Дети Урала. Часть вторая. Непокоренные

               


               
               
                Двадцатый   век
                век    железный,
                воистину жестокий век,
                тобою в мрак ночной
                безведный, беспечный
                брошен человек
                А. Блок




   Зима сорок третьего была лютая. Вьюги и метели замели весь город, на дорогах сугробы. Город покрыт естественной маскировкой и с высоты можно было видеть только сплошную пелену, да изредка поднимающиеся ввысь курчавые дымки от занесенных избушек. За ночь улицы и дворы так заметало, что двери изб с трудом открывались. Пронизывающие ветры безнаказанно носились среди деревянных домов, казавшимися совсем маленькими и необжитыми. В садах и парках надрывно гудели деревья, занесенные дороги не расчищались. Утренняя смена, пробивая тропинки в снежной целине, отворачиваясь и задыхаясь, шла  под несмолкаемый вой вьюги.  Через широкие голенища валенок (на Урале их называли пимами),снег попадал в внутрь, портянки намокали, ноги мерзли. А впереди рабочая смена, в громадном не отапливаемом цехе с выбитыми стеклами необъятных рам.

  Здесь в далеком Зауралье  неслышны раскаты артиллерийской канонады и не кричала сирена, предупреждающая о налете вражеской авиации. Здесь своя война, война с голодом и холодом. Несмотря на массу прибывавших эвакуируемых, город казался безлюдным. И если днем, в пересменку можно увидеть торопливо идущих людей, то в позднюю, завьюженную пору, улицы безлюдны. Активная часть горожан – на полях сражений с фашизмом. В тыл ехали беженцы гонимые ужасами войны. Город словно ненасытный дракон, поглощал их….
 
  Двенадцати часовая рабочая смена изматывала людей. Весь световой день человек отдавал производству, уходя в шесть часов – в потемках, возвращался к двадцати – в потемки. Тяжелый труд был и до войны, но в те годы трудились все вместе, и это как-то согревало человека. Сейчас на опасной и тяжелой работе трудились женщины, это их руки не знали покоя. Уставшие, опустошенные они возвращались к холодному очагу, где их ждали: дети, уборка, стирка, штопка белья, топка печи, приготовление пищи и было бы из чего. Где на все это взять силы? От бесконечных забот хотелось плакать, убежать, но куда?
 
  Хотелось забыться, на несколько часов упасть в холодную постель, согревая ее собственным телом, собирая силы для следующего дня. Несмотря на усталость, сон был тревожным. А утром не хотелось подниматься с нагретой постели, но властный крик заводского гудка быстро приводил в чувство.

  Шел третий год страшных испытаний. Сколько слез пролито над скупыми сообщениями с фронта? Люди устали от бесконечных забот и волнений за своих близких. Бесконечный голод отбирал последние силы. Люди жили на пределе человеческих возможностей, с нетерпением и тайной надеждой ожидания перемен на фронте.

  И долгожданный день наступил. События развивались стремительно. Измученные лица горожан оживились. Во ввалившихся и потухших глазах появились огоньки надежды…

  Прорвавшиеся на берег Волги фашисты окружены и  разгромлены. Уничтожено тридцать две  отборные дивизии. Командующий армией фельдмаршал фон Паулюс, вместе со своим штабом – пленен. До зубов вооруженная армия перестала существовать.

  Радио приносило все новые сообщения о результатах великой битвы. Ребятишки грезили: Жуковым, Чуйковым, Рокосовским, Ротмистровым и героями обороны Сталинграда… Их имена не сходили с народных уст. Страна ликовала, это была всеобщая радость. Америка зачитывалась статьей великого писателя Теодора Драйзера: « Русские на своей земле наголову разбили Германию и тем самым укрепили позиции других союзных держав…» Вот так союзники... Город светился огнями и непонятно было – откуда появилась в таком избытке электроэнергия?

  Измученные, исхудавшие но гордые – люди собирались у репродукторов, шумно обсуждая события, поздравляя друг друга с победой.

