Часы назойливо тикая отбивали пять часов утра. Сладкий сон окутывал спящего Алексея и уносил далеко, далеко в незнакомую Японию. Глухо стучали бубны и трубили трубы в буддийском храме у подножия величественной, покрытой шапкой снега и укутанной туманами горы Фудзияма. Небольшая группа монахов воинственного вида, на площади из каменных плит с многосотлетней историей, выполняли немыслимые для «простого смертного» упражнения, из которых «сальто» было, пожалуй самым легким. Рядом по тенистым аллеям, среди цветущей сакуры прогуливался старик. Повернувшись к Алешке, он хитро улыбнулся прищурив и без того узкие щелочки глаз: «Кто такой Будда, ты спрашиваешь? Это – ветка цветущей сливы! Я могу молиться Будде, а могу цветку в моем саду. А, вообще-то все вещи изначально пусты. И я, и ты – лишь опавшие листья уносимые ветром. Слышишь, Лешка?»
«Лешка, Лешка…Лешка». Недовольно толкнув подушку локтем, Алексей приподнял голову и с трудом раскрыв глаза недовольно пробурчал: «Ну, чего тебе мама?», и посмотрев на часы добавил: «Елки-палки, самый сон под утро и на тебе – разбудила!» «Сынок, Христос воскрес! Пойдешь святить сальцо в церковь? Пасха ведь!» «Делать больше нечего! Раньше на первомайские праздники как дурней гоняли, а теперь вишь, на религию мода пошла! Хочешь на пьяных обормотов посмотреть, которые начали Пасху еще в субботу «отмечать»? Сходи, посмотри, а у меня желания нету!» Бывший комсомолец снова уткнулся носом в подушку. Он хотел быть честным перед самим собой, не считая нужным идти в церковь отдавая дань традиции. И стал «бывшим комсомольцем», потому что сам себя исключил, еще в армии, когда на вопрос зам.полита (заместителя командира по политической части), является ли он членом ВЛКСМ, не моргнув глазом соврал: «Нет!». Соврал, ибо понимал, что «ведущая роль партии» к тому времени была уже «не настолько ведущей», да и вообще ведущей не понятно в какую сторону. Впрочем, откровенно говоря, не ошибся, впоследствии с улыбочкой сидя в свободное, очень короткое солдатское время на перекуре в курилке, когда «правильные» комсомольцы сидели на собрании, слушая изрядно «заржавевшие» идеи марксизма-ленинизма в «сольном» исполнении зам.полита.
«Надо же, весь сон перебила!» - выйдя на балкон, широко, всей грудью вдохнул свежий утренний, апрельский воздух – «Хороша жизнь!». Первый, еще слабый луч солнца прорезал отступающую ночную тьму. Затем луч пробежался коротким сполохом по окнам спящего города и остановился на Лешкином балконе, освещая крепкие мускулы Брюса Ли, глядевшего с фотографии во весь рост, на фоне красивого буддийского храма в форме пагоды.
…Наша страна – это страна очередей. Страна наша многонациональная, разно-культурная, вот и очереди у нас тоже разные. Прежде самыми распространенными очередями были очереди женские, крикливые и очень, очень длинные – за колбасой и модными кроссовками из «братской» Чехословакии. Очереди на остановке в «часы пик» и за бананами привезенными из «братской» Африки, в обмен на автоматы Калашникова, в комплекте с идеологией «мирового коммунизма». Позднее во время «достопамятного» Михаила Сергеевича, в разгар борьбы «за трезвость» появились очереди исключительно мужские – «раздутые вширь», пропахшие табачным дымом, похожие на стада антилоп стремящихся в засуху к водопою – это были очереди за спиртным. Много разных очередей, как много болезней в человеческом организме. Не столько физических, сколько духовных, намного более опасных. Что же, по поводу диагноза – то он был один на все заболевания. Диагноз – 70 лет безбожия, сопровождавшегося духовным и нравственным падением нации. Диагноз рожденных в СССР…
Но эта очередь была иной. Платочки соседствовали с плохо выбритыми лицами, изящные туфельки на высоких «шпильках» переминались рядом с грязными «тупорылыми» ботинками, топтавшими недавно мазут заводского пола на «Петровке». Объединяло их одно – шепот! Никто не толкался и не лез без очереди. Все были немногословны и лишь шум машин, да городской гул возникающий из –за каждого угла вносил сумятицу в это строгое построение людей, оставивших посреди дня «на потом» все хлопоты и заботы, для того что бы прийти в храм. В собор привезли мощи преподобного Серафима Саровского. «Если можешь верить, сколько-нибудь, верующему все возможно» Эти слова Спасителя к отчаявшемуся отцу, слезно просящего Христа спасти единственного сына проникли, кажется в сердце каждого стоящего в той очереди. Много ли там было православных христиан, посещающих храм Божий еженедельно? Много ли там было христиан соблюдающих все православные посты? Думаю, что немало. Но ведь и очередь была огромна! И в общем количестве людей процент «воцерковленных» вряд ли был равен количеству не церковных людей. Но, и те и другие были верующими. Их объединяла ВЕРА! «Не обрящеши, бо дел оправдающих мя, но та вера моя, да довлеет вместо всех, та да оправдит мя… !» Нет, ничего не могли сказать люди стоявшие в той очереди, в оправдание перед Господом. Ни дел угодных Ему, ни подвигов жизни подвижнической не было у них.
