Эту сказку (а может и не сказку) часто рассказывала мне бабушка.
А я, приезжая к ней, каждый раз просила рассказать мне её снова и снова...
про Голубин омут....
Расскажу её и вам, постараюсь сохранить бабушкин слог....
Случилось это на пиру . Дочь боярина Корнилова, Любава, красотой
и кротостью своей пленила сына князя Радомира Меркушева.
То ли мёд захмелил голову молодого княжича, то ли любовь внезапная.
Да только схватил он девушку за руку и принародно объявил:
- Вот невеста моя!
Смолкло веселье. Зарделась Любава, рукавом лицо прикрыла, за спину
отца своего спряталась.
Нахмурился Михей Корнилов – негоже так: сватов не засылал, благословения
не просил, обручения не получил – и нате вам – невеста. Негоже.
И быть бы беде, да заграбастал Михея в хмельные объятья Радомир Меркушев:
- А что, боярин? Ударим по рукам? Быть свадьбе! Будет Любава княгиней.
- Что ж, княже, пусть так и будет.
Ударили по рукам.
Закричала в голос Любава, убежала, глотая слёзы. Ох, не люб ей Фрол Меркушев.
Ох, не люб. Да и как же любить такого? Нет на него управы: вечно пьян,
холопов до смерти забивает, девкам и бабам-молодкам прохода не дает.
И хоть с лица воды не пить, но так дурён лицом Фрол, что смотреть на него несносно.
До утра проплакала в светёлке Любава, а как прокричали петухи, собрала
наскоро кое-что из одёжи, украшения от матушки оставшиеся,
хлеба ломоть - завернула всё в платок шалевый.
Немного подумала, и решительно обрезала шелковые, толщиной в руку, косы.
И бежала бы со двора, но только ухватился за юбку горячими ручонками
малолеток-братишка Бажен.
- Не уходи, Любавушка. Не бросай меня.
И в слёзы. Обняла его Любава, расцеловала.
Жаль мальца, а себя ещё жальче.
-Не плачь, Баженушка. Надо мне укрыться. Не стану я женой проклятого Фрола.
А тебя потом заберу. Ты только жди. Сейчас по-тихому выведи из
конюшни Жданка. Да не седлай – времени нет. Иди, мой хороший.
Я на заднем дворе вас подожду.
Завихрился под копытами снег. Летел Жданко не разбирая дороги, унося
дорогую ношу подальше от родимого дома.
Замерзали на ресницах слезинки, но назад пути нет. А что там впереди – неведомо…..
Солнце, дробясь мириадами искринок, отражалось в бесконечных снежных
барханах. Слепило. Медленно брел уставший конь, с трудом выпрастывая
ноги из глубокого снега. Время от времени тряс заиндевелой мордой, и
выдувал ноздрями клубы пара.
Глубже зарывала Любава в мягкую гриву, замёрзшие без рукавичек, руки.
Всё оглядывалась – нет ли погони. Да где ж ей быть – когда столько
вёрст позади.
Горизонт чернел лесом. Ох и страшно же. Куда же ей теперь? Хотела к
тётке в новгородский монастырь, да видно, заплутала.
А встретить ночь в лесу опасно.
Подумай о беде – как вот и она. Надрывным плачем прокатился над
заснеженным полем, высокий волчий вой.
Запрядал ушами, заволновался Жданко. Рванул, из последних сил к лесу.
Обнимала Любава, ставшую горячей от испарины конскую шею, и молила:
«Быстрее, милый….. ну же, ну же!»
А волки – вот они, под копыта бросаются, хватают рычащими мордами воздух
возле конских ног – только челюсти клацают. Бегут вровень, чуть заходят
вперед, отстают и норовят вскочить на круп.
Кричит Любава и сама не слышит своего крика.
Что за сила привела Гордея на опушку леса, он и сам не ведал.
То ли убежавший за белкой пёс , то ли голос чей. Да только то, что
увидел он, повидавший многое в своей долгой жизни, поразило его.
Пировала волчья стая, разрывая в клочья, клубящуюся паром человеческую
плоть. Летели окровавленные куски того, что когда-то было одеждой.
Слышалось только рычание, да клацанье волчьих зубов.
Не мешкая, Гордей вскинул ружьё, и выстрелил в самого крупного волка.
