Тест на выживание

Алла и Игорь Агафоновы

               

 

Тест на выживание,

 

или

 

ДЕ ЖАВЮ

 

(сказка для взрослых)

 

Действующие лица:

 

Юрий Яковлевич – большой министерский чин. Соответственно и человек солидный. Человечище, можно сказать. Возможно, свадебный генерал. Одним словом – Медведь-гризли (См. сноску).

Подкоркин Геннадий Иванович – председатель «Союза работников культуры», по разносторонности своей кипучей деятельности занимает ещё ряд руководящих должностей; полный, стриженый под полубокс, с квадратурой овала мясистого лица. Быть бы ему городничим – право, цены б ему не было, да вот время, что ли, не то самое, не подходящее? (Умудрённый непредсказуемой политикой родного правительства Козёл. Это животное было очень почитаемо в седой древности. У греков, кажется. Говорят, что после сна из подкорки их головного мозга выскакивают блестящие идеи. Или это у римлян? А, не всё ли равно.)

Изабелла Юрьевна – жена Подкоркина, видная, дородная женщина, - самое то – именно то самое шикарное существо, пригодное для всевозможных представительских нужд – причём, в любой области применения человеческой энергии (любое начальство в таком существе нуждается особенно). Незаменимый, короче, субъект (благоразумная Бурёнка).

Майкл – сынок Подкоркина (и соответственно – чадо Изабеллы Юрьевны) – на днях исполнится 18 лет, охламон, но себе на уме, смазлив, надо признать. И развитой не по годам. Во что играет сейчас? – так сразу сказать затрудняемся. (Пока что Бесёнок. Станет ли настоящим Бесом – время покажет).

Обнищук Дмитрий Осипович – сотрудник «СРК», подручный Подкоркина (характеристика из утерянного или – вполне возможно, украденного – блокнота сочинителя Фролова А.Б. Даём лишь краткую выдержку из этой характеристики на "подручного": «Этому субчику – неважно, у кого служить, ему необходимо просто – быть при ком-то. Откуда явился – знает лишь сам бос: Подкоркин Г.И., но он держит сие в тайне. Да, впрочем, никому и дела нет. В век информации некоторым людям наплевать на всякую информацию, если она не касается личной выгоды» (Не такой уж и Баран, впрочем).

Хоралов Иннокентий Кузьмич – композитор. «На лице неизменно презрительное недоумение. Не шуметь! Шуметь буду я! Только я знаю цену звука!» – такая запись-характеристика есть в блокноте у Фролова А.Б. (Голосистый Петух-дискант, довольно редкостный экземпляр).

Фролов Андрей Борисович – литератор по образованию, а сотрудник «СРК», скорее всего, от безденежья. Что сочиняет – никто толком не ведает. Может статься, графоман. Однако есть подозрение: не бездарен всё же, хотя бы потому, что писать в стол (литературный сленг) не каждому дано, – в основном человек стремится к признанию окружения современников, не так ли? (Трудяга Бобёр, вид вымирающий в нашу неэкологичную эпоху; далее упоминаем как АБ).

Марлинский Анатолий Егорович – художник-портретист, талантлив или не очень, понять и оценить, не видя его полотен, весьма проблематично (Колючий Ёж – в том роде, что эпатажный... Но кто, скажите, без оного может себя нынче продвинуть?)

Голи-вуди Родион – режиссер с большими претензиями и беспредельной фантазией (Всеядный Порося – в смысле, легко усваивающий забугорные ветры-ветерки и даже лёгкие дуновения).

Сима – начинающая певица, буквально с провинциальной школьной скамьи, и потому, вероятно, слегка ошеломлена неожиданным вниманием маститых столичных деятелей. Как долго эта ошеломлённость удержится на её милом личике – скоро, видимо, будет известно и нам с вами (наивная – и очень в этой своей первозданности фотогеничная  – енотиха).

Викторов Виктор Викторович – («Тройной дабл «В», Тройной, тройственный, а не то, что называется, двойственный. Не надо путать количество с качеством» - А.Б.) издатель, редактор литературного журнала, этакий живчик с бегающим взглядом и привычкой покусывать ногти (Учёная Мартышка – то есть начитанная до чрезвычайности, что всегда утомляет окружающих).

Виолета Арнольдовна – дама неопределенных занятий и средних лет. Вроде, по её сбивчивым заверениям, когда-то подрабатывала на сцене. На какой именно, никто особо не допытывался, – всё же дама приятной наружности («...ветреная Русалка – в том плане образности, что предпочитает сидеть на прибрежном древесном суку, кокетливо помахивать зелёным хвостом – то есть на свежем воздухе экосистемы, отчего всегда в отменной физической форме: загорелая, в меру обветренная и т.д.» – А.Б.)

Ведущая – в наряде лисицы… при этом: в больших солнцезащитных очках, в наушниках, с плеером на поясе, с антенной, торчащей из рюкзачка за спиной (стало быть, по совместительству – телерепортер. Так что можно и сказительницей величать, а то и сказочницей) – бойкая такая девица с ярко выраженной профессиональной хваткой. При такой её функциональной разноплановости невольно возникает резонный вопрос: ряженая, как и остальные, или натуральный продукт деятельности нашего СМИ и – шире если брать – общества? И тревожит неясность: кто в кого рядится: сказочник – в репортёра или, наоборот, репортёр – в сказочника. То бишь – сказочница по призванию или по совместительству?.. (Фу! - аж мозги заскрипели. А что уж тогда говорить про обывателя, у которого голова кружится от обилия перемен не один уж десяток годков).

Аборигены: Интеллигентный человек. Обыкновенный человек. Жена обыкновенного человека, тоже совершенно обыкновенная. Дворник, обыкновенно пьян, но всегда в меру (завидное качество, не правда ли?) Шофёр (это сразу понятно, хотя появляется обыкновенно в редких случаях: должно быть, обыкновенно находится в своём авто – обыкновенном лимузине, кажется). Субъект бегущий (можно бы не упоминать, так как всего разок и пробегает. Но уж больно непривычный персонаж, характерна поступь его – подошвы поскрипывают, точно боксёр канифоль давит перед выходом на ринг, и облик – очумелого обывателя, так что иначе про такого и не скажешь: бегущий и всё тут) и, разумеется, другие (мало ли что придёт в голову режиссёру. Режиссёра надо ублажать загодя, выдавая ему изначально карт-бланш на всё про всё. А вот принуждать категорически возбраняется: боком выйдет. Кстати, эмоциональные авторские ремарки в пьесе для него не обязательны – он сам по себе грамотный. Но для предварительного чтения решено их пока сохранить).


Сноска  – Маски предназначены исключительно для карнавала в начале пьесы, когда ведущая выводит своих подопечных к зрителям на показ. В остальных случаях без надобности.

 

 

Пролог

 

Карнавальная музыка, треск петард – похоже на буйный всплеск-бурлеск торжества…  перед тем, как угаснуть.

На сцену выходит ведущая в лисьем наряде, то есть лисий костюм на ней – это расшитая золотом парча, на голове – бархатный колпак в поблескивающих снежинках, в одной руке микрофон, в другой дирижёрская палочка:

 

Кто Золушка? Кто принц?

Кто мачеха? Кто фея?

 

Попробуй разбери, –

Не хочешь – очумеешь!

 

Далее говорит прозой:

 

Конечно, представлять при знакомстве людей в масках не очень удобно и правильно… но тут какой-то маскарад в разгаре (в наше благословенное время – может, обратили внимание? – этих маскарадов повсюду многое множество… Гуляют ребятки, веселятся, развлекаются… хорошо им, стало быть. Или: после нас хоть потоп?..

 

В это время по сцене гуськом пробегают ряженные в зверушечьих костюмах. Здесь и медведь, и баран, и енот, и осёл, и кошка…

 

Впрочем, можно попросить на минутку снять маски, не так ли? Пройдут по одному, чтобы не засветиться, так сказать, друг перед другом, не разоблачиться и не поломать весь кайф от флирта при помощи инкогнито… Может, и не вполне грамотно выражаюсь, но попробуйте иначе… А? Пожалуй, так и сделаем. (И повелительно) А ну-ка шагом марш по очереди... Забрало снять!

 

По сцене в обратную сторону, уже по одному, проходят те же звери, но сдвинув свои маски на затылки.

 

Ну вот. Теперь полный порядок. А порядок есть порядок. Можно приступать к основным действиям.

 

Помахав зрителям, удаляется с обезоруживающей улыбкой. Навстречу ей – угрюмый и небритый дворник с метлой. Сказочница взмахивает волшебной (дирижёрской) палочкой и – в руке мужика образуется четвертинка водки.

 

 

Пролог.

В кроватке спит мальчик. Ему снится: в спаленку плавно влетает фея (настоящая прямо-таки – вся в рюшечках-фестончиках, с газовым шлейфом и тому подобным аксессуаром...) и опускается у его изголовья. Улыбаясь, она взмахивает хрустальной палочкой и… там, где только что была она сама, возникает кресло – этакий трон в мерцающем голубом сиянии, в котором кто-то сидит неразличимый. Мальчик тянется к нему, к этой голубой мечте, и… тут что-то громыхает и скрежещет!.. Мальчик просыпается  и… превращается в мужчину, свесившего пузо с дивана. Это – Геннадий Иванович Подкоркин:

Н-да! (разочарованно вздыхает и садится). Да-а, спускаться с заоблачных высот куда как легче, чем взбираться… Хотя… Обнаруживаем самокритичность?.. Хм. Недостижимые лавры не дают покоя до сих пор! Увы – яй-яй…

 

Опять раздаётся скрежет и громыхание. Подкоркин подходит к окну, во дворе дворник везёт дребезжащую тележку с мусором.

 

 Пшёл вон, негодник! Такой сон испортил! Вот сукин кот! (Геннадий Иванович трясёт головой). У-у! Убил бы!

 

 

Действие первое

1.

С правого боку сцены, на которой идут приготовления к банкету, – столик. За ним – Фролов А. Б., что-то пишет в блокноте. К нему подсаживается Сима:

Мне кажется, вы тут все давно друг друга знаете. Я не ошибаюсь, Андрей Генадич?

Фролов: Именно так, сударыня вы наша. Разве что Обнищук недавно прибился к нашей гоп-компании. А все остальные, можно сказать, с младых ногтей тут – царапаются и бодаются по-свойски. То бишь не церемонятся. Сперва цап-царап, а затем рожками – бемц! Ну, я имею в виду: как с той поры соперничаем, так до сих пор и не устали…  Да, ещё эта, как её?… сыр такой ещё – в пластмассовой ванночке... А, вспомнил – Виолла… отчество у неё не выговоришь!..  Арнольдовна. Вот она ещё приблудилась к нашей площадке. Правда, не знаю, откуда. Об этом вы у кого-нибудь еще спросите. И меня проинформировать не позабудьте. А кстати, в чём её особинка, заметили?

Сима: В чём же?

Фролов: В том, что при издании звука «бр-р» амплитуда колебаний её густо накрашенных губ такова, что верхняя губа шлёпает по кончику носа… (показывает: подведя ребро ладони между носом и губами и трепеща пальцами). И от этого кончик этого самого длинного носа постоянно в губной помаде. То красной, то лиловой, то, чёрт знает, какой ещё...

Сима: А вы злой.

 Фролов: Я? Да будет вам.

Сима: Я думала, вы о душевных качествах… О губах вы явно преувеличиваете.

Фролов: Ну, естественно, непосредственная вы наша, – для выразительности чего только не усугубишь. Зато такое усугубление сразу удерживает внимание. Что же касается качеств иных, то всеобъемлюще и коротко это прозвучит так: глубина глупости необыкновенная.

Сима: У глупости есть глубина?

Фролов: У всякого качества есть… глубина. У низости, у благородства... И у глупости с умностью – соответственно.

Сима: А что вы можете сказать о Геннадий Иваныче?.. У него тоже есть особинка?

Фролов: Э, коварная вы наша, это вопрос на засыпку? Впрочем, есть. Что?.. Ну, раз всякие «б-р» в расчёт  не берём, то…  возьмём основную, так сказать, доминанту. Да. Он, как и прежде, боец. Как руководителем родился, так руководителем и в другой мир перейдёт. Там будет руководить тоже. Тенями или чем иным – не знаю. Но будет.

Сима: Вы хотите сказать, что он… больше руководитель, чем творческий работник?

Фролов: Это вы, каверзная вы наша, сказали… Я, прошу заметить, выразился иначе. И советую, больше никому этих слов не повторять.

Сима: Спасибо, постараюсь.

Фролов: Постараётесь, наивная вы наша.

Сима:  А сын его, Майкл… он…

Фролов: А вы у него сами спросите.

Майкл (Подсаживается за столик): Это о чём вы тут шепчетесь, судари и сударыни? Ну-ка признавайтесь.

Сима: Да вот, оказывается, в Союзе все свои люди…

Майкл: О, мадам, в самую точку. Здесь все именно что свои. Междусобойчик. Так что бойтесь кого-либо обидеть в этих мраморных стенах. Ничего не значит, если они меж собой грызутся. Это они так тренируются, чтобы не потерять спортивную форму, как боксёры. На чужака всё равно набросятся все вместе. Скопом. Зря вы сюда упали, сударыня. Это не царство, скорее – болото. Тина присохнет – не отчистишь.

Фролов: Ладно, Мишутка, болтать. Союз потому и называется так, что в нём – союзники. (И Симе) Этот молодой человек последнее время конфликтует с отцом. А зачем, и сам, должно быть, не понимает. Издержки роста, как говорят. Дружок, ты прежде реализуй свои возможности, и потом только суди других. Подростковый максимализм проходит...

Майкл (Симе): Если б это сказал кто другой… (Майкл обводит взглядом  пространство вокруг) я бы точно погром устроил.

Фролов: Я б и не рисковал.

Майкл: Ладно. Так о чём вы тут? Мои, небось, косточки перемываете.

Фролов: Твои, а чьи же ещё. Ты же у нас как сын полка. Твои удачи – наши удачи, твои промахи – тоже нашинские... Каждый здесь помнит, как ты пешком под стол…

Майкл: Сейчас слезу пущу. Не давите на мою природную сентиментальность.

Сима: Я спрашивала как раз о твоём отце, Миша, когда ты подошёл.

Майкл: Смею утверждать – ничего в сей персоне интересного нет.

Сима: Как?

Майкл: Так. Пустое место. А, нет, я понима-аю – наград и должностей – вагон и маленькая тележка. Но – это и всё. И зря вы на него поставили, малышка.

Сима: Так вы, Миша, считает, я сделала ставку?

Майкл: А что же вы сделали, Симочка?

Фролов: Достаточно, малыш, бузить. Ты не прав. Это в тебе, я ж говорю, возраст пузырится.

Сима: Тебе бы, Миша, надо было, напротив, пример с отца брать.

Майкл: Лень, матушка, обуяла.

Сима: Лень – удел неудачников.

Фролов: Э, нет, сударыня, тут не всё так просто. Лень – это, скорее, подсознательное нежелание заниматься чужими разработками. Если хотите, чужими делами. Это что касается умных людей.

Сима: А ежели глупых?

Фролов: О-о, там попроще…

Майкл: Погодите, господа. Так вы меня за умного держите или?.. Что это вы при мне меня же и чихвостите? Погодите – уйду, тогда продолжите...

Фролов: За умного, за умного, не трепещи крылышками.

Сима: У меня такое впечатление, что я уже в этом участвовала. Реинкорнация? Нет, правда. Так же сидела за столом и разговаривала на эту тему. То ли я уже существовала на свете до… раньше… то ли, в самом деле, есть информационное поле… там, наверху.

Фролов: Одно другому не противоречит. Но дежавю, госпожа, это химическая реакция. По-моему.

Майкл: Да? Это как же? Уж не новый ли Менделеев перед нами?

Фролов: Всё может быть. Многие настоящие открытия зачастую не признавались только потому, что попросту не воспринимались: сознание соплеменников было зашорено прошлыми открытиями. Так скажем.

Сима:  Обусловленностью.

Фролов: Вот именно.

Майкл: Так что, так что?.. При чём тут химия?

Фролов: Химия тут вот при чём. Что такое память. Это некая запись. В принципе будем рассуждать, да, не по-научному.

Майкл: Ну, дальше.

Фролов: Некая запись чего-то на чём-то. Зыбкая, может быть, но достаточно устойчивая, коли не растворяется. Структура, цепь молекул, чего там ещё бывает…

Майкл: Да двигайте вы тему, не отвлекайтесь.

Фролов: Да двигаю, двигаю. Спокуха. Ну вот. Эта структура нашей памяти до поры до времени лежит себе в ящичке спокойно и всё в порядке. И вдруг организм впрыскивает в неё некий неизвестный  яд, некий раствор с новой информацией. И без неё было хорошо, да вот на тебе ещё – для развития, так сказать! Ну и что? В эту ячейку памяти, которая, можно сказать, закоченела и превратилась в архив, в склероз, впустили новую живую струю – кислорода, допустим, сахарозы или чего-то ещё. Она её вобрала, ячейка, но жить продолжает по прежней методе, она же считает себя прошлой жизнью, и всю новую информацию в виде химического раствора – тоже присовокупляет как бы к уже происшедшему. Тут игра со временем. Этим чудным явлением! Мы новую информацию, по сути, усвоили только что, сию минуту, а нам её уже выдают (мы и привыкнуть не успели!), выдают как в настоящем осознании, так и в прошлом. Поскольку она растворена на прежней информации. И видя себя сразу в двух ипостасях, мы кричим: боже мой, да я это уже проходил, но когда?!. Мне это в первом классе ещё объясняли! Караул! Понимаете? Понимаете теперь? (Фролов с иронией поглядывает на собеседников. И по тому азарту, с каким он общается с молодыми людьми, сразу видно, что и сам он всё ещё такой же юнец, и таким, очевидно, останется до…)

Повторяю. Эти самые ячейки памяти оплодотворяет, прорабатывает, так сказать, химический раствор новой информации. И эти старые, уже наработанные ранее ячейки, имея как бы прошлую память, подпитываются новым восприятием, и человеку начинает казаться, что он уже это знал, наблюдал, то есть пережил… Тут, братцы мои, нет никакого информационного поля… Нет, может оно и есть, существует, как и Космос, но я не про это… Есть скорость прохождения химической и электрической реакции. Химическая опережает электрическую настолько… в общем, на сколько надо, на столько и опережает. Тут обычная химия плюс электрика, которая в мгновение ока переносит человека из прошлого в настоящее и обратно, да так быстро, что ему мнится, поскольку он привык к другим скоростям, будто он прожил несколько жизней. Раздвоение, растроение личности налицо. И вся ваша дежавю – есть ни что иное как обычная химия, а мы накручиваем тут разные мифы, легенды, поверья… мистику разную в сплаве с метафизикой. А дело в нашем несовершенном сознании, которое через поколение-другое изменится, трансформируется настолько, что…

Майкл: Что?

Фролов: Да, в общем, всё.

Майкл: А теория энергии?

Фролов: И это сюда… всё можно сюда. До кучи.

Сима: Вы это только что придумали? Экспромт?

Фролов: Ну, можно и так сказать.

 

Пауза. У Симы на лице – озадаченность. У Майкла – недоверие. У Фролова… этот озорник-философ, поставив локти на стол и прикрыв ладонями нижнюю часть лица, постреливает глазами то на одного, то на другого.

 

Майкл: Э, да вы, может, в курсе даже, отчего в нашем болоте лягушки мелкие?

Фролов (Симе): Это он опять на папаню намекает… и не только на него, но и на всех нас, и вообще – на творческую интеллигенцию в целом. Так? Наезжапешь?

Майкл: Вроде того.

Фролов: А проблема наша вот в чём. Мы работаем в ограниченных рамках, так сказать. Кто рамки поставил? Да мало ли… Правительство, идеология, воспитание, недостаток интеллекта, привычка… да мало ли, говорю. И в этих рамках мы изощряемся и пытаемся подпрыгнуть выше крыши… то бишь выше головы. И у некоторых получается довольно недурно. Шедевр за шедевром выдаём. Да только эти шедевры на уровне нашего привычного мышления. Нет скачка, нет прорыва, нет новой глобальной идеи. Все пережёвывают известное, изощряются до невозможности, находок много, делают всё прекрасно, особенно в кино – техника теперь позволяет… но через пять минут просмотра уже хочется зевнуть и отвернуться… Отсюда и психоз, отсюда и неудовольствие жизнью, творческий кры-изис и так далее. Чувствуем, что чего-то не хватает, а чего именно – не знаем, не понимаем, не чуй-вствуем. В таком, как ты говоришь, болоте хорошо всеядным пескарям и этим… как их… ротанам чёрненьким… приобретению нового, к-хм, века. А царь-рыба сошла на-нет. Она воспрянет, конечно, но должен сперва произойти дискретный скачок… некий вселенский взрыв, всплеск, что ли.

Майкл:  Да вы, батенька, крупный философ вдобавок к химику-электрику.

Сима: Опять вы, Миша, бузите.

Майкл: Хорошо, дальше разговаривайте без меня! (Поднимается, роняя стул, уходит.)

Сима: Какой он, право… несдержанный.

Фролов: Обыкновенные влюблённые все таковы.

Сима: В кого же это он влюблён? (смотрит удивлённо на Фролова.)

Фролов: Да-да, милая Симона, именно, именно… скоропостижно влюблённый молодой человек.

 

Девушка пропускает намёк мимо ушей.

 

Сима: Как любопытно вы меня назвали – Симо-она.

Фролов: Ну не Сима же писать на афишах.

Сима: Вы считаете, у меня будут – афиши?

Фролов: Всенепременно. Только не это главное…

Сима:  А что же?

Фролов: К нам идут.

Подкоркин (демонстративно подкрадывается, упирается животом в столешницу): О чём это мы воркуем тут? Да так увлечённо.

Сима: Андрей Борисович говорит, что мне следует взять псевдоним.

Подкоркин: Да? Какой же?

Сима: Симона.

Подкоркин (покусывает губу): Ну-у… Вообще-то Андрей… всегда полон идей. Лично мне нравится. Симо-она! Звучит недурно. Запоминается. Да, спасибо, Андрюш, а то я над этим вопросом сломал уже голову. Отлично! Отлично. Но ворковать с глазу  на глаз я вам запрещаю. (Шутливо грозит пальцем). Так, куда это мой головорез умотал?

Фролов: Слушай, ты сам как подросток, пузо отрастил, а к пацану цепляешься.

Подкоркин: Ага, пацан! Не твоя это забота, Андрюша, иначе б так не говорил. Того и гляди, девок начнёт отбивать у отца…  Пардон, Симочка, не про нас… (Мотает головой, машет ладонью.) Пойду, а то зарапортовался.

Фролов: Проваливай, надоел.

Подкоркин: А вот так, Адрюш, говорить не надо даже тебе, не стоит, не следует. Я добрый-добрый, но обидеться могу… А в обиде человек становится слепым и злым. Так что остерегись.

Фролов: Особенно в присутствии красивых дам?

Подкоркин: Вот именно. Ладно, не шалите. Надо к начальству приложиться, а то не хорошо-с… ужо подумают – загордился. (Уходит к праздничному столу, поправляет таблички с фамилиями).

Фролов: Ваше личико омрачилось. В чём дело, Сима? А, понял. Не обращайте внимание на трёп. Всё зависит от вас. Как себя поставишь, так к тебе и относятся. Но без бумажки мы букашки. Гена это знает лучше всех. И он умеет эти бумажки доставать, добывать. Причём, для всех. Кто его любит, конечно. Впрочем, там что-то интересное происходит… Пойду гляну. Я, как хореограф…   тьфу, хронограф нашего, так сказать, междусобойчика, обязан быть в курсе всего происходящего…

 

Отодвигает край занавеса, уходит. Сима остаётся одна. К ней подсаживается Майкл.

Сима: Вы всегда, Миша, уходите и появляетесь неожиданно? Весьма оригинально. Но пугает.

Майкл: Вы находите? Польщён.

Сима: Зачем вернулись?

Майкл: Вас уведомить кое о чём.

Сима: О чём же, интересно?

Майкл: (трёт ладонью лоб): Не могу вспомнить. Сейчас…

 

Сима улыбается и, шевеля прощально пальчиками, удаляется.

 

Майкл: А ничего себе цыпа. Что ж… У тебя хороший голосок, да. Но поёшь ты не то. Не про то.

Разве мой папаня – поэт? Функционер - пожалуй. Или именно это вас и привлекает? Уж не завидую ли я? Хо-хо. Хе-хе. Хм.

 

2.

Занавес поднимается. Обширный кабинет. Высокая двустворчатая дверь с массивными ручками ведет в коридор. По стенам в багетных рамах – грамоты и награды хозяина, фотографии, где он запечатлен в обществе известных персон. Отдельно на видном месте висит портрет действующего министра культуры (об этом не стесняется утверждать и жирная подпись). В глубине помещения – подиум, украшенный по бокам античными колоннами. Он упирается в роскошное овальное окно с выходом на балкон. Между колоннами транспарант «Союз работников культуры и народа». Здесь же старинный письменный стол и черный массивный телефон на нём, какие были в ходу в середине 20 века. Стопками сложены пачки книг, резко пахнущие типографской краской. Каждая пачка увенчана цветным фото Подкоркина. Несколько экземпляров – небрежно будто – брошены веером по столу, также фотографией кверху. Но самое примечательное – это кресло старинной работы. Оно стоит чуть поодаль от стола – как притаившийся хозяин, взыскательно наблюдающий за всем, что происходит вокруг…

 

Подкоркин (стоит у кресла и говорит окружающим его):

Подарок, между прочим. Из музея. Я с детства мечтал о таком. Хрустальная мечта! Вот друзья и постарались…

Викторов Виктор Викторович: Видные у вас друзья.

Голи-вуди: Царское кресло, ничего не скажешь.

Фролов: Тогда уж трон.

Виолета Арнольдовна: А вензеля! А позолота!

Обнищук: А инкрустация! Да, это действительно золотой трон!

Фролов: И в кремле не зазорно поставить.

Подкоркин: Это намёк?

Обнищук: Сказка – ложь, да в ней намёк…

Подкоркин: На что намёк?

Обнищук: На табличку.

Подкоркин: Какую табличку?! Чёрт! Ты не можешь выражаться яснее?

Обнищук (растерянно): П-повесить табличку. Чтоб никто не усаживал свой… чужой зад. Именное кресло потому что. Для посетителей – табличку… "Не сметь!.."

 

В дверях появляется Медведь под руку с Бурёнкой, Подкоркин опрометью бросается им навстречу:

 

Ах! Боже мой! Так, дорогие мои, пора и за стол!

 

Гости сбрасывают свои маски:

 

Юрий Яковлевич: Узнали-таки сразу! Черти полосатые. И пошалить не дадут.

Изабелла Юрьевна: А я, между прочим, просила себе другой костюм прислать. (Но увидя, что все остальные присутствующие в обычных, а не маскарадных костюмах, умолкает).

 

***

На переднем плане накрыт праздничный стол, за ним гости и хозяин кабинета, он же - виновник торжества. Гул голосов. Большой чин – стоит с поднятым бокалом и постукивает по нему вилкой.

 

Юрий Яковлевич: Прошу минуточку внимания… Внимание, товарищи! Внимание! Я не буду занимать много времени. Я этого дела не люблю и потому скажу коротко. (Голоса утихают.)

Позвольте мне, на правах вышестоящего начальника и друга нашего юбиляра, поздравить Геннадия Ивановича Подкоркина с круглой датой. (Поворачивается к скромно потупившемуся Подкоркину, который сидит по правую руку от него. Раздаются одобрительные возгласы. Выступающий делает осаживающий жест ладонями). Как вы знаете, Геннадий Иванович – человек незаурядный и недюжинного таланта. Ради искусства он отказался от всех материальных благ и, образно выражаясь, не доедая и не допивая, добился больших результатов. Он заслуженный работник культуры! (Заглядывает в шпаргалку.) Лауреат многочисленных премий – имени генерала Скобелева, Сергея Есенина, генералиссимуса А. В. Суворова, издателя Сытина, Амадея Моцарта, «Приморского комсомола», Михайло Ломоносова, Константина Симонова, Валентина Пикуля, Александра Фадеева… (перевёл дыхание, продолжил.) Всероссийских литературных премий – «Соловьи, Соловьи…», «Отечества верные сыны», международных премий – «Стивена Кинга», «Агаты Кристи», премий Буккера и Анти-Буккера. Он является дипломантом конкурса «Золотое перо Московии» высшего сорта… пардон, первой степени… и лауреатом «Второго Всероссийского фестиваля патриотической песни»…

Подкоркин (громким шёпотом): Первого. Первого фестиваля. Я сам его организовывал. За остальные я не могу нести ответственности.

 

Но его поправку заглушает звон бокалов. Подкоркин трогает выступающего за локоть и опять  нарочито громко шепчет:

 

Подкоркин: Список можно сократить… Все в курсе.

Изабелла Юрьевна (нервно обмахиваясь веером): Дорогой мой, не мешай, пожалуйста. Кто-то знает, а кто-то и нет.

Юрий Яковлевич: Это еще не все! (опять жест ладонями, требующий тишины.) Я хочу добавить очень важный, очень трепетный момент к уже сформулированному. Генадиваныч является кавалером международного ордена «Крылатый лев» и ордена «Дмитрия Донского»…

(Восхищенные возгласы. Звон бокалов).

Напомню! Геннадиванович является по совместительству бизнесменным... (заглядывает в шпаргалку) …то есть бессменным начальником Союза патриотической песни. Он автор двухсот и более басен…

Подкоркин: И две еще репетируются. (Подмигивает жене: мол, коли настаиваешь на полном перечне…)

Юрий Яковлевич: …и две еще гарантируются! Однако, Геннадиванович не только автор многочисленных сборников, но он также и академик Академии проблем качества, а также академик Международной академии духовного единства народов мира, а также Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка, профессор, поэт, журналист, философ и… Да, господа, Геннадиванович Подкоркин относится к той редкой плеяде людей, которые дышат, творят и живут ради своего народа, ради его счастья и процветания. И ради своих друзей. Что особенно приятно.

(Звон бокалов.)

Я еще не закончил!

Хоралов (бьет кулаком по столу и громогласным рыком): Тихо!

(Мгновенно – обморочная тишина.)

Юрий Яковлевич: Итак, Геннадиванович является также членом редколлегии журналов «Вестник поэзии», «Прозаики планеты», «Исторический ракурс», «География Мадагаскара», «Экономика северного региона»…

 

Сцена погружается во тьму, в розовом пятне света  лишь двое:

 

Дама (соседу, прикрывающему ладонью зевок): Как все это… шедеврально.

Сосед по правую руку: Меланхолия?

Дама: Что?

Сосед: Я говорю, согласен. Все это на самом деле... чересчур. Кстати, имею честь представиться. Викторов Виктор Викторович. Издатель. Главный редактор…

Дама (протягивает ладошку в ажурной чёрной перчатке): Виолета Арнольдовна.

Викторов Виктор Викторович: Надеюсь, ваши юные годы позволят мне называть вас просто Виолочкой?..

Виолета Арнольдовна (кокетливо): О! Я этого не вынесу, помру от восторга. Только не виолончелью, ладно?

 

Сцена освещается. Викторов Виктор Викторович поспешно отворачивается от соседки. Видя это, та обиженно поджимает губы.

 

Юрий Яковлевич: …«Писательский крест», газет «Литературный статус», «Безопасность хранения» и «Рыбная страсть». Мало того, имя Геннадиваныча Подкоркина носит школа, находящиеся в его родном городе, поэтическая студия, где, между прочим, оформлен стенд жития и творчества юбиляра. И, наконец, он – почетным гражданином города Дубовцы! (Подкоркину.) Всех благ тебе, Гена! Здоровья, счастья и скорого повышения по службе. О чем нам следует потолковать с тобой отдельно. За почетного человека и талантливого гражданина!

 

Возгласы: «За почетного гражданина!». Все чокаются и осушают бокалы, накидываются на закуску. У юбиляра вся грудь увешена орденами и медалями, через плечо перекинута атласная лента, где написано: «С благодарностью от соотечественников». Он встает плечом к плечу с большим чином. Оба держат бокалы и позируют фотографу, в роли которого выступает полезный в любом деле сотрудник СРК – Митя Обнищук. Затем выпивают. Большой чин усаживается.

