Весна вступила в свои полные права. Дни стояли теплые и солнечные, выпавший неделю назад снег испарился, словно и не было его совсем. Кое-где из-под прошлогодних листьев начала пробиваться зеленая трава, а на открытых местах, то тут, то там появились кучками маленькие цветочки мать-и-мачехи. Они стояли на толстеньких ножках, обласканные солнышком, застенчиво прижимаясь друг к другу, распушив свои ярко желтые головки.
Алевтина стояла у окошка и смотрела, как оживает природа после зимы. Сегодня ее выписывают, но к радости примешивалась легкая грусть. Ваня приедет домой только в следующий выходной.
– И даже здесь у меня все не как у людей, – печально улыбнулась она.
– Климова, иди получай своего ребенка. За тобой приехали.
В маленькой комнате, примыкающей к приемному покою, пеленали и заворачивали в одеяла выписных детей. Малыша распеленали и показали Алевтине.
– Смотрите мамаша, все в порядке: ручки, ножки на месте, чистенький. Это ваши вещи? Смотрите внимательно как пеленаю, как в одеяло заворачиваю. Первый ведь ребятенок, не умеете еще ничего, чай, – сказала пожилая медсестра.
На улице стояли радостные и возбужденные Петр Ефимович, Степан Кузьмич и Дарья Ивановна.
– Это Геночка, – сказала Алевтина, счастливо улыбаясь.
Первая неделя пролетела, как в тумане. Алевтина почти не спала, ребенок просыпался часто, и пососав немного грудь, тут же засыпал.
В сутолоке дней Алевтина не сразу вспомнила, что малыша надо бы зарегистрировать.
– Я хочу сходить в сельсовет, надо метрику выправить Геночке, – сказала она свекрови за завтраком.
– Не надо, я уже сходила. Ешь лучше больше, а то вон вся прозрачная, в чем душа только держится.
– Дайте мне метрику, я посмотрю.
– А, что на нее смотреть? Иди вон лучше к ребенку, слышь, как раскричался.
Ребенок, действительно, зашелся в плаче, как никогда. Алевтина пыталась дать ему грудь, но он не брал ее. Она прижала дитя к себе, и поглаживая спинку, пыталась укачать его. Ребенок продолжал плакать и извиваться всем телом.
– Господи, что за мать?! Дай мне его. Иди ко мне, сынок. Иди, Максимушка. Ничего-то твоя мамка не умеет.
– Максимушка? Почему Вы его так называете? Он же Гена.
– Он – Максим. А, если не веришь, поди вон в комоде возьми метрику и посмотри. Максим он и точка. В честь моего папаньки, – добавила свекровь, сияя от удовольствия. – Чем плохое имя? Да, сынок? Вот он и успокоился.
Весь остаток дня Алевтина проплакала. Она не могла понять, как можно быть такой жестокой и бесчеловечной? «Ну хорошо, меня она не любит, но ведь и Ваня хотел назвать сына Геной».
Вечером пришел с работы Петр Ефимович. Первым делом он подошел к внуку.
– Где тут мой любимый внучок? Дайте-ка я на него погляжу. Гена, посмотри на дедушку. Вот как я об тебе весь день скучал! – он склонил голову над зыбкой и смотрел на своего внука с любовью и нежностью.
– Его теперь зовут Максимом.
– Как так? – удивленно спросил Петр Ефимович, но взглянув на сноху, на ее красные и набухшие веки, все понял.
Он выпрямился и пошел на кухню. Какое-то время было слышно, как Петр Ефимович кричал на жену и, как визгливо, она что-то доказывала ему.
За эти месяцы, что Алевтина прожила в семье Климовых, она лучше узнала Петра Ефимовича, несмотря на то, что он редко бывал дома. С утра и до вечера председатель был занят колхозными делами. Очень часто ему приходилось уезжать в район на совещания или в город на конференции.
До свадьбы Алевтине казалось, что это строгий и неприступный человек, но в домашней обстановке Петр Ефимович раскрылся ей с совсем неожиданной стороны, и это удивило и растрогало ее. Он был очень умный и начитанный человек. Вечерами, когда удавалось немного посидеть и поговорить, он рассказывал ей о странах, в которых побывал во время войны, и об интересных людях, которых встречал в своей жизни. Иногда, когда они, бывало, заводили речь о делах сельской молодежи, между ними возникали споры, но надо отдать ему должное, Петр Ефимович не давил своим авторитетом на Алевтину, выслушивал ее и очень часто соглашался.
Нина Максимовна в основном сидела рядом с ними и зорко наблюдала за каждым взглядом своего мужа и снохи, пытаясь понять о чем они говорят, она злилась, с трудом подавляя свою ярость. «Вот бесстыжая, что творит при живом-то муже. Я бывало на свекра своего и взглянуть боялась, а эта вон еще и спорит с ним. А мой-то кобель, тоже хорош! Его слушают, а он и рад стараться. И ведь ничего не скажешь».
– Петр Ефимович, я давно пытаюсь узнать историю нашего села, судьбу барской усадьбы и ее обитателей. Вам, что-нибудь известно об этом? В библиотеке нашей никаких следов не нашла. Знаю только то, что мама рассказала.
– Я к сожалению ничего не знаю об этом. Ты права, Алевтина, свою историю надо знать. Интересное дело затеяла. А знаешь, что мы сделаем? Я через неделю поеду в город. У меня там есть один знакомый – Нефедов Николай Петрович, он выдвинулся по партийной линии, а в прошлом историк. Работал в краеведческом музее и преподавал в педагогическом институте. Занятный я скажу тебе человек. Я его попрошу, он мне не откажет, узнает все, что сможет.
– У бабы Нюры поспрошай, ее мать прислуживала в барском доме, – обрадованно заговорила Нина Максимовна, наконец-то и она смогла втереться в разговор.
– Да, что может знать эта старая сплетница и сводня? – вдруг рассердился Петр Ефимович.
Баба Нюра была родной теткой Нины Максимовны. Жила она на противоположной стороне улицы. Избенка ее была уже настолько старой, что казалось, навалит зимой снега побольше, и она не выдержав, рухнет и расплющится.
Лицом она была не красива, рябая, с крупным мясистым носом. Ее недолюбливали в деревне за скандальный нрав и сплетни. Потому, видимо, и замуж не вышла. Лет двадцать тому назад, баба Нюра работала в колхозе, летом возила в поле рабочим воду на старой кобыле, а зимой, когда еще не было своей школы – детей в соседнее село. До войны у нее была корова и куры, сажала картошку в огороде. Лет пять назад она продала корову и забросила огород, решив, что при такой племяннице голодной не останется.
Утром, только завидев, как председательская машина отъезжала от дома, она закрывала дверь на щепочку и спешила к Нине Максимовне, в расчете, что та накормит ее завтраком, в обмен на последние новости. Обедала она, обычно, дома сваренными на несколько дней щами, ну, а вечером – где придется. Зная ее столько лет, люди не спрашивая, приглашали сразу к столу. Так и перебивалась баба Нюра изо дня в день.
На следующий день Алевтина все же спросила у бабы Нюры, что ей известно про бывших господ.
– Так ить померла молодая барыня, чахоточная была. Маманька сказывала горевал барин шибко. А потом уехали оне, а куды – не знаю, милок. Чего не знаю, того не знаю. А лебеди? Да шут их знает, можа улетели потом.
«Кое-что прояснилось. Как жалко барыню, умерла такой молодой. Остается ждать новостей от знакомого Петра Ефимовича».
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/02/16/709