Тот на мгновение застыл, и, упав, тяжелым покрывалом, накрыл собой то,
что когда-то было человеком.
Трижды ещё перезаряжал ружье Гордей. Волчья кровь, смешиваясь с
человечьей, окрасила поляну.
Прибежал откуда-то пёс, и сев у ног Гордея, завыл протяжно, жалобно.
Оплакивал. Не волков. Человека.
- Да погоди ты…. – Гордей с трудом оттащил тяжелую волчью тушу.
Осмотрел осторожно кровавое месиво, вздохнул горько – эх-х… чуть
бы раньше прийти… Подобрал разбросанные лоскуты одежды, завернутый в
шаль свёрток, и тут услышал слабый стон.
Человек был ещё жив.
Быстро соорудил Гордей из веток возок, уложил окровавленное тело,
укрыл тряпками, ветками, потом подумал и снял доху – довезти бы до
избушки живым…..
Обмывал Гордей в огромной лохани истерзанное тело и плакал.
Никогда не видел он, старый знахарь, ничего прекраснее. Там, где не
коснулись волчьи клыки, кожа светилась бесценным шелком.
Было тело это молодым и совершенным. И только жуткие, глубокие раны
казались нарисованными и неестественными на этом совершенстве.
Варились в огромном котле травы, заволакивая всё душистым туманом,
пропитывались наговоренным настоем нити да иглы.
Творил своё колдовство Гордей.
Потом долго шил, сживлял, уматывал в тряпицы сломанные руки-ноги.
И шептал-шептал свои заговоры, глотая слёзы.
И всё бы ладно. Глаза вот целы. Да только с лицом беда.
Как ни старался Гордей, понимал – красоты не вернуть. А что красива
была девка до невозможности, по правой стороне видать, по той, что
цела осталась.
Ох, как же ей жить-то тяжко с таким уродством будет…. Ох, как тяжко.
Долго и трудно шло выздоровление. Весь свой знахарский опыт приложил
Гордей. Спасал девку.
Отпаивал отварами, мазями, да бальзамами лечил раны, шаманскими
песнями-заговорами отпевал.
Прошла зима,да и другая, и уж весна зелёной круговертью прошлась
по лесным чащобам.
Заглянула и в гордеевский сруб лёгкой птахой-щебетуньей.
Потихоньку ходит по дому, чуть прихрамывая, Любава. Отросли косы
шелковые. Заплести бы их перед зеркалом. Вот только нет у Гордея зеркал.
Говорит, что и не было отродясь.
Лукавит, поди. Вон какие хоромы у старика. Прям боярские.
С теремом и подклетом. С крыльцом на прочных деревянных столбах.
Сени просторные. Горница светлая, чистая, дорогими коврами устлана.
И только пугал Любаву конский череп, вместо деревянного «конька»
на крыше. Просила она Гордея убрать его, только прятал в щетину
улыбку старый знахарь, и молчал.
Прижилась Любава у Гордея. Всем девка хороша – и рукодельница знатная,
такие шелка вышивает, глаз не отвести, и кружева плетёт красоты
необыкновенной, а уж какие пироги печет, да каши варит – так то
Гордею от веку едать не приходилось.
Не нарадуется Гордей, внучкой Любаву зовёт. Имени своего
она ему так и не сказала. Потому и стала она зваться – ГолУбой.
За прекрасные глаза чистоты небесной, да волосы роскошные цвета льна.
Голуба. Пробует Любава на вкус новое имя. Улыбается. Нравится оно ей.
Навроде «голубки» звучит. С радостью откликается.
Да только знает Гордей настоящее её имя. Ещё тогда, зимой, когда
металась Любава в горячечном бреду, съездил Гордей в город.
Слухи послушал. Узнал, что у боярина Корнилова дочь пропала, что
загрызли её волки в лесу. Нашли люди пораненного волчьими зубами
коня, а от девки только клочки одёжи в крови остались.
Признался бы Гордей убитому горем отцу, что жива Любавушка, только
покалечена сильно. Да услышал ещё, что от отца, да от жениха постылого
бежала девушка, и смолчал.
А потом, каждый раз, когда возил на продажу вышитые Любавой шелка,
да кружева плетеные, слушал, что народ говорит. Приезжал, и как бы
между прочим, все новости городские Любаве рассказывал.