 

Подкоркин  (преисполненный удовольствия): Спасибо, Юрий Яковлевич, за добрые, сердечные слова. Я всегда состоял на службе отечества, его процветания и культуры. (Прочим – поворот головы направо-налево.) Угощайтесь, гости дорогие. Рад! Очень рад видеть вас за этим обильным столом. Спонсоры не поскупились, когда я сказал, кого собираюсь кормить и поить.

Юрий Яковлевич (подымается опять, торкнутый в бок женой Подкоркина): Да, чуть не забыл!  Дабы уж совсем по справедливости. Грех не выпить тут и за твою жену! Что мы все без наших жён? За соратницу великого человека – Изабеллу Юрьевну! (вручает жене Подкоркина букет цветов, услужливо поданный из-за спины шофёром).

Изабелла Юрьевна: Благодарю! Благодарю! Благода-арствую!

Юрий Яковлевич: И последнее! Обнищук!

Обнищук: Я!

Юрий Яковлевич: За машинку!

Обнищук:  Слушаюсь! (мигом усаживается за стол у кресла шефа – за пишущую машинку).

Юрий Яковлевич: Строчи. От имени и по поручению Министерства Культуры. Признать заслуги Изабеллы Юрьевны достаточными, дабы считать её соратницей великого деятеля искусств… Там ещё, значит… пару строк… так-так…

Обнищук:  Понял (стрёкот клавишей).

Юрий Яковлевич (вынимая из кармана золотое перо): Давай сюда – на подпись!

 

Обнищук и ещё другие также преподносят цветы жене Подкоркина. Изабелла Юрьевна рдеет лицом, раскланивается. С охапкой цветов её сопровождают до выхода, кто-то несёт торт, коробки конфет, корзинку с фруктами…

Юрий Яковлевич (шофёру): Чтоб аккуратненько довёз, не расплескал блаженства.

Шофёр: Будет сделано, шеф.

Сима (спрашивает у Фролова): А почему она удалилась так скоро? В самом разгаре…

Фролов: А она никогда не остаётся. Зачем? Дальше ведь будет не интересно: пойдут пьяные разглагольствования, то да сё, ещё и подерутся… Зачем ей? Она женщина аккуратная. Получить своё и вовремя исчезнуть-улизнуть – разве это не разумно?

Сима: Вот как. А почему она приехала с Юрием Яковлевичем?

Фролов: Домами дружат.

Хоралов (Симе на другое ушко): А не кажется вам, свежий и благоуханный вы наш цветок, что видом своим Изабел-ла вызывает в памяти анекдот. Да, тот самый, когда супруг объявляет дома указание своего начальника о том, что все должностные лица на торжественное собрание обязаны прибыть не только с женами, но и с любовницами. И супруга одного из сотрудников, оценив всех присутствующих дам и соизмерив с любовницей своего мужа, шепчет своему благоверному: «А наша-то, пожалуй, поинтересней будет, чем у твоего шефа».

Сима: Это вы к чему?

Фролов: А это он уже поднабрался. Закусывай давай, Хор.

Хоралов: Молчу-молчу.

Фролов: Вот и молчи.

Хоралов: Да ладно! Подумаешь! Будем ещё тут чиниться! Свои же все.

 

Гости азартно разбирают закуски: «Можно мне вон ту тарелочку», «Этот салат из рыбы?», «Нет-нет, я лучше вот это...». Звяканье ножей и вилок. Ну прям по Зощенко.

 

Голи-вуди (встает с бокалом в руке): Товарищи, хватит потворствовать желудку! Как говориться – между первой и второй перерывчик небольшой.

 

Одобрительные возгласы.

 

Я должен признаться вам, господа. Я, Родион Голи-вуди, имею честь общаться с этим выдающимся человеком вот уже два с лишним десятка лет. (Указывает на Подкоркина вилкой с куском селёдки на зубьях.) Я люблю его общество, люблю бывать здесь, в этих хлебосольных стенах. Здесь такая творческая аура, како… каковая буквально пропиталась высокой культурой и могучей интеллигентностью. Я, товарищи, отдыхаю здесь душой, чего не могу позволить себе там, в своем, фигурально выражаясь, цеху. Потому что в нашем отечественном кинематографе творится бардак... и изменить что-либо в этом нельзя. А все потому, что есть среди нас такие, которые тянут одеяло на себя ежесекундно. Они думают, что только они знают, как надо делать кино. Есть там у нас некий… режиссёришко так себе, ничего особенного, все чего-то ищет, с претензией на стиль…

Подкоркин: Родя, не сейчас, не надо. Все и так знают, кто такой этот режиссёришко.

 

Обстоятельный лязг ножей и вилок.

 

Голи-вуди:  Да? Хорошо, хорошо. И… хотя я не поэт, а всего лишь режиссер… кстати, я считаю, что нам есть чему поучиться у западных кинематографистов, в частности у Голливуда! Моя фамилия, кстати, имеет совсем другой корень, поэтому прошу не фантазировать на сей счёт. И я, товарищи, не боюсь об этом заявить! Я буду отстаивать свои убеждения! Если надо, взойду на эшафот, на костер!.. Пусть меня распнут, если, конечно, потребуется для общества! Я!..

Юрий Яковлевич: Кончай болтать, Родя! Высокопарность заведёт тебя…

Голи-вуди: …да, да! Я уже… (Пауза.) Так вот… на чем я остановился? Да! Я всего лишь режиссер, но я тоже кое-что смыслю в поэзии! И я должен вам доложить, что тонкая лирика стихов Гены, Генываныча, это – нечто! Нечто восхитительное! Они, можно сказать, обладают парализующим действием. Их нельзя читать, товарищи… их надо петь. Вот послушайте. (Берет высокую ноту.) Кхе, кхе. Что-то я не в голосе. Кхе, кхе. (Указывая на юную Симу, обращается к Подкоркину.) Да, к сожалению, петь, как ваша юная протеже, я не умею. Но я прочту, товарищи! Прочту! (Пауза.)

Из-за леса, из-за туч

Выползает солнца луч,

Выползает, выползает,

Выползает солнца луч!

И сидят себе они –

эти зяблики мои,

эти зяблики, эти зяблики,

эти зяблики мои…

 

Так, пардон, чего из головы выскочило… Сейчас… А!

 

в цвет холщёвой роз-мари…

 

Нет, забыл. Ну ладно, Гена меня простит.

 

Одобрительные «Браво!», «Превосходно!», «Вот это я понимаю! Поэзия!». Подкоркин в полупоклоне посверкивает удовлетворенным, всё примечающим оком.

 

Виолета Арнольдовна (громко, но поглядывая на редактора): Гениально! Просто гениально! Соловей – это символ русской интеллигенции, которая в холщёвом рубище спешит к  коммунистическому процветанию, занимается при этом интеллектуальной и творческой деятельностью! И в этом ее судьба, товарищи! Наша с вами судьба!

Викторов Виктор Викторович (шепчет ей, явно ёрничая): А вот моя судьба – в ваших руках.

Голи-вуди: Не-ет! Вы только прочувствуйте, какая мощь?! Какая глубина смысла! Какая музыка звучания!..

Хоралов (вскакивает): Это музыка, товарищи! Несомненная музыка!

Голи-вуди: Я обязательно использую эту песню как основной мотив в своем новом сериале. (Подкоркину.) Долгих лет тебе, Гена!.. творческих лет!

 

 «За здоровье Геннадия Ивановича!», «Творческих успехов!», «Всех благ!». Все тянутся бокалами чокнуться с Подкоркиным. Обнищук фотографирует и не успевает выпить со всеми. Дробный звяк ножей и вилок.

 

Подкоркин (обводит гостей внимательным взглядом и останавливается на юной певице): Симочка, ну что же вы ничего не едите? Может, тогда споете нам?

Сима (смущенно): Чуть позже, может быть?..

Подкоркин: Товарищи, обратите внимание на это прелестное создание, ее зовут Сима. У этой девушки есть музыкальные данные. Уверяю вас! Из нее получится замечательная исполнительница романсов… под моим чутким руководством. Скоро ее услышит вся страна под прекрасным именем – Симона! Я об этом позабочусь.

Виолета Арнольдовна (Разглядывая Симу с завистью): Хм! Ну надо же…

Викторов Виктор Викторович (поднимается из-за стола): Но пока ее никто не слышал. По крайней мере, я! Так что давайте не будем отвлекаться на будущее. Оно придет своим чередом. Задумаемся о настоящем. (Задумывается.) После столь красноречивых тостов нечего, так сказать, и добавить…

Обнищук: Краткость – сестра таланта. Чехов да и только.

Викторов Виктор Викторович: …но я все-таки скажу. Товарищи, я издатель!..

Голи-вуди (бормочет – для соседей): Издатели у нас есть, а книги – дерьмо… натуральное. У кого есть огород, тому, конечно…

Викторов Виктор Викторович: Я вам могу рассказать, как надо издавать книги!.. пустых слов не надо издавать. Надо, чтоб слова были на вес золота. Книга, товарищи, это…

 

Речь Виктора Львовича заглушает протяжная русская песня (из репертуара Смоляниновой или Нани  Бригвадзе…). Сцена затемняется. В пучке света оказываются двое  – Сима и ее сосед, Фролов.   

 

Фролов: Вам, в самом деле, нравится петь (кивок в сторону Подкоркина) его… тексты?

Сима: Мне очень нравится русская песня – ясная, протяжная, как вот эта… А Геннадий Иванович в город наш приезжал на гастроли... Э-э, на симпозиум то есть... услышал, как я пою, и пригласил к себе. Обещал мне помочь.

Фролов: Для юного создания вы уже весьма искусно уклоняетесь от прямого ответа.

 

Песня затихает. Сцена освещается.

 

Викторов Виктор Викторович: …это процесс почти сакральный…

Голи-вуди: Ближе к делу!

Викторов Виктор Викторович: …в связи с этим я утверждаю, как издатель, критик и просто квалифицированный... читатель… Стихи нашего дорогого юбиляра написаны в лучших традициях русской словесности. В пушкинском понимании. Они не сходят со страниц нашего литературного журнала. И вот буквально на днях в моём издательстве выпущена в свет четырнадцатая книга стихов Геннадия Ивановича. Разумеется, я, ваш покорный слуга, являюсь ее составителем. Называется она «Размышления в отчем доме». Заметьте, товарищи, книга выходит тиражом сто тысяч экземпляров!.. Взгляните, кто не видел… (указывает на стол на подиуме с пачками книг).

 

Одобрительное гуденье: «Солидно!», «Вот, что значит талант!». Подкоркин цепко поглядывает из-под опущенных ресниц.

 

 Викторов Виктор Викторович: В предисловии к книге… в предисловии… товарищи, прошу вас, дайте до… закончить!..

Хоралов (бьет кулаком по столу и громогласно…): Тихо!

 

Шум голосов обрывается.

 

Викторов Виктор Викторович: …в предисловии к книге, которое написал ваш покорный слуга, я так и сказал (достает книгу, зачитывает): «Эти стихи буквально пронизаны музыкальностью. Их результирующим… м-м… результатом является песня. Нет сомнений, их автор – певец родного края, чтящий традиции великих мастеров прошлого. Система его образов является системообразующей в традиционном понимании. На основании чего можно с полной уверенностью и ответственностью сказать, что Гена Подкоркин – последний поэт Серебряного века, вобравший в себя иронию Крылова, футуризм Маринетти и метафизику Агнии Барто…

Голи-вуди: Хо-хо! Не слабо!

Викторов Виктор Викторович: …он сочетает в себе логический склад ума с образным мышлением… (Прикрывает глаза и кладёт себе на лоб ладонь, продолжает.) Книга снабжена множеством фотографий, где автор запечатлен в обществе известнейших деятелей культуры, науки, политики, спорта и туризма. И даже в обществе зарубежного писателя дружественной нам Болгарии…

Голи-вуди: Вот это да! (Соседу.) Там жизнь совсем другая. Сервис… пей, сколько влезет. И всё бесплатно. Винцо, правда, кисленькое...

Викторов Виктор Викторович: …как говориться, комментарии излишни!

 

Неразборчивый гул голосов. Сплошной звон бокалов. Обнищук фотографирует Подкоркина и не успевает выпить со всеми. Перезвон ножей и вилок напоминает лязг булата в ратном сражении.

 

Подкоркин (хитро поглядывая): Угощайтесь, друзья, угощайтесь!

Викторов Виктор Викторович (соседке): Позвольте ваш бокальчик. (Наполняет.)

Виолета Арнольдовна (делает глазки, поднимает бокал): Геннадий Иванович, за вас! Вы гений! Самый, самый! (Чокается с издателем)

Викторов Виктор Викторович (с иронией): Да ладно, все мы гении, все заслуженные, талантливые. Ведь это я – я, понимаете? – я про него так написал, что он гений (кивает в сторону Подкоркина), а мог и другое что-нибудь написать... понимаете?

Виолета Арнольдовна смотрит на издателя во все глаза, но, кажется, не понимает…

В луче прожектора Сима и Подкоркин. Они чокаются.

 

Подкоркин: Твоё здоровье, Симочка.

Сима: За вас, Геннадий Иванович. Поздравляю.

Подкоркин (с нежностью): Как вам всё это нравится?

Сима: Все милые люди… кажется.

Подкоркин: Ты, Симочка, должна знать изначально, я человек надежный, влиятельный. Скоро в министерстве… буду. Я – человек зрелый, ни какой-нибудь юнец, опыт имею солидный, многое могу. Слов на ветер не бросаю.

Сима: Тогда скажите своему другу Хоралову, чтобы умерил свою язвительность.

Подкоркин: Что? Да я ему!..

Сима: Только не сейчас, пожалуйста.

Подкоркин: Ну, разумеется. Вы так прелестны. Трепетны... (Прикладывается к руке девушки. Обнищук фотографирует.)

 

Свет загорается.

 

Подкоркин (обводит стол цепким взглядом): Пожалуйста, угощайтесь, не стесняетесь! Виолета Арнольдовна, что это вы приуныли? Викторов Виктор Викторович, ну что же ты, поухаживай за дамой. 

Викторов: За такой женщиной!.. с превеликим удовольствием! Позвольте ваш бокальчик?

Виолета Арнольдовна (растягивая губы в улыбке): Ах! Как это мило! Как интересно жить! (Встает, поднимает бокал.) Товарищи, я тоже хочу сказать! Я хочу сказать… (смотрит на Подкоркина с благодарностью, смахивает мизинцем навернувшуюся слезу) …я восхищаюсь этим человеком!.. это такой ум! Такой большой души человек! Это гениальный человек!.. высочайшей пробы! Наикультурнейший тип нашего социума!..

 

 «Да! Да!..», «Мы все – культурные люди…», «…выдающиеся!.. великие!.. гениальные!».

 

А Геннадий Иванович – воистину велик! Да, товарищи! Гений он и есть гений! Он поэтому и замечательный! И его книги удивительно похожи на правду. У него… столько талантов!.. Столько талантов! Бр-р!..

 

Возгласы: «Мы все талантливые!..», «…очень талантливые и совершенно гениальные!».

 

Виолета Арнольдовна (пробивается сквозь шум голосов): Но я считаю… но я считаю… я… я!..

Хоралов (бьет кулаком по столу, рычит): Тихо!

 

Наступает тишина с лёгким поскрипыванием и поскрёбыванием по тарелкам.

 

Виолета Арнольдовна: …я считаю, что главный его талант заключается в следующем: он умеет объединить вокруг себя по-настоящему интересный людской массив, представителей самых разнообразных интеллигентских профессий…

Обнищук: Геннадиваныч поэтому и возглавляет Союз творческой интеллигенции!

Виолета Арнольдовна: Да-да! Вот именно! Это тот редкий случай, когда человек находится на своем месте! Товарищи, сегодня здесь, в этом храме культуры, собрался цвет общества, оплот русской интеллигенции. (Подкоркину.) Геннадий Иванович, я хочу выпить с вами на брудершафт! (Подбегает к Подкоркину, они выпивают и целуются под одобрительные возгласы и вспышки фотоаппарата.)

 

Гости тоже чокаются и осушают бокалы, некоторые также целуются. Обнищук фотографирует и не успевает выпить со всеми. Подкоркин косится на Симу, желая как бы уловить, какое впечатление производят на неё речи выступающих. Виолета Арнольдовна тоже смотрит на Симу, но победоносно, затем кокетливо – на редактора-издателя. Звучит все та же протяжная русская песня.

 

3.

Сцена в полумраке. Подкоркин с Голи-вуди на подиуме – хозяин сидит в кресле, а режиссёр примостился на краешке стола. Они в полосе оранжевого света.

 

Подкоркин: Давай выпьем. (Наливает ему и себе.)

Хоралов: Д-давай.

 

Чокаются, выпивают.

 

Хоралов: М-молодец, Гена! Так держать! У тебя все просто отлично! Во! (Задирает большой палец.)

Подкоркин: Да, у меня все отлично, но не просто. У меня есть все, о чем только может мечтать человек. (Он постукивает ребром ладони по ручке кресла. Но затем по его лицу пробегает тень беспокойства.) А все равно… чего-то не хватает.

Хоралов: Как я тебя понимаю! У меня… то же самое! Все хорошо, а чего-то не хватает. Черт его знает чего!.. я так устроен. (Он наклоняется и приобнимает  Подкоркина за плечи.) Мы так устроены. Потому, Гена, что дух в нас бунтарский дышит. Потому что мы видим всю тщетность!.. (Пауза.)  В России никогда ничего не будет. (Прикладывает палец к губам.) Вон за кордоном, видал, как живут?! Это тебе, брат, не наше кино, это – демократия!

Подкоркин (оглядывается): Я не хочу никаких диссидентских разговоров у себя на банкете! У! Какое, слушай, опасное брожение у тебя в башке! И вообще, это не твоя специализация – ниспровергать. На этой должности у нас Родя! Родион Голи-вуди. Ты понял? К нему уже есть привычка, противоядие, если угодно. А ты в это амплуа не суйся. Не ты распределяешь роли. Не ты. Ты меня понял? И Симоне ничего вертлявого говорить не смей! А то придушу.

Хоралов: Понял. Давай выпьем. Ты всегда должен помнить – я прежде всего музыкант! Я есть – творец! И только после этого – другого рода деятель, сотрудник, если угодно, твоего богоугодного заведения песни и пляски!

Подкоркин: Ты вот что, творец: не хочешь ли в торец? Получаешь у меня зарплату, так соответствуй.  Один ты ещё сегодня, между прочим, не сказал обо мне хорошего словца. Всё как-то с извивом!

Хоралов: Скажу! Чево?

Подкоркин: Давай. Скажи.

Обнищук (проходя мимо): Пьян да умён – все угодья в нём.

 

Сцена освещается.

 

Хоралов (порядком пьяный): Товарищи, я не буду больше молчать! Я все… все скажу! Товарищи, посмотрите вот сюда, на это все… (обводит стол рукой) на эту роскошную поляну! А теперь посмотрите друг на друга. Это же мы, сви... славяне! И у нас здесь настоящее русское застолье. Мы с вами, товарищи, культурные, интеллигентные товарищи и мы обязаны поэтому есть и пить, как…

 

Шум голосов, звон бокалов, звяк вилок и ножей.

 

Голи-вуди: А вот пить-то мы, как раз, и не умеем. Надо учиться культуре пития у Европы!

Хоралов: Я тебя не перебивал, когда ты молол... Позволь же и мне докрутить свой жернов… (остальным – как бы прося поддержки) ...я хочу закончить мысль… помыслить хочу!

 

Шум….

 

Подкоркин: Мысли да поскорей!

Хоралов (бьет кулаком по столу и громогласно…): Тихо! (Наступает тишина. Кто-то даже сидит, как смирный зайчик, держа навесу перед собой нож и вилку).

Заканчиваю… это… мысль. Гена, дорогой ты мой! Я горд и счастлив, что могу называться твоим другом и соратником. Может быть, кто-то не знает, что я!.. и Генадиваныч состоим в едином творческом союзе. В едином, так сказать, творческом пространстве. Гена пишет прекраснейшие, ну просто, как уже сказано, гениальные стихи! А я!.. я перекладываю их на музыку. И я настаиваю на том факте, что мы – я и Гена – есть истинные хранители культуры и представители подлинного искусства… (Плачет навзрыд).

Викторов Виктор Викторович (соседям): Я первый об этом сказал, в своем предисловии к книге!

 

Подкоркин слегка ухмыляется, но тут же прикрывается  ладонью.

 

Хоралов: …и как совершенно справедливо заметил-л-л…а!.. неподражаемая Виолета-а Арнольдовна, здесь собрался цвет культурного общества… ингредиент вселенной!

Виолета Арнольдовна (издателю кокетливо про Хоралова): О-о! Он такой душка!

Викторов Виктор Викторович: Кто? Этот? Дурак!

Виолета Арнольдовна: Да что вы?! В самом деле?

Викторов Виктор Викторович:  Пфи-и!  (наклоняется к её уху) Не продолжить ли нам вечерок в другом месте?

Виолета Арнольдовна (жеманно): В каком это другом?

Викторов Виктор Викторович: Совсем каком-нибудь другом. Поуютнее.

Виолета Арнольдовна: В каком именно? Всё-таки и тут уютно...

 

Смотрят друг на друга и уходят за кулисы…

 

Хоралов (провожая ревнивым взглядом удаляющуюся парочку): …и без сомненья, мы уже вписали свои имена в золотой фонд культуры. Но мы не должны забывать о будущем. О том, кому останется достояние. Мы должны воспитать новое поколение, достойных наследников, которые продолжат дело отцов и…

Сима (на ухо Подкоркину): Скажи, почему твои люди меня задевают?

Подкоркин: Опять? Кто?! Порву! В клочья!

 

4.

Слышаться музыкальная композиция в стиле «панк» конца 80-х  прошлого столетия (группы: «Sex Pistols», «Clash», «The Exploited»). Разомлевшее общество настораживается. Дверь распахивается, появляется пританцовывающий Майкл в черном костюме и белой рубашке. На шее поверх лацканов галстук – по виду недозовязанный и не расправленный, как положено. Из-под коротких брюк торчат носки в яркую полоску. На ногах кеды, на голове ирокез, на плече «навороченный» магнитофон.

 

Майкл (выключает музыку): Здорова, пиплы! Чаво челюсти уронили?

 

Молчание.

 

(Ухмыляется в зал.) Во, кайф! Башни всем посносило!

Подкоркин (подходит быстрым шагом): Михаил! (Шепчет.) Сынок, ты чего это, зачем так-то? Что за вид, я спрашиваю?! Это ж юбилей, а не маскарад! Неудобно…

Майкл: Не удобно спать на потолке – одеяло свалится. (Замечает Симу, смотрит на нее, подмигивает.)

Подкоркин (оправдываясь, гостям): Вот!.. сын пришел, отца поздравить.

Майкл (кланяется): Поздравля-аю!

 

Ироничные замечания: «Хороший мальчик», «Ну да, конечно!», «Понятно».

 

Слышь, падре, мани дай. (Поёт на мотив ABBA.) Мани, мани, мани… тарата-та…

Подкоркин (поворачиваясь спиной к гостям, достает бумажник, суёт несколько купюр в нагрудный карман сыну, говорит вполголоса): Что, уже кончились? На что ты их тратишь?!

Майкл: На дурь.

Подкоркин: Я вот… дурь из головы тебе выбью! (С упреком.) Э-э! Сынок! По каким правилам живешь?!

Майкл: Главное правило – никаких правил. Главное ветрило - никаких ветрил. (Громко, скашивая глаза на Симу.) Главное – быть не таким, как все!.. выделяться из серой интеллигентской массы.

Подкоркин (шёпотом, урезонивая): Чтобы выделяться, надо прежде всего добиться значительного успеха и положения в обществе! Тебе ж надо думать о будущем!..

Майкл: Будущего нет! Жизнь – блеф! И все вы блефуете. Шулеры!

Подкоркин: Хватит дурака валять! (Пытается увести за дверь.) Не хочешь в  университет, в армию отправлю... Загремишь у меня!

Майкл: А мне по барабану!

Подкоркин (свирепея): Уйди-и!

Майкл: Спокойно, падре. Уже ушел.  (Гостям.) Все нормально, публика, можете оттопыриться. (Подходит к Симе, поправляет ирокезу.) Нравится? То-то! Ирокеза, между прочим, не всем идет. Тебе бы пошла.

 

Включает на полную громкость  магнитофон, делает общий прощальный жест, уходит. Сима смотрит вслед. Среди гостей неловкое молчание. Фролов встает  из-за стола и выходит на балкон покурить.

 

Подкоркин (взбирается на подиум и хватается за сердце): Ой! Ой!

Хоралов: Что?! Что с тобой, Гена? (Поддерживает Подкоркина, сажает в кресло. Остальные окружают их). Не вздумай нас покинуть! Нам без тебя никак! Напряги всю свою волю к жизни! Не все цветы сорвал, не все плоды попробовал!

Подкоркин: Ну, за что мне такое наказание?! Почему у Николая Сергеевича сын выучился на дипломата?.. у Георгия Ивановича старший в военной академии, а младшего в Англию отправили языки изучать. Дочь Петра Вольфовича консерваторию заканчивает! А мой балбес без дела шляется, какую-то… (изображает руками, мимикой и голосом тяжелый рок) …слушает!

Обнищук: Дети – наше будущее! А также – вечная проблема для родителей. Короче, отцы и дети. Тургенев. Иван Сергеевич.

Юрий Яковлевич (потирая подбородок и хмуря брови): Не та сегодня молодежь! Не та. Вот что я вам скажу.

Хоралов: Стержня в душе нет!.. А кто виноват?

Подкоркин: Кто?

Обнищук: Государство, школа, телевидение…

Хоралов: В первую очередь виноваты!..

Подкоркин (нетерпеливо): Ну! Кота ещё за хвост тянет! Кто?

Хоралов: …западные политики! Это их тлетворное влияние. Они давно хотят уничтожить нас, как культурную нацию, и целятся на молодежь! В самое, что называется, слабое звено.

Голи-вуди: Причем тут Запад?! Это все из-за плохой работы правоохранительных органов, медицинских учреждений, неразвитой инфраструктуры… Некуда ребёнку податься, нечем себя занять. Где песочницы и детские горки во дворах? Где они? А?

Подкоркин: Да, да, да, да, да! И ещё раз – да! Бедному мальчику совсем нечем заняться. А каково нам – родителям?!

Сима (дает Подкоркину сердечные капли): Выпейте лучше!

Обнищук: Правильно, выпить надо. Но только не это. (Отстраняет руку Симы с каплями и подаёт рюмку с коньяком).

Юрий Яковлевич: Ладно, ладно! Утрясется. Всё рано или поздно устаканивается. Парень повзрослеет, поумнеет. Я в его возрасте тоже ого-го!.. (Изображает ирокезу, растопырив над головой пальцы.) Да-а! Вообще-то с парнем надо поработать.

Подкоркин: Учту, Юрий Яковлевич! Приму меры! Обязательно! Я!..

Юрий Яковлевич: Ну, потом… потом обсудим! Подумаем, куда твоего парня пристроить, чтоб не баловал, и чтоб тебе спокойно дышалось.

Подкоркин: О! Юрий Яковлевич, вы для меня!.. я для вас!..

Юрий Яковлевич: Потом, Гена. Потом! У тебя юбилей сегодня как-никак. Гости вон по углам разбежались. Давай зови их к столу!

Подкоркин: О! Простите, товарищи! Прошу всех к столу! Я так рад!.. так счастлив вас видеть! Прошу, пожалуйста, угощайтесь!

 

Гости опять рассаживаются, наполняют бокалы, накладывают закуски. Слышится: «Подайте мне нарезочку», «Нет, нет, я только красное», «Позвольте, кусочек».

 

Подкоркин: Симочка, прошу вас сюда, ко мне поближе. (Сажает Симу рядом, ухаживает.) Немного водочки?.. Или коньяк?.. С икорочкой, икорочкой… с лимончиком!

Сима: Нет, нет! Я не пью.

Подкоркин: Тогда шампанского. (Наливает.)

Юрий Яковлевич: Ну что ж, товарищи, продолжим. Выпьем за здоровье юбиляра. Здоровье юбилярам ох как необходимо! Столько забот, столько забот... Вот и мне скоро предстоит…

 

Все протягивают бокалы. Поздравляют: «Крепкого  здоровья!», «Всех благ!», «Мы с тобой, Гена, – кормчий ты наш!». Подкоркин снова прежний – выправка, осанка, подбородок упрямо кверху.

 

Фролов (Симе): Не о том вы заботитесь, Симочка. Напрасно науськиваете боса на…

Сима: А чего он (смотрит в сторону Голи-вуди?) гадости мне шепчет?

Фролов: Ваша сила в другом.

Сима: В чём же, любопытно узнать?

Фролов: Женщина – руководящая и направляющая сила. Исподволь, ненавязчиво… наислабейшая, так сказать, из сил. Но решающая. Понимаете?

Сима: Нет.

 

5.

Раздается робкий стук в дверь. Улыбка на лице Подкоркина меркнет. Стук повторяется. Все переглядываются и замирают в ожидании. Неуверенно входит мужчина, небритый дня три-четыре, в бесформенном джемпере. Он чем-то озабочен и потому, очевидно, рассеян.

 

Подкоркин (незнакомцу): Вам что, гражданин?

Марлинский (оглядывает присутствующих): Кажется, я не туда попал. (Хочет уйти, но медлит.) Это Союз работников культуры?

Подкоркин: Да.

Марлинский (подходит к Подкоркину, подает руку): Анатолий Марлинский, художник-портретист к вашим услугам. (Ищет кого-то глазами.) Кажется, вы юбиляр... (поправляет ленту на груди Подкоркина).

Подкоркин: Член Союза художников?

Марлинский (рассеянно): Что?.. нет.

Подкоркин (оборачивается к гостям): Хм! (Марлинскому.) Ну, тогда вы в самом деле не туда попали. Но раз уж попали!.. то вот тебе рюмка водки. Но на большее, приятель, не рассчитывай, как говориться. У нас тут, знаешь, приватная встреча. (Наполняет рюмку.) Не обессудь.

Юрий Яковлевич (Марлинскому.) А скажите, голубчик, в какой манере вы, так сказать, пишите?

Марлинский: Манере?.. разумеется, в собственной!

Юрий Яковлевич: То есть вы не знаете, что сейчас в искусстве господствует определенный художественный стиль?

Марлинский: Это вы про соцреализм, что ли?

Юрий Яковлевич: Именно.

Марлинский: По мне, так  хоть фонтанизм. Главное, чтоб не лубочный наив, приправленный пафосом показухи-заказухи.

Юрий Яковлевич: Ну, голубчик, это сюрреалистический бредни!  Вы отстали от жизни, дорогой.

 

Замечания из-за стола: «Модернизм!», «Я бы даже сказал – постмодернизм!», «Да нет! Обыкновенный концептуальный антагонизм!».

 

Подкоркин (Марлинскому): Ладно, приятель, ступай искать дальше… что ты там искал. Ты, похоже, не нашего разлива.

Марлинский: Вообще-то, если это тот союз, куда меня пригласили… (озирается)

Подкоркин: Что?

Хоралов: О, товарищи, вы слышали? Его, оказывается, пригласили…

 

Хоралов, Обнищук, Голи-вуди и Викторов  окружают Марлинского и вроде как готовы оттеснить к двери. Их подбадривают пьяные голоса: «Не нашего разлива!», «Ищи-свищи своих!»

 

Юрий Яковлевич: Спокойно, товарищи! Мы люди культурные, будем действовать интеллигентно! (Марлинскому.) Право, не будем усложнять. У нас тут свой, так сказать, сплочённый коллектив. Вы нас не знаете – мы вас не знаем, и давайте не будем друг друга обременять.

Марлинский (смущён): Я же сказал, меня пригласили. Честное пионерское.

Подкоркин: На мой юбилей? Без моего ведома? Это невозможно. (Достаёт из кармана список и встряхивает им). Тут сто двадцать одна фамилия. Я всех знаю наизусть.

 

Обнищук с видимой готовностью к решительным действиям подходит к  телефону, берёт трубку...

 

Фролов (появившийся в проёме балконной двери): Анатоль!.. То ж ко мне.

 

Все оборачиваются на Фролова, затем на Марлинского.

 

Марлинский: Вот! А вы не верите. (Идет навстречу Фролову) Дружище! Хорошо, что я тебя нашел! Тут такие дела творятся!