Было у всех одно – вера малая, ибо не кому было больше верить, да упование на заступничество святого отца Серафима перед Богом, и как следствие - на милосердие Создателя. Что исцелит больного ребенка, спасет мужа невинно осужденного, помилует брата не выходящего из запоя месяц…да мало ли было разных причин у стоящих в той очереди? И можно ли осудить тех людей, которые обратились к Господу не в радости, а лишь когда беда постучала им в двери? «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные».
… Диагноз врача прозвучал в ушах Алексея, как набат. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Женщина врач с участием в голосе спросила Алексея, не хочет ли он в христианскую общину позвонить, поскольку там, якобы, были случаи исцеления тяжело больных и протянула номерок телефона. После долгого гудка мужской голос на другом конце линии подтвердил: «Да, это так». Не зная почему, Алексей спросил: «Вы православные христиане?» Голос ответил: «Христиане, но не православные». Извинившись за беспокойство, Алексей положил трубку. Бумажка с номером телефона полетела в урну.
Ноги шли сами по себе. «Все вещи изначально пусты» - слова старого буддийского монаха крутились в голове. Холодная красота восточной философии, равно как и вековая человеческая «мудрость» разбились словно волны об утесы житейской реальности. А вместо красивых человеческих слов из глубин памяти, как удар молнии появились когда-то давно из любопытства прочитанные в Библии слова мудрости истинной, Божьей: «Я – Хлеб живой сшедший с небес! Ядущий сей Хлеб пребывает во Мне и Я пребываю в нем!» Эти слова заполнили пустоту. Вещи вокруг, как собственно и жизнь наполнились смыслом. «Верующий в Меня не погибнет, но будет иметь жизнь вечную!» Вот он ответ! Истина оказалась в простоте, а не мудрости людской. Тьма пустоты наполнилась светом, а где есть свет – там есть Жизнь. Нежданно-негаданно впереди сверкнули купола храма, а возле него длинная вереница людей…
… Кто-то, дернул Алексея за рукав, прервав его воспоминания. Обернувшись, он увидел Наташку из соседнего подъезда, щебетавшую без умолку: «Смотри, смотри я через толпу пролезла и все-таки из батюшкиных рук парочку пасхальных яиц поймала! У-фф, еле выбралась. Хочешь тебе дам одно? А ты как здесь очутился, один или с кем-то? Ты ведь вроде раньше в церковь не ходил. А я пять минут тому назад Зинку видела, ну помнишь, которая…» Алексей смотрел на нее, пропуская мимо ушей ее милую болтовню и думал о словах Христа к отчаявшемуся отцу, просящему Господа исцелить сына. «Если можешь хоть сколько-нибудь верить» Верить из последних сил, как тот слепой, в евангельском повествовании, сидящий у дороги и невзирая на крики толпы из последних сил взывающий: «Иисусе, сыне Давидов, помилуй мя!». Вдруг в храме раздался возглас священника: «Христос воскресе!» И когда вторя ему прокатилось громовым раскатом: «Воистину воскресе !», какое-то неведомое доселе, радостное, восторженное чувство обрушилось на Алешку, а после его душа омытая теплыми слезами надежды, воскресая в новой жизни, словно полетела в светлую высь. Полетела, отвечая на вопрос своего милосердного Врача: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!»