Слушала девушка, тихонько плакала, стараясь незаметно утирать слёзы.
Но ни словом не обмолвилась – кто она и откуда. Назад не просилась.
Вот так и осталась у Гордея жить. А он и рад. Полюбил всей душой внучку.
За добрый нрав, за характер покладистый.
Стал потихоньку к целительству приучать.То попросит отвар приготовить,
то травы скажет какой собрать. Заговоры, как сказки рассказывает,
а она всё запоминает.
И стала скоро Любава разбираться в лесных хитростях-премудростях не хуже
самого Гордея. Птиц слушает, следы зверей разбирает.
А уж в травах, как в ручье купается. Название каждой травки заветное
помнит.
Радуется Гордей – в надёжные руки знание свое отдал. Не зря жизнь прожил.
И дом есть на кого оставить.
В глухом лесу сруб Гордея. Нет заметных хоженых к нему тропинок.
Только за великой нуждой приходят люди в лесную чащу. Поклониться
знахарю. Попросить помощи.
Не всех берётся лечить Гордей. Иных только взглядом суровым окинет,
и прогонит прочь. А к иному и сам придет не спросясь.
Иногда оставлял кого в сеннике своем до полного излечения.
Лёгкой птахой летала Любавушка, помогала Гордею.
Ручкой нежной жар снимала, отвары да настои подносила. Благодарили люди,
только отводили глаза.
Стала замечать Любава жалость да сострадание. Не поймёт наивная почему.
Всё ведь ладно у неё. Руки-ноги на месте. Следы от волчьих зубов
под рубахой и навершником не видны.
И жила бы, не ведая об уродстве, ежели б однажды не увидела
отражение своё в глади озера. Ушла к воде не спросясь.
Не пускал её Гордей никуда одну. Все отражающие поверхности в подклете
спрятал. Да вот не углядел. Так и нашел её на берегу в слезах.
- Уж не топиться ли задумала, Голуба? Омут примет. Ему девки всласть.
Да только слабость это. Жизни себя лишить. Эко.
-Ох, дедушко, а как же с таким лицом жить? Кому я такая?
Даже Фрол поди погнушается.
-Кому надо – увидит красоту. А другим одна дорога – сторона.
Всё твоё с тобой будет. Пойдем домой, девка.
Увёл Гордей Любаву от озера. Дома душистым чаем напоил, нашептал
слова успокоительные. Угомонилась, уснула лёгким сном, птаха.
А утром изготовила себе убор навроде чалмы персидской. Прозрачным шелком
закрыла лицо до глаз. И замолчала. Слова за весь день не скажет.
Лишь небесной синевы глаза вскинет. Ресницами черными взмахнет да
и поникнет.
Жаль Гордею девку до боли в сердце. Только чем тут поможешь.
Экое ж горе такую красоту потерять. Сколь воли надо пережить такое.
Да Любава сильная. Одолеет эту беду. И многие другие беды одолеет.
Есть в ней жилка. Чует это Гордей знахарским своим чутьём.
Лето знойным покрывалом легло на землю, и уж пошло к исходу, как
случился в городе бунт кровавый. Поднялся чёрный люд против бояр.
Громили усадьбы, жгли дома. Людей без разбора убивали. Докатилось
гарево пожарное и до лесной чащи. Заметалась Любава.
Рвётся к родимому дому – а ну как беда. Бажен, братишка, жив ли.
Да и батюшку жаль – не ровён час, сгинет.
- Дай мне, дедушко, одежды мужские. Не отпустишь волей – всё одно уйду.
Как не дать. Не стал спорить Гордей. Да только сам с ней пошел.
Осторожным вечером вошли они в город. А кругом раздор. Сожженные
дома глядят черными глазницами, бегают всполошенные бабы, ищут
среди убитых своих. Стон, причитания со всех сторон.
Быстро, не оглядываясь на Гордея, идет Любава. Не смотрит по сторонам.
Ноги к родимому дому сами несут. Дом цел, только ворота настежь.
Оторопела Любава, робеет во двор зайти. Отстранил её Гордей, прошел
вперед. Знаком приказал остаться.
Осмотрел дом. Только следы быстрых сборов. И ни души.
Значит есть надежда, что живы. Вышел Гордей во двор, а Любава
уж на конюшне. Седлает Жданка. Конь тычется мордой ей в руки.