Фролов: Да вижу.

Марлинский: Да нет! Я не об этом…

Подкоркин (Фролову): Что, он и в самом деле твой приятель?

Фролов: Мой лучший друг.

Подкоркин (в сторону): А я думал: лучший друг – я.

Марлинский (Фролову): Андрей, нам надо обсудить…

Виолета Арнольдовна (Фролову): Ваш друг сказал, что он художник.

Фролов: Да, очень хороший художник!

Виолета Арнольдовна: Ну, это еще надо посмотреть.

Фролов: Вот и посмотрите! Скоро будет выставка…

 

Большой чин прислушивается к разговору и по его лицу заметно: пытается что-то припомнить.

 

Марлинский: Андрей, тут такие дела творятся…

Юрий Яковлевич: В Министерстве Культуры о такой выставке ничего не известно. Фонтанизм! Ни о чём подобном не слыхивал. Увы. Экий у вас друг, товарищ Фролов, всеядный... Это, знаете, подозрительно. Наводит, так сказать, на размышление…

 

Фролов бесстрастно смотрит на чиновника.

 

Марлинский (похоже, начиная раздражаться): В Министерстве Культуры…

Фролов: Толя!.. выйдем тогда уж на балкон.

Подкоркин: Ну, Фрол! Вечно у тебя какие-то несуразности в неподходящее время…

Обнищук: Товарищи, долой диссидента!

Хоралов: И буржуазного прислужника в придачу!

Марлинский: Это они обо мне? Это вы обо мне? Это я прислужник?!

Юрий Яковлевич: Да нет-нет, это они так шутят. Вы – сюрреалист!

Обнищук: Постмодернист! Маньерист! Деко-дэнт!

Марлинский: Сам такой! (В сторону.) Дурак набитый.

Фролов: Не надо, Толя, не распаляй себя напрасно. Тут товарищи уже давно в другой весовой категории. Их догнать – пол-литра мало выхлебать. Уйдем… покурим, поговорим. На балконе хорошо...

Марлинский: Да отчего? (Ехидничая.) И здесь интересно, как посмотрю, весело даже.

Хоралов: Да гоните вы его в шею, в конце концов! Изображает из себя, понимаешь, невесть чего! Художник! Мало мы с такими нянчились?!. Сколько можно!  Под бульдозер его! И выпить спокойно не дадут! Ему уж точно не восемнадцать лет! Незачем нянчиться! Серьёзно говорю…

Марлинский: Да вы… плевать я на вас хотел! На вас и на ваше министерство!..

Юрий Яковлевич: Э-это уж слишком, дорогой ты наш маньерист!

Марлинский: …и правильно, что его разгоняют! Правильно! Правильно делают!.. К чертовой матери!..

 

Внезапная тишина. Все оцепенели.

 

Юрий Яковлевич: Э-э! Погодьте. Погодите уходить. Что значит – разгоняют?

Марлинский: А вот так! Разгоняют и всё!.. за ненадобностью!.. Упраздняют!

 

Присутствующие переглядываются. Подкоркин тревожно смотрит на Юрия Яковлевича.

 

Голи-вуди (грозит Марлинскому пальцем): Я понял, товарищи! Он ещё и шутник! Зловредный и каверзный! Это шут гороховый! Вот что это такое! Провокация, точнее говоря! Правокэйшэн!

Фролов  (Марлинскому, прыснув): Анатоль, ты что?.. серьезно?

Марлинский: Серьезней некуда! Тут такие дела творятся, а вы… благодушествуете. Корчат из себя чего-то!

Подкоркин: Минуточку! Откуда у вас такие странные... сведения, гость вы наш незваный? Слухи слухами! Но ответ держать...

Услышал!.. по радио!

Юрий Яковлевич: Не могли такого по радио!..

Марлинский: Почему?

 

Подкоркин быстро подходит к большому сейфу в углу и включает приёмник. Слышится голос диктора, который рассказывает о съезде партии, и как все единогласно одобрили решения центрального комитета. Раздается дружное рукоплескание.

 

Подкоркин: По-нашему радио такого сказать не могли!

Хоралов: Нет! Не могли.

Обнищук: Точно, не могли. Нет, нет!

Голи-вуди: Исключено! Да что вы, товарищи?! Бред какой-то! Человеку просто мало одной рюмки, вот он и напрашивается… давайте нальём и... замнём. От греха подальше...

 

Все выжидательно смотрят на Фролова. Тот задумчиво потирает подбородок, затем смотрит на Марлинского.

 

Марлинский: По-нашему не могли, зато по ихнему радио очень даже смогли! Так, мол, и так, сказали, русские не умеют жить спокойно, снова устроили у себя революцию!.. только на этот раз культурную! На китайский манер. Упраздняют Министерство Культуры.

 

Тревожный диссонирующий аккомпанемент.

 

Юрий Яковлевич: Это… какая-то ерунда... фантасмагория! (разводит руками.) Да нет! Бредятина.

Хоралов: Это заведомо ложная информация! Некачественная даже на второй взгляд. Дэза!

Обнищук: Она требует тщательной проверки!

Голи-вуди: Я же сказал: провокэйшен! Однако… как же теперь быть?! И что делать?!

Юрий Яковлевич: Да подождите вы со своими вечными вопросами! (Марлинскому.) Что?.. что еще говорили по… по этому радио?

Марлинский: Что говорили? Говорили об очередном русском эксперименте. Что русский медведь вылезает из берлоги и теперь попрёт напролом. Топтать цивилизацию будет... западную.

Голи-Вуди: Здесь как раз все понятно… Медведь – это метафора. Не понятно другое - откуда растут ноги? Или уши?

Хоралов: Но почему… почему они знают, а мы нет?! Нонсенс!

Голи-вуди: И что теперь?!

Обнищук: Но культура!.. необходима она теперь народу?

Подкоркин (отходит в сторону): Катастрофа… это – ка-та-строфа!

 

Шум голосов.

 

Юрий Яковлевич: Без паники, товарищи! Я требую тишины!..

Хоралов (бьет кулаком по столу и громогласно…): Тихо! Никаких чужеродных звуков! Требую как музыкант! Имею право!

 

Наступает тревожная тишина.

 

 Юрий Яковлевич: Всем сохранять выдержку... благопристойное поведение и спокойствие. (Марлинскому) Без исключения! Как официальное лицо я гарантирую, что страна испытывает временные трудности. Никто не посмеет попрать основы!.. Министерство дало директиву на усиленное внедрение культуры в массы. Надо следовать директиве! Не было такого случая за всю историю, чтоб русский народ мог жить без директивы... Тьфу, культуры! И если ее отменят сверху, она начнет расти снизу. Мы не первобытное стадо, мы – культурная нация!

 

Все скандируют: «Да!»

 

Хоралов: Культура  спасет мир!

 

Все: «Да!»

 

Обнищук: Культура – это наше все! (Фотографирует Хоралова.)

 

 «Да!»

 

Подкоркин (внимательно глядя на Симу): Надо срочно спасать интеллектуальный генофонд! Вот что сейчас на первом плане.

 

Все по инерции: «Да!»

 

Общество (все, кроме Фролова, Марлинского, Симы) взрывается негодованием. Слышаться беспокойные возгласы: «Мы будем бороться за культуру!», «Да здравствуют традиции!» «Нет! Враг не пройдет!», «Долой пятую колонну!», «Надо спасать Россию!». Возгласы постепенно переходят в возмущенный шум толпы за окнами  и жестяное стуканье кастрюль.

Занавес опускается.

 

6.

Занавес опущен, но шум толпы по-прежнему слышен. На передний план выбегает телерепортер (знакомый уже своим странным одеянием – та самая  бойкая девица с  фестончиками от волшебницы-сказочницы) с микрофоном в руке, говорит скороговоркой невидимому оператору и показывает рукой:

 

Репортёр: Давай, давай, вот сюда…  хорошо, чуть левее… так, хорошо! Берешь крупный план, затем отъезд. Как я выгляжу? (Поправляет прическу, снимает с плеча золотую нить, «делает лицо».) Я готова. (Пауза.) Поехали!

Здравствуйте, уважаемые телезрители. События последних дней буквально потрясли страну. Новость о том, что Министерство культуры упраздняют, взволновала умы культурной общественности не только нашей страны, но и всего мира. Такого революционно-радикального шага наша страна, да и, пожалуй, все человечество, еще не знало. По-видимому, эра культуры закончилась. Наступила эра... Э-э, новая эра. Словом, близится миллениум. Страну лихорадит, зафиксированы беспорядки в разных районах бескрайней нашей отчизны. Так жители Чукотки объявили голодовку в знак протеста, а якуты потребовали срочной автономии. В тверской области фанатичными интеллигентами разграблен краеведческий музей. А в холодильниках обывателей находят органы... То есть органы находят в холодильниках кости мамонта из музея... Н-да. Спрашивается, зачем их туда засунули?.. Неизвестные унесли копию известной статуи Родена «Спящий амур», другие мраморные экспонаты не пострадали. На одной из белых стен музея красным мелом нацарапана фраза: «Культура никогда не умрет». Однако, несмотря на то, что некоторые явно больные представители отмирающей интеллигенции еще цепляются за пережитки культурных традиций, цены на антиквариат резко упали. Экс-министр культуры попросил культурного убежища у племени Тумба-Юмба в Южной Гвинеи. (Вынимает из сумки листок, разворачивает, зачитывает.) «Смысл жизни потерян, - так прокомментировал он свой шаг отчаяния, - я не хочу жить среди дикарей, отказавшихся от культурных новаций... Пардон, традиций». Что же кроется за этой необычной, умопомрачительной, оригинальной и, я бы сказала, смелой реформой, никто не знает. Политологи ломают головы. Культурологи также в растерянности. В официальных кругах поговаривают, что это самый смелый шаг ныне действующего президента в канун выборов. Иностранные СМИ склоняются к версии, что это новое психологическое оружие русских, и мир стоит на пороге новой и чрезвычайно холодной войны. Экономисты подозревают, что всему причина – финансовое истощение госбюджета на фоне неизбежно приближающегося мирового экономического кризиса, и культуру приносят в жертву, как вторичный продукт социальной жизни. Есть и такие, кто видят в этом руку заокеанских дирижеров, стремящихся любым способом растоптать наш менталитет. А как это сделать? Элементарно! Уничтожить уникальное культурное наследие. Давайте спросим у граждан, что они об этом думают.

 

Пока репортер говорит, на сцене появляется чета обыкновенных супругов – это сразу понятно, потому что они прямо-таки кидаются к репортёру. Они охотно крутятся перед кинокамерой и буквально заглядывают в объектив, улыбаются, машут кому-то. Обыкновенная жена поправляет воротничок своего обыкновенного мужа, толкает его локтем – дескать, нас транслируют на всю державу. Тут на сцене появляется мужчина интеллигентной наружности с дочерью-подростком, и репортер обращается сперва к ним, в обход обыкновенных (ай-яй-яй! – такой промах чреват последствиями). 

 

Здравствуйте. Вы, конечно, знаете, что Министерство культуры упраздняют?

Интеллигентный человек: Разумеется.

Репортер: И как вы к этому относитесь?

Интеллигентный человек: Я к этому не имею никакого отношения, поэтому умываю руки.

Репортер (опускаясь на корточки перед девочкой): А вы, леди, как считаете?

Девочка: Что?

Репортер: По-твоему, это хорошо или плохо?

Катя (беззаботно): Не знаю. Папа успел купить мне самоучитель – для чайников. Только теперь, говорит…

Репортер: Спасибо. (Оборачивается к обыкновенным супругам.)

А вы-то что думаете по этому грандиозному поводу?

(Интеллигентный человек, оскорблено дёрнув плечом, уходит, уводя за руку упирающуюся дочь, девочка оглядывается: гуд бай!).

Обыкновенный муж: А чо тут думать-то? Наше дело маленькое. Мы жили без культуры и всякого там образования… и теперь проживем. Это богатые нуждаются – сколько нужно заплатить за всякие там оксфорды и фарфоры, а нам, главно, чтоб платили вовремя зарплату и законные выходные не отнимали. (Подумав.) А то введут опять шестидневку! А еще хорошо бы, пиво чтоб бесплатно давали за вредное производство. Вот тогда бы и культура была и душевное общение на законом уровне.

 

Репортер подносит микрофон к необыкновенно накрашенной обыкновенной жене. Та смущенно хихикает и замирает, уставившись в камеру.

 

Репортер: Хотите что-нибудь добавить?

Обыкновенная жена: Я…

Репортер: Смелее.

Обыкновенная жена: Я… я хочу… передать привет своей сестре Клаве из Урюпинска и ее мужу – Семену, бабе Шуре Прохоровой, ее золовке – Нюрке, она мне всегда приветы тоже передает. В письмах. А еще всей нашей родне из Пензы: Люде, Ольге, Прасковье Ильиничне, Витьку, Танюшкам старшей и младшенькой, дяде Васе… как здоровьичко, дядя Вась?! Не болей там!  (Высокомерно.) А еще я передаю привет Зинаиде Захаровой. Видала, Зинка?.. меня по телевизеру показывают, вот так-то! А тебя нет!

Репортер (все это время натянуто улыбается): Да, да, спасибо. (Отворачивается к камере.) Как видите, дорогие телезрители, мнения пока самые разнообразные. Однако давайте продолжим наш блиц-опрос.

Подходит к дворнику. Тот уже какое-то время подметал тротуар и хмуро – с похмелья? – наблюдал за происходящим.

 

Репортер (в камеру): Кажется, дорогие телезрители, вон тот человек тоже хочет поделиться с нами своим мнением. Он уж точно из народа. (Дворнику.) Вы позволите задать вам насущный вопрос?

Дворник: Да чего, позволяю.

Репортер: Как вы считаете, то, что Министерство культуры упразднили – правильно или нет?

Дворник: Упразднили – и ладно. Больше праздников – больше сору. Больше сору – и мне с метлой чаще на люди выходить. Может, прибавку к зарплате дадут. Правильно!  Культура там, где хорошо подметают! А ежели каждый будет мусор мимо урны бросать, то где ж тут культура?

Репортер: Спасибо, ваше мнение довольно оригинально. Даже, пожалуй, иносказательно.

Дворник (снова метет в сторону кулис, бубнит): Вот так-то! Культура там, где порядок. Порядок – главное! (Останавливается, оглядывается, достает четвертинку, делает глоток, уходит.)

В это же время из-за кулис появляется Подкоркин. Он озабочен, спешит.

Репортер (подбегает к нему): Что теперь будет с культурой, по вашему мнению?

Подкоркин (на ходу): Нет времени заниматься болтовней. Надо спасать Россию! Надо что-то делать!

 

Репортер прочищает горло, как если бы намереваясь крикнуть вслед: «У, скотина безрогая!»,  пожимает плечами и  поворачивается к идущей из-за кулис Симе:

 

Репортёр:  А вы что думаете?..

Сима: О чём?

 

 Из-за кулис вразвалочку выходит Майкл и насмешливо:

 

Майкл: Да ни о чём она не думает! И вообще – отстаньте! Тоже мне – раскудахталась…

Репортёр: Хам! (и оператору): Харэ! Закрывай лавочку.

(Уходит за занавес. Попавшийся навстречу дворник намекает известным приёмом – растопырив мизинец и большой палец – на вознаграждение за интервью). Но не всё коту масленица! - отмахивается она от него).

 

Между тем Майкл догоняет Симу, идёт рядом.

 

Майкл: Гуляем?

Сима: На репетицию бегу.

Майкл: И папаня будет?

Сима: Нет, он по другим делам побежал.

Майкл:  Меня с собой не возьмёшь?

Сима (останавливается, глядит в глаза Майклу): Миша…

Майкл: Да? А может, плюнуть на репетицию и махнуть купаться?

Сима: В другой раз. К тому же на дворе октябрь месяц.

Майкл: Ну, как знаешь.

 

Когда она отходит, окликает:

 

И чего ты нашла в старом мухоморе? Удивляюсь. Нет, правда…

Сима (оборачиваясь): Не говори глупостей.

 

Занавес – как бы размывает пространство в разные стороны.

 

7.

Тот же кабинет на следующий день, но банкетный  стол разобран на составлявшие его письменные, которые теперь на своих законных местах.

 

Подкоркин: Надо что-то делать! (Включает радио, обеспокоено ходит взад-вперед.)

 

По радио диктор загробным голосом рассказывает о смене культурного курса, мотивируя курсом доллара…

 

Подкоркин (выключает радио): Что-то надо делать! Но что? Абы бы что – не годится. Что делать? Что?! (Подходит к телефону, набирает номер.) Ало… ало! Юрий Яковлевич у себя?.. а где он?... а почему вы не знаете?.. но вы его секретарь! Ало!.. (Кладет трубку.) Это черт знает как такое могет быть! (Снова набирает номер.) Иннокентий Кузьмич? Ну!.. что-нибудь узнал?.. Я тоже ничего… Думаешь, существует опасность?.. Надо что-то делать… Нет! Нельзя сидеть, сложа ру… И что ты предлагаешь?.. Да… да… согласен. Жду! (Кладет трубку и еще раз набирает, однако номер занят. Нервно барабанит по телефону и снова набирает. Занято.) Черт возьми! (Бросает трубку. Телефон звонит.) Ало! Хорошо, что ты…  что?.. нет,  только не это!.. не надо… не надо истерик!.. да… я сам ничего не знаю… его нет… исчез! Испарился! Как хочешь! (Кладет трубку и, мгновенье подумав, снова набирает номер.) Слушай меня внимательно! Все очень плохо. Мы должны сплотить свои ряды и чего-нибудь предпринять. Не принять, а предпри-инять! Предлагаю всем собраться… да!.. немедленно… быстрее. Подожди! Проследи, чтобы за тобой не было хвоста… Слежки! Чего непонятного? Жду! (Еще раз набирает номер.)   

 

Хлопает дверь. Подкоркин подпрыгивает, испуганно роняет трубку на рычаг. Входит большой чин из министерства, ведет себя тревожно, одет странным образом, с надвинутой кепкой на глаза и укутанный шарфом по самые уши (прям-таки Ленин в разливе), в руках у него пухлая папка.

 

Подкоркин (не узнает его): Что?! Что такое?

Большой чин: Это я!

Подкоркин: Юрий Яковлевич?

Ю. Я.: Ц-ц-ц! Никто не должен знать о моем приходе.

Подкоркин (шепотом): Ю… Я… Я звонил вам, а секрета…

Ю. Я. (зажимает Подкоркину рот): Забудь, кто я такой. И слушай меня внимательно. Вот мой портфель. В нем важные докумен... Резолю... Положе... Циркуля... Это неопровержимые улики нашей культурной деятельности. Спрячь его в надежное место. (Отдает Подкоркину.) Придет время, мы вернем наше достояние.

Подкоркин: Может, организовать оппозицию?!

Ю. Я.: Каку-ую?!. Сейчас уже поздно об этом говорить. Таким, как я, в России теперь нет места. Нужно драть и немедленно, пока не съели...

Подкоркин: Неужели в эмиграцию?.. В разлив?

Ю. Я.: Я намерен убраться отсюда ещё куда подальше.

Подкоркин (осенён догадкой): …следом за министром?! (Зажимает себе в ужасе рот.)

Ю. Я.: Ц-ц-ц! Это также должно остаться в тайне. Так что давай, Гена, прощаться. И как знать, может быть, навсегда.

Подкоркин: Я навсегда останусь преданным нашему министру… и вам.

 

Большой чин и Подкоркин целуются. Чин, оглядываясь, направляется к дверям.

 

Подкоркин: А-а-а… как же я? Меня не скушают?

Ю. Я.: Ты-то им зачем? Меня нет – стало быть, и тебя нет. Не боись.

Подкоркин: Да? Вы думаете?..

 

Большой чин безнадежно машет рукой и исчезает за дверью. Подкоркин некоторое время стоит, что-то соображая, затем смотрит на портфель, берёт, прижимает к груди, но через минуту пугается и отбрасывает его, как ужаленный. Начинает метаться. Затем хватает портфель и прячет его то в один шкаф, то в другой. Снимает со стены портрет министра и прячет его также. Подбегает к телефону, лихорадочно набирает номер.

 

Подкоркин: Зачем, зачем... Это мы ещё посмотрим, кто дороже! Ишь ты! Ты у нас один съедобный нашёлся! «Зачем?» Кто нужнее...

Ало, ало! Викторов?.. Это я! Послушай, незамедлительно уничтожь тираж моей книги… да… да! Теперь это запрещенная литература. Нет… нет! Я прошу вас незамедлительно!.. слышите меня?.. незамедлительно! Требую!.. Ты понял меня, дьявол тебя подери совсем!..

 

Снова мечется, роется в столе, вытаскивает книги и бросает их в кучу хлама у стола. Звонит телефон. Подкоркин вздрагивает и настороженно смотрит на трубку, не осмеливаясь  взять. Потом всё же…

 

Да!.. (Пауза, затем нетерпеливо) Какой еще детский праздник?.. (Пауза, затем орет в трубку.) Какая поэзия?! Тут такое твориться! Конец света!.. национальной культуре каюк!.. Крышка, да!.. а вы с какими-то дурацкими пряниками… тьфу, праздниками лезете, беспокоите зря! Плевал я на вашу преданность!.. И на день поэзии в том числе! Что?..

 

Хлопает дверь. Подкоркин бросает трубку. Появляется Обнищук с газетами в руках.

 

Подкоркин: Принес?! Давай сюда! (Хватает газету, читает правительственное сообщение). «Ликвидировать существовавшую систему, как устаревшую…» (Повторяет с тоской.) Как устаревшую! «…упразднить, как вредную…» Вредную! «…расформировать… уволить…  ликвидировать…» Господи, боже мой! Ликвидировать! (Бросает газету, снова мечется.) Что же делать? Что же делать? Я всю жизнь отдал службе, дослужился до уважаемого человека. Меня вот-вот в министерство должны были позвать. В министерство! А теперь что же такое получается. Министерства нет… Тю-тю? Кука с маком? (Обнищуку.) Тютя, а ты чего молчишь?

Обнищук: Да, чего тут скажешь, Геннадиваныч?! Я человек преданный, завсегда с официальным мнением согласен. Как наверху решат, так тому, значит, и быть надлежит.

Подкоркин: Что надлежит… что надлежит-то?! (хватает другую газету, читает.) «Принять меры... проследить… обеспечить… назначить ответственным за ликвидацию…» Назначить?.. (Лицо проясняется, расплывается в улыбке.) Назначить! Ну, ты!.. Ёлочки зелёные!

 

Обнищук на цыпочках выходит за кулисы и возвращается в медвежьем костюме.

 

Подкоркин: Юрий Яковлевич?! Вы вернулись? Славненько-то как… мне без вас прямо... загрустилось…

 

Обнищук разоблачается, физиономия предовольная.

 

Подкоркин (приложив ладонь к левой стороне груди): Ещё раз наденешь без разрешения чужой балахон – уволю! Слышал? Болван!

Обнищук: Понял.

 

8.

Вбегает запыхавшийся Хоралов.

 

Хоралов: Товарищи! Вы не представляете!.. на улице творится язви что! Полная какофония! Я еле-еле прорвался скрозь баррикады. Весь костюм испачкал. Во! Анархия! Начались настоящие разборки – разбои, погромы всех и вся, пылают костры! Безумие! Эти варвары жгут книги, ноты! (Стонет.) Мои ноты! Интеллигенция защищает свои идеалы, как может. Скрывается где попало. Но есть и перебежчики. Я сам видел, как одна женщина, интеллигентной наружности!.. швырнула в огонь фотографию министра культуры! Возмутительно! Мы обязаны спасти... Мы!.. ее верные сыны! Мы…

 

Пока Хоралов говорит, Подкоркин вновь принимается за книги. Обнищук начинает ему помогать. Он залезает под стол и вытаскивает стопку перевязанных толстых журналов, бросает их в общую кучу. Подкоркин срывает календарь с репродукциями художников эпохи соцреализма и мнет.

 

Хоралов (в недоумении): …что?!. ты делаешь, Гена?

Подкоркин: Надо избавиться от всего, что может нас скомпрометировать. И чем быстрее, тем лучше. Они, баламуты, способны ворваться в любую минуту…

 

Хоралов пугливо оглядывается на дверь.

 

Хоралов: Кто?

Подкоркин (шепотом): Они! Я же сказал: баламуты! Фонтанисты!

Хоралов (в панике): Что же делать? Что?..

Подкоркин: Не важно что, главное начить. (Пауза.) Я должен тебя предупредить, Иннокентий Кузьмич, как друга!.. музыка твоя никуда не годится… старомодная! (Продолжает выгребать книги из шкафов.)

Хоралов: Что?! Да как ты сме… (грозит пальцем) Э, нет, дружище, у тебя нет слуха! Да и вообще!... это у тебя не стихи, а стишата. Никуда ни в зуб ногой! Прошлый век! Да!  Березки, барашки, шашлыки, перелетные пташки-букашки… дичь, одним эпитетом! Ты эпигон, подражатель!..

Подкоркин (оставив свое занятие, наступает на Хоралова): Это ты про меня?! 

Хоралов: А про кого же ещё?! Да! Да! Да! Зря я с тобой связался, с бездарем! Столько лет угрохал на какие-то второсортные песенки. А ведь мог бы хоралы!.. висеть на одной стене с Бахом, Генделем, Рахманиновым! 

Подкоркин: Тебе не на стене висеть, а в петле болтаться скоро придётся! Ты?! Ха! Ха! Ха! Да ты способен только на тру-ля-ля!

Хоралов (падает на стул, картинно хватается за сердце): Ой! Ой! Уморил! Мне нехорошо.

Подкоркин (дает ему стакан воды): Сам умора! Хлебни водички и успокойся. Ты мне нужен во всеоружии... И шутки в сторону! Вот что я тебе скажу, Кеша. Заканчиваем выпендриваться и в срочном порядке берёмся за дело. Сечёшь? Нам следует изменить концепцию нашего обоюдоострого творчества. Мы оторвались от реальности аж на версту, поэтому и случилось то, что случилось. Но мы служим народу, и если народу нравятся «Муси-пуси, миленький мой», то и надо давать им «Муси-пуси», а не какого-то Баха! И не давать, а продавать! Во всем должна быть коммерция, конвейер, ширпотреб! Высокие стремления не накормят. Деньги – вот наш бог!

Хоралов (скучным голосом): Ты думаешь?

Подкоркин: Надо приспособиться, а то кто знает, чем все это кончится. Говорят, начались репрессии. Чистки! Зачистят и глазом не моргнут, понял?

Хоралов (уже бодрее): Да. Так что будем делать?

Подкоркин (передразнивая): Что делать? Этот Чернышевский, блин, изгвоздал весь словарный запас! Куда ни плюнь – всюду его пресловутый вопрос: что делать, что делать? А что делать – так и не сказал. На гвоздях он спать, видишь ли, предлагает! Ну да ладно, шут с ним. Для начала надо переделать мои стихи и твою музыку на современный лад.

Хоралов: Гениально! Нет, я серьёзно спрашиваю...

Подкоркин: А я тебе серьёзно отвечаю…

 

9.

Улица. Пляшущая толпа у костра. Чего-то жгут. Майкл среди пляшущих молодых парней и девиц. Вот он видит Симу, бежит наперерез.

 

Майкл: Привет, старуха.

Сима: Привет, молодежь. Чем занимаетесь, ниспровергатели?

Майкл: Да вот, шашлычок хотим испечь.

Сима: А чего это… книжки вместо дров?

Майкл: Где ж нынче дров напасёшься. Всю древесину на бумагу извели. А сборнички с песенками папани так хорошо трещат, такой жар – какая-никакая, а польза.

Сима (прижимает ладонями щёки): А узнает?! Отец-то…

Майкл: А он знает. Сам велел, между прочим. Не мне, конечно, а своим подручным. Ну а я так, по доброте душевной, помогаю избавиться от компромата-криминала.

Сима: Значит, всё же заодно? А бодался.

Майкл: Когда можно было – бодался, а ноне – шутки в сторону. Я ж не полный кретин – денежки всем нужны. Загребут отца и мне крышка.  А ты куда чешешь?

Сима: На репетицию.

Майкл: И чего там новенького лепите? Очередную муру? Слушай, как насчёт кафешки?

Сима: Говорю же, репетиция.

Майкл: Да понял, понял. После, я имею в виду.

Сима: Не знаю, право.

Майкл: Я зайду за тобой.

Сима: Н-нет, пожалуй, не надо. Я, знаешь, сама приду… Где в прошлый раз?

Майкл: Ну да. Смотри, не опаздывай, а то пропустишь ужасно интересное…

Сима: Да? А что – намекни хотя бы…

Майкл: Партию сколачиваю.

Сима: Да что ты говоришь.

Майкл: Агы. С чудненьким названием «Анти-рекрамма».

Сима: И что же в ней такого чудненького?

Майкл: Чёткая координация и железная дисциплина!

Сима: Да это ж плагиат.

Майкл: Ну и что? Не важно. Щас все плагиатят. А с другой стороны посмотреть если, то вернуться к забытому иногда очень полезно.

Сима: Не знал да к тому же забыл, да? Но зачем это тебе? Избавиться от рекламы?

Майкл: И тем самым избавить всё население от зомбирования.

Сима: А само-то население хочет?

Майкл: А кто его спросит?

Сима: Ну и как же ты этого достигнешь?

Майкл: Да очень просто. Миллионы наших членов одновременно – по сигналу – выключают свои приёмники, и, как говорится, гаснет всё – даже кремлёвские звёзды. То есть нарушается энергоснабжение, выходят из строя трансформаторы и… Один раз вышли из строя, два раза вышли, три… а потом правительство призадумается, что дешевле – отказаться от рекламы или ремонтировать подстанции и линии электропередач.

Сима: Но это же возврат к тоталитаризму. Это ж Оруэлл чистой воды.

Майкл: Ну и что? Всё когда-нибудь возвращается на круги своя. Только надо, чтоб никто не опередил в настоящий момент. Только первого помнят! Так чего – придёшь? Столбить местечко...

Сима: Постараюсь. Вообще-то интересно.

 

10.

Звучит романс. Хоралов подыгрывает на фортепьяно. Подкоркин нараспев проговаривает текст. Сима стоит у рояля и держит сложенные ладони у губ – сосредоточена, растеряна? – не ясно.

 

Брожу всю ночь в тени осин               

Совсем без сна, совсем без сна.

Зачем сегодня я один?

Ведь страсть моя огня полна.

 

Молчанием птиц я оглушен.

Мне нет покоя, нет покоя.

Амуром юным сокрушен,

И днем, и ночью сердце ноет.

 

Печален начатый романс.

Я жду рассвета, жду рассвета.

Какой изысканный нюанс! -

Предтеча розового цвета.

 

Дождусь, рассеялся  чтоб мрак.

Я ждать умею, ждать умею.

И пусть все сложится вот так,

Как я в мечтах своих лелею.

 

Дождусь, рассеялся  чтоб мрак.

Без сожаленья, сожаленья.

Какой же все-таки напряг,

Когда в душе твоей смятенье.

 

Подкоркин (жестом останавливает Хоралова): Стоп, стоп, стоп! Это никуда не годиться! Ни в какие ворота! Все надо менять.

Хоралов: Что?! Это же классика! А классика всегда актуальна.

Подкоркин: Нет-нет! Как там у молодых? Побольше ударных давай!

 

 Хоралов закрывает крышку фортепьяно и задает ритм. Аранжировка меняется. Подкоркин начинает с начала и переделывает на ходу текст. Из романса получается что-то в стиле «реп». Подкоркин и Хоралов одобрительно переглядываются. Подкоркин начинает пританцовывать. Обнищук с энтузиазмом подключается. 

 

В темном лесу брожу всю ночь.

Это кошмар, как в кино точь-в-точь.

Темень кругом, ничего не пойму.

Щас я в канаву верняк упаду.

Вот отошел в кусты отлить

Теперь всю ночь в осинах бродить.

Зырки слипаются без сна.

Страсть моя огня полна.

Ну почему я сегодня один?

Вот ведь подстава какая, блин!

На фиг всех этих крашенных дур.

Метко ж меня подстрелил амур.

Надо с дискотеками завязать давно.

Что-то оглох я, вот дерьмо!

А еще от гормонов мне нету покоя

Не сплю, страдаю, и все такое.

Рухнул с дуба, такой нюанс.

