могла достаться Николаю Ивановичу, ибо через его сына Льва Николаевича, владельца имения Вернигоровщина, она попала бы в руки самого известного потомка Летописца Василия Львовича, публициста, философа, поэта, драматурга, одного из вождей «Чёрной сотни» (о нём речь отдельно, здесь не предусмотрено по причине обширности темы). Остаётся предположить, что у Ивана Ивановича 1-го был ещё один брат, по имени Кирилл. Один из сыновей последнего, Филадельф Кириллович, родился в 1833 г., дослужился до генерала инфантерии и умер в 1898 г. Вполне вероятно, что наш с Борисом Гузем искомый Илларион Величко мог быть старшим сыном Кирилла (Ивановича?). Владение им Печатью в таком случае объяснимо. От него она досталась единственной дочери рано умершего, вслед за женой, Иллариона Величко.
Не исключено также, что мой пра-прадед Илларион появился на одной из пребывающей в тени родовых ветвей, произрастающих от неизвестных братьев Ивана Яковлевича или Якова Степановича, не исключено – от братьев Степана Самойловича. Как бы там ни было, круглая сирота Елизавета Илларионовна, родившаяся в 1963 (по др. свид. В 1867) г., стала последней из «законных» владельцев родовой реликвии.
«Незаконность» последовавших владений ею, скажут мистики, и определили её судьбу. «Бедную Лизу» взяли на воспитания родовитые одесситы Новицкие, видимо, родственники её матери. Девушка была красива (см. фото конца XIX в. в заставке), но бесприданница. Воспитатели, существует семейная легенда, поспешили выдать её замуж за первого попавшегося претендента. Им оказался священник-болгарин Иван Чебалдов. Елизавета Илларионова родила в 1885 г. сына Николая, ставшего учёным агрономом, и, спустя 4 года, дочь Елизавету. Лиза 2-я в своё время сбежит из-под венца к сокурснику брата по Тимирязевской академии А.С. Фролову, сыну саратовского прасола. Накануне революции они родят трёх дочерей, среди них мою маму, Ольгу Алексеевну. В свои 15 лет она станет свидетельницей ареста отца, обыска в квартире, изъятия документов и отдельных предметов, среди которых окажется Печать. Мама помнила о ней лишь то, что она «круглая».
Как этот предмет оказался в руках дочери Елизаветы Илларионовны, минуя сына, непонятно. Некоторое объяснение этому в другой семейной реликвии. Моей бабушке Елизавете Ивановне Фроловой, урождённой Чебалдовой (не её брату, заметьте) досталась серебряная ложка, принадлежавшая Иллариону (Кирилловичу?) Величко – единственная вещественная память о своём незнаемом деде. Видимо, подобные предметы семейной старины Николая Ивановича не занимали. Сейчас этот предмет, изготовленный лет 200 назад, источенный временем до толщины бумажного листа, хранится у меня, в особом футляре, в отдельной папке – документы отшумевшей эпохи, фотографии предков конца XIX – начала XX вв. Они помогли мне написать семейную хронику в былях и былинах, чтобы дети помнили о тех, без кого не было бы их, а Россия была бы иной. И чтобы передали эту память своим детям.
На фото конца XIX в. Елизавета Илларионовна Величко