Узнал. Выжил коняга. Так, под уздцы и повела его Любава.
Молчит Гордей. Молчит и Любава. О чём говорить. Искать надо.
Все улицы обошла Любава, во все лица мёртвые заглянула. Душа болит.
От гари дыхание перехватывает. На площади нашла отца.
Вытащил Гордей из спины его вилы, на коня переложил.
Сам на Любаву смотрит. Ни слезинки. Лишь крепче сцепила зубы.
Шрамы на щеке стали багровыми.
И тут бежит к коню перемазанный сажей да кровью Бажен. Сапоги отцовские
обнял, плачет. Взял Гордей мальца на руки.
Любава коня ведет с мертвым отцом через седло.
Гордей плачущего Бажена несет. Так из города и вышли.
Михея Корнилова схоронили в лесу. Отметину поставили.
Не позволила себе Любава плакать. Только крепче к себе Бажена прижимала.
***
Не одно солнце взошло, не одна луна нежным ликом в озере отразилась.
Только плох стал Гордей. Глазами не видит почти. Да и руки-ноги слушаться перестали.
С постели почти не встаёт.
Бажен от дедушки не отходит. То водицы поднесёт, то сказки ему сказывает,
какие от матушки своей, да от Любавы слышал.
А Любава одно наговоренные настои варит, да мази-растирки готовит.
Улыбается грустно Гордей. Зря старается внучка. Видно пришел к исходу его
век. Пришла пора к праотцам уходить.
Жаль Голубу и Бажена оставлять. Прикипел к ним душой.
И то славно, что на старости лет обрёл нежданно тепло да заботу.
Что будет кому прах его в землю положить. Да дело его знахарское продолжить.
И что есть теперь его Голубе защита. Сильным и правильным растет Бажен.
Обучил его Гордей охотничьим наукам. Знатный будет охотник.
Да и в руках парня сила недюжинная намечается. Видит это Гордей,
и радуется. Не смотри, что боярские чада, вон какие душевные вышли.
Верные да преданные.
Люди за помощью знахарской теперь к Любаве идут. Кланяются. Голубой зовут уважительно.
С закрытым лицом выходит к ним Любава.
Не может допустить гордая сострадательных взглядов.
А глаза её невероятные пленяют и завораживают. А некоторых и в страх
вгоняют: а ну как и правда - ведьма. Не всем про её уродство ведомо.
- Не таи обиды, Голуба, коли станут ведьмой звать, - голос Гордея слаб.
- Народ наш тёмен. Будут бояться смертельно, а все одно придут и помощи
поросят. Сама знаешь, кому надо помочь, а кому на порог указать. Учил.
- Я запомнила, дедушко, - плачет Любава, льняной тряпицей Гордею пот
со лба утирает.
- Бажену будет мой отдельный сказ. А тебе, девка, так скажу: силу свою
зазря не трать. Законы, каким учил- чти, не нарушай. Расплата за отступ
сама знаешь какая будет. Обереги я тебе до конца твоих дней поставил.
Но всё подвластно Высшим силам. А я с небушка на тебя смотреть стану, и
коли дадено мне будет - помогать. Ты в силу свою верь и ничего не бойся.
Долго с Баженом говорил Гордей. Сказ его был про то, что ждёт впереди
и как жить-быть им с сестрой. Про клады-тайники сказывал.
И когда открыть их. И как от чёрных людей уберечься.
Всё внимательно слушал Бажен. Запоминал. Да плакал.
- А ты не плачь, Баженушка. Мне не боязно уходить. Долог был мой век.
За вас с Голубой боязно. Родными вы мне стали. Не уберечь мне вас от бед
да напастей. Так хоть предупредить могу. А ты приметы замечай.
Я заметки вам делать буду. Да прислушивайся - может услышишь меня.
Потом позвал Любаву. Расцеловал обоих да и помер. Легко отлетела душа его,
оставила на губах улыбку.
Схоронили Гордея в лесу. Поплакали. Цветами могилку уложили. Всё, как
просил Гордей управили.
Стала теперь Любава в город выходить. Лицо прозрачным шелком завесит,
только одни глаза видны. За спиной шепоток - "ведьма".
Пожмёт плечами, улыбнётся под вуалью - а и ладно. Расступаются перед ней.