Тему сменил, пою романс.

Дождусь в лесу, чтоб рассеялся мрак.

Это не жизнь – сплошной напряг!

 

Подкоркин: Так! Теперь Симончик! Попробуешь?

Сима: Я ещё… (шевелит пальчиками) … ещё не собралась…

 

Тут она видит Майкла на галёрке. Тот не собирается выходить, даже прикрывается газетой, но ей показывает большой палец. Правда, тут же меняет решение и, махнув рукой,  начинает спускаться по лестнице к входной двери на сцену.

 

Майкл: Ни фига себе музон! Это же полный свежак!

Подкоркин (пританцовывая): Давай! Шевели копытами!

 

Майкл преображается. Теперь он одет в стиле «Серкус артс» – это панк стиль в брейк дансе. Юноша начинает танцевать брейк.

 

Хоралов: А что… это клева!

 

 После окончания номера Подкоркин ведет себя по-молодежному раскованно и даже развязно, здоровается с сыном ритуально – похлопывания, пожатия и сцепление пальцев.

 

Подкоркин: Ништяк! Давно я так не оттягивался.

 

Энергичная, ритмичная  мелодия сопровождает разговор.

 

Майкл (радостно): Ну, падре, ты даешь! Я в полном отпаде!

Подкоркин: Что… думал, я лох? А я в теме! Так-то… Майкл!

Майкл: Как… как ты меня назвал?.. вот это да! (Хоралову.) Что это с вами случилось?

Хоралов (пытается подражать развязности Подкоркина, но у него получается это коряво): Да так… наморщили слегка ум.

Майкл (хохочет): Ой, дядя Кеша, ты просто ходячий прикол!

Обнищук: Жить надо в кайф!

Подкоркин: Эх! Щас бы еще косячок задымить для полного фонтана! (Сыну.) Одолжишь?

Майкл: Вообще-то я не любитель летать в астрале…

Подкоркин (недоверчиво): Туфту гонишь!

Майкл: Нет, без балды! Мне мозг еще в ремесло сгодится. А насчет наркоты… это я так, прикалывался. Я ж не знал, что ты такой кучерявый. Думал, ты только о своих железках печешься, а меня за лоха держишь.

Подкоркин: Не хнычь, бэби! Житуха круто меняется в сторону альтернативы! Кстати! Симочка! Ты где?

Сима (её голос из-за кулис): Я покурю.

 

 Несколько громких и диссонирующих аккордов, затем снова музыкальный фон.

 

Хоралов (в это же время подходит к Майклу, щупает материал куртки): Клёвый прикид костюма.

Майкл (хохочет): Не так, дядя Кеш! Гони без напряга – клёвый прикид – и все. А  кустюм – слово из другого тематического ряда.

Хоралов: Заметано! (Ударяет ладонью о ладонь Майкла.)

Майкл (отходит в сторону, задумывается): Не-е! Чё-то файлы у меня не сходятся. 

 

Ускользает за кулисы, где его поджидает Сима.

Она выговаривает Майклу:

 

Сима: Я же просила – в кафе встретимся.

Майкл: Так хотелось послушать.

Сима: А сейчас зачем сюда вышел? Иди-иди, а то отец заметит.

 

Майкл возвращается на сцену.

Торопливо входит Виолета Арнольдовна.

 

Виолета Арнольдовна (запыхавшись): Геннадий Иванович, залетела буквально на минуточку! Я не стала вам звонить, вдруг… телефон прослушивается! Кругом творится ужасный хаос! Вернее бардак. На улицах жгут  произведения искусства. Я не понимаю, откуда в людях такая агрессивная нетерпимость?! (Несколько секунд прислушивается, в ужасе хватается за голову.) О господи! Выключите сейчас же эти… ужасные вопли! Я этого не выношу!

 

Майк выключает магнитофон. Дама облегченно вздыхает.

 

Подкоркин: Что-то я не догоняю, Виолет-та, ты о чем эт-та?..

Виолета Арнольдовна (удивленно): Я говорю о нашей многострадальной культуре… о театре, кинематографе, литературе! Ведь это же генетический код интеллигенции! А все боятся говорить! А если и говорят, то не поймешь, одобряют или нет. Это форменный кошмар! У меня такое чувство, что вот-вот случится что-то ужасное, непоправимое, может быть даже…

Подкоркин: Например, что?

Виолета Арнольдовна: ...страшно произнести – революция!

Подкоркин: Во-первых, ты не беспокойся. Во-вторых, ты… беспокойся так, как тебе надо…

Виолета Арнольдовна (еще более удивленно): Но я чувствую! И вообще!.. я не понимаю, как можно оставаться спокойной, когда все приличные люди бегут из страны! Министр!..

Подкоркин: Тсс!

Виолета Арнольдовна (переходит на шепот): …министр эмигрировал!

Подкоркин (сквозь зубы) Что вы об этом знаете?.. ну, рассказывайте. Живо!

Виолета Арнольдовна: Ничего! (Пауза.) То же, что и все – попросил культурного убежища у какого-то племени. Что же делать? Что?!

Хоралов: Надо перестраиваться, Виола Арнольдовна! Культура сейчас неактуальна.

Виолета Арнольдовна: А что тогда актуально?! Я этого не вынесу!

Подкоркин: Антикультура! Помните – двуликий Янус?

Виолета Арнольдовна Попса, что ли?

Хоралов: Вот именно, попса!

Виолета Арнольдовна: Но можно ли назвать это искусством?!

Хоралов: А почему бы и нет?! Мы с Геннадиванычем уже перевоплотились. У монеты две стороны медали.

Виолета Арнольдовна: Но как? (Подкоркину.) Так вы считаете – надо перестраиваться? Каким образом?

Подкоркин: Срочным образом! Срочнейшим! Вот вы – в данную минуту! – человек… женщина старого закала… так сказать, старого образца актриса. И вот приказ – перезагрузка!

Виолета Арнольдовна: Что значит старого?

Подкоркин: А то! Простите меня за откровенность, я вам добра желаю. Габариты у вас не те! Кто из нынешних режиссеров захочет вас снимать?.. вам давно пора лицо делать. (Приподнимает перед собой ладонями, как женщина грудь.)  Кто вас снимает, кто? А мы будем!

Виолета Арнольдовна (истерично): Театр!.. я мечтала… но я актриса, я должна играть…  Как надо идти в ногу со временем, подскажите?

Хоралов: Очень просто! Чем хуже делаешь, тем лучше. Массы всё схавают. Главное, ни на чем не заморачиваться.

 

Майкл с этой последней фразой становится в позу оскоблённого – отставив ногу и откинув голову, на лице прорисовывается выражение презрения и брезгливости:

Что?

Хоралов: А что?

Подкоркин: Ну и… что?

Виолета Арнольдовна: Что… значит что?

Майкл: Что я вижу! Что я слышу! Это вы, значит, из-за тухлого министерства своего так перекинулись? (Заглядывает в глаза Хоралову, тот не выдерживает взгляда, и юноша подходит к отцу.) Боишься остаться за бортом?! Лапшичку мне на уши вешали…

 

Входит Сима, наблюдает ссору.

 

Подкоркин: Ты не врубился, Майкл…

Майкл: Не смей меня так называть! (Хватает магнитофон.) Весь кайф обломал. (Хочет уйти, но возвращается, демонстративно снимает куртку с заклепками, браслеты, причесывает волосы.) Когда жизнь дерьмо, хочется чего-то возвышенного. (Меняет кассету, включает магнитофон – звучит вступление к первому концерту Чайковского – уходит, оставив дверь нараспашку.)

На выходе сталкивается с Симой, тихо, как ни в чём ни бывало, бросает ей: «До встречи, кроха».

Она провожает его взглядом. Он оборачивается:

 

Майкл: Как я им выдал? Тоже, знаешь, не страдаем отсутствием актёрского таланта. У каждого своё амплуа.

Сима: Какой ещё ребёнок.

 

В это время в центре сцены:

 

Виолета Арнольдовна: Нет! Совершенно невозможно понять сегодняшнюю молодежь!

Хоралов: А чего её понимать? У них своё, у нас своё… Мы должны сосуществовать мирно и плодотворно. Кстати, как насчёт ужина?

Виолета Арнольдовна: Что? (и оглядывается).

Хоралов:  Я говорю: не поужинать ли нам где-нибудь в тёплом закуточке ресторана?

Виолета Арнольдовна (опять оглядывается): А где конкретно? В каком?

Хоралов: В уютном и укромном заведеньице. Изысканное на все сто. Доверьтесь моему музыкальному вкусу.

Виолета Арнольдовна: А удобно ли… уйти?

Хоралов: А мы чуть позже… ускользнём по-английски.

Виолета Арнольдовна: Но я женщина утончённых вкусов…

Хоралов:  Это мы учтём. Амбрэ!

Виолета Арнольдовна: Излить душу – мечта моего детства.

Хоралов: И это поддаётся учёту. Ещё бы!.. Как же без этого?.. Итак, моя дорогая, идём, пока мы выпали из поля зрения общественности?

Виолета Арнольдовна: Ведите меня, души моей невнятной композитор. Я внемлю твоим порывистым аккордам.

 

11.

Появляется взволнованный Викторов. В руках у него тяжелые, упакованные по-типографски  пачки книг. 

 

Викторов: Вот что, Гена, родной мой, ты меня прости, но я снимаю с себя всякую ответственность за издание и этой твоей книги. Можешь делать с тиражом все что угодно, не обижусь. (Ставит пачки на стол.)

Подкоркин (обеспокоено): Сколько экземпляров попало в продажу?

Викторов: Ни одного. К сож…

Подкоркин (с облегчением вздыхает): Слава богу! (Обнищуку): Митя!

Обнищук (почтительно приближается к Подкоркину): Да, Геннадий Иванович. 

Подкоркин: Надо избавится от этого… тиража.

Обнищук: Но как?

Подкоркин: Выброси, сожги!

 

Обнищук берет пачку, взвешивает как бы.

 

Подкоркин: Нет, постой! Спрячь в подпол! Мало ли что! Это ведь последние… В случай чего назовём макулатурой – сменяем на... На что-нибудь да сменяем.

 

Обнищук вынимает половую доску около самой стены в углу, прячет туда пачки.

 

Викторов (ему помогает): Ой, найдут! Найдут!.. А ведь там и моя фамилия… как издателя. Ответственность несу. Вот когда меняется руководство, то тут все ясно… снял один портрет, повесил другой… а тут как реагировать? Циркуляра нет! Неизвестно еще!.. на что сделает ставку новое правительство?

 

Обнищук возвращает доску на свое место и  с помощью издателя сдвигает на эту доску шкаф.

 

Обнищук: Нормально, Виктр Виктрыч. Я ёщё табачком присыплю – не пронюхает ни одна собака.

Викторов:  А чихать не будем?

Обнищук: Главное, чтоб не икать.

 

Вбегает взволнованный Голи-вуди.

 

Голи-вуди (говорит манерно): Я понял, товарищи! Нам посчастливилось стать свидетелями смены культурных формаций. Страна испытывает переходный период. Она вступила в более развитую фазу развития, которая неизбежно сопровождается цинизмом, разгулом преступности, ненормативной лексики и переоценкой ценностей в пользу материальной культуры. Да, товарищи, это тоже культура! Теперь каждая кухарка может позволить себе плюнуть в фарфоровую тарелку! (Хватает со стола антикварное блюдо, трясет им.)   

Подкоркин: Э, аккуратней, не разбей. Мы, конечно должны тесно сплотить свои ряды и мобилизовать все свои творческие силы, создавая альтернативную культуру, но зачем крушить личный антиквариат! Это кухаркам не жалко – они всё чужое разбить норовят. Рефлекс у них такой. На чужое. Но мы-то с тобой не кухарки.

Викторов: Ага, пришло время доказать всему цивилизованному миру, что мы тоже умеем класть ноги на стол! Но делать это мы будем всё равно по-нашенски.

Обнищук: Потому что у нас свой путь!

Голи-вуди: Ерунда! Необходимо как можно скорее импортировать демократические институты и внедрить их в массы. Если мы хотим стать цивилизованной страной, мы должны ориентироваться на западную модель общества и перемешать её со своей, чтоб получилась однородная масса.

Обнищук: Правильно. А то жуёшь иной раз и не понятно – тут солоно, а тут пресно…

Викторов: А я категорически возражаю против! У нас есть свои, многовековые традиционные обычаи!..

Подкоркин: Товарищи, хватит! Хватит из себя товарищей корчить. Какие теперь, к чёрту, товарищи?.. мы теперь господа! А господа, товарищи, хотят жить хо-ро-шо. Необходимо пожертвовать прежними убеждениями! Тем более, что сегодня убеждения мало чего значат и совсем ничего не стоят..

Обнищук: Мы требуем свободы выбора! Дайте нам новую идеологию! Деньги – в угол!

Викторов: Во главу угла. Грамотей.

Обнищук: Суть от смены места не меняется. Или место от перемены су...

 

Прожектор гаснет. Занавес опускается. Терраса кафе (сбоку сцены). Майкл и Сима за столиком. У них, похоже, серьёзный  разговор:

 

Сима: …твой отец мне и это и то, а ты? А что можешь ты? Да и вообще – где мы будем жить? На какие средства? На чём будут держаться наши отношения?

Майкл: Я думал, на любви… Я чего-то не понял? Ты хочешь одновременно и со мной и с ним?

Сима: Не говори глупости. Что значит, с ним? У нас деловое партнёрство.

Майкл: Ты хочешь сказать, я не знаю своего папаню?

Сима: Ты хочешь со мной поссориться?

Майкл: Да ну тебя! (Уходит).

 

 

Действие второе

 

12.

Все то же помещение бывшего ЦДРИ (центр. дом рос. интеллигенции), но за годы оно сильно изменилось. Появились плакаты иностранных поп-звезд в неглиже и в эротических позах. На месте транспаранта «Союз работников культуры» теперь висит «Центр коммерции и досуга». В глубине стоит несколько игральных автоматов. Неподалеку расположена стойка бара. За ней Обнищук протирает бокалы. Виолета Арнольдовна расставляет на столе тарелки с закусками. Туда же ставит протертые уже бокалы. Хоралов и Голи-вуди сидят у стойки, выпивают. Фролов пишет в блокноте за столиком поодаль.

 

Голи-вуди (слегка уже навеселе, наливает  себе, потом Хоралову): Ты должен меня понять, как человек творческий – человека творческого. Мне этот Шувалов!.. со своим элитарным кино… во, где сидит! (Показывает на горло.) Мне нужны условия, чтобы я мог!.. потому что мы с тобой, Кузя, относимся к той редкой породе людей, которые хотят… (тыкает пальцем в землю, затем в небо) ...найти здесь, а не там! И… находят! (Берет бокал.) Выпьем. 

Хоралов: Выпьем. (Чокаются и выпивают.)

Виолета Арнольдовна (Обнищуку манерно): Дай мне блюдо с канапе. (Глядит на стол.) Осетрины маловато.

Хоралов (напевает): Что ж ты такая страшная не накрашенная и накрашенная тоже страшная…

Голи-вуди: Я всем докажу, что я!.. Родион Голи-вуди!.. не хухры-мухры. Я много чего могу…

Виолета Арнольдовна: Не сомневаюсь! Такой талантливый человек, как вы, Родион, может многое. Чего только стоит ваш рекламный ролик о зубной пасте! (Изображает рекламу.) Покупайте «Пепсидент» – враз получишь и патент…

Хоралов: …и ваши гнилые зубы превратятся в белоснежные перлы!

Виолета Арнольдовна: Знаете, что я думаю?.. это, в своем роде, шедевр!

Голи-вуди: Да-а! Это вышло совсем недурно. Я долго думал над концепцией. Что?.. что такое зубная паста в жизни потребителя? Какой смысл заложен в ежедневной чистке, так сказать, полости рта?

Хоралов: Ну, это понятно…

Голи-вуди: Э нет! Это очень даже не понятно, потому что это!.. целая философия. Это!.. образ жизни. Если простого человека напугать тем, что его могут ободрать, как липку, дантисты, он, конечно же, предпочтёт более дешёвый путь – зубную пасту. Психология, так сказать, обывателя, не лишена практичности. Прежде всего, давим на практичность! Бой дантистам и прочим эскулапам!

Обнищук: Реклама – двигатель торговли.

Виолета Арнольдовна: Правильно, правильно, что занялся рекламой, Родя. Доходный бизнес!

Обнищук: Он нас кормит.

Голи-вуди (оживившись): Да-а! Но я хочу зарабатывать на кино.

Хоралов: Сначала надо найти… (делает характерный жест пальцами, намекая на деньги)… чтоб его снять.

Голи-вуди: У меня есть!

Хоралов: Откуда?

Голи-вуди: Спонсор имеется! Вот такой парень! Он дает мне кругленькую сумму. На сериал хватит!

Виолета Арнольдовна: Так что ж ты молчишь?!

Голи-вуди: А я и не молчу, как видишь. Это будет лучший сериал всех времен и народов. Супер!

Хоралов: Давай, Родя, за твой супер-сериал.

 

Обнищук ставит еще два бокала, разливает. Голи-вуди, Хоралов и Виолета Арнольдовна чокаются и выпивают.

 

Обнищук (опаздывает чокнуться и выпивает сам-один): Кино – важнейшее из искусств.

Хоралов: Кино взрывает глубины человеческой природы…

Голи-вуди: Да хватит вам высоких слов! Все банально. Надо показывать как раз то, что снаружи, под ногами валяется, а не копаться внутри человеческой породы. Там слишком много пустой… Отвалы пустой поры – кому они нужны? Я спрашиваю: кому? Ни-ко-му!

 

Пауза. Как будто происходит осмысление.

 

Виолета Арнольдовна: Родион, а скажите, о чем будет кино?

Голи-вуди: А-а! Это секрет. (Задумывается, достает сигарету и бросает скомканную пустую пачку на пол.)

О жизни. Да!.. о жизни, какая она есть, без всяких прикрас. Представьте!.. роскошная вилла на южном побережье Франции. Ее владелец – простой парень, россиянин. Он, как и все, торгует нефтью, лесом, недвижимостью, рабами, устраивает теракты и политические перевороты. А в свободное от работы время занимается теннисом, катается на серфинге, посещает художественные аукционы и стрип-клубы, играет в рулетку, заказывает своих должников, так как у него остро развито чувство справедливости…

Виолета Арнольдовна: Ну… в этом есть некоторый налёт претензии на элитарность… но это не вульгарно, нет. И главное – созвучно времени. Скажите, Родион, а ваш герой женат?

Голи-вуди: Разумеется, нет! При таком-то образе жизни!.. но он мечтает – о да, мечтает! – о счастье в семейном кругу. Вот только достойной его состояния мадам он не находит…

Хоралов: Найти женщину, которая любила бы тебя не за деньги, а за твое дурное настроение очень трудно. Эмансипированные все стали. (Напевает, глядя на Виолету Арнольдовну) Что ж ты такая страшная не накра-ашная? И накра-ашная тоже стра-ашная…

Виолета Арнольдовна (Хоралову): Ой! Только не надо вот этих обобщений! Женщины разные бывают. Я, например, не такая! И вообще, я считаю: у мужчины двадцать восемь хромосом. А у женщины на один больше – стало быть, двадцать девять.

Хоралов: Понятно. Всё теперь ясно мне.

Виолета Арнольдовна: Хочешь сказать, что это не так?

Фролов (из-за своего столика – ему, похоже, надоела болтовня): Да так. Так. Просто это ещё никто не открыл. Вы, золотко, просто всех опередили. Просто мы теперь первые знаем… но не проболтаемся. (Записывает в блокнот. Обнищук в это время открывает банку консервов.)

 Виолета Арнольдовна (ему раздраженно): Куда банку на стол суёшь?! На тарелку выложи! (В сторону.) Я этого не вынесу! Никакой фешенебельности.

Обнищук (смотрит на неё, как верноподданный): А я женщин люблю! Женщина она ведь… центр вселенной! Одна сплошная гармония! Из-за неё начинали войны и сражения! Наи… наи… наи-крово-пролитнейшие. Мир спасёт матриархат – янь и инь, инь и янь.

Фролов: Браво, дружище. Да ты поэт.

Хоралов: Скорее, хаос! Современная баба есть существо неуправляемое, а мне нравятся дамочки старого образца. Чтобы без упреков и раздражения… и чтобы непременно в шляпке была и чулочках с этими штуковинками-застёжками! (Изображает, как женщина пристегивает чулки к поясу. Виолета Арнольдовна фыркает с предельной амплитудой губ, отчего кончик носа её пачкается помадой).

Хоралов: Родя, ты обязательно должен снять сцену с машиной. Открывается дверь роскошного автомобиля, и оттуда показывается женская ножка в таких туфельках…

Голи-вуди (морщится):  Штамп! Банальщина!

Хоралов: Зато красиво!

Голи-вуди: А! Эти ноги в каждом втором фильме торчат.

Хоралов: И на них смотрят. С упоением и вожделением.

Голи-вуди (задумчиво): У Шувалова ноги нигде не торчат. Ни ног, ни ушей… ни ушей, ни ног.

Хоралов: Так его интеллектуальное кино потому никто и не смотрит. А мы с тобой относимся к той редкой породе людей, которые хотят иметь здесь, а не там! Ты не забыл? (Тыкает пальцем в землю, затем в небо.) Мы не должны пренебрегать вкусами простых плебсов.

Обнищук: Будь проще, и народ к тебе потянется.

Голи-вуди:  Ф-фу. Ну, хорошо… предположим, я готов удовлетворять эротико-запросы зрителя… и даже сексуальны запросы. Но мне этого мало. Я все-таки человек творческий, с трагической судьбой и хочу, чтоб меня понимали представители моего круга. (Допивает из бутылки и отшвыривает ее.)

Хоралов: Мы тебя понимаем.

Голи-вуди (отмахивается): А! Надо совмещать культуру и коммерцию. Культура не может быть изолирована от экономики. Произведение искусства – это в первую очередь цена, вложение капитала. Деньги – вот что меня интересует в творчестве. Я хочу много денег. Заплатите мне, и я вам сделаю чего изволите. Как тебе такая картина? (Пауза.) Дорога вьётся средь холмов и теряется за горизонтом, и главный герой мчится на мотоцикле, в боках которого блестит солнечный луч. Как у Чехова! Нет? И на ногах его лохматые унты! А? Каково?!

Виолета Арнольдовна: Гениально! Трагично! Золотой луч – символ золота, конвертируемой валюты и блеск дорогой техники, импортируемой из-за рубежа! Горизонт – это страны, экспортирующие автомобили и бытовую технику!.. Унты – последний писк моды!

Голи-вуди: Вот! Золотые и даже вещие слова! Пожалуйте ручку. (Берет руку Виолеты Арнольдовны, чмокает, небрежно бросает.)

Хоралов: Несомненно… в этом есть глубина подтекста.

Виолета Арнольдовна: Родион, а ваш спонсор, он кто?

Хоралов: Да, интересно, кто он? Этот ваш инкогнито...

Обнищук: Да, кто? Тоже трагедийная натура?

Голи-вуди: А-а!.. это один очень богатый человек. Из новых!.. с темным… вернее, не вполне прозрачным прошлым!.. председатель фонда! (Хихикает, говорит «по секрету».) Еще тогда, в са-амом начале, вовремя подсуетился и прикарманил денежки сиротского приюта… после этого сделал бизнес на игорных домах… Сейчас, правда, обосновался в Таиланде... А тут заправляет его племянник.

Обнищук: Быть в нужном месте в нужное время – талант наиважнейший!

Виолета Арнольдовна: А я вот все думаю… о той сцене, с машиной. Что если открывается дверь, и показывается… моя ножка в таких туфлях?! (Мужчины присматриваются к ногам дамы.)

В общем, хочу купить машину. Теперь все приличные женщины на своих колесах.

Обнищук:  Кхе-кхе. Вам, Виолета Арнольдовна, особая машина нужна… с претензией на изыск и шик-модерн.

Виолета Арнольдовна (польщено улыбается): С претензией… это слишком дорого.

Голи-вуди: Можно кредит в банке взять. Сейчас все в долг живут.

 

Входит Викторов с пачками книг, перевязанных и упакованных типографским способом и скатанной в рулон бумагой под мышкой. Он роняет его – кажется, нарочно – рулон разворачивается и на обозрение предстаёт поп-звезда – Симона,  в купальнике и с перьями на голове.)

 

Викторов: Женщина… она ведь кто?.. она муза, источник вдохновения, ангел чистой красоты! (Цепляет плакат  на подрамник, чтобы всем было видно.)

Хоралов (напевает): Что ж ты така стра-а …

Виолета Арнольдовна: Слушай, ну все, достал уже! (отходит вглубь сцены, садится в кресло)

Хоралов: В чем дело?.. я ищу нужный мотив (включает телевизор, щелкает пультом, смотрит на экран, как завороженный.)

Голи-вуди: Сыграл бы лучше Баха, что ли.

Хоралов: Баха?! Да кто он такой?!

Обнищук (Викторову, указывая на плакат): Откуда это у вас, Виктор Викторович?

Викторов: Из типографии. Геннадий Иванович заказал (Оглядывается на именное кресло.) Кстати, где он?

Обнищук: На телевидении.  Пригласили в ток-шоу участвовать. Как правильно сказать: токует или выступает?

Фролов (вполголоса): Токуют влюблённые глухари. Он – ни то, ни другое.

Викторов: Понятно. Фуршет по этому поводу.  (Берет ломтик колбасы с тарелки.)

Хоралов (у телевизора): Во! Такая реклама мне нравится.

Викторов (Обнищуку): Один поехал?.. с ней?

Обнищук (наполняет рюмки): Не знаю. С самого утра там, даже не звонил.

Викторов (берет рюмку): Так будет ли? Может, зря все это?

Голи-вуди (берет рюмку): Приедет. Куда он денется?! Хвалиться станет, а мы слушать, да поддакивать.

 

Выпивают, закусывают. Викторов присаживается, листает журнал. Распахивается дверь, входит Майкл. В руках у него гитара. Волосы взлохмачены, футболка с надписью на китайском. другую пьему)лось, в эстраду пм завтра.

 

Обнищук: А, Миша!

Майкл (оглядывается): Где он? (Видит плакат.) О-о! Шик-блеск!

Обнищук: С минуты на минуту ждем-с. Присаживайся.

Майкл (выпивает, закусывает): Опять пир горой? Что, папаша еще званьице себе прикупил?

Обнищук: Это не есть хорошо так, Миша, выражаться. Твой отец – человек больших возможностей и таланта!

Майкл (с иронией): Ага! (присаживается в сторонке, бренчит на гитаре, напевает что-то.)

Викторов: Интересная статья по психологии. (Читает.) По данным Всемирной организации здравоохранения, психическими заболеваниями страдают более 450 миллионов людей на планете. Каждый седьмой является параноиком-шизофреником, либо подвержен депрессиям и алкоголизму.

Голи-вуди: Черт возьми! Все сходят с ума. (Наливает в рюмку, пьет.)

Викторов: Есть очень экзотические фобии. Например, аллиумофобия – боязнь чеснока, базофобия – боязнь ходьбы, бронтофобия – боязнь грома и даже фобофобия – страх возникновения страха. 

 

Слышатся обрывки рекламы разных телеканалов, затем голос диктора. Она рассказывает о новостях культуры: «В четверг готовится торжественное открытие выставки всемирно известного художника Марлинского, нашего соотечественника, который покинул страну во времена культурной революции…».

 

Фролов (пристально глядит на экран): Интересно.

Хоралов (приглушает звук, подходит за рюмкой): Вот, пожалуйста! Художник с мировой известностью, все, кажется, имеет, а вернулся на родину! Почему?!

Голи-вуди: Потому что может себе это позволить.

Хоралов: Нет, не поэтому! Просто сей художник – па-три-ё-от! А ты западник, которых я не уважаю. О-о! Как я заблуждался, когда нашел в тебе друга! (Зло глядит в сторону Виолеты Арнольдовны, выпивает рюмку, возвращается к телевизору, прибавляет громкость.)

 

«…Марлинский завоевал всемирную славу, выставив в известной парижской галерее картину «Помела», изображающую… Последняя выставка художника имела скандаль…».

 

Фролов, задумавшись,  постукивает пальцами по блокноту.

 

Обнищук (берет рюмку): Скандал он тоже может себе позволить?

Голи-вуди (чокается о рюмку Обнищука, демонстративно кладет ему руку на плечо): Это не скандал, мой друг, а пиар-кампания. Сейчас без таких скандалов ни один публичный человек не обходиться. Этот художник понимает, как делать деньги.

 

Обнищук польщен неожиданным вниманием к себе. Хоралов на жест Голи-вуди кривится. Голи-вуди наполняет две рюмки. Хоралов хочет взять одну, но режиссёр  направляется к Валентине Арнольдовне, садится рядом… Хоралов усмехается.

 

Майкл (считает присутствующих): Раз, два, три, четыре, пять...

Обнищук: Что это ты, Миша?

Майкл: Вычисляю шизика.

 

Свет сосредоточивается на сидящих в креслах Голи-вуди и Валентины Арнольдовны.

 

Голи-вуди: Мне нужен ваш типаж…

Виолета Арнольдовна: М-м?

Голи-вуди: С моей подачи вы станете знаменитой… Героиня сюжета из глубин народной толщи. Можно сказать, от разбитого корыта…

Виолета Арнольдовна: Я, конечно, понимаю… но разделять жизнь с народом до такой степени я бы не намерена была.

Голи-вуди: Эта роль принесёт вам славу и…

Виолета Арнольдовна: И?

Голи-вуди: Деньги. Мно-ого-много денег. Разве вы не мечтаете о супер-машине?

Виолета Арнольдовна: О! Вы серьёзно?

Голи-вуди: Но этот пункт лучше обсудить подальше от посторонних глаз.

Виолета Арнольдовна: Я понимаю…

 

13.

Распахивается дверь, входит Подкоркин в малиновом пиджаке, золотой цепочкой от часов, сползающей в кармашек на груди, и перстнях на каждом пальце. Он, приобняв за талию, ведёт Симу в платье из серебряных лепестков-блёсток. За прошедшие годы девушка разительно изменилась. От ее непосредственности не осталось и следа. Зато теперь появилась самоуверенность и налёт вульгарности. Макияж и платье соответствуют новой роли.   

 

Подкоркин: А вот и мы!

 

Подкоркин и его спутница замирают, затем меняют позу. Обнищук фотографирует их в разных ракурсах. В это время в дверь, как тени, просачиваются с десяток мужчин в тёмных очках и рассредоточиваются за свободными столиками – и не вполне ясно, кто они – секьюрити или тифози. На эту группу поддержки, впрочем, никто не обращает внимания.

 

Хоралов: Симочка, наконец-то!

Симона: Я же просила не называть меня так. Нет здесь никакой Симы, есть Симона.

Хоралов (целует Симоне руку): Простите, государыня. Я ваш верный слуга, Симона!

 

Пауза.

 

Подкоркин (подозрительно оглядывает окружающих): Что, лясы точили?.. сплетничали за моей спиной?

Обнищук: Да нет, Генваныч, тебе показалось!

Подкоркин (грозит пальцем): Нет – да!

Обнищук: Да это же!..

Подкоркин: Не грузись. Все путём! Я тебе вот что скажу. Я, конечно, человек публичный и бываю в большом свете, но к скандалам отношусь скептически и с пониманием. Мне еще в депутаты баллотироваться. Надо наращивать толстокожесть.

Обнищук: Геннадий Иванович! Я отдаю вам свой голос прямо сейчас!

Подкоркин: Прямо сейчас не нужно, потому как мне ещё надо с тобой поговорить будет.

Фролов: И от какой же партии собираетесь баллотироваться?

Подкоркин: От партии «Единство стиля». Объединяться, господа, надо. Достигать консенсуса понимания.

Обнищук: Народ и партия едины в большом и малом!

Подкоркин: Вот он глас народа!

Обнищук: Я ваш верный слуга, Генадиваныч!

Подкоркин: Вот оно осознание своего места! (суёт пальцы в карман бархатной жилетки.) Господа, который час?

Обнищук: Почти половина седьмого, Геннадиваныч.

Подкоркин: Ровно в девятнадцать ноль-ноль начнется шоу с моим участием. (Похохатывая, подходит к телевизору, ищет нужный канал.) О, я там задал жару некоторым ретроградам!

