«Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.» (Откровение Иоанна Богослова)
Я наклоняюсь к окошку вокзального террариума. Внутри сидит женщина – ящерка, прищуривая полупрозрачные глаза. Кажется, что она дремлет, пытаясь согреться от света большой желтой лампы.
- Мне, пожалуйста, билет до Петушков.
Ящерица на секунду, скрывается за кассовым аппаратом.
Москва – Петушки? – осведомляется она и, не дожидаясь моего ответа, ловко выхватывает деньги и выкидывает билет.
Мой путь воспет Ерофеевым. Правда, у меня нет ни бутылок кубинской, ни четвертинки российской, ни даже розового крепкого, зато есть пакет компотной смеси из сушеных яблок. В электричке все ещё обитает душа Венички. На полу катаются банки из-под жигулевского пива. Пару пьяных в тамбуре проживают «мировую скорбь» и выпускают погулять свой истомившийся дух. А наша группа едет в подмосковный поход. Нас ведет своя жажда.
Приезжаем в Петушки поздно. Уставшая электричка сбрасывает последних пьяных на перрон и выдыхает со свистом. Тени сжались у фонаря от холода. В темноте рельсы напоминают пульсирующие вены. Хочется пойти погреть возле них руки.
Наш путь пронизывает городок. На стене минимаркета растянулась длинная надпись, я подхожу ближе и освещаю фонариком: «Ты так боишься умирать. Можно подумать ты живешь». В этот момент из-за угла выезжает одноглазый автомобиль и проносятся мимо. К щекам приливает кровь, читаю дальше: «Василий = Андрей» Буква «Й» на надписи написана задом наперед. Какая-то таинственная, недоступная мне суть. Поднимаю свой взгляд и вижу, как в небе задрожала возмущенная стайка призрачных медуз. Они сливаются, делятся и похожи друг на друга, как Василий и Андрей. «Наверное, воздух Петушков пьян, тут точно станешь исследовать пьяную икоту в математическом аспекте» – думаю я, и пытаюсь рассмотреть их ближе. Мираж исчезает. Рядом со мной дерево, увешенное целлофановыми пакетами. Они надуваются, сдуваются и шипят нам вслед. Тем временем на перроне женщина с рыжими ресницами, вновь не дождалась Веничку Ерофеева...
Клин чужаков, придавленный рюкзаками, окунается в лес. Пробираемся сквозь бурелом. В темноте создается ощущение, что лес один большой организм, который в нервном возбуждении ощупывает нежданных гостей тысячами веточек. В вышине пронзительно поет сосна. Мы в самом брюхе лесного кита.
Утром просыпаюсь и натягиваю влажную куртку. Теперь лес застыл и обратился в прозрачную и звонкую вазу. Промерзлые листья под ногами хрустят, как сухари. Тонкая корочка льда надломилась, и сквозь её шрамы засочилась мутная вода. Ноябрь тонким лезвием прошел по верхушкам елей, обнажая серую мякоть. Из её сердцевины порция за порцией выпадает гранулированный снег. Я ежусь и ухожу кипятить канн. Через несколько минут все уже накрыто белым саваном. Так спокойно.
Наверное, каждый поход, застегивая молнию спальника в промозглой палатке, кажется невероятным, что ты вновь оказался здесь. Откуда-то сверху на голову падает капля и впитывается в шапку, а ногам мешает упитанный рюкзак. Где-то сбоку на тебя накатывается спящий сосед, похожий кокон с бородой. И даже во сне, принимая образ самых различных калачей, чтобы согреться, ты пытаешься понять к чему эти мучения. Ещё пару дней назад в здравом уме и памяти ты зачем-то упаковал носки и свитер, залез в шумную электричку.
Дома у нас есть батарея, электрический чайник, плита и большие счета за электроэнергию. А ещё есть тостер, в него мы засовываем «хлеб наш насущный». Но не греют, ни водопроводные трубы, ни электроприборы. Может, если бы у нас была печь, то жилище стало бы домом?
В один день человек без сожаления уходит в лес, покидая любимый тостер. Среди кустарника в выемке ночи пламя слизывает звезды с неба. Продрогшая группа людей внимает песне огня. Никто не оторвет взгляд, никто не прервет беседу. Человеческие угли наполняются древней силой и где-то под несколькими слоями синтетических флисок, оттает что-то…
«Да ну все. К черту» - подумает черный силуэт, и костер зальется веселым треском, отгадывая его тайные мысли.