Дают дорогу - сторонятся. Гордой павой плывёт стройна.
Завистливые взгляды спиной чувствует. На рынке обменяет вышивки на снедь
и обратно в лес.
Голуба. Ведьма.
Отлетела желтым листом осень, снежная зима минула. Нежным подснежником
расцвела весна. Ожил лес.
Всё больше пропадает на охоте Бажен. То зайцев принесёт, то косулю.
И перепелам числа нет. Радуется Любава. Вон какой красавец растет.
Настоящий мужчина.
Годится Бажен. Знает, что опора сестре.
Так и живут.
Да только не долог у добра час. Стали люди с колотыми да резаными
ранами обращаться. Объявились в лесах разбойники лютые.
Ворожит Любава. Видит беду. А она и вот она. Распахнулись недобрым днем
двери. Шагнул на порог злой человек. Что злой Любава сразу поняла.
Зазвенела в сердце струна тревожно. Берегись!
Не показала виду Любава, что боязно. Гордо голову вскинула, да лицо привычно
вуалью закрыла. Смотрит гостю прямо в глаза.
- Чего надобно?
Не дрожит голос. Вызов в нем.
Рассмеялся пьяно гость непрошенный. Опрокинул скамью резной работы.
Грязным сапогом на неё встал.
- За тобой, ведьма, я послан. Велено мне тебя к атаману привести.
И смотри мне! - не смей глаза мои отводить! Знаю я ваши штуки колдовские.
А чтобы покладистее была скажу - братец твой у нас.
Волей не пойдешь - принесу голову его.
Ни слова не сказала Любава. Только шаль на плечи накинула и вышла во двор.
А там уже кони оседланы. Взлетела лёгкой птахой в седло привычно.
Взвился на дыбы чужой конь. Забоялся. Да только шепнула ему Любава слово
тихое, так и присмирел он.
- Ведьма! Не врут люди. Как есть - ведьма....- прошептал гость,
на своего коня вскочил, и понесся галопом не оглядываясь, знал,
что пойдет за ним Любава, хоть конно, хоть пеше.
Знает Любава свой лес. Где какое дерево - как людей, в лицо помнит.
Коня осторожно направляет, чтоб урону случайно не нанести.
Всадника впереди на примете держит. Думы горькие думает. Не обошлись
бы сурово с Баженом разбойники. Не покалечили бы родимого. Ведь сгоряча
наломает неразумный дров. Боли натерпится зазря. Успеть бы.
Взметнулось в пролеске пламя костра. Мрачной тенью выскочил тать,
выхватил удила - повел коня под уздцы, у большого дерева остановился,
придержал стремя. Да только не касаясь стремян, легко спорхнула
с коня Любава.
Сама к костру подошла. Вгляделась в лица. Повисла тишина.
Смотрит Любава а в глазах-то у мужиков страх. Боятся её разбойники.
Улыбнулась под вуалью. Так то. То ли ещё будет. Да только взгляд её об
сидевшего на возвышении разбойника споткнулся.
Холодной водой обрушилась тревога - Фрол.
Забилось часто сердце. Вот он постылый, сидит усмехается.
Никак атаман. Чтоже ты, княже? Как же так то?
Прямо к нему и обратилась, на других не глядя боле.
- Чего тебе от меня, лихой человек?
Оторопел слегка от голоса её Фрол, прислушался. Как собака головой затряс.
Да быстро в руки себя взял.
- Не наводи мороку, ведьма. Лицо открой.
Пожала плечами. Смотри, проклятый. И пораненой стороной повернувшись,
открыла лицо. Отшатнулся Фрол, рукой замахал.
Ох, почудилась ему в осанке горделивой, да в голосе мелодичном нестерпимая
любовь его - Любава. Никак морочит его ведьма.
А сердце то жмёт и в глазах темнеет. Стукнул кулаком по колену.
Поднялся. Замахнулся ударить, да поостерёгся.
- Ты уж не серчай, Голуба, что силком тебя в гости зазвал. Волей то не пошла бы.
- В гости? - рассмеялась Любава, смех её речным жемчугом по поляне рассыпался.
Зажал ладонями уши Фрол, за сердце схватился.
- Где брат мой? Чего за него хочешь?- голос Любавы высоко звенит .
Смотрит прямо в глаза Фролу, а ответ его уж не нужен - знает что надобно разбойнику.
Покачала головой. Усмехнулась горько - ведь могла бы целый
век подле такого негодяя прожить. По воле батюшки упокойного.
- Мало тебе, ненасытному, добра, разбойным путём нажитого.....
Кладов-самоцветных захотел. Приведи мальца. Видеть его хочу.
Голос Любавы строг, властен. Подчинился Фрол, сделал знак -
привели Бажена. Руки за спиной связаны, лицо в ссадинах да синяках.
На Любаву покаянно смотрит, прости, мол.
Успокоилась Любава - жив. И то ладно. Остальное всё управится.
- Отпусти его. Покажу я тебе, где клады схоронены.
А сама, пока Бажену руки развязывают, говорит с ним глазами. Понимают
они друг дружку без слов. Да только не ведомо это разбойникам.
Бегом, быстрой стрелой, убежал с поляны, освобожденный Бажен. Рассмеялся
победно Фрол. Вот так вояка.
- Хороша же у тебя защита, Голуба! Вон какого стрекача задал!
- А и пусть бежит. Мал ещё.
Звенит у Фрола в ушах голос её. Оторопь его берёт, наваждение - слышит
он Любавин голос. И глаза..... Не встречал он боле ни у кого
такой синевы глаз. Любава.
Подкашиваются ноги, шатается как пьяный, Фрол. Умом понимает - морочит
его ведьма. А взгляда от глаз её отвести не может.
Эх, глубока в сердце заноза-любовь. Сколь годов прошло, а не забыл её Фрол.
Повела плечом Любава. Отошла в сторонку, взглядом Фрола подозвала.
Подошел тот, несмело, глаз на неё поднять не может.
Ворочается в тёмной душе его ком, дышать мешает.
- Не для твоей дружины слова мои. Готов ли ты рисковать людьми
своими, чтобы клад взять? Не одну душу заберет хранитель клада,
прежде, чем отдаст его.
-Да разве ж это люди, - смеётся Фрол. - Разбойники. Им одна дорога -
либо кандылы, да плаха, либо смертушка на воле вольной.
Им всё одно. А я от своего не отступлюсь.
-Чтож, быть по твоему, боярин.
- Не боярин я, ведьма. Бери выше - князь.
-Князь..... Князья в теремах сидят, а не на больших дорогах грабят.
Какой ты князь?!
-Ох, и глаза у тебя. ведьма....
Отошла от него Любава, в шаль закуталась. Сама думку думает:
успел ли уж Бажен силки расставить или выждать ещё, дать мальцу
времени малость.
Нет сил ей рядом с Фролом находится. Воротит её от пьяного духа,
да от чёрной души его.
Но уж коль выпала ей такая доля, принять вызов судьбинушки -
встретиться ещё раз с человеком постылым.
Одолеет Любава эту напасть.
Далеким эхом прокатился в ночном небе крик совы. Улыбнулась Любава - пора.
-Поднимай людей, князь. Надо уж идти.
-Подожди, Голуба. Зачем же в ночь-то? Вот утром ранним и поднимемся.
Непреклонна Любава.
- Поздно будет, князь. Или сейчас или через год. Тебе решать.
Пойдем вплавь по реке к Гордееву озеру. Лодки-то у тебя есть?
- Как не быть. Есть. Воля твоя, Голуба. Указывай путь.
Ох, на беду свою встретил Любаву князь. Ох, на беду.
Несет Любава светильник, идет, не оглядывается. Следом за ней разбойники.
Чуть свернет с тропы, и идущий следом, пропадает. Лишь вскрикнуть что успеет.
Ай, молодец, Бажен, всё правильно рассчитал. А лес, он пришлых не любит.
Помогает Любаве.
Пока вышли к реке боле половины дружины в лесу осталось.
Не считает людей Фрол. Всё одно ему. С Любавы глаз не спускает.
- Ты, князь, в первые-то лодки не садись. Пусти других вперед.
Вели им править вниз по реке, к озеру.
Да факелами пусть путь нам освещают.А у первой протоки пусть
вправо сворачивают.
Как сказала, так и приказал Фрол людям своим. Сам с Любавой в последней
лодке один остался. На весла сел.
Затейным караваном растянулись по реке огоньки факелов.