Симона: Ты был великолепен.

Подкоркин: Потому что ты была рядом. (Замечает афишу, разворачивает.) Что это? Ну-кось!

Викторов: Только что из типографии.

Подкоркин: Прекрасно! Прекрасно! (Оборачивается  к Симоне.) Дорогая, посмотри. Нравится?

Симона: О-о! Спасибо, дорогой. Теперь есть что подарить фанатам.

 

Звенит гитарная струна.

 

Майкл: Шесть, семь.

Подкоркин (оборачивается): А, Михаил! А мы вот… я…

Майкл (смотрит исподлобья на Симону): Вижу! Я по делу.

Подкоркин (отходит с сыном в сторону): Что за дело?

Майкл: Нужны деньги.

 

Подкоркин достает из бумажника несколько купюр и протягивает.

 

Майкл: Мне нужно много. На нужды партии. Кроме того, хочу свой бизнес.

Подкоркин: Молодец! Только в настоящий момент я слегка потратился.

Майкл (взгляд на Симону): На неё?

Подкоркин: На предвыборную кампанию… на свою.

Майкл: Да пошел ты! (Уходит, хлопнув дверью.)

Симона: Всё в порядке?

Подкоркин: Разумеется.

Хоралов: У мальчика трудный возраст…

Подкоркин: Какой возраст?! Балбесу уже двадцать пять. У Николая Сергеевича сын депутат Думы! У Георгия Ивановича старший – нефть продает, а младший – алмазы в ЮАР покупает. Дочь Петра Вольфовича вышла замуж за греческого миллиардера! А мой всё ещё на гитаре бренчит! (Изображает бренчание на гитаре.)

Обнищук: Он еще себя проявит. 

Подкоркин: В каком, интересно, смысле? Проявит! Нет, нет! Не успокаивайте меня! Этот щенок весь в мать. Та, не пойми чего, хочет, и этот… Решительно ни одной моей черты!

Хоралов: Ошибаешься. Миша очень на тебя похож. Такая же творческая натура, тот же темперамент. Бескомпромиссность.

Подкоркин: Ты так думаешь?

Хоралов: Вылитый ты!

Подкоркин: Ладно, надо быть оптимистом. Что же мы стоим, господа?! Прошу всех к поляне.

 

Одобрительные возгласы.

 

Викторов (открывает бутылку шампанского): Давайте выпьем за Геннадия Ивановича! Человека большой жизненной силы… и, главное, человек, сумевший, как птица феникс, не только возродиться из пепла в культурное лихолетье, но и нашедший в себе силы несмотря ни на что изменить свой устаревший взгляд на творчество… И выпустил в моем издательстве семьдесят четвертую книгу с эффектным названием «Размышления у золочёного клозета». Какая плодовитость, господа!..

Обнищук: Ура, господа! Ура!

 

Все (и главным образом – группа поддержки): «Ура! Ура! Ура!». Выпивают. Обнищук не успевает со всеми чокнуться и выпивает один.

 

Хоралов: Тихо! Я произнесу тост, который сейчас чрезвычайно актуален. Гена, я хочу, чтобы ты, несмотря на свой оглушительный успех… (гостям) …возможно, кто-то не знает, что Геннадию Ивановичу наконец-то присвоено звание генералисимуса Горных долин и народного поэта Кузбаса… с вручением платиновой медали с изображением «Хозяйки медной горы»!

 

Возгласы (главным образом, группа поддержки): «Ну как же? Знаем!», «Отмечали вместе!», «Тогда фуршет был на высоте!».

 

Хоралов (делает жест всем успокоиться): Так вот, я хочу, чтобы ты, поднимаясь вверх по социальной лестнице, не забывал о своих старых друзьях.

Подкоркин: А я забываю?

Хоралов: Нет!

Подкоркин: Вот то-то и оно.

 

Все чокаются.

 

Виолета Арнольдовна: Генадиваныч, вы… вы гений!

Викторов: Величина!

Голи-вуди (показывая большой палец): Вот такой мужик!

Подкоркин: Спасибо, господа! Будьте спокойны, вы под моей крышей. А это уже о чём-то да говорит…

 

Обнищук снова фотографируй Подкоркина.

 

Викторов: Минуточку! Минуточку!

 

Все умолкают.

 

Викторов (покусывая губы): Господа, я хочу кое-что уточнить, чтобы ни у кого не возникало излишних иллюзий. Ты прости меня, Геннадий Иванович…

Подкоркин: Ну что ты, победитель ты наш троекратный?!

Викторов: …я – человек точный, и несу полную ответственность за каждое напечатанное и непечатное слово. И потому обязан, Гена, во благо отечества, сказать. (Пауза.) Да,  ты – многого достиг в жизни! Ты академик…

Подкоркин (с пафосом): Не надо, Витя! Не надо!

Викторов: …и все тебя хвалят, гением величают. Только почему все забыли, что это я!.. я тебя так первым назвал. И вообще!.. что такое сегодня лауреат или почетный гражданин? Да в твоем городишке и 10 тыщ жителей не наберется!  И никакой  культурной жизни!..

 

Возгласы недоумения и возмущения: «Вот так да!», «Ничего себе!», «Ну и ну!», «Успел набраться!» В группе поддержки выбрасывают плакат с надписью: "Долой!"

 

Викторов: …один кинотеатр, прости за подробности, магазин канцтоваров и два стриптиз-клуба! Все, господа! Это не центр… это даже не оазис!..

 

Тихое гудение: «У-у!», «Вот так дела!», «Ну, знаете ли!».

 

Подкоркин: (внимательно смотрит на издателя): Мели дальше. Критику (и шёпотом на ухо Симоне:  «запланированную») послушать всегда полезно.

Викторов: …ну нечем пока гордиться! Мы – свои люди и всё понимаем. Сора из избы, по крайней мере, не выносим. Если б там было хотя бы 100 тысяч населения, ипподром, казино и…

Подкоркин (равнодушно): Пьян, что ли, в самом деле? Отсебятина какая-то. Господа! В моём родном городе есть кое-какая жизнь, и многое даже реставрируется. Там  функциклирует целая поэтическая студия моего имени! Забыли, что ли? Но! Сегодня мы делаем упор не на этом… Вы что, забыли? Ты, победитель, запамятовал, который час на дворе? Не разочаровывай меня.

Викторов (теперь уже не вооружённым глазом заметно, что победитель в самом деле слегка перебрал): …да ладно, какая там студия! Графоманы одни! (Остальным.) А вот у нас в издательстве есть автор… не буду уточнять кто, человек это известный, потомок княжеского рода… тоже почетный гражданин! Но только жителей в его родном городе в 10 раз больше! И имя его не только школа носит, но и многие другие заведения. В краеведческом музее портрет – маслом, кстати, писанный! – висит, генеалогическое дерево намалёвано – во всю стену. В честь него даже небесное светило назвали…

 

Возгласы: «Знает с кем дружить...», «Солидно!», «Умеет человек устроиться!».

 

(Вкрадчиво.) Вот если бы не одна школа носила имя Геннадия Ивановича… если б детский сад его имени, библиотека его имени, стадион – тоже имени, казино... Да чтоб портрет масляный!.. и в парке посередь клумбы бюст в полный рост! Ты бы, Геннадий Иванович, учредил хотя бы для особо одаренных детей стипендию имени своего… и вдобавок солидную премию! Чтоб дети читали твои стихи, песни пели, изучали твое великое творчество. Своё имя и своё творчество надо не только внедрять, но и материально поощрять, поддерживать тех, в кого внедряешь. Тогда оно не скатится куда попало. Он прорастёт великим урожаем! Не скупись и воздастся сторицей!

Фролов (Симоне шёпотом): Я так и думал. Раз начал за упокой, кончит за здравие. Экая хитрая подсказка. Ай да лис…

Симона: Подсказка? Думаете? (Смотрит на Подкоркина.)

Виолета Арнольдовна: Нет сейчас единого творческого процесса. Все в эстраду пошло. (Многозначительно смотрит на Симону).

 

В это время с улицы доноситься шум митинга протеста. Отчетливо слышно, как пенсионеры выкрикивают  требования повысить им пенсии, домохозяйки – требование снизить оплату на коммунальные услуги, националисты – свои лозунги, «Антирекламщики» - свои…

 

Виолета Арнольдовна (открывает окно): Что такое? Нет, вы объясните мне, пожалуйста...

Викторов (пошатываясь, тоже подходит к окну): Опять, едрить твою налево! Сколько можно бухтеть! Дать всем по деревянной ложке – пусть ансамбль, что ли, сколотят песни и пляски... и наяривают пусть на этих самых ложках, наяривают! Чо попусту кучковаться?

Симона: Пойдемте посмотрим! Это так забавно.

Хоралов (присоединившись к ним, кричит в окно): Не надо ссориться, господа! Не надо ссориться!

Обнищук (пытается поглядеть в окно через плечи): Человек – существо социальное, но нервное. Отсюда все его беды. И болячки, кстати.

Симона: Почему они все в ватниках? 

Викторов: Это, видимо, некий символ. Идея тёплой, уютной жизни!

Симона: Какая идея?

Викторов: Ну… я не знаю… возможно, они отстаивают право носить то, что им хочется. А вообще телогрейка – это урезанный стёганный халат с Востока. Так что вполне возможно – это протест Азии против Европы. Или наоборот? Не помню...

Симона (указывает на кого-то в окне): Смотрите! Смотрите, что делает тот долговязый!..

Виолета Арнольдовна: Безобразие! Он просто издевается над идеей протеста!

 

Шум уличных голосов становится тише. Подкоркин и Голи-вуди, оставшись за столом, чокаются, выпивают.

 

Подкоркин (тяжело вздыхает): Неспокойно у меня на душе, Родя.

Голи-вуди: Брось, Гена, у тебя все хорошо.

Подкоркин: Ну, предположим! А как быть…  (оборачивается на Симону) …с сыном? Мы себе такое не позволяли, чтоб родного отца ни в грош не ставить. (Тычет пальцем в направлении игрального аппарата.)

Голи-вуди: Да… не та сегодня молодежь! Теперешние молодые не имеют понятия!..

Подкоркин: Вот и я говорю, все должны жить по понятиям. И они должны переходить от отца к сыну. Верно?

Голи-вуди: Верно. Утрачена связь времён. Как говорил великий Шекспир.

Подкоркин: Дети должны быть умнее родителей.

Голи-вуди: Они должны, обязаны и не имеют права не быть!..

Подкоркин: Вот именно! Они не имеют права! Что это за общество, которое не хочет возрастать от отца к сыну? Мы ген расшифровали…

Голи-вуди: Геном.

Подкоркин: …геном расшифровали, органы выращиваем… а кому я их оставлю? Мишка – подлец!.. все наперекор делает… Ты знаешь, он…

Голи-вуди: Шувалов тоже знать меня не хочет…

Подкоркин: …только деньги ему подавай. Всем только деньги мои нужны! Без отдачи! (Оборачивается на Симону.) А я, между прочим, нормальный мужик. У меня потребности есть. И они нисколько не меньше чужих…

Голи-вуди: Ты мужик, Иваныч, мужик, и какой!..

Подкоркин: И какой! (Загибает пальцы.) Бизнесмен, тачку крутую имею… две!.. За границу ее вожу...

Голи-вуди: Ты щедрый мужик.

Подкоркин: Я меценат, продюсер…

Голи-вуди (кивает в сторону Симоны): …ее продюсер… А мне когда отстегнёшь на сериальчик?

Подкоркин: …почетный гражданин города Дубовцы! Академик трех академий, лауреат…  (повеселев) …Родя, я же лауреат, я поэт! Прежде всего я – поэт! Понимаешь? Я теперь, может, книгу свою издам миллионным тиражом, рекламу на растяжках по всему свету!.. то, сё, все читать будут, как миленькие. Я их заставлю себя читать! Поклоняться будут! Будут ходить задрамши головы и читать мои растяжки!..

Голи-вуди: Я, Гена, тоже… фильм буду снимать. Спонсора нашел. Вот такой парень… (задирает вверх большой палец) …не то, что этот Шувалов. Бюджет, видите ли, ему недостаточный. Видите ли, он не может делать искусство при таком жалком финансировании. При свечах, говорит, эффект не тот! Шутник!

Подкоркин: Деньги – это гвоздь в любом сооружении.

Голи-вуди: А я сделаю фильм, и его посмотрят.

Подкоркин: По нескольку раз. Точно тебе говорю.

Голи-вуди: Да?

Подкоркин: Да.

Голи-вуди: Так я… говорю Шувалову: дурак ты, Шувалов, надо брать, пока дают… что дают. Сегодня дали, вчера дали, завтра дадут. Всё вместе сложить и…

Подкоркин: Вот! Я романсы сочинял, а Мишка – сын, говорил, что все это дерьмо. Ладно, пусть дерьмо. Я сам, может, знаю… но зачем это говорить в лицо родному отцу?!

Голи-вуди: Я ему говорю, на твои фильмы, Шувалов, никто не ходит. Высокое искусство, тоже мне…

Подкоркин (машет рукой): А!.. Надо понимать остроту момента. Теперь все переменилось… все! И я теперь современно мышлю. А этот щенок все равно знать меня не хочет. Почему?

Голи-вуди: Потому что это твой крест. Ты гений, Гена. А гениев не понимают ни дети, ни даже любовницы.

 

Голи-вуди и Подкоркин смотрят на Симону. Она обсуждает что-то с Фроловым.

 

Подкоркин: Давай выпьем. Скажи, чего она с ним всё время шепчется? Заговор, может? Где моя охрана?..

Голи-вуди: Давай.

Подкоркин: Родя!

Голи-вуди: Гена!

 

Обнимаются, упираясь лбами. Шум уличных голосов  затихает. Все возвращаются к столу.

 

Хоралов (Подкоркину и Голи-вуди): А! Это не есть хорошо, даже совсем швах – нас не подождали. (Разливает спиртное в рюмки.)

Подкоркин (Хоралову, указывая на окно): Что там… всё ещё бузят? Да! Все не довольны жизнью. Все!

Викторов: Одни не хотят отдавать деньги…

Симона: …другие требуют вернуть им молодость… (взгляд в сторону Виолеты Арнольдовны).

Хоралов: Много свободы стало.

Обнищук: Свобода – признак демократии!

Виолета Арнольдовна: Свободу – каждому!

Викторов: Свободу прессе!

Голи-вуди: Свободу телевиденью!

Хоралов: Свободу шоу-бизнесу!

Обнищук: Свободу транспортным средствам! На дорогах, я имею в виду...

 

Фролов и Симона продолжают в стороне ото всех свой разговор:

 

А вам не кажется, Сима, что наш патрон делает ошибку?

Симона: Что вы имеете в виду, Андрей?

Фролов: Зря он не финансирует партию Майкла. Не дальновидно. Потому что его «Стиль» на ладан дышит…

Симона: Я должна ему опять подсказать?

Фролов: А кого он ещё послушает? Меня? Вряд ли.

 

14.

Хлопает дверь, входит статный мужчина. Весь его вид и неожиданность костюма выдает в нем причастность к богеме и толстому кошельку. Он раскован и… насмешливо и бесцеремонно оглядывает кабинет. Ба, да это Марлинский собственной персоной!

 

 Марлинский (Без приглашения садится за стол, наливает себе выпить. Пристально смотрит на Симону, ударяет своим бокалом о её бокал): Чтоб быть!

 

 Симона заинтригованна, взгляд незнакомца ей, безусловно, льстит. Виолета Арнольдовна завистливо фыркает с присущей характерностью.

 

Подкоркин (обеспокоено): Что вам угодно? Вы кто?

Марлинский: Налейте мне еще, голубчик.

Подкоркин (непроизвольно берётся за бутылку): Но… позвольте узнать всё же…

Виолета Арнольдова (соседу): А это не рэкетир?!

Викторов: Скорее, киллер!

Обнищук: Дилер!

Хоралов: Риелтор!

Голи-вуди: Инвестор!

Симона (глядя на костюм Марлинского): Имиджмейкер!

 

Все разглядывают Марлинского. И тут он распахивает плащ. Женщины вскрикивают от неожиданности. Марлинский с грацией скидывает с себя плащ, медленно ослабляет галстук, расстегивает пуговицу на рубашке, дотрагивается до ремня (движение таково, что всем показалось, будто незваный гость хочет расстегнуть брюки. Кто-то даже приоткрыл рот).

 

Виолета Арнольдова (то ли в ужасе, то ли с восхищением): О-о! Господа! Я этого не вынесу! (Облокачивается в легком обмороке на Викторова.) Надо принять какие-нибудь меры! Выяснить, кто он такой! Господа, я сейчас… Это стриптизёр!

Подкоркин: Нам и так понятно. Эксгибиционист!

Виолета Арнольдова (кокетливо): Хо-хо! Дайте угадаю. Вы заблудились?

Марлинский: Нет.

Виолета Арнольдова: У вас к нам деловое предложение?

Марлинский: Нет.

Виолета Арнольдова: Кого-то ищите?

Марлинский: Да.

 

Общество приходит в волнение.

 

Виолета Арнольдова: Кого же?

Марлинский: А кого мы ищем всю жизнь? Друга.

 

Общий вздох облегчения. Шушуканье: «Среди нас его уж точно нет! Не так ли, господа?», «Наверняка такой же хам!».

 

Виолета Арнольдова: Как видите! Вашего друга здесь нет.

Марлинский: Ну, это еще надо проверить! (Встает, оглядывается на балконную дверь.)

Голи-вуди:  Тогда скажите его имя!

 

Входит Фролов.

 

Фролов: Толя?

 

Все оборачиваются на Фролова. Фролов и Марлинский идут навстречу друг другу, обнимаются.

 

Марлинский: Андрюха!

Фролов: Анатоль!

Марлинский: А я-то поначалу засомневался, туда ли зашел. Все изменилось за годы, не узнать. А потом смотрю, тот же сброд кругом. Где же искать археолога, как не в куче мусора?! И точно – ты здесь!

Фролов: Эх, Тольчинский! Ты все тот же воинствующий маньерист. Или уже карьерист? Откуда ты свалился? С Парижу, знать.

Марлинский: С седьмого неба, дружище. Четырнадцать часов висел над окияном – пил да спал. Добрался до Лондона, мечтал, отосплюсь в гостинице, да где там! Эти журналисты ломились весь день, под вечер я сдался и устроил пресс-конференцию. И ведь ладно бы дело спрашивали, а то чушь собачью! Затрагиваю ли я, видишь ли, в своем творчестве проблемы Европейского содружества. Нет – думаю – хватит с меня ваших проблем, поеду домой! Опохмелюсь хоть по-человечески. Среди, так сказать, милых, пригожих рож.

Фролов: Да уж наслышаны про твой успех. Теперь ты – ишь! – моднячий художник…

Хоралов: Анатолий Марлинский?! (Остальным.) Это же тот самый, о ком все трубы трубят, уши прожужжали.

Обнищук: Тот самый! Скандалист!

Голи-вуди: Тот самый! Знаменитый!

Подкоркин: А-а. О-о! Так это многое объясняет! (Дружески хлопает Фролова по плечу, говорит фамильярно.) Андрюха, ну что же ты?! Познакомь нас!..

Фролов: Пожалуйста. Марлен Торчинский… Тьфу. Анатолий Марлинский, мой старинный друг.

Подкоркин (протягивает руку): Очень приятно. Геннадий Иванович Подкоркин, владелец «Центра коммерции и досуга».

 

Обнищук готов сфотографировать Марлинского и Подкоркина, но...

 

Марлинский (не замечает руки): Так мы знакомы! И давно.

Подкоркин: Разве?

Симона: Я вспомнила! В прошлый раз, когда мы с вами виделись, вы еще не были столь экстравагантно знамениты…

Марлинский: А вы были совсем девочкой…

Симона: А вы не были таким респектабельным, преуспевающим, недоступным…

Марлинский: Недоступным? Хм. А вы были так чисты и непорочны, так искренне…

Симона: Вы даже не были членом союза художников…

Марлинский: Я и сейчас им не являюсь. Но вы!.. вы пели ангельским голоском…

Симона: Я и сейчас пою как ангел.

Подкоркин: У тебя, дорогая, божественный, великолепный, эстрадный голос! (Целует Симоне руку. Пользуясь этим Марлинский поворачивается к Фролову.)

 

Марлинский: Однако, дружище, я здорово по тебе соскучился.

Фролов: Сколько лет-то прошло?..

 

Все толкутся вокруг знаменитого художника, каждый хочет поздороваться с ним и поговорить. Обнищуку это не удается, он только суетится возле толпы поклонников.

 

Хоралов: Позвольте представиться, Хоралов Иннокентий Кузьмич – композитор. Надеюсь, вы меня помните?

Марлинский: Нет. (Опять к Фролову): Мы не виделись тысячу лет.

Подкоркин (хватает Марлинского под руку, отводит в сторону): Анатолий, у меня к вам коммерческое предложение… (Дружески обнимает Марлинского за плечи. Обнищук в этот момент фотографирует Подкоркина) …коммерческое, понимаете?

Голи-вуди (перехватывает Марлинского у Подкоркина): Родион Голи-вуди, режиссер, сценарист, продюсер, оператор, осветитель, гример…

Фролов: Шампунь, короче.

 

Голи-вуди отвлекается, чтобы огрызнуться, и тут же гостя  перехватывают…

 

Викторов: Издатель, Виктор Викторович Викторов. Три дабл Вэ – легко запомнить. Я был бы счастлив, если б вы дали эксклюзивное интервью в моем журнале… И, кстати, вы не оформляете книг?

Марлинский: Нет, простите (освобождается от издателя и – к Фролову): Господи, как я соскучился! Знаешь, месяц-два там еще можно протянуть, но потом такая тоска берет. Околеваешь!.. Помнишь изречение мудреца: я перевалил через ту грань, когда увлекает детское занятие – смотреть на заморские страны. Мне куда интереснее теперь в местах привычных. Возможно, оттого, что все силы отдаёшь не на изучение незнакомых пейзажей, а на внутреннюю работу…

Голи-вуди (хватает Марлинского под руку): Господин Марлинский, вы непременно должны рассказать нам о Европе…

Марлинский (с досадой высвобождает руку, отворачивается к Фролову, охватывает ладонями его голову, разглядывает.): …хочется хоть одну родную морду облобызать.

Фролов: Ты же мечтал исследовать цивилизации…

Виолета Арнольдова: Какой же вы, Андрей, все-таки! Представьте меня своему другу.

Фролов: Пожалуйста. (Марлинскому.) Познакомься. Виолета Арнольдовна  Залетаева.

Марлинский: Сударыня. (Целует  свою руку.)

Виолета Арнольдова: О! Я этого не вынесу.

Марлинский (Фролову): Да, дружище, я мечтал о цивилизации, но нашел руины и истуканов. Зато теперь я знаю, жить можно только здесь, на родине! Чужой менталитет опасен для психики.

Хоралов: Вы истинный патриот, господин Марлинский! Позвольте, пожать вам руку. (Трясет руку Марлинского, тот уже не скрывая, досадует, вырывает руку, отворачивается к Фролову.)

Фролов: Однако ты лихо их там встряхнул! 

Марлинский: Пойдем отсюда, пожалуй, а? Я картины привез. Ты должен увидеть их сейчас же. Хочется поскорее узнать, что ты об этом думаешь.

Подкоркин: Ну уж нет! Мы вас никуда не отпустим. Для нас большая честь принимать у себя такую знаменитость.

 

Виолета Арнольдовна пытается оттеснить Подкоркина, но тот её осаживает злым шёпотом:

 Подкоркин: Ты забываешся, мадам! Ты кто такая?! Али забыла, кто тут хозяин?! Кыш!

 

Беспокойные возгласы: «Мы очень рады!». «Никуда не отпустим!», «Да, да, большая честь!». Подкоркин и Хоралов хватают Марлинского под локти и ведут к столу. Плененный Марлинский оборачивается на Фролова, тот, улыбаясь, пожимает плечами.

Все собираются около стола, поднимают бокалы. Голи-вуди сует Марлинскому бокал, Обнищук – бутерброд с икрой.

 

Обнищук: Успех – признак конъюнктуры. Я бы предпочел умереть от голода, как Модильяни.

Подкоркин: Опять ни к селу ни к городу. Помолчи! Итак, позвольте мне, на правах хозяина этого ком-мэрческого заведения, сказать нашему дорогому другу и талантливому художнику Антону Марлинско…

Обнищук (вполголоса): Торчинскому Анатолию!

Подкоркин: Торчинско… Отстань!…Анатолию Марлинскому… добро пожаловать в родные пенаты! 

 

Чокается с Марлинским. Обнищук в этот момент фотографирует. Одобрительные возгласы: «За дорогого друга!», «За талантливого художника!». «За наш общий союз!» Все тянут бокалы к Марлинскому.

 

Марлинский: Спасибо, господа хорошие. Давайте выпьем… за искренность.

 

Возгласы: «Прекрасный тост!», «За искренность!». Все выпивают, закусывают.

 

Хоралов: Господин Марлинский, я хочу, чтоб вы знали, я так сильно люблю Россию, так искренно!.. видите?.. даже плачу! (Стряхивает слезу.) Я все готов для нее сделать. Все! Даже…

Фролов: Харакири.

Виолета Арнольдовна: Надолго ли к нам, в Россию?

Марлинский: Навсегда.

Голи-вуди: И что может привлекать такую знаменитость в провинциальной стране?

Марлинский: Люди.

Виолета Арнольдовна: Люди?!

Марлинский: Да, их колоритные лица, характеры. Ничего нет интересней и целостней русского человека. Эти страсти-мордасти на каждом углу...

Виолета Арнольдовна: Но разве вам было не интересно там?

Марлинский: Скучно, мадам.

Виолета Арнольдовна: Скучно? Как же… столько там всяких демонстраций, показов мод и прочих мероприятий…

Марлинский: Именно – мероприятий, правильно подметили. Потому и говорю: от скуки на все руки.

Подкоркин: Вы долгое время отсутствовали, Анатолий, а мы тут… а у нас все изменилось! Страна стремится занять достойное место среди европейских стран. Притоки капитала, холдинги, концерны, корпорации, рыночные отношения.

Хоралов: Старая система упразднена, министерство культуры пс-с!.. («Перерезает» ребром ладони горло.)

Марлинский: Главное, чтобы культура осталась. Пускай и без министерства.

Подкоркин (подносит палец к губам): Ц-ц!.. не произносите всуе ц-це словцо. Сейчас надо говорить «коммерческие проекты», «увеселение», «тусовка», «досуг», в крайнем случае – «культурная индустрия»!

Марлинский: Вот как?! Но в стране остались же творческие люди, которые занимаются живописью, например, реставрацией икон, памятников архитектуры…

Виолета Арнольдовна: …реституцией – да, дизайном офисов и приватизированных особняков – да,  поисками античности на аукционах....

Марлинский: …литературой, наконец…

Викторов: …бульварной разве что!

Марлинский: …музыкой!..

Хоралов: …попсой! Милое дело!

Марлинский: …киноискусством?..

Голи-вуди: …сериалами. Они доходней!

Марлинский: Но есть же актеры, танцоры, певцы!..

Симона: Сколько угодно! А как же… популярные певицы, звезды эстрады!..

 

Пауза.

 

Обнищук: У нас теперь бизнес и частный капитал. Вся страна увлечена и вовлечена!..

Марлинский (всем): И вы?

 

Все, кроме Фролова, хором говорят: «И мы».

 

Марлинский: И какое же у вас производство, позвольте полюбопытствовать?

Голи-вуди: У меня довольно крупная рекламная компания, у Иннокентия Кузьмича – мелкий бизнес…

Хоралов: …музыкальных аранжировок. Но скоро я открою собственную фундаментальную студию звукозаписи.

Голи-вуди: Очаровательная Симона, как вы наверно догадались, нашла себя в шоу-бизнесе.

Марлинский: И вы сударыня, тоже в бизнесе?

Виолета Арнольдовна (растерянно): Я?.. Я – женщина!

Марлинский (Виктору Викторовичу): А у вас, как я понимаю, свое издательство.

Викторов: Совершенно справедливо подмечено.

Марлинский: Как же вам удается процветать в условиях столь жесткой конкуренции?

Викторов: Могу поделиться секретом. Каждое слово должно обеспечиваться валютой, золотым запасом, так сказать. Только тогда её можно превращать в печатную продукцию...

Фролов: То бишь, за что платят, то и... Буклет-винегрет.

Викторов: Ой, только не надо мне вот этого пафоса! Вот вы, господин Фролов, писатель, романы серьезные пишите, размышляете о судьбах человечества! А зачем?! Массовому читателю нужен сюжет, интрига, скабрезности, сальности, на худой конец… модные иллюстрированные журналы, а не серая прозаическая обложка! Чтобы убить свободное от работы время!.. чтобы не думать! Людей надо развлекать! Зачем ему при столь короткой жизни ещё и всякие мытарства?

Подкоркин (Фролову): Надо уметь отказываться от своих заблуждений. Вот я, например, отрекся от своего творчества прошлого периода. Наступил, буквально, собственной песне на горло! (Смотрит на Обнищука и облокачивается на шкаф, под которым спрятаны его книги.) Потому что понимаю: народ требует, чтобы его ублажали!

Симона: …и мы ему в этом не отказываем.

Викторов: Не надо!.. забивать нашему народу голову разными философскими идеями. Это бесполезно. И старо.

Подкоркин (Фролову): И тебе, Андрюша, пора бросить эту ерунду. Ну, о чем ты можешь написать? Уже все до нас написано… Зачем разжижать концентрат из Тургенева и Толстого? Нужно интерпретировать! Легко и профессионально.

Виолета Арнольдовна (Фролову): Русская литература, русский писатель!.. вымирающий вид. Берите лучше пример с вашего друга. Его картины хорошо продаются.

Подкоркин: В двадцать первом веке искусство и бизнес не могут не совпадать по определению. Везде действует все тот же закон – рыночный. Вы это знаете лучше многих.

Марлинский: Вижу, преуспели вы…

Подкоркин: О да! Но и в искусстве тоже. Вот, пожалуйста… (протягивает Марлинскому свою книгу)  ...вышел очередной мой труд. Рекомендую, занимательнейшее чтение.

Марлинский (читает обложку): «Размышление у золочёного клозета»... А, понял: метафора? Размышления Сатира – у сортира? Времена меняют и стиль летописца. Теперь мы метафористы-хроники…

Фролов: …абсурда. Хроники абсурда. Хронически недомогаем.

Подкоркин (косясь на Фролова): Понимаете, это как бы осмысление сегодняшнего бытия в поэтической форме…

Марлинский: Понимаю. Любая мысль имеет свой… аромат.

Подкоркин: Точняк! Я считаю, мысли должны быть своевременны и созвучны эпохе. Сейчас имеет место полная раскрепощенность, эпатаж, ниспровержение… К примеру: долой крепостное право культуры! Сейчас запретное актуально. Искусство ищет новые нетривиальные формы, можно сказать – свою изнанку, свою анти-сущность… Актуализм – новое течение…(Приватно.) Кстати, об искусстве. Анатолий, у меня к вам, повторяю, очень выгодное коммерческое предложение. Хочу заказать вам свой портрет. В полный рост! Что скажете?

Марлинский: Скажу, что это дорогое удовольствие.

Подкоркин: Я человек не бедный. Потому и подчёркиваю: выгодное.

Марлинский: Зачем вам портрет в полный рост?

Подкоркин: Хочу подарить музею. Просят-с.

Марлинский: Во как?!

Подкоркин: Видите ли, Анатолий, я почетный гражданин города, откуда я родом. И там, в музее, целый зал посвящен моему творчеству. И я хочу подарить потомкам…

Марлинский: Какое бескорыстие!

Подкоркин: Я так понимаю, вы согласны?

Марлинский: Раз для музея – согласен.

Подкоркин: Прекрасно! Портрет маслом, в мундире при орденах и ленте почетного гражданина, как на портрете Людовика четырнадцатого.

Марлинский: Договорились!

 

15.

Появляется Майкл, останавливается за спиной у Симы, спрашивает:

 

А это ещё что за клон?

Симона: Художник Марлинский!

Майкл: А, за бугром, оказывается, клонирован. И чего приполз забугорный?

Симона: Почему же клон, да ещё забугорный? Да и потом, ползают клопы, а не клоны.

Майкл: Да таких в телевизоре – пруд пруди.