  Во дворце культуры, на городском торжественном собрании, маме вручили почетную грамоту и ценный подарок – головной платок и брусок хозяйственного мыла. Как она была счастлива! В такой торжественный день ее скромный труд был замечен и оценен. А какой дух витал в зале! Как счастливы были  присутствующие, словно там, на берегах Волги – они одержали эту победу. Я с восторгом наблюдал за происходившим.

  Дорогой ценой, досталась эта Победа нашему народу. В страшные жернова войны попал человек. Шесть месяцев грохота, бомбежек, пожарищ, бессонных ночей в лютый мороз. Шесть месяцев человеческой мясорубки. Сотни самолетов бомбили город. Бесконечно работала вражеская артиллерия, все выжигалось. Город превращен в руины. Только за один день бомбардировки, в которой участвовало шестьсот вражеских самолетов, погибло сорок тысяч горожан. Задумайтесь!!! Атаки следовали одна за другой. Но нет, не прошли! Сотни тысяч безымянных защитников остались лежать в руинах города и за его пределами. Все выдержали и победили! Но, какие жертвы, и какие люди отдали жизнь за наше будущее? Да! Такой народ не покорить!

   Вместе с горожанами ликовала природа. Будто понимая происходившее, прекратилась пурга. Наступила удивительная тишина покоя. Маленькие домики, посеребренные луной, укутанные в белые одежды, мирно спали. Величественная тишина воцарилась вокруг. Успокоенные люди, впервые за эти годы, безмятежно спали.

   Оживился тяжело больной дедушка. Казалось, в его невидящих глазах засветился живой огонек. Измученное болезнью и голодом лицо, покрытое густым налетом инея – оживилось. Улыбаясь, он заявил, что теперь-то обязательно доживет до победы над фашизмом, и свое слово сдержал.

   Ну, а дальше жизнь вернулась в прежнее русло. Наша армия в кровавых боях теснила врага, а жизнь тыловиков оставалась неизменной. Дымили высоченные трубы. Гудел, ускоряя свой бег, заводской транспорт, выполняя повышенные обязательства Люди работали на пределе своих сил. Но никто не раскисал, нашим на фронте гораздо труднее.

  Мама, больная, измученная голодом и тяжелым трудом, неоднократно падала в обморок. В больнице, куда ее привезли, врачи установили диагноз – дистрофия. Больных с подобным диагнозом в городе было много. Это эпидемия военных лет. Для поддержания ослабевших, на заводе открыта столовая. Мама получила на неделю талоны разового бесплатного питания. После работы, мы вдвоем шли в столовую. Перед нами появлялась тарелка горохового супа с большим куском хлеба, оладьи и чай. Мама аккуратно заворачивала три оладышка в приготовленную бумагу и тайно несла домой, своим домочадцам. Вынос продуктов не разрешался. Эта незначительная поддержка вселяла надежду на какое-то улучшение жизни.

   От брата из города Курган, получили письмо, их в учебке ускоренно готовили для отправки на фронт. С питанием было совсем худо, а на учениях по стрельбе в военной амуниции очень холодно, страшно мерзли пальцы рук и ног. По совету старожилов, он обматывал руки каким-то тряпьем, но это мало помогало.

   Расстроенная мама не находила себе места. Как помочь сыну? За окном беспокойная вьюга поднимала и несла массу снега, засыпая дворы и дороги громадными сугробами. Сотрясая крыши изб, надрывно воя у дверей, она пыталась ворваться во внутрь. Казалось, этому не будет конца. На дворе морозная ночь и
страшно себе представить: в такую погоду, на полигоне, сидящим среди снегов в одиночной ячейке брата.

   Грустно и тревожно от таких мыслей. Маленькая, худенькая, неутомимая мама, металась по избе. На ее пути попадались какие-то не нужные вещи, из рук все валилось. Растерянная, она остановилась возле нас, со слезами на глазах.
- Что будем делать?

  Нашлась старшая сестра, Вера. - Давайте отправим Коле посылку!               
Все оживились. После длительного обсуждения на семейном совете, решили – за счет экономии отправить. И так, в