Смотрит на луну Любава. Читает заговор. Только губами шевелит.
Не по себе Фролу. Кричит вдали сова. Ухает.
- Не молчи, Голуба, - просит Фрол. - Расскажи чего. Что с лицом твоим?
Вижу, что красива была ты, девка. Вон глаза какие - не утонуть бы.
- Как не утонуть, - смеётся Любава и от смеха её мурашки у Фрола по спине. - Утонешь.
-Лучше молчи, ведьма. Жуть от тебя берет.
-Ну что ты, княже. Где же смелость твоя? А красоту мою волки съели. Коли тебе любопытно.
-Волки?!! - Фрол бросил вёсла. - Давно ли?
- Да ты вёсла-то не упусти, княже. А то не выберемся. А мне ох как хочется тебе омут показать.
- Какой омут, Голуба?
- Омут, в котором клад самоцветный схоронен. Ты греби, княже, греби усерднее.
Белой пеленой потянулся по водной глади туман.
***
Держит Любава светильник, да только туман, как молоко. Непроглядно.
Сидящего рядом Фрола еле различает. Кричит где-то рядом сова, да
эхо звук множит - не поймешь откуда крик.
Гребёт Фрол, а вроде как на одном месте. Попробовал он людей своих
позвать - да только тишина в ответ. Испарина тело покрывает - жутко ему.
Молчит Любава. Лишь косу шёлкову плетёт-расплетает.
- Не молчи, Голуба, - просит. - Сказывай, куда лодку править.
- А к омуту и правь, - смеётся Любава.
- Со мной ведь сгинешь, ведьма. Али в сову обратишься?
- Глупый ты, княже. Сильный, а глупый. Да жадный. Ладно, гляди же!
Наклонилась Любава через борт к воде. Слово заветное шепнула.
Рассеялся по обе стороны туман. Прямой дорожкой. Видит оцепеневший от
ужаса Фрол, как закручивает в воронку лодки с людьми его - тянет омут
человеческую жертву. Пытаются выплыть человеки, да где уж там.
Один за одним уходят на дно.
Опустила Любава руку воду - стала водица прозрачной как слеза.
Видит Фрол на дне россыпью самоцветной камни светятся. Нет им числа.
- Ну что, княже, вот он клад твой заветный. Бери, коли сможешь.
Схватился за голову Фрол. Обманула ведьма. Заморочила. Людей его сгубила.
Хотел кинуться-придушить проклятую. Да только встала Любава во весь
рост - руку вперед выставила. Стена между ними неприступная.
Ледяная словно.
И видит Фрол сквозь ледяное сияние невесту свою сбежавшую. Красавицу
невозможную. Нет на лице уродства. Ясным светом глаза лазурные сияют.
-Любавушка.... - только и сумел сказать и рухнул без чувств.
Сменила зиму уж другая зима, прошла лёгкой поступью весна, пришло за ней
лето красное. И так не единожды.
Забыли люди про разбойников. Да только омут стали Голубиным звать.
Стёрлось в людской памяти почему. Голубин да Голубин.
И только бродит в лесной чаще одичалый человек. Любаву ищет.
А что её искать? Живёт себе в гордеевом срубе в самой серединке леса
Любава-голубка. Цветёт ясным цветом.
Перестала от людей лицо прятать. Дак и перестали замечать шрамы её.
Красота душевная она ж виднее.
О доброте Любавиной легенды слагают. За тридевять земель к ней за
помощью идут. Никому не откажет, никого не прогонит. Хмурится на неё с
небес глядя Гордей, да гордится. Знатная целительница из Любавы вышла.
Где травой-настоем, где словом тихим заветным - лечит, на ноги ставит.
Только Фролу к ней дорога заказана.
Знатным охотником вырос Бажен. Лес знает, зря зверя не бьёт. В сестрице
души не чает. Своим домом на берегу озера живет. С молодой женой.
Приехал как-то к гордееву срубу боярин. Заплутал в лесу. Попросил воды
напиться. Да и утонул в Любавиных глазах. Засылает боярин сватов.
Сам приходит руки просить.
Да только гонит его Любава. Нет у неё веры в любовь-то. Молчит сердечко.
Не теряет надежды боярин, может и сладится, может сумеет он растопить лёд.
Как знать. О том сказа нет.