Симона: Зачем же так, Миша? Ты не завидуешь ли? Не благородно.

Майкл: Неприветливая вы женщина, Симончик. Сегодня, во всяком случае. К вам подходишь и праздника не чувствуешь.

Симона: Вот и не подходи.

 

Направляется к Марлинскому.

 

Симона: Когда я бываю на гастролях за границей, мне скучно не бывает!

Марлинский: Ваши гастроли, Сима… Симона, длятся недолго. А я прожил там несколько лет. И с некоторых пор стал замечать, что тупею там, становлюсь ленивым, успокоенным. Если и рыпаюсь, то чисто формально. Атмосфера не та! Страсти, подлинных эмоций не достаёт.

Симона: Андрей, а вы не могли бы написать меня в вечернем платье?

Марлинский: Ваш патрон заказал мне уже свой портрет.

Симона: Вот как? Будете писать?

Марлинский: Обещал. Он состоятелен в финансовом плане. Так почему бы нет?

Симона: А не могли бы вы совмещать? Я думаю, патрон не будет противиться.

Марлинский: Слушайте, Сима, ваше фото чуть ли не на каждом углу красуется.  Зачем вам ещё и портрет?

Симона: Какой вы, право. Талантливый, но не сговорчивый. Разве вам помешают лишние деньги? Мне бы хотелось увидеть себя вашими глазами. (Замечает подходящего Подкоркина, говорит и отходит). Так подумайте, маэстро. Дайте знать, если…

Обнищук (смотрит на часы, Подкоркину): Генадиваныч, пора, начинается.

Подкоркин (спохватившись): Давайте, господа, прервем нашу дискуссию. (Марлинскому.) Дело в том, мой дорогой друг, что меня должны показывать по телевизору. Я участвовал в одном презанимательно-интеллектуальном шоу. Вот увидите, я там был на высоте! Я там был!..

 

Все с наполненными бокалами перебираются к телевизору. Слышаться звуки рекламного ролика, затем бой курантов.

 

Виолета Арнольдовна: Что-то не похоже на шоу.

Симона (Подкоркину): Крепыш мой, ты не перепутал время?

Подкоркин: Нет, нет! Сегодня, в девятнадцать ноль-ноль.

Викторов: Правительственное сообщение.

Подкоркин (в нехорошем предчувствии): Что? Что опять за наваждение?!

 

Играет тревожная музыка, слышится официальный голос диктора: «Трансляция всех радиостанций страны! Правительственное сообщение! В связи со сложившейся критической обстановкой, угрожающей исчезновением самого факта российского народа как нации, Правительство Российской Федерации постановляет:

1.    Учредить Министерство духовности в соответствии со статьей №… Федерального закона «О духовном развитии нации», который будет контролировать уровень духа.

2.    Обеспечить исполнение…

 

Тревожная музыка заглушает голос диктора. Участники сцены застывают: кто с испугом на лице, кто с удивлением, кто озадачен. Немного погодя среди недвижимых фигур оживает Подкоркин. Он, пошатываясь, на полусогнутых ногах, как под грузом непомерной тяжести, отделяется от компании и подходит к своему креслу, растерянно смотрит в зал, по-старчески робко садится. Он сокрушен. В глазах тоска. Он ищет поддержки у зрителя, обреченно тянет руку, просит о сострадании. Но вот в музыкальном сопровождении слышаться оптимистичные нотки. Выражения лиц присутствующих начинают меняется…

 

Виолета Арнольдовна: (подходит к Подкоркину, говорит в зал): Духовность… духовность, господа! Это… тончайшая духовная энергия! 

Голи-вуди: Я давно хотел поставить сериал по произведениям классиков. Это будет… (Берет под локоть Валентину Арнольдовну, а свободной рукой делает жест, объясняющий, как это будет. Та одобрительно кивает, и они уходят, воровато оглядываясь, со сцены).

Хоралов (подходит к Подкоркину, говорит в зал): Покайтесь, грешники, пока не поздно! Судный день близок! (Уходит со сцены.)

Викторов (подходит к Подкоркину, говорит задумчиво в зал): Однако! Читать книжки должно стать модно. И не всякую дребедень, не абы что…

Подкоркин (при словах издателя оживает): Похоже на то. (Пауза.) Так я насчет своей книги.

Викторов: Какой книги?

Подкоркин: Той самой… Помнишь, ты издал ее накануне культурного дефолта?

Викторов: Это было давно, Геннадий Иванович. Столько всего наслоилось в голове... Не припоминаю.

Подкоркин: Так я тебе напомню! Да, вот именно, Виктор! Шелудивый ты пёс! Самое время подумать о втором издании. Я тебе говорю! Я!

Викторов: Прости, дружище, но требования к литературе изменились. И не надо хамить. Время духовности на дворе, надо остепеняться. Народу нужен новый герой, высоко-духовный. А твои стихи… ну о ком ты писал?..

Подкоркин: О ком?

Викторов: О рядовом интеллигенте, более-менее культурном человеке. Это ещё мягко говоря.

Подкоркин: Да ладно тебе! Ты же знаешь, я всегда подразумевал под этим духовную личность…

Викторов: Ну что ж, реализуешь первое издание (хлопает ладонью по шкафу), заведём речь о втором. Разве я против?

 

Оба уходят. Звучит музыка. Фролов и Марлинский подходят к краю сцены, смотрят в зал.

 

Фролов: А ты стал и с виду другим.

Марлинский: Это поза. Во мне узнают то, что хотят узнать. И пусть. Своеобразная защита. (Вздыхает.) С годами всё больше хочется, чтобы рядом находился человек, который тебя не раздражает. Не вызывает досады. А получается наоборот… Вот и приходится защищаться. Подыгрывать. Помнишь, кто-то сказанул: не можешь ударить – обними.

Глупый умничает просто так. А умный – для публики. И каждый раз по-разному. Какая публика – такова и поза. Пойдём, что ли, ко мне? Там я сниму свой маскарадный лик.

 

На сцене остается только Обнищук. Он с трудом отодвигает шкаф, отрывает половую доску, достает одну за другой пачки книг Подкоркина. Сдувает пыль, разворачивает одну пачку, перекладывает книги в большую сумку, один экземпляр оставляет в руке. Бредет по сцене, показывая залу экземпляр книги. Занавес за его спиной опускается.

 

16.

Репортер (на авансцене): Сюда. Давай, давай… вот так! Разворачивай. Все. Внимание! (Пауза.) Я готова… в кадре. (Зрителю.) Здравствуйте, в эфире телеканал «Культура»… прошу прощения - «Духовный передел». И я – Софья Дрочинская с вами в прямом эфире.

Ходят упорные слухи, что бывший наш министр культуры собирается якобы вернуться на родину и возглавить министерство духовности.

Однако, пока он раздумывал и медлил, у него появились конкуренты. Среди научного контингента и…(Вертит шпаргалку в поиске окончания фразы. И не найдя, продолжает по памяти.) Психиатры, которые уже выставили своего кандидата на пост министра духовности, считают: психика человека напрямую связана с понятием души и только профессионалы-медики способны правильно поставить диагноз и обеспечить духовный рост населения или, на худой конец, – определить его духовный уровень и пути исцеления… Впрочем… Бэ-бэ-бэ…(Опять обращается к шпаргалке, и опять не находит там поддержки.)

Да, в борьбу неожиданно включилась фракция «Антиреклама». Их представители, в свою очередь, утверждают, что именно они имеют самое прямое и непосредственное отношение к духу. Что именно они – источник духовности и культуры в целом, которая вторична по отношению к инстинктивному поиску неожиданных запросов души и тела... (репортёрша в третий раз обращается к своей шпаргалке, с раздражением вертит листок, комкает его  и выразительно смотрит в камеру…)

Так что, дорогие мои, сейчас трудно сказать наверняка, кто будет в Законодательном собрании делить портфели. Придётся нам подождать. Голоса пока распределились таким образом…

 

Обнищук (бредет мимо, выкрикивает, перебивая репортёршу): Старо-новая книга Геннадия Подкоркина – известного поэта-песенника, члена, заслуженного работника и всевозможно-разнообразного лауреата!

Репортер (помахивая ладонью – проходи, мол, поскорей): …Ученые пришли к выводу, что духовность человека складывается из черт его характера, передаваемых по наследству, личного опыта, и… Давайте же спросим у прохожих, что они думают по этому поводу.

 

Появляются обыкновенный человек со скатанным в рулон новым ковром на плече. За ним семенит его обыкновенная жена, довольная и ковром и люстрой, которую она прижимает к животу.

 

Репортер: Здравствуйте. Телеканал «Духовный передел» проводит блиц-опрос на тему: «Что есть такое духовность?» Скажите, пожалуйста, как вы понимаете этот термин?

 

Обыкновенный человек опускает ковер к ногам. Его жена, обеспокоенная тем, что ковер может испачкаться, грубо:

Смотри, куда ставишь! Зенки-то разуй! Совсем ослеп?! Подыми щас же! Сколько денег уплочено! (Репортеру.) Мы, гражданка дикторша, не миллионеры и думать о духовном в университетах не обучены.

Обыкновенный человек (точно не слышит, что ему внушает жена): Как понимаем-то?..

Репортер: Но вы наверняка же признаете в себе духовные качества?

 

На заднем плане появляется дворник. Он подбирает пустые бутылки и прочий мусор. Чуть позже появляется интеллигентный человек и его повзрослевшая (лет на десять) дочь. Они садятся на лавку, интеллигентный человек читает газету, его дочь – давит на кнопки электронной игрушки.

 

Жена обыкновенного человека (вместо мужа): А то как же! Душа-то у меня болит. Болит и о детках… и по хозяйству что сделать. Вона кран течет, починить надобно, а слесарь пьяный третий день. А то еще квартплату повысили, вот думаю, сволочи, краны не чинят, а деньги дерут. Разве на этих буржуев напасешься?! Они-то вон ковры, небось, каждый год меняют. (Мужу.) Пойдем, а то запачкаем палас. Вон пыли сколько летит.

 

Обыкновенный человек и его жена уходят. Репортер осматривается и замечает дворника.

 

Репортер: А вы что думаете по поводу образования министерства духовности?

Дворник: Да чего там думать? Министерство оно и есть министерство.

Репортер (зрителям): Вот такие противоречивые мнения услышали мы сегодня. (Оглядывается и замечает на лавке интеллигентного человека) Хотя вот сидит человек, судя по виду, представитель интеллигенции. Давайте спросим и у него. (Обращается.) Скажите, духовность – вещь необходимая для народа или это выдумки людей, занимающихся умственным трудом?

Интеллигентный человек: Видите ли… (подымается и уходит, уводя за руку дочь, которая обернувшись, показывает язык.)

Репортер (грозит ей пальцем и в микрофон): Правительственное постановление об учреждении министерства духовности всколыхнуло общественность всего мира. Запад обеспокоен вниманием, с которым в нашем государстве подходят к проблеме духовного состояния граждан. Впервые за всю историю человечества ситуация не поддается прогнозу. «Нью таймс» опубликовала резолюцию видных политических деятелей, собравшихся в Брюсселе в зале заседаний Европейского сообщества. В частности, там сказано. (Зачитывает с листа.) Загадочная русская душа снова заявляет о себе. Чего от нее ждать, никто не знает. В высших финансовых кругах поговаривают о баснословных суммах, которые могут потребоваться для создания прочной духовной базы и внедрения ее в широкие слои населения. Каков же все-таки алгоритм духовности?.. споры об этом не утихают среди ученых и представителей культуры…

Похоже, духовный кризис миновал!

Погодите! Постойте!

 

Репортер бежит за Обнищуком за кулисы:

 

Минутку, офеня, вопрос имеется… Какие духценности нынче в моде и де-факто имеют спрос?

 

Занавес.

 

Действие третье

17.

Прошло не больше года. Все то же помещение, но оно снова преобразилось. Вместо прежнего транспаранта – новый:  «Центр духовного развития». Взамен плакатов поп-звезд и секс-бомб висят изображения духовных учителей... Игральные автоматы исчезли. А в баре на месте, где толпились бутылки со спиртным, расположились баночки с чаем и тибетскими травами. Фужеры вытеснены талисманами из китайских монет. Курится палочка с благовониями. За это время Подкоркин успел написать книгу «Практическое руководство по достижению духовного совершенства». Теперь он духовный учитель, гуру, академик духовных академий. Он сидит в позе лотоса на середине сцены (у своего кресла), пальцы сложены в мудру – медитирует. Обнищук у барной стойки режет на куски рыбу. Голи-вуди тут же листает Библию. Фролов сидит в стороне, пишет, иногда поднимает голову и прислушивается к общему разговору. Хоралов сидит за фортепьяно и время от времени берет низкие аккорды.

 

Хоралов (театрально): Где добыть вдохновение? Где?! (Ударяет по клавишам.) Божественные звуки!.. музыка духовных сфер! Возрождение!

Вон Фролов сидит в сторонке, пишет себе… чего пишет? Зачем? (Пауза.) В стол пишет. (Фролову.)  Подскажи лучше, что есть возрождение? А?.. Непонятный ты человек для меня, Андрюша, непроницаемый. Смотришь свысока, будто не знакомы тебе слабости человеческие. Скажи, зачем ты пишешь? Сочинений своих все равно не издаешь!..

Фролов: Для души, Кузьмич, для души.

Хоралов: Для души! Для чьей души тогда уж? Сейчас все о душе только и пекутся. Вспомнили, наконец! Осознали! (Пауза.) Ты ж профессионал. Институты специальные заканчивал. Обязан литературным трудом деньгу зашибать. А всю жизнь прозябаешь в нищете, хватаешься за всякую худую работенку, ни карьеры не сделал, ни имени… (Пауза.)  Молчишь? Нет, не понятно мне это! (Ударяет по клавишам.) Я вот тоже музыку пишу… для души! Но при этом имею обязательства – перед семьёй, например, потому что уважаю общепринятые порядки. Для народа, Андрюша, надо творить. Для народа!

Обнищук: Ой! Какую же полезную для народа книгу написал Генадиваныч – целых «Сто духовных советов»!

 

Хоралов исполняет на рояле фрагмент популярной мелодии. Резко обрывает, роняет голову на грудь.

 

Обнищук: Иннокентий Кузьмич, хотите рыбки? Полезна для мозгов. Фосфором богата потому что.

Хоралов (отрицательно качает головой): Нет! Мозги мои в порядке. Фролову дай. У него интеллектуальное истощение.

Обнищук: Может, зеленого чаю? Тоже весьма полезная вещь! Особенно для вдохновения.

Хоралов: Для вдохновения, говоришь?.. ну давай, что ли.

Обнищук: Вам какого?.. английского, китайского, цейлонского… южно-африканского!

Хоралов (передразнивает): Китайского, южно-африканского!.. я православный человек, у меня душа русская, а ты мне всякую заморскую траву суешь! Как мне это всё чуждо!.. Дай мне нашего, на смородиновом листе! Для бодрости духа! (Сокрушенно.) Шум в ушах, музыку не внемлю.

Голи-вуди: Зря ты, Кеша, от хорошего чая отказываешься. У тебя болезненное чувство патриотизма.

Хоралов: Да, я патриот! И горжусь этим! А вы – демократы – готовы родину в аренду сдать! По кускам распродать всю!

Голи-вуди: Ерунду городишь! Разве мы не одна команда?

Хоралов: Ерунду?! А вот скажи тогда, почему тебе чай со смородиновым листом не нравится? Команда! Это для непосвящённых мы едины. А с глазу на глаз я тебя с кашей готов съесть.

Голи-вуди: За что такая немилость? (Хихикает.)

 

Обнищук ставит перед Хораловым чашку с чаем.

 

Голи-вуди: Не люблю смородину. У меня к ней аллергия.

Хоралов: Не-ет! Ты не смородину не любишь, ты отечества своего не любишь. Все на Запад заглядываешь, перед всякой иностранной чепухой преклоняешься. Библию вон!.. и ту католическую читаешь! Еретик! Тьфу! Прости мя, Господи! (Крестится.) Аллергик!

Голи-вуди: Ну, Кузьмич, это уже смешно, в самом деле! Да и надоело. Ты ж образованный мужик, должон понимать, что Септуагинта!.. (произносит слово, смакуя) ...это в первую очередь памятник мировой культуры…

Хоралов: От! Ты даже по-людски сказать не можешь! Всё у тебя... с выкрутасами! 

Подкоркин (выходит из транса, пыхтит, пытаясь развязать ноги): Митяй!

Обнищук: Да, Геннадиваныч.

Подкоркин: Помоги.

 

Обнищук спешит к боссу.

 

 Подкоркин (с трудом встает): Черт побрал бы вашу йогу!.. все кости переломал. (Ковыляет к стойке бара.)

 

Обнищук наливает ему чаю.

 

Хоралов (Подкоркину): И ты туда же! Конечно, мы теперь гуру, духовные вожди! Тренинги проводим! Сразу по сотне духовных советов даем! Я тоже могу тебе совет дать – покайся, пока не поздно! Не по тому пути, Гена, идешь!

Подкоркин (бесстрастно): Чегой-то распоясался ты сёдня. Помедитировать тебе нужно, и сразу достигнешь духовного равновесия. Баланс необходим во всём. И музыка в ум втемяшется тогда.

 

Хоралов внезапно ударяет по клавишам. Все вздрагивают.

 

Голи-вуди: Да что б тебя!..

Хоралов: Слышите, а? Вот она, благодать! Томление человеческой души. (Поднимает глаза к небу.) Спасибо те, Господи! Надоумил недостойного раба своего. Спасибо! Спасибо!

Фролов: Это ж Моцарт.

Хоралов: Думаешь? Да, пожалуй. И украсть нечего: все про всё знают. И куда бедному композитору податься!

Подкоркин: Иннокентий, слышь? Я тут стих о томлении души сочинил, как раз для твоих хоралов.

Хоралов:  Все, Гена! Все! Ты в йоги подался! Кончился наш православный союз.

Подкоркин: Брось ерунду пороть! Вечно ты путаешь божий дар с яичницей.

Хоралов: Все! Все!

Подкоркин: Эх, дорогой мой, ну как же ты не поймешь – человеку свойственна двойственность. Она заложена в его природе. Добро и зло, инь и янь… я потому и выбрал срединный путь. Покой, созерцание, отсутствие всяких желаний. (Задумывается.)

Хоралов: Хо-хо, не смеши. Подкоркин – и вдруг без желаний!

 

Входит Викторов, снимает плащ: Приветствую всех без исключения.

Подкоркин: А, что новенького принёс?

Викторов: Похолодало. Согреться б.

Подкоркин: Обнищук!

Обнищук: Здесь, Генадиваныч.

Подкоркин: Чаю печатнику-победителю.

Викторов: Всё бы вам ёрничать. Может, погорячей чего? (Вытаскивает бутылку водки.)

Подкоркин: Пожалуй. Исключительно ради душевного равновесия. Обнищук, посуду! (Хоралову.) Иннокентий! Поди сюда, хватит дуться. (Фролову.) Андрей, бросай свой дневник! Не ровен час – потеряешь, враги подберут, а нам отдуваться...

 

Возгласы одобрения. Все собираются у бара. Выпивают, закусывают соленым огурцом. Хоралов, прежде чем выпить, крестится. 

 

Викторов: А? Хорошо!

Подкоркин: Хорошо-о!

Викторов: Заработался я, братцы, устал. Такой поток литературы пошел! Такой поток!.. да все про духовность, про философию.

Голи-вуди: Потянулся народ к высшим материям. Прям как у Некрасова: и книжечку с базара потащил...

Подкоркин: А что толку?! Народ еще не привык к этой сложной эфирной субстанции. Его надо учить правильно ею пользоваться

Голи-вуди: Некогда учить! Человек нуждается в духовной пище каждый день, особенно вечерами, когда сидит перед телевизором. Духовность нужно поставить на поток. Насытить ею рынок…

Фролов: По-вашему, духовность можно внедрять, как картошку?

Голи-вуди: Почему бы и нет! Вон Пётр Первый, кажись, поставил караул у поля с картошкой и народ стал воровать её. А так ведь и на дух не нужно было ему, ни в какую не желал трескать крахмал…

Обнищук: Спрос рождает предложения!

Подкоркин: Кстати, о картошке! Что-то плоховато у нас с закуской. (Обнищуку.) А ну-ка, Митя, показывай, что там у тебя в загашнике припрятано.

 

Обнищук и Подкоркин уходят в глубь сцены к холодильнику.

 

Викторов (Фролову): А вы, господин Фролов, всё пишите? О чём, если не секрет?

Фролов: О людях. 

Викторов: Понятно. (Пауза.) Видите ли, Андрей… литература сейчас наконец-то стала нащупывать свежую струю. Сегодня писать надо по-другому. Вы поймите меня правильно, я ведь на самом деле не издатель… я по нужде издатель. На самом деле я читатель. Да, квалифицированный читатель, и знаю… о! и как ещё знаю!.. цену каждому слову. Каждый бы так – рай бы наступил. Слово – серебро, молчание – золото! Слишком много болтовни, мало дела! Вот давайте напишите нам такую книженцию, чтоб она духовный уровень подняла, как на дрожжах. Мы хотим по-настоящему духовной литературы.

Фролов: Что же вы до сих пор издавали?

Викторов: Запросы растут – уровень соответственно должен повышаться.

Фролов: А, понял. Стало быть, и я, наконец, пригодился. Польщён.

Викторов: Вот и напиши для моего издательства духовный бестселлер.

Фролов: К четвергу годится?

Викторов: К какому четвергу?.. А, после дождичка! Вы всё шуточки подпускаете! Один ёрничает, другой шутит. А я серьёзно. Многих прошу: напишите – сразу же и аванс выдам.

 

В глубине сцены:

Обнищук: Морковь, проращенная пшеница, бананы…

 

Викторов: Да! Мы хотим настоящей литературы. (Фролову.) Ты, Андрюша, должен писать так, чтоб за душу брало. А за душу берёт, если ты пишешь… (перечисляя, загибает пальцы) …о родине, национальном достоинстве, любви к богу, мужестве и героизме. Когда ты чаяния народные воплощаешь. Вот напишешь такую книжку, мигом… премию дадут. Вот так-то! Нобелевску - сразу! Так сказать, в масть всеобчим чаяниям. Надо быть ангажированным. Да, даже в духовной сфере… Понял?

Фролов: Понял! (Фролов вскочил и вытянул руки по швам).

Викторов: То-то же. Не гордись – и почитаем будешь. Ну ладно, ладно, не паясничай… Сядь, говорю.

 

Подкоркин (возвращается к остальным с тарелкой травы): А я говорю, неправильно человеку жевать одну траву.

Обнищук: В здоровом теле – здоровый дух, Генадиваныч.

Подкоркин: Здоровый дух! Что это такое?.. ты мне скажи.

Обнищук: Это… духовность.

Подкоркин: А что такое духовность?

Обнищук: Ну-у, это... это…

Хоралов: Это проявление божественного начала!

Подкоркин: Ничего подобного! Это достижение просветления, открытие в себе Будды.

Хоралов: Виктор Викторович! Ну что же вы молчите? Объясните этим господам, что духовность противостоит греховности.

Викторов: А что?.. есть другие мнения?

Хоралов: Грех!.. грех губит душу!

Голи-вуди: Не в грехе дело, в конкретике!

Фролов: Не понял. В чём?

 

Звучит музыкальная какофония. Спор постепенно тонет в ней, фразы становятся невнятны, а движения и мимика актеров красноречивее. Актеры почти танцуют. В этом хаосе слышны отдельные слова. Фролов участия в нем не принимает, но движения спорщиков его затягивают. И он вынужден двигаться вместе с остальными.

 

Хоралов: А я говорю, что смысл духовности религиозен!

Обнищук (кивает в согласии): Да, да – религиозен.

Голи-вуди: Черта с два!

Подкоркин: …трансцендентное начало…

Обнищук: …начало…

Викторов: ...системаобразующее образование…

Обнищук: …образование системы…

Хоралов: …отказ от телесного бытия!

Обнищук: Отказ?

Голи-вуди: …нет ничего проблемного…

Обнищук: …какие проблемы?..

Подкоркин: …достижение…

Хоралов: …смирение… покаяние...

Викторов: …процесс… прогресс...

Обнищук: …да, да!

Хоралов (истерично кричит): …я настаиваю!.. настаиваю!

Голи-вуди: А я вам говорю, потребность в творческой и интеллектуальной пище. Мы ее готовим, а другие кушают!

Обнищук: …едят-с за милую душу!

Хоралов: Я категорически не согласен! Не сог…

Голи-вуди: Духовные технологии известны с незапамятных времен! Не надо заново изобретать колесо!

Обнищук: …не надо!..

Хоралов: Я протестую!.. Только нравственные принципы, мораль!..

Обнищук (потрясая пальцем): …мораль!..

Подкоркин: Стремление войти в контакт с Абсолютом…

Обнищук: …нужен контакт!

Голи-вуди: Всё просчитывается элементарно!..

Обнищук: Элементарно…

Подкоркин: …просветление…

Голи-вуди: ...интеллект…

Хоралов: …вера!..

Обнищук: Точно сказано! Уже год прошёл, как духовность наступила нам на пятки...

 

18.

Хлопает дверь. Музыкальная какофония и спор приглушаются. Движение замедляется. Фролова  относит в сторону.

Появляется Виолета Арнольдовна. Она по-прежнему молодится. На ней джинсы и короткая футболка, не скрывающая часть поясницы с персингом в пупке. Её затягивает в хоровод:

 

Что за шум, а драки нет?

Подкоркин: Прекрасно! Вот... женщина. Она должна знать! Женщина всегда все знает, даже если не понимает.  Целую ручки. Скажите-ка, милейшая, этим мужланам, что такое духовность?

Виолета Арнольдовна (отвечает не сразу): Это любовь, господа! Любовь!

Обнищук: Любовь!

Хоралов: Любовь к Богу!..

Голи-вуди: ...интеллектуальное влечение…

Обнищук: …влечение…

Виолета Арнольдовна: Это любовь!

Подкоркин: …флюиды!

Виолета Арнольдовна: Любовь!

Обнищук: …к нему...

Викторов: …весьма возможно!.. да!

Виолета Арнольдовна: Лю-бовь!

Фролов (со стороны, громко): Мыслительный процесс в разгаре! Прямо по Декарту. Хватит уже, заладили! Хватит.

 

Спор обрывается, движение прекращается, все, тяжело отдуваясь, поворачиваются к Фролову.

 

Подкоркин (Фролову): Что это ты на нас орёшь, дружище?

Голи-вуди: Да! Интересно знать, почему ты один молчишь?

Хоралов: Именно! Вот вы!.. вы, вы, вы, Андрей, писатель! Или вы кляузы строчите, доносы? Скажите нам, что такое духовность?! По-вашему, это качество врожденное или приобретенное?

Фролов: Нет, это картошка с изюмом.

Голи-вуди: Позвольте! Как прикажете это понимать?

Фролов: А вот так и понимайте. Монну Лизу и ту скоро перепишите, не погнушаетесь. Пересадите ее улыбку обезьяне. Только станет ли она от этого лучше? Обезьяна.

Викторов: А что это вы нас интеллигентностью попрекаете?

Виолета Арнольдовна (Фролову): Да! Вы, между прочим, тоже…

Подкоркин (он видит в открытую дверь идущего Марлинского): Да оставьте вы его в покое. Человек не в духе. А это чревато в наше духовное время… эксцессами.

 

Входит Марлинский с эскизной папкой. Кричит кому-то за дверью, замахивается:

Жалкие глупцы! Ничтожества! Вас следует высечь! Выпороть как сидоровых коз!..

Викторов: Кого это вы ругаете, господин Марлинский? Неужели нас?

Марлинский (оглядываясь): Вы слишком высокого о себе мнения, господин издатель.

 

Викторов фыркает и демонстративно отворачивается.

 

Виолета Арнольдовна: А-а!.. Анатолий! А мы тут как раз вспоминали о вашей выставке. (Прячет за спину букетик.) Ума не приложу, что по такому случаю одеть?!

Марлинский (в сторону): Накиньте таинственность, сударыня, она прикроет ваше духовную нищету…

Виолета  Арнольдовна (поспешно отходит к Обнищуку): Друзья, давайте пить чай?

 

Сцена затемняется. Пучок света на Подкоркине и Марлинском.

 

Подкоркин: Анатолий! Дорогой мой дружище! Как хорошо, что вы зашли. Не обращайте на них внимания. Где им понять вашу творческую ранимую душу?! Я и сам терплю их только из великодушия. Все-таки тянутся к искусству, духовной жизни. Кстати! Я хотел поговорить с вами о моем портрете…

Марлинский: Еще не готов.

Подкоркин: Ничего! Ничего! Это не страшно, даже наоборот... я как раз хотел попросить внести корректирующие детали.

Марлинский: Какие именно?

Подкоркин: О-о! Анатолий. Вы талантливый художник, учились у Сезанна и Пикассо…

Марлинский: Все у них учились.

Подкоркин: Да-да! Понимаю! Так вот… я хотел попросить вас придать моему портрету  более духовный облик. Чтоб выражение лица было, как у святого мученика. (Закатывает глаза.)

Марлинский (после паузы): Вы же хотели парадный портрет в мундире, с лентой через плечо и атрибутами поэтического искусства?

Подкоркин: Совершенно верно! Пусть все так и остается. Только выражение  лица, как у святого...

Марлинский: Это невозможно.

Подкоркин: Почему?!

Марлинский: До выставки осталось мало времени. Вряд ли успею.

Подкоркин: Тогда не будем тратить время! Рисуйте! Я буду позировать! (Становится в позу французского короля, закатывает глаза, как у святого.)

 

Марлинский смотрит на Фролова, пожимает плечами, усмехается и решительно достает из папки чистый лист, уголь, рисует. Все с разными выражениями на лицах  наблюдают.

 

Подкоркин: Анатолий, и сделайте меня чуть постройней.

Виолета Арнольдовна: Беречь фигуру надо смолоду.   

Подкоркин: У меня-то с фигурой все в порядке. Это вы, дорогая Виола, как многие женщины, боитесь раздаться. (Издателю.) Вить, как называется фобия непривлекательности своего тела?

Викторов: Дисморфобия.

Виолета Арнольдовна: А у вас, как у многих мужчин, дорогой Генадиваныч, страх облысеть.

Викторов: Фалакрофобия,

Подкоркин: Ерунда! Это не имеет никакого отношения к фобиям.

 

Входит Симона, слышит последние слова:

 

А есть ли страх услышать новость?

Викторов: Есть! Евпофобия называется.

Симона: Надеюсь, что никто из присутствующих этой самой евпофобией не страдает. Впрочем, у меня хорошая новость. Министр культуры – наконец-то, после годичного раздумья – возвращается из эмиграции со всем кабинетом!

 

Подкоркин с грохотом падает в  обморок. Все суетятся вокруг него.

 

Хоралов: Гена, да теперь-то что с тобой?

Викторов: Не ушибся? Это у него от радости. (И в сторону). А там кто его знает.

Виолета Арнольдовна: Да что с вами, Геннадий Иванович? Радость же, говорят? А вам что послышалось?

Голи-вуди (Щелкает пальцами перед носом Подкоркина): Дайте ему нашатырь! Посмотри на меня, Гена. Симона, тащите же нашатырь! У вас это здорово получается…

Обнищук (Подкоркину): Шеф, вас теперь позовут наверх!

Подкоркин (хватает его за руку, слабым голосом): Позовут… Мне хорошо. Одно это вылечит от всех недугов. Почему они так долго тянули?.. Я уже думать начал: съели их там, что ли, папуасы дикие?

 

Виолета Арнольдовна кокетливо поворачивается к Обнищуку. Подкоркина поднимают под руки, сажают в кресло.

 

Викторов: О! Видали, что с нами фобии творят?

Подкоркин (встает, принимает позу оратора, голос его постепенно крепнет): Все хорошо, мои дорогие! Все хорошо. Теперь нам не страшны никакие фобии. Страна переболела всеми возможными фобиями прогресса и маниакальными идеями материального существования. Эра духовности и гармонии возвещает о своем прибытии устами этой прекрасной женщины. (Указывает на Симону.) Дух восторжествовал над телом. И те, кто положил на алтарь духовности свою жизнь, свою честь и благополучие, теперь возродились из пепла, как огненная птица феникс…

Виолета Арнольдовна: Как поэтично!

Подкоркин: …они уже расправили свои крылья и летят к нам! (С пафосом.) Друзья, соратники, братья по духу! Встретим достойно униженных и невинно оскорбленных, отверженных и вновь призванных! Наши совместные намерения воплотились в действительность! Мы – герои!.. И нас благодарные соотечественники возведут на пьедестал!

 

Музыкальный фон: жизнеутверждающий, интенсивный.

Восторженные возгласы: «Встретим героев!», «Встретим!..». На сцене суета и подготовка к встрече. Обнищук достает ковровую дорожку, раскатывает ее от двери до празднично накрытого стола.

 

Подкоркин: Мы должны быть готовы!..

 

 Восторженные возгласы: «Мы готовы!», «Нам есть, о чём рассказать!», «Мы честно выполняем свой долг!». Все выстраиваются у двери с букетами цветов. Музыкальный фон обрывается.

 

19.

Дверь распахивается, появляется Юрий Яковлевич под руку с женой Подкоркина:

 

А вот и я!

Подкоркин (с распростертыми объятиями, поспешно суёт жене букет): Держи, симпатичная моя (падает на колени, стукается лбом об пол, пускает слезу). Боже мой! Боже мой! Юрий Яковлевич! Отец родной!

Юрий Яковлевич: Ну-ну, Гена! Перестань! Я вернулся. И сразу к тебе – домой (смотрит на Изабеллу Юрьевну). А тебя нет…

 

 «Слава герою!», «Какое счастье!..», «Добро пожаловать!» Женщины дарят цветы большому чину, а тот передаёт супруге Подкоркина, которую из-за букетов уже не видно.

 

Юрий Яковлевич (целуется с Подкоркиным): Ну, здравствуй, здравствуй.

Подкоркин: Дорогой вы наш! Позвольте от имени всего прогрессивного сообщества поздравить…

Юрий Яковлевич: Не надо, Геннадий Иванович, к чему все эти церемонии. Дай-ка я на тебя посмотрю. (Хлопает его по щеке.) Постарел, брат.

Подкоркин: Сколько лет прошло! (Роняет слезу.) Отец родной!..

Юрий Яковлевич: Ну-ну! Перестань. Этого еще не хватало!

Подкоркин: Простите, Юрий Яковлевич, это я от радости, что вы снова с нами.

Юрий Яковлевич: Ладно, ладно! Не переживай. (Проходит, к столу, берет рюмку. Все следуют примеру.)

Друзья… соратники, братья и сестры! Как замечательно, что наше правительство в такой жесткой, непреклонной и бескомпромиссной  плоскости поставило вопрос о возрождении духовных потребностей контингента. Наступил-таки момент истины! Мы многое пережили. Одних стрессов не счесть. Но я не буду вспоминать о наших несчастьях, я хочу выпить за тех, кто остался здесь, в тылу, так сказать, недремлющего врага, и своим примером вдохновлял нас на терпение и на противодействие злу и насилию над нашим многострадальным народом. На этих героев мы можем положиться. Мы все высоко духовные люди. Ура, друзья!

 

 «Ура, ура, ура!».

 

Подкоркин: Товарищи! А теперь я хочу поднять этот бокал за Юрия Яковлевича – героя нашей эмиграции, который стоял у истоков нашей культуры, хранил ей верность в тяжкие годы запустения духа и который теперь вернулся к нам, дабы продолжить борьбу за душу человеческую, спасти и обогатить ее. И в знак признательности и верности идеалам нашей загадочной русской души я хочу вернуть вам, дорогой Юрий Яковлевич, отец родной!.. ваш портфель. (Подает большому чину портфель с циркулярами.)

Юрий Яковлевич: Неужто сберег?! Ай, молодец! (Трясет Подкоркина за руку.) Ну, Геннадий Иванович, за это тебе большое министерское спасибо. Жди повышения по службе. Нам в «Департаменте духовных чаяний» нужен дельный человек, чтоб к народным чаяниям прислушивался и в нужное русло, в случае чего, направлял. Буду рекомендовать тебя. Потянешь?

Подкоркин (в служебном рвении): Потяну. С превеликим усердием потяну, на благо и духовное процветание страны нашей потяну.

Юрий Яковлевич: И это правильно. Министерство Духовности выпустило директиву активно внедрять духовность в массы. И наш долг, как духовного оплота нации, выполнить свою благородную миссию. (Достает коробку с наградой.) За особые заслуги перед отечеством и его народом орденом «Святой Духовности»  первой степени награждается… (читает по бумажке) …заслуженный работник духовной культуры Подкоркин Геннадий Иванович.

 

Церемония вручения, пожимание рук, целование по кругу…. Обнищук фотографирует. Аплодисменты. Возгласы: «Поздравляем, поздравляем, Геннадий Иванович!», «Заслужил!». Затем выпивают, закусывают. Изабелла Юрьевна тем временем тихо удаляется в сопровождении знакомого шофёра, который несёт за ней корзинки с цветами и кой-какой провизией. Обнищук догоняет его и одну корзинку забирает.

 

Юрий Яковлевич: Что это с закуской у вас бедновато. Не по-нашему?

Подкоркин: Соответствуем последней резолюции по пропаганде духовного образа пищи, где есть четкие распоряжения на этот счет… (Делает знаки Обнищуку, чтоб тот наливал.)

Обнищук (разливает в бокалы): Не хлебом единым жив человек.

Юрий Яковлевич: Ну уж это вы, братцы, совсем радикально подходите к политике государства. Ежели все станут только святым духом питаться, то пищевая промышленность в осадок упадёт. Дайте мне нашей колбасы да хлеба черного. Соскучился по традиционной пище.

Подкоркин (делает знак Обнищуку, чтоб порезал колбасы):  Вот! Я говорил… говорил, неправильно жевать одну траву. Мы, чай, не коровы. И не в Индии находимся, где климат жаркий.

 

Обнищук ставит перед большим чином тарелку с колбасой и хлебом.

 

Юрий Яковлевич: Ммм! Какой божественный вкус. Мы на островах личинками питались.

Симона: Какая гадость!

Юрий Яковлевич: Да нет, если пожарить да в соус манго макнуть. Даже деликатесно. Поначалу, по крайней мере…

Виолета Арнольдовна: Наверно, было трудно среди дикарей? Они могли вас скушать.

Юрий Яковлевич (жуя):  Скушать нас могли и дома.

Обнищук: Дикари, они и есть дикари!

Голи-вуди: Им не знакомы плоды цивилизации. Животные наклонности преобладают над духовными.

Хоралов: Вы правы, высокие нравственные принципы, мораль, духовность должны преобладать!..

Викторов: Им нужно помочь осознать собственное ничтожество.

Виолета Арнольдовна: Надо послать к ним миссионеров. Обратить их внимание на истинные, духовные аспекты бытия.

Обнищук: Дикари – народ дикий и опасный.

Голи-вуди: Их надо перевоспитывать или уничтожать…

Юрий Яковлевич: Их дикость признает все мировое сообщество, поэтому подкармливает!

Подкоркин: Мы должны знать в принципе, кто человек духовный, а кто хам и аморальный тип!

Симона (на ухо Подкоркину): Мне бы тоже не помешал орденок. Мало ли что в жизни может пригодиться. (Громко вздыхает.)

Подкоркин: Сделаем! Теперь непременно.

Юрий Яковлевич: Ну!.. а вы?.. как жили тут без меня?

 

Все оживляются опять, говорят, перебивая друг друга.

 

Виолета Арнольдовна: Не жили – прозябали в шоке и апатии.

Хоралов: Исключительно только чтобы выжить, сочиняли песенки на потворство толпе…

Голи-вуди: Опустились до коммерческого кино, до рекламы!

Викторов: Публиковали всякую непотребщину. (Искоса глядит на Подкоркина, тот делает вид, что не слышит и не замечает.) А что делать?! Читателю нравилось.

Обнищук: В коммерцию!.. в коммерцию были втянуты по самые уши не по своей воле!..

Подкоркин: Но мы не поддались антикультурной пропаганде!.. (Левой рукой изображает клюв гогочущей птицы, а левой сворачивает этот клюв на бок. Все умолкают.) Мы свято хранили в душе идеалы нашей национальной культуры и основы духовности.

 

Юрий Яковлевич: Профукали и то и другое!

 

Все виновато опускают головы.

 

Подкоркин: Но!.. На последнем этапе мы вырвались и обрели… Я даже книжку успел тиснуть…

Юрий Яковлевич: Что вы сделали, чтобы сохранить, воскресить, преумножить?!

Подкоркин: Мы жили буквально в подполье. Было трудно дышать, не то, что противостоять…

Юрий Яковлевич: Им было трудно! Хе! А мне!.. мне, каково было мне… там? (Неопределенно кивает в сторону.) Устрицы разные каждый день, лобстеры… бр-р!

Подкоркин: Поверьте, Юрий Яковлевич, мы сопротивлялись, как могли. У нас и сейчас регулярно проходят выставки кошек и собак…

Юрий Яковлевич: Мало!

Симона: …мюзиклы!..

Юрий Яковлевич: Мало!

Голи-вуди: …у нас теперь целый телеканал!.. и все только про духовность…

Юрий Яковлевич: Мало!

 

Пауза. Вздохи сожаления.

 

Юрий Яковлевич: Мало, господа! Надо спасать народ от духовного вырождения… идти дальше и прививать народу прогрессивные духовные початки.

Фролов: Опять кукурузу выращивать?

Юрий Яковлевич: Что?

Подкоркин (поспешно): Разрешите, я выскажу свои соображения по поводу спасения народа?

Юрий Яковлевич: Нет, не разрешаю!.. Приказываю!

Подкоркин: Я думаю, надо активнее привлекать простых граждан в наш центр духовного развития.

Юрий Яковлевич: Этого недостаточно!

Голи-вуди: Можно дать рекламу на телевидении.

Юрий Яковлевич: Хорошо!.. Впрочем, это само собой.

Хоралов: Устроим благотворительный концерт моей духовной музыки.

Юрий Яковлевич: Ну… это пока подождет… хочу лично и сам послушать сначала.

Подкоркин: …а презентацию моей книги «Сто духовных советов»?

Юрий Яковлевич: Подумаем!

Обнищук: А что если организовать конкурс «Мисс Духовность»?

 

Пауза ожидания.

 

Юрий Яковлевич: Прекрасная идея! Я и сам об этом… еще намедни подумал.

 

Возгласы одобрения: «Да, да! Прекрасная идея!», «Великолепная затея, Юрий Яковлевич!», «Это гениально!». «Конгениально!»

 

Юрий Яковлевич: Нужно немедленно издать приказ.

Подкоркин: Сию минуту! Прикажите приказать?

 

Юрий Яковлевич делает одобрительный жест.

 

Подкоркин: Обнищук!..

Обнищук: Да, Геннадиванович?

Подкоркин: Пиши.

Юрий Яковлевич: Да, братец, пиши…

 

Обнищук садится за компьютер, начинает стукать по клавишам.

 

Юрий Яковлевич: …в целях пропаганды духовного образа жизни организовать конкурс «Мисс духовность». Разработать положения конкурса, привлечь спонсоров…

Подкоркин: Привлечем! Составить смету, разработать лауреатский знак, запастись наградными грамотами…

Юрий Яковлевич: …пригласить артистов…

Подкоркин: Пригласим! (Подмигивает Симоне).

Юрий Яковлевич: …э-э… духовенство, общественных деятелей, ученых интеллигентов! (Задумывается.) И вот еще что… претендентки должны соответствовать параметрам 90-60-90. И побольше блондинок!.. Мы должны побить все рекорды!

Подкоркин (понимающе): Учтем!

Юрий Яковлевич: …молодых, знаешь ли, духовных таких! Скромных… в меру! Чтобы глаз радовался и душа горела. Дух перехватывало... Чтоб за бугром облизывались и пускали слюни.

Подкоркин (Обнищуку): Понял? Записал?.. душа горела.

Обнищук: Готово! Минутку… 90 - 60 - 90 – это чей телефон?

Подкоркин: Не твоё дело.

Обнищук: Нет, я к тому, что не хватает кода.

 

Подает приказ Подкоркину, выползший из принтера. Подкоркин передаёт большому чину.

 

Юрий Яковлевич (подписывает приказ): Ну вот, это ощутимый вклад в развитие духовности! Завтра же прямиком к министру! Он ждёт моей инициативы!

Голи-вуди (отвлекает внимание большого чина): А я в свою очередь приложу все свои душевные и финансовые возможности, чтобы возродить славу русского кинематографа.

Юрий Яковлевич: Это очень хорошо. Кино должно стать инструментом пропаганды духовного  ассортимента нашей повседневности!..

Голи-вуди (пытается отвести Юрия Яковлевича в сторону): Полностью и всецело с вами! Нужно искать новые пути-дорожки. Даже тропинки и едва заметные извивы в травушке-муравушке. Надо показывать не то, что снаружи, а то, что внутри. Снимать такие сериалы, чтоб зрителя за уши от телевизора отодрать нельзя было. Я еще во времена вашей эмиграции задумал снять эпопею по произведениям классиков. Но я буду снимать не так, как другие. Я пойду дальше… соединю воедино лучшие образцы мировой литературы. Тут нужен синтез. Представьте… фолкнеровский медведь, он нападает на Пьера Безухова. Но тот хватает ружье из рук своего оруженосца Санчо Пансо и убивает этого зловредного медведя! И тут, откуда ни возьмись, выходит коммунист-лесник и требует у Безухова предъявить красную паспортину! Серий этак на пятьсот, пожалуй, чтоб утереть нос мексиканцам заодно с колумбийцами.

Юрий Яковлевич: С колумбийцами? Заодно? Резонно. Масштабно! Вам потребуются помощники… Подумайте над этим т-ща-тель-ний-ше.

Голи-вуди: Спасибо за доверие. Я всегда считал вас очень тонким знатоком-универсалом…

 

Юрий Яковлевич, выпячивая губы и моргая, подтягивает толстый живот.

 

…который разбирается… но загвоздка в наличии средств. Если бы министерство духовности смогло быть не только вдохновителем в вашем лице, но и профинансировало…

Юрий Яковлевич: Без проблем!

Голи-вуди: А насчёт нахлебников… то бишь помощников, конечно, – всенепременно!

Викторов: Я тоже, в свою очередь, очень бы не побрезговал вашими указаниями.

Юрий Яковлевич: А ты, голубчик, займись изданием книг исключительно высоко нравственного, духовного содержания. У вас должны быть на примете и темы на предмет... и исполнители. Главное – кадры.

Викторов: Слушаюсь. Я уже веду такую работу (Взгляд в сторону Фролова). Закадрим столько, сколько потребуется. Исполним всенепременно и в срок . Прикажете ввести цензуру?

Юрий Яковлевич (застывает в нерешительности): Э-э! А-а! Цензура – вещь необходимая, конечно, особо, если дело касается духовных ценностей… но с другой стороны, не противоречит ли это завоеваниям демократии?.. Ты вот что, голубчик, – решай сам… сообразно моменту. Но вслух э-э... Лишнего не надо. Не надо, знаешь, этих слов – цензура... Режет слух. Поостерегись. Молчком делай. В рабочем, так сказать, порядке. А мы будем тебя консультировать. Поправлять.

Викторов: Для этого нужны средства и…

 

Юрий Яковлевич, сильно опьяневший, садится и, ослабив галстук, раскидывает руки-ноги. Остальные располагаются вблизи. Внимательно слушают.

 

Юрий Яковлевич: …мы верили в победу, вели активную борьбу, и добились… теперь в стране расцветет настоящий духовный сад. Люди, как муравьи, будут тащить в дома к себе не только жратву... В смысле, личинки... но и… бабочек... Разных, разноцветных... Фигурально выражаясь... Будут, будут, куда деваться… Будут не деревья, а дерева! Не цветочки какие-нибудь, а оранжереи!

Голи-вуди: Так, значит, министерство Духовности – ваша инициатива?

Юрий Яковлевич: А ка-ак же! Конечно, наша! Из-за тропического горизонта видней бывает во много раз... (Раздражается.) И наш блок старых аппаратчиков, состоящих исключительно из людей высокого уровня… духовности, непременно выиграет кресло министра духовности у фракции… уж, поверьте, психиатров мы как-нибудь обставим! Ведь они что, самым наглым образом приписывают духовность только себе и хотят ее контролировать, забрав 51% акций…  (Хлопает глазами, соображая, что это он сказал.)

 

Остальные тоже пытаются почтительно вникнуть в смысл сказанного.

 

20.

Репортер: И снова в эфире «Духовный передел». Тема сегодняшнего разговора может быть только одна. Страну буквально захлестнуло лихорадкой. Все поражены неслыханным известием, мгновенно облетевшим необъятные просторы нашей родины. Тест на духовность, разработанный в атмосфере полной секретности группой ведущих специалистов министерства Духовности, одобрен на самом высоком уровне и запущен в производство. Каждый житель нашей необъятной страны обязан явиться в пункт регистрации для прохождения теста. По последним сводкам на данный момент в крупных городах тест прошло до 7-8 % населения. «Семь на восемь – восемь на семь» - такой заголовок в центральной прессе преобладает… В основном это люди интеллигентных профессий. Однако уже сейчас, несмотря на достаточно небольшой процент, среди прошедших тест вспыхивает недовольство их результатами. Причиной недовольства является мнение, что некоторые заинтересованные чиновники фальсифицируют анализы и намеренно занижают уровень духовности уважаемых и общепризнанных деятелей. Рассчитывая тем самым занять их служебное положение. Независимые наблюдатели отмечают незначительные процессуальные нарушения в ходе тестирования (я цитирую) «в «Верхнем Политиканске и Бюрокрограде», где по инициативе местных органов самоуправления введен льготный режим тестирования для некоторых социальных групп. Местные власти мотивируют это тем, что из центра не поступало четких указаний, касающихся признаков духовности. Отсюда и разночтения. И действительно, тест на духовность содержит ряд положений, определяющих ментальный, интеллектуальный, эмоциональный, моральный и социальный уровень индивида, но не дает четких критериев духовности как таковой. По-видимому, Миндух оставляет за собой право не разглашать некоторые ключевые положения теста. Несмотря на частичную информацию, полемика вокруг этого вопроса набирает силу. И, конечно же, в первую очередь всех волнует вопрос о соответствии уровня духовности теперешних лидеров...

 

Открывается люк сцены, и оттуда показывается голова большого чина. Он опасливо оглядывается, будто его кто преследует. Репортер  и Юрий Яковлевич замечают друг друга и одновременно вскрикивают.

 

Репортер (уронив колпак, но быстро оценив ситуацию): Боже мой! Какая удача! Только что, буквально из-под земли, перед нами, дорогие телезрители, вы… рос один из участников культурного подполья, который в годы культурной блокады в числе прочих эмигрировал вместе с министром культуры на острова Тумба-юмба. В представлении Юрий Яковлевич, разумеется, не нуждается. Кажется, небо посылает нам ответы на все наши вопросы из первых, что называется, уст. (Помогает вылезти из люка большому чину.) Скажите, что думает минкульт о миндухе? И о самом тесте – продукте, так сказать, производства…

Юрий Яковлевич: Увольте! Я не уполномочен озвучивать точку зрения министерств...

Репортер: Но, как деятель самого высокого пошиба, вы наверно имеете какие-то предположения насчет дальнейшей судьбы…

Юрий Яковлевич:  О судьбе пожалте к оракулу! Предсказания – это не мои прогнозы.

Репортер: Однако всех сейчас волнует вопрос, каков процент духовных людей у нас в стране? Не окажется ли их слишком много, и хватит ли на всех руководящих должностей?

Юрий Яковлевич (возмущенный): Я!.. Мы!.. Вы!.. (Убегает.)

Репортер (пожимает плечами, в камеру): Давайте спросим об этом у жителей нашего города.

 

На сцене появляются один за другим прохожие.

 

Репортер: «Духовный передел». Здравствуйте.

Интеллигентный человек: Здравствуйте. Вы что, прописались на этом тротуаре? Уже и пройти спокойно нельзя.

Репортер: Скажите, как вы считаете, подтвердит ли тест соответствие руководящих лиц их статусу?

 

Интеллигентный человек молча уходит. Дочь его, приставив  к носу ладошку оттопыренным большим пальцем, помахивает прощально остальными четырьмя.

Девица-репортер опять пожимает плечами. На сцене появляется обыкновенный человек и его жена. Они заполняют образовавшийся вакуум.

 

Жена обыкновенного человека (с места в карьер): Вот-вот! Гляньте, чего они творят! Покупают себе квартиры за бешенные деньги. А дуракам закон не писан! Откуда только приехали, неизвестно!

Репортер: Уточните, кого вы имеете ввиду?

Жена обыкновенного человека: Известно кого! Они ж о людях не думают. По Турциям каждый год ездют. А народ на дачах горбатится. А мы что ж, не люди, что ли?! Мы тоже в отелях хотим жить! У нас тоже душа имеется! (Мужу.) А ты чего молчишь?! Не вишь, жену оскорбляют?!

Обыкновенный человек: Ты это… таво… не очень-то…

Репортер: Успокойтесь, граждане! Мы в прямом эфире. На вас вся страна смотрит.

Жена обыкновенного человека:  Я говорю – вона артистки в журналах… глянешь – вся из себя. А про жизнь как начнут их спрашивать-то, так одни гулянки и… Мужики их побьют в сердцах, да потом не выдерживают такого разврату – разводятся.

Репортер: Спасибо. Ваша точка зрения ясна. («В камеру».) Итак, дорогие телезрители, социальный опрос показал, что 80 % опрошенных считают первым признаком духовности одухотворенное лицо! Но как добиться такого эффекта на наших лицах? Пластическая хирургия предоставляет большой спектр косметических услуг по имплантации духовности на лицо. Неделю назад известный пластический хирург Селиконов… его клиника находится по адресу: Тележный скрип... То есть, пардон, проезд, дом 7/8 вход со двора… провел ряд экспериментальных операций на преступниках. Результаты превзошли все ожидания. После операции маньяка-убийцу принимали за  профессора, а насильника – за святого. Общественность сразу обеспокоилась: что если тест на духовность окажется беспомощен перед талантливыми руками хирурга?

(Жене обыкновенного человека): Вот скажите, что вы думаете об имплантации одухотворённости на человеческое лицо?

Жена обыкновенного человека: Чево? Моя крыша пока на месте, чтобы тратить деньги на какую-то там одухоть… Ежели мне чего такое понадобиться, я того добиваюсь с помощью макияжа…

Обыкновенный человек: Супруга моя женщина видная.

Жена обыкновенного человека: Я, мож, духовней этих шалав в сто раз! Мужу не изменяю. И дома у меня всегда обед готов. И в магазине я на хорошем счету, а что…

Репортер: Ходят слу…

Жена обыкновенного человека: …иногда не довешиваю и все такое, так сейчас все воруют, что же я – хужей остальных? На нашу зарплату честно разве проживешь? (Мужу) Пошли отседа!

Репортер (им вдогонку): Ходят слухи, что тест будет включать в себя идентификацию радужной оболочки глаза. Глаза, как говориться, зеркало души. Данные будут заноситься в электронную картотеку… (Замечает дворника.)

А! Вот и наш знакомый радетель чистоты и порядка. Он, как всегда невозмутим и нос в табаке, как принято выражаться. Как поживаете?

Дворник: Здорово, давненько не видались. Не плоше остальных проживаем. Это раньше мы в дворницкой, а теперь…

Репортер: Что вы думаете о тесте?

Дворник: О тесте?.. А что о нем думать? Ежели оно в печеном виде употребляемо, то, стало быть, хорошо. А ежели сырое, так его еще готовить надо.

Репортер: Вы считаете, что в теперешнем виде тест еще сыроват.

Дворник: Откель я знаю? Ты мне его попробовать дай. Тогда я тебе скажу.

Репортер (зрителям): Как видите, дорогие телезрители, мнения самые противоречивые. Одни считают, что тест – это решение всех наших проблем, так сказать – панацея, другие сомневаются. Единственное, с чем согласны все, это то, что русскому человеку понятия «духовность», «душа» были всегда близки. Вспомним хотя бы такие устойчивые словосочетания, как «жить душа в душу», «за душой ничего нет», «черная душа», «бездушный ты человек!», «душегубец», (Переходит на скороговорку.) «В чем только душа держится?», «еле-еле душа в теле», «душа не на месте», «кошки скребут на душе», «заячья душа», «ни слуху, ни духу», «в глубине души», «не в духе», «во весь дух», «как на духу», «брать грех на душу», «стоять над душой», «отдать богу душу», «плевать в душу», «загубить душу», «кривить душой», «отводить душу», «всеми фибрами души» и, конечно же, великий наш лозунг – «пора о душе подумать». Да, дорогие телезрители, пришло время подумать всем нам о душе, воспрянуть, так сказать, духом. Но для этого потребуется вывернуть душу на изнанку. В чем нам и поможет гениальное изобретение русских ученых – тест на духовность. (Переводит дух.)

 И в заключение. По официальной точке зрения существует четыре основных уровня духовности: уровень «Д» – духовный, уровень «С» – средне-духовный, уровень «З» – в зачатии, уровень «Н» – нелюдь.

Итак, что покажет тест? Этого не знает никто! (Хватает за рукав бегущего мимо):

Здрасте!

Бегущий:  До свидания!

 

21.

Сцена в темноте. Видно только дворника. Он метет. Подходит к креслу, где, склонив голову, похрапывает Подкоркин. Сквозь дрему ему мерещится странный человек, который превращается то в одного, то в другого (это проецируется тенью на стене): то он трясет перед лицом блокнотом, то что-то высчитывает там и повторяет наподобие: «Брамс-баланс – духу изъян-с!.. А ну гони справку, не то лишу!.. Всего лишу! Всего!..» Это последнее столь страшно звучит, что спящий вскидывается с воплем ужаса… Но дворник кладёт ему на лоб холодную длань…

 

Дворник: Все перед ним, как на божьем суде будем.

 

А другой ночной гость, с бородкой:

 

…с бородкой: Уровень духовности, уровень духовности… живо подавай!

 

 Затем подходит ещё кто-то, в клетчатой кепке, и повторяет слова первого с интонацией зачитывающего приговор прокурора:

 

…в клетчатой кепке: Уровень духовности ниже занимаемого уровня… нарушение стандарта Миндуха… 

 

В круг света входит ночная гостья на шпильках, она подхватывает слова ночного гостя в кепке:

 

…напоминает Симону: …не соответствуете вы, сэр! Вот так-то! (И хохочет.)

 

Вдруг гости исчезают и выпученные глаза Подкоркина видят Медведя-Обнищука:

Геннадий Иванович, проснитесь! Проснитесь. (Входит в полосу света, тормошит шефа.) Ну что ты будешь делать!

 

Сцена освещается.

 

Всю ночь так и проспали в кабинете? Эко вас развезло!  Как вы себя чувствуете?

Подкоркин (задыхаясь, отирая пот с лица): Да ну тебя!.. Глаза мои… уши мои… не смотрят, не слышат, язык не поворачивается. Кажется, у меня стресс в мозгах. Голова отсырела… Ты зачем опять шкуру напялил, гад? Напугал же! Смерти моей хочешь?! Кто тебе велел?! Кто разрешил тебе надевать чужую личину?! Дьявол тебе раздери!

Обнищук: Да что вы, господь с вами. Я пропылесосить её хотел. На себе удобнее, чище получается. (Скидывает шкуру, наливает стакан пива, подает в трясущуюся руку): Нате, поправьте здоровье.

Подкоркин (выпивает): Ох! Батюшки мои…

Обнищук: Вот вам на закуску свежие газетки. (Кладет газеты рядом на стол.)

Подкоркин: Ты что?! Ты что, озверел?! Чем закусывать предлагаешь? Катастрофами, скандалами, коррупцией!

Обнищук: А вы про футбол почитайте. Наши в финал теперь уж вышли.

Подкоркин: Почему я здесь? Как я здесь очутился?

Обнищук: Эх, Геннадий Иваныч! Совсем себя не бережете. Вон, до какого состояния себя довели, не помните, как у себя в кабинете оказались.

Подкоркин (захлёбываясь пивом): Мир рушится, все уплывает из-под ног. Все насмарку – должность, положение в обществе, почет и уважение, восхищение, слава, академические собрания сочинений в золотом переплете, статья в энциклопедии. (Открывает лежащую на столе энциклопедию, водит пальцем по странице, закатив глаза, как слепой.) А как бы хорошо смотрелось «Геннадий Иванович Подкоркин, поэт, песни которого стали всенародными, академик трех академий…»

Обнищук: …почетный гражданин города Дубовцы.

Подкоркин (издает вопль отчаяния): Господи! Ну, сделай хоть что-нибудь!

Обнищук: Не могу!..

 

Подкоркин в испуге смотрит на Обнищука.

 

 …не могу смотреть, как вы, Геннадий Иванович, убиваетесь. Погодите-ка, я принесу вам чаю.

Подкоркин: Какой чай! Поди прочь!

 

Обнищук торопливо уходит. Подкоркин тяжело вздыхает, с тоской смотрит вдаль. Закатывает глаза:

 

Как же ты допустил, Господи, чтоб воцарился хаос? Ведь ты создал мир разумно, где всякая вещь имела свое место под солнцем – где по положению и наградам судили о человеке… Неужели отныне над приличными людьми будут потешаться блаженные дураки, которые вовсю презирают субординацию… живут по своей правде? Тебе ли не знать, Господи, что у каждого – своя,  собственная, правда. 

Очень тебя прошу, сделай так, чтобы этот чертов агент наконец-то явился. Нет ничего хуже неизвестности. Пусть явится, да хоть сюда. Мол, здрасте, я к вам по важному делу. А мы бы его, Господи, уж так встретили, так встретили… а там за рюмочкой душевный разговор бы завязался. За ней-то сколько больших дел делается! А тут такой пустяк – всего-то пару-тройку балов накинуть. А? Как я пойду на тест, не заручившись поддержкой?..

Обнищук: Геннадий Иванович.

Подкоркин: Да что тебе ещё?

Обнищук: Да вот стишки свои детские нашёл… Копался у себя на чердаке и нашёл.

Подкоркин: И что?

Обнищук: А нельзя ли книжицу издать? Вы бы поправили своей рукой мэтра… где что не так.

Подкоркин (моргает): А зачем тебе?

Обнищук (смущённо): Даме одной хочу подарить. А потом в ваш союз вступить.

Подкоркин: Ты серьёзно?

Обнищук: Да зачем же мне шутить с вами, Геннадий Иванович?

Подкоркин:  Действительно. (Долго и пристально изучает своего приближённого.) Ладно, подумаем об этом. А кто эта дама, кстати?

Обнищук:  О-о!

Подкоркин: Понятно. Хорошо, попозже об этом. Сперва тест пройди.

Обнищук: Не сомневайтесь, Геннадий Иванович!

Подкоркин: Стой! Откуда такая уверенность?

 

22.

Входит Викторов со скатанным в рулон плакатом. Возбуждён:

 

Хо-хо! Что творится на улицах! Всеобщий психоз. Паника! Люди боятся проходить тест. Тестофобия, я бы сказал.

Подкоркин: Ближе к сути!

Викторов (разворачивает плакат, на котором написан лозунг «Пора о душе задуматься!», и прикрепляет его к стене): Да! Некоторых уважаемых людей… слышал, нет?.. Представляешь, по наивности своей сунуться они поспешили – побыстрей пройти тест на соответствие должности, выселяют теперь из квартир. Хотели на шармачка, да бемц – под гильотину!.. Говорят, что только высоко духовные руководящие чиновники должны жить в таких апартаментах.

Подкоркин: Но это незаконно!

Викторов: В том-то и дело, что законно! Теперь все законы действуют с поправкой на тест. Вышло постановление. Вот! (Протягивает Подкоркину газету.)

 

Подкоркин читает. Из глубины появляется скучающая Симона. На голове у неё маска лисёнка. Обходит Обнищука, вытирающего  пыль с книжных полок. Он косится на её сдвинутую на затылок маску, хочет что-то сказать, но не говорит.

 

Викторов: Но это еще что! Предприимчивые люди сразу сообразили, что на этом можно неплохо заработать. Предлагают систему интенсивной коррекции духовности.

Подкоркин (с надеждой): И помогает?!

Викторов: Говорят, система необыкновенно эффективна, но много подделок. Уже есть жертвы!

Симона: Жертвы духовности?

 

Входит Виолета Арнольдовна (Обнищук приносит чай):

Боже мой! Что опять творится на улицах! Повсюду устанавливают какие-то штуковины! Подхожу, спрашиваю, что сие обозначает?! Мне отвечают: камеры наружного наблюдения! И это в общественном туалете!..

Викторов: Массовое сканирование. Как в Японии. Сел на унитаз, и сразу все анализы у врача. Автоматом.

Виолета Арнольдовна: Даже в общественном туалете?!

Подкоркин: А что вы хотите?.. это единственное место, где человек не кривит душой. Выворачивает свое нутро до... донышка.

Виолета Арнольдовна: Ну не знаю! Мне, конечно, скрывать нечего, я на скромной диете. И душой не кривлю, потому в туалете не стесня... А вот другим… (Симона, пившая чай, давится.) Кстати, милочка, вы посещаете курсы «духовных исканий»?

Сима: Нет. А надо?

Виолета Арнольдовна: Нет?! Срочно запишитесь. Как же не надо! Эффект потрясающий! Сейчас это оч-чень модно.

Сима: Что именно?

Виолета Арнольдовна: Духовные искания, разумеется! Нельзя же ходить с таким приземленным видом! Вы еще так молоды. Вот я, например, собираюсь принять участие в конкурсе «Мисс духовность». Я работаю над своей духовностью буквально и день, и ночь. А знаете, как трудно поддерживать в тонусе одухотворенный взгляд?! О-о-о! Вот посмотрите. (Делает, как ей кажется, одухотворенное лицо.) Видите? Какой типаж? Какая одухотворенная натура сквозит в моих глазах! Лоб… смотрите, видите? (Хватает Симону за подбородок.) А у вас ничего подобного. Но, если над вами поработать, из вас может получиться что-то более-менее приличное. Если вы, милочка, будете меня слушаться, то у вас все будет хорошо. А пока у вас все плохо.

Симона: Значит, решили принять участие в конкурсе «Мисс Духовность»?

Виолета Арнольдовна: Да!.. решила! Считаете, нет шансов? По крайней мере, это лучше, чем расхаживать с лисьей мордой на затылке.

Симона (как бы не слышит подначки, слегка улыбается, снимает маску с головы и): Отчего же?! Шансы есть у всех. Королевой красоты вам уже, правда, не быть,  так почему бы не стать «Мисс Духовность»?

 

Виолета Арнольдовна порывается ответить, но входит Голи-вуди:

Боже мой! Я только что с площади. У подземного перехода поймали тайного агента. Он измерял духовность проходящих мимо граждан каким-то прибором…

Виолета Арнольдовна: Духовность измеряют прибором?..

Голи-вуди: Со всех сторон!..

Виолета Арнольдовна (осматривает себя то с одной стороны, то с другой, поправляет одежду): А я так одета!.. Это ужасно! Скажи нам хотя бы, как выглядит этот прибор?

Голи-вуди: Что-то вроде фотоаппарата. Делает все виды снимков, включая рентгеновский. Да нет! Новая технология! Нана называется.

Виолета Арнольдовна: На – на?

 

Обнищук фотографирует Виолету Арнольдовну. Та вскрикивает от неожиданности.

 

Виолета Арнольдовна: Надеюсь, не рентгеновский снимок! Хоть сейчас и модно голышом, но я предпочла бы…

Обнищук: Всё будет тип-топ – в натуральную величину и без модерна. Рентгеном, кстати, не значит обнажёнка. Это наскрозь. До самых до костей. Вот если у кого скелет не подходящий...

Виолета Арнольдовна: Для чего неподходящий?

Обнищук: Для анатомического кабинета, к примеру. Но вас это не касается, не волнуйтесь.

Виолета Арнольдовна: Смотри у меня!

Голи-вуди: Но это еще не всё! Если б вы видели, какое столпотворение в приемной пластического хирурга Селиконова! Он запатентовал свои операции на духовность и теперь к нему ломится каждая протокольная морда.

Подкоркин:  Может, и мне лицо подправить, как вы думаете?

Виолета Арнольдовна: Что вы, Геннадий Иванович! У вас и так полный порядок –  вон какой духовный… лоб. Лбище!

Подкоркин: Вы так думаете? А подбородок? Вот здесь если подтянуть, а? (Показывает на свой дряблый живот, приосанивается.)

Виолета Арнольдовна: Ни в коем случае! Вы потеряете весь свой шарм. И вообще, все это ерунда. Менять свою духовную сущность надо не внешне, а изнутри.

 

Вбегает Хоралов с коробкой.

 

Хоралов: Достал! Я достал! Вы только гляньте! Вот! (Ставит коробку на стол, распаковывает.)

Виолета Арнольдовна: Что это? Бомба?

Хоралов: Отстаньте вы со своим терроризмом! Это вчерашний день. Политика и духовность не совместны, как сказал бы Пушкин, не стреляйся он на дуэли и доживи до наших дней. А это – чудо прогресса! Лингафонный курс интенсивной коррекции духовности. Повышает уровень в два с половиной раза.

Подкоркин: Почему с половиной?

Хоралов: А куда больше?

 

Подкоркин и остальные бросаются к коробке с возгласами любопытства и нетерпения: «А ну-ка покажите!», «Дайте сюда!»

 

Прошу вас… прошу вас, осторожно!

Виолета Арнольдовна: Дайте… дайте же и мне посмотреть. (Крутит аппарат в руках.) Ах, какая прелесть! Такая вся гладенькая! Где вы это купили?

Хоралов: На рынке. Представляете, пошел за продуктами, вдруг вижу!..

Подкоркин (вертит компакт диск): Это можно скопировать на чистый диск и…

Хоралов: Не получится. Здесь все дело в ультразвуковых сигналах. Они воздействуют на подсознание.

Викторов: Зомбируют?

Подкоркин: А кто производитель?

Хоралов: Научная лаборатория при Миндухе.

Голи-вуди: Сколько вы за это заплатили?

Хоралов: При чем тут деньги?! Мне, знаете ли, ради духовности последнего рубля не жалко.

 

Пока Хоралов и Голи-вуди спорят, Обнищук берет инструкцию, вглядывается в мелкий шрифт, достаёт лупу:

Это подделка.

Подкоркин: Как?!

Виолета Арнольдовна: Подделка?

Викторов: Подделка?

Голи-вуди: Подделка? (Выхватывает лупу у Обнищука.) Ха! Читать внимательно надо. Вот… (тычет пальцем) Мейд ин Турция. Это значит – где-нибудь в подворотне города Дубовцы!

Хоралов: Не может быть! Мне сказали…

Подкоркин: Позвольте. (Берет лупу, читает.) Мейд ин Турция. Действительно. Но не Дубовцы, за это могу поручиться.

 

Хоралов  издает совсем не музыкальный вопль отчаяния.

 

Подкоркин: Ну-ну, братец. Не надо так сопливиться. Что ж ты хочешь?.. столько развелось обманщиков, негодяев, воров. Столько лет в изоляции и полнейшей бездуховности жили. Что же делать? Надо как-то самому стараться достичь духовного потолка.

Хоралов (истерично): Всё бы вам издеваться! Духовного потолка! Вот мы и посмотрим, какой у тебя потолок!

Подкоркин: Мне-то, собственно, бояться нечего. Я человек уважаемый! У меня полно наград, десятки положительных рецензий, фотографические свидетельства, что я общался с известными людьми. (Показывает рукой на увешанные стены, газеты, фотографии.) И в своем творчестве я всегда руководствуюсь государственной, и, стало быть, духовной линией.

Викторов: Вряд ли теперь помогут награды и знакомства. Теперь мы все под колпаком ходим. Пардон – под тестом…

 

 Соответствующее музыкальное сопровождение.

 

23.

Собравшиеся располагаются вокруг стола.

 

Подкоркин: Господа, в результате сложившихся чрезвычайных обстоятельств я возьму на себя ответственность озвучить, так сказать, эти сложившиеся обстоятельства. Господа, сложившиеся обстоятельства таковы… тест на духовность, которым нас мордуют вот уже которое время, выражая тем самым недоверие и неуважение, как каким-нибудь школьникам – это нонсенс!

 

Возгласы возмущения: «Это безобразие!», «Такого унижения русская интеллигенция еще не знала!», «Мы протестуем и не потерпим!».

 

Протесты бессмысленны, господа! Они ни к чему не приводят. Сейчас важно принять правильное решение. Какие будут предложения?

Обнищук: Предлагаю устроить бойкот выше обозначенному в вашем выступлении тесту.

Подкоркин: И расстаться с положением, званиями, привилегиями?.. А тут ещё говорят – квартирами...

Викторов: Пора выявить больные элементы общества! У нас нет нормального закона! Надо сделать так, чтобы все было хорошо, то есть нормально. А для этого надо, в первую очередь, разогнать тех, кто не достоин быть среди достойных! Кто не в состоянии понимать и чувствовать. Жизнь должна быть спокойной. Нам не надо этого всего! Будем бороться подпольно. Напечатаем прокламации и листовки, разоблачим корыстные цели Миндуха и взорвем систему изнутри.

Подкоркин: Вы не заболели, дорогой, от перенапряжения умственных усилий? Такое предложение не пройдет. Терроризм, особенно духовный, преследуется международным сообществом. Тебе что, Интерпола не хватает для полной грамотности?

Голи-вуди: Никогда в этой стране порядка не будет! Плюнуть на все и эмигрировать к чертовой матери!..

Фролов: Адресок не подскажете?

Виолета Арнольдовна (смотрит на Подкоркина): Нет, господа! Терроризм, эмиграция… это уже мы проходили. Почему мы не верим в собственные силы? Давайте расти духовно. Приподниматься!.. (Приподымается на цыпочках).

Викторов: Жана Дарк! Я восхищён! Целую ручки.

Подкоркин: Ерунда! Для того чтобы приподниматься, нужно иметь доступ к секретной информации! Надо знать: каковы цели, пути достижения, сроки, ГОСТы наконец…

Хоралов: Мы пропали! Пропали! Нам не раздобыть этих ГОСТов! Они засекречены.

Симона: А если разыскать этого тайного и засекреченного агента и договориться с ним?

Подкоркин: Вот! (Целует Симоне руку.) Святая женщина. Натуральная до мозга костей. И всегда вовремя!

Виолета Арнольдовна: Разыскать тайного агента?! (Симоне.) Вы, милочка, и приметы его знаете? Он на то и засекреченный.

Симона: Разумеется. Каким может быть тайный агент, знает каждый. Он хитер! Кто спорит? Важно правильно и профессионально поставить задачу.

Обнищук: Да, да. Чтоб втереться в доверие и сделать свое черное дело.

Хоралов: Не чёрное, белое... Скорее всего, он незаметен.

Обнищук: Чтоб втереться в доверие и сделать свое чёрно-белое дело.

Голи-вуди: А я думаю, он из тех, кто легко заводит знакомства.

Обнищук: Чтобы втереться в доверие и сделать свое... дело.

Викторов: Или обворожителен и вкрадчив, как женщина.

Обнищук: Чтобы усыпить бдительность, втереться в доверие и сделать свое... дело. Гад ползучий!

Подкоркин: Никому нельзя верить. Тайным агентом может оказаться кто угодно.

 

Все подозрительно смотрят друг на друга.

 

24.

 

Подкоркин: Секунду! Кто спрашивал про адресок? (крадучись подходит к Фролову). Непонятный ты человек, Андрюша, непроницаемый. Для меня, во всяком случае. А ведь знакомы чуть ль не с пелёнок. Смотришь на всё свысока, будто не от мира сего. (Пауза.) Я тебя понимаю: ты выше суеты, небожитель. Я и сам, знаешь, такой. Пишу только высоким штилем. (Декламирует на распев.)

Когда бы меня ни спросили,

Отвечу, отринув лесть,

Есть душа у России,

Духовность в России есть!..

 

Пауза.

 

А! Что скажешь?

Фролов: Патриотично.

Подкоркин: Да! Я – патриот. Не меньше Хоралыча. Я так люблю Россию, так люблю, что даже… не могу спокойно спать. (Стряхивает слезу.) Для меня, Андрюша, главное – душа. Я ведь и людей оцениваю исключительно по их духовной составляющей. Кто способен оценить слезинку ребёнка, тот…

Фролов: То есть – была бы душевность?

Подкоркин: Вот как?! Откуда такой скептицизм? Ты, что же, сомневаешься в высокой духовности масс? В его душевных качествах? Ну, знаешь!.. я не допущу в своем кабинете… в своей творческой лаборатории никаких духовных колебаний! Это!.. это!.. (Возвращается к обществу, презрительно, почти шёпотом о Фролове.) …это не тайный агент. Не изворотливый. Прямолинеен до безобразия. Низкий тип.

Обнищук (также тихо): Низменный.

 

Входит Марлинский, тащит за собой пьяного дворника.

 

Марлинский: Это ж черт знает, что такое творится на улицах! Теперь каждый лавочник с претензией на духовность. Все учат жить, дают рекомендации. Да какие слова употребляют – духовная субстанция, собаки вас разорви! (Изображает разговоры.) Ах, Зоя Федоровна, я сегодня нащупала у себя в правом боку квинтэссенцию духа мыслительной деятельности. А мне, Людмила Леонидовна, из одного монастыря кофточку из высшей материи прислали. Как одела, так во мне духовная сущность и пробудилась. (Хохочет.) А этот… (опять тянет за рукав дворника) …метет своей метлой прямо мне на туфли! Я ему: куда ж ты метешь, мерзавец? Что ж ты, пьяная скотина, людей не замечаешь! А он мне: да, говорит, мету, потому что пьян. Но пью по нужде, потому что духовность мне жить мешает, воспринимать не позволяет действительность адекватно в четвёртом измерении. И людей, говорит, я за людей не считаю, потому что среди них людей мало. Одни извращенцы с соседней галактики – в наших оболочках.

Дворник: Людей?.. не-а… какие там люди!

Марлинский: Здравомыслящий человек!

Подкоркин (дворнику): Скажи-ка, приятель, а не замечал ли ты чего-нибудь подозрительно необычного?

Дворник: А то как же, замечал. (На ухо Подкоркину, но громко.) Давеча парочка на лавке обосновалась. Чипсов поели, кока-колой запили. Потом пивка с сушеной рыбкой отведали…

Подкоркин: И пива и колу? Несварение желудка? И что?

Дворник: Как же! Поесть-то они поели, попить-то они попили…

Подкоркин: Ну?..

Дворник: …а потом в аккурат все упаковки в мусорную урну сложили.   

Подкоркин (в сторону): Экий болван!

Дворник: Э, нет, в наше время необычно то, что обычно.

Подкоркин: Да ты какого-нибудь подозрительного не понарошку, а в натуре… не встречал?

Дворник: Встречал. Он мне говорит: человечество переходит в новую стадию.  В иное измерение! Во! Говорит, сознание у народа просыпается. Отношения, говорит, другие у людей будут, без злобы и зависти, все только по душам.

Подкоркин: Не тайный ли это агент?

Дворник: Не! Так… мечтатель. (На ухо.) Я тебе вот что скажу… ежели тебе тайный агент нужен, чтобы про тест у него спросить, так я тебе про него все распишу как дважды два. Лазутчики – моя хобби!

Подкоркин (оглядывается на остальных): Говори.

Дворник: Чудно! Жили – не тужили, и вдруг на тебе!.. про душу вспомянули. Прости мя грешного. (Крестится.) Теперь все перед тестом, как на божьем суде.

Подкоркин: И это всё?

Дворник: Я про тест этот самый ещё. Какие уровни духовности бывают, как…

Подкоркин: Так, так, так…

Дворник: Э! Есть три уровня. (Загибает пальцы.) Первый, значит, духовный уровень. Второй – не духовный. И третий – нелюдь.

 

Беспокойный шепот. "Мы про это слыхали.."

 

Подкоркин (нетерпеливо): Как, как, как, говори, определяют духовный уровень?

Дворник: Так, так, так… просто! Как дважды два. По фотографии.

 

Возгласы: «По фотографии!», «Вы слышали?.. по фотографии!», «Слава богу! А я то думала…».

 

Викторов (достает из бумажника фото): У меня есть с собой фотка! Ну-кось. Вот, смотри. Что, принадлежу я к духовному уровню?

Дворник (смотрит на фотографию, затем на Хоралова): Устарел ваш документ. Не соответствует нынешней вашей форме и содержанию.

Викторов: Как так?! Три года назад снимок делал. Три года! (Показывает фото всем присутствующим.) Посмотрите, ведь это же я! Я! Вот посмотрите! Ты хочешь сказать, я деградировал? Ну!..

 

Шепот недоумения. Все, кроме Фролова и Марлинского, наперебой суют свои фото дворнику.

 

Подкоркин: Спокойно, Господа. Давайте по порядку. Господа, прошу вас… Очумели? Это же тест не на вшивость!

Хоралов (громогласно): Тихо!

 

Шум голосов обрывается.

 

Подкоркин: По порядку. Прошу сдать визуальные свидетельства мне. (Собирает фотографии, по одной показывает дворнику.) Вот. Что скажите этому фанту? Виновен или не виновен? Тьфу! Духовен или не духовен?

Дворник (скептически): Нет.

Голи-вуди (дворнику): Да как ты смеешь, дурень?! Кто ты такой вообще?!

Подкоркин: А вот эту, пожалуйста, посмотрите.

Дворник: Так себе.

Подкоркин: Что значит так себе?! Я – уважаемый человек, у меня сотни публикаций! Я академик, почетный гражданин!.. У меня, наконец, генеалогического древо имеется!

 (Поспешно разворачивает  афишу Симоны.)

 

Дворник: Что тут скажешь?.. Скромности не хватает.

 

На фотографию политика из газеты.

 

Дворник: Ну-у, это – явный нелюдь.

 

 

Действие четвёртое (совсем короткое)

 

25.

 

Недели две спустя. Все сотрудники Подкоркина – и он сам, разумеется – так или иначе выдержали тест. Один плакат красуется над дверью: "Успех достигнут!", другой растяжкой через весь зал: "Духовность налицо!" И вот уже второй день отмечают это событие.

 

Хлопает дверь. Входит чиновник в плаще и шляпе. На носу очки в золотой оправе, в руках кожаная папка. Он уверенно проходит по сцене, останавливается в центре.

 

Чиновник: Центр духовного возрождения?

Подкоркин: Н-н-н… Д… да.

Чиновник: Геннадий Иванович Подкоркин?

Подкоркин (оглядывается): Я.

Чиновник (вынимает из папки конверт, протягивает): Извольте ознакомиться.

Подкоркин: Что это?

Чиновник: Циркуляр министерства Духовности.

 

Беспокойные возгласы: «Циркуляр из министерства?», «Это очень своевременно".

 

Подкоркин (оборачивается на Юрия Яковлевича): Э-э…

Юрий Яковлевич: Позвольте! Как это из министерства?! Почему я не знаю? Ну-ка, Гена, читай давай.

Подкоркин: Слушаюсь, Юрий Яковлевич. «Повестка… явиться 1 числа в 9.00. в Центр изучения духовной сущности народонаселения… расположенный по адресу: Большая Богемная… дом 2., кабинет № 101… для прохождения теста на духовность».

 

Все присутствующие по очереди берут повестку, рассматривают. Гул голосов: "Мы же прошли!.. Мы же сдали!.. У нас справки с печатями!" - "Генадиваныч лучше всех выдержал экзамен.." - "Что за шутки?!" - "Это издевательство!" -  "Вражеские происки!"

 

Подкоркин (в недоумении  чиновнику, слегка напыщенно.) Что все это значит? Простите, как вас по имени-отчеству?

 

Чиновник снимает очки и шляпу.

 

Подкоркин: Миша! Ты?!! (Гостям.) Господа, мой сын! Это шутка. Действительно, шутка, господа.

 

Возгласы: «Оказывается, это действительно шутка!», «Слава богу! А то уж я подумал...», «Дети, дети!», «Молодежь!» «Вот так юмор!».

 

Подкоркин (сердито): Снова твои дурац-цкие выходки?..

Майкл: Спокойно, падре…

Подкоркин: ...в то время, как я делаю всё для духовного возрождения нации, ты валяешь дур-рака! Устраиваешь глупые розыгрыши!.. (Бросает повестку на стол.)

Майкл: …приглуши громкость, не на сцене…

Виолета Арнольдовна: Как не стыдно, молодой человек?!

Подкоркин: …ты же взрослый человек! Тебе давно пора поступить на службу!..

Майкл: Поступил уже!

Подкоркин: Куда? (с ехидцей) В министерство духовности? Не морочь голову!

Юрий Яковлевич (остальным, усмехаясь): Без моей протекции!.. немыслимо!

 

Все хохочут. Возгласы: «Это просто смешно...», «Взял и поступил!..», «…в само министерство! Сразу!».

 

Майкл: Стоп! Никакого амикошонства, а тем более разгильдяйства не потерпим!

 

Хохот прекращается.

 

Майкл (властным металлическим голосом): Я – служащий Миндуха. Вот мои корочки – мандат, если угодно. И советую всем относиться ко мне соответственно – желательно с пиететом, несмотря ни на какие знакомства и родственные связи.

Проходит мимо Симоны, останавливает ненадолго на ней свой взгляд. Повисает гнетущая пауза. Майкл резко меняет официальность на раскованность, достает цифровой проигрыватель, вставляет наушники, напевает вступление к 5 симфонии Бетховена «Судьба стучится в дверь». Музыка заполняет всю сцену. Затем становится тише.

 

Подкоркин (рассматривая «корочки»): Сынок… что же ты молчал? Как же так? (Пауза.)  Может, тебе деньги нужны? (Лезет за бумажником.)   

Майкл: Взятка должностному лицу?..

Подкоркин: Т… ты… ты раньше что-то другое слушал… как же это?.. альтернативу, чугун, кислоту…

Майкл: А я поменял убеждения. Время от времени убеждения надо менять, чтобы попасть в струю. Не так ли, Падре? (Забирает из рук отца удостоверение).

 

Музыка прекращается.

 

Что ж, до скорой встречи. Увидимся! (Удаляется.)

Голи-вуди: Вот, брат, так кино!

Юрий Яковлевич: Ничего не понимаю!.. без моей протекции… Успел… успешный молодой человек… Я же говорил: весь в тебя. А ты сомневался…

Виолета Арнольдовна: Как быстро растут дети!

Викторов (разводя руками): А-а… в общем-то что?.. Время своё берёт… хошь – не хошь, а подвинься…

Марлинский: А ну-ка дайте глянуть, что це за повестка. (Берет, читает.)

 

«Во благо государства и его народа правительство постановляет:

 

1.    Создать систему контроля за порядочностью народонаселения.

2.    Поручить министерству Духовности осуществление данного проекта.

3.    Обратить особое внимание на аспекты порядочной жизни каждого гражданина вне зависимости от возраста, пола, национальности и рода деятельности;

4.    Изучить степень порядочности каждого гражданина, используя специальные технологии, а именно: психотропную аппаратуру и разработанный специальный тест.

5.    По результатам исследования в соответствии с уровнем порядочности распределить льготы. 

 

Всем гражданам, достигшим возраста 16 лет и находящимся в уме и здравии, явиться в районные пункты изучения сущности Правопорядка для дальнейшего определения их места в различных государственных структурах».

 

Среди присутствующих воцаряется суета, паника, сумасшествие. Марлинский смотрит на них и почёсывает голову, передаёт повестку Фролову, тот, бегло просмотрев, передает Подкоркину. Геннадий Иванович принимает её обеими трясущимися руками и растерянно озирается. Музыкальный фон – нарастающая какофония неприятных звуков. Сквозь неё прорываются голоса: 

 

Юрий Яковлевич: Я срочно ухожу в отставку. Отсутствие доверия к своим проверенным кадрам понуждает меня к решительным шагам! (Мечется, хватает плащ и убегает.) В отставку!..

Подкоркин: Юрий Яковлевич!..

Издатель: Мое издательство специализируется только на высоко порядочной духовной литературе. (Обращается ко всем по очереди.) Вы подтвердите это? Вы!.. вы подтвердите? Только высоко духовные произведения… (Уходит.)

Подкоркин: Виктор Викторович!..

Хоралов: Я уже приступил к написанию хоралов!.. (Уходит.)

Подкоркин: Кеша!..

Голи-вуди: Эпопея! Я сниму сериал о духовной сущности бытия!.. о коллективном и бессознательном! (Уходит.)

Подкоркин: Родя!

Обнищук (вжав голову в плечи, боязливо движется к выходу): Я… я скоро приду. Мне по делу. (Исчезает.)

Подкоркин: Обнищук!

 

Симона уходит, не сказав ни слова.

 

Подкоркин (ей вдогонку сокрушенно): И ты?.. женщина!

Виолета Арнольдовна: Предатели! Трусы! (Подкоркину страстно) Геннадий Иванович, вы должны знать, что вы не одиноки. Я всегда буду с вами!..

Подкоркин: Ты-то кто?! Зачем ты?! Что ты всё путаешься под ногами! (Пятится на свой подиум с креслом.)

 

Виолета Арнольдовна хочет что-то возразить, но возражений не находит. Она стоит с открытым ртом, обмахивается букетом.

Через минуту-другую.

 

Подкоркин (в луче прожектора, пошатываясь, идёт по сцене, вдруг видит целующихся. Замирает. Узнаёт Симону и Майкла. В первую секунду вспыхивает гневом, сжимает кулаки, потрясает ими над головой, но… обессилено роняет руки. И сворачивает в сторону. Садится в кресло и похлопывает по подлокотникам):

Нет, это любопытно! Я финансировал его партию, а он в благодарность за это увёл мою бабу. А, каково! Это что – гены?

Впрочем… Что-то, может, я и проиграл, но не главное (опять похлопывает по ручкам кресла). Ну нельзя же во всём успеть… Да и потом, быть первым– слишком накладно: все шишки на тебя сыплются. По крайней мере, это кресло я никому не позволю… (Озирается) Разве что – по завещанию отпишу… или преемнику…

 

26.

Тот же кабинет некоторое время спустя. Обнищук, как всегда, суетится у стола, сервируя его к банкету. По сцене в ожидании торжества слоняются знакомые всё лица. Каждый говорит о своем. Это совершенно независимые реплики, которые толком и в разговор не складываются. Фролов по своему обыкновению сидит в углу, что-то записывает. В другом углу сидит бывший большой чин, Юрий Яковлевич.

 

Появляется Подкоркин с Изабеллой Юрьевной. Все нам знакомые встречают их радостно-возбужденно. Мужская половина собравшихся хором:

 

Поздравляем  с блестящей аттестацией?..

 

Подкоркин (важно): Приветствую. Приветствую. Приветствую. Всех!

Хоралов: Как мы рады, Геннадий Иванович!

Голи-вуди: Мы вас все-все поздравляем…

Виолета Арнольдовна: Кто бы мог подумать! Боже мой!…

Викторов: Правильнее сказать: никто не сомневался! Мы счастливы за вас.

Обнищук: Для нас честь быть рядом с вами, видеть вас, служить…

Юрий Яковлевич: Я… я… очень…

Подкоркин (снисходительно): А, Юрий Яковлевич! Рад видеть тебя, дорогой. Как там, на пенсии, поживаешь? Прекрасно выглядишь. Очень!.. очень бодрый у тебя вид. Не хочешь ли в наш Союз вступить? Я бы дал рекомендацию. (Остальным.) Господа, посмотрите, какой одухотворенный вид у Юрия Яковлевича.

 

Возгласы одобрения: «Просто святой!», «Да, безусловно…», «Я умилен!».

 

Юрий Яковлевич (Подкоркину): Таких высот достигнуть! Таких высот!

 

Быстрым решительным  шагом входит Симона:

Слышали новость? Министерство духовности упраздняется! (Подымает вверх палец) Понимаете!

 

Раздается грохот падающей скалы. Скала разбивается. На сцене паническая суета…

 

Подкоркин (мечется по сцене): Господа!.. Господа!.. Куда же вы?!.

 

 

Эпилог

В гробовом молчании все выстраиваются в шеренгу. Первым стоит Подкоркин. Дверь распахивается. Входит Майкл с лентой через плечо, в наградах. Симона берет Майкла под руку, у неё на шее большой орден в бриллиантах – «Ангельский голос России». Звучит торжественная музыка. Царственная пара медленно идет по живому коридору собравшихся. Те кланяются им.

 

Подкоркин (Майклу): Сын!.. Горжусь, преемник…

 

Майкл похлопывает отца по плечу, затем подает руку бывшему большому чину.

 

Юрий Яковлевич (Майклу): Михаил Геннадьевич, таких высот!..

Хоралов (кланяется Майклу): Ваше превосходительство.

Голи-вуди: Ваше превосходительство.

Виолета Арнольдовна (в реверансе): Ах, ваше превосходительство.

Викторов (Майклу): Ваше превосходитс… тво!

Обнищук: Мы вам так же преданны, как и папаше… Рады стараться.

Майкл: Что ж, господа, приступим.

 

Все располагаются вокруг банкетного стола, поднимают бокалы.

 

Майкл: Господа! Я рад сообщить вам, что Министерство Порядочности намерено внедрить новые нормативы. Прежний Тест показал, что с духовностью в стране все в порядке. Мало того, у нас духовности на порядок больше, чем ожидали в Европе и тем более в Америке. Недаром иностранцы продолжают с прежней интенсивностью говорить о загадочной русской душе. Итак, господа! Пора приступать возрождать порядочность. И первый мой тост…  за нас с вами! Уж чего-чего, а нам с вами порядочности не занимать. И пока я вас патронирую, быть нам всем наипорядочнейшими…

Обнищук: Ура? Духовны и порядочны! (И смотрит на всех.)

Все хором:  Ура! Ура! Ур-ра-аа!

Майкл: Да, ещё пару слов. Как вы догадываетесь, новый тест рассчитан на грядущий порядок. Друзья мои, порядок грядёт. Это неизбежно. Это нужно осознать и принять.

Фролов: Кто ж автор этого, нового, теста?

Майкл: Ну, разве что по секрету… Духмин.

Виолета Арнольдовна: О, какая звучная и музыкальная фамилия!

Фролов: Гораздо созвучнее в данный момент было бы – например, Порядков какой-нибудь…

Подкоркин: Не умничай, Андрей! Леший тебя побери.

Фролов (посмеиваясь):  А я чё? Я ничё.

Обнищук: За мировой порядок – ура? (И смотрит на всех.)

 

Все чокаются, повторяют: «За порядок, порядочность! И порядочное количество наград».

 

Занавес опускается.

С внешней стороны занавеса. Обнищук с Виолетой Арнольдовной крадучись покидают сцену.

 

Виолета Арнольдовна: Стоп! Я вернусь на одну только секундочку. Лишь сообщу, чтоб нас не искали…

Обнищук: Какая женщина! О, какая женщина! Принцесса! У её ног были такие деятели! Прямо затрепетать можно! Прямо гордость распирает. Я ли им чета? А что? Чем я хуже? (Достаёт из кармана книжицу, любуется своим фото на обложке.) Раз такая женщина обратила на меня свой взор, значит, ничуть я не  хуже… А то, пожалуй, и…

 

Спохватившись, бежит за удаляющейся женщиной.

 

Погоди! Я с тобой!

 

По сцене пробегают ряженые –  в зверушечьих костюмах.

Из-за кулис выглядывает волшебница – должно быть, убедиться, что сцена освободилась. На цыпочках выходит на открытое место и говорит:

 

Сказочница: Ну, что ещё? Можно, наконец, заканчивать?

 

И дальше рифмами:

 

Надеюсь, сказка не в укор.

Никому.

Никто не скажет: глупость, вздор

посему?

Но скажет если кто,

так что ж…

Ложь иль не ложь, –

не трожь!

Не всякий думает впопад

гад.

Но! Каждый знает:

«Сказка – то ж

Ложь!

Кому же всё-тки невдомёк.

Тот –

Коль наш намёк ему не впрок –

Тот…

Не то чтоб круглый идиот…

Вот…

А...

 

Взмахивает палочкой:

 

Короче,  Фома неверующий. Так и запишем… Для ясности.

И будьте здоровы!

 

Дворник проходит по пустой сцене, метет. Вздыхает:

 

Вот, снова порядок. Давно бы так.

 

И вдруг распаляясь, жалуется зрителям:

 

Надоели! И мусорят, и мусорят! Я б их всех к ногтю! Безобразники!

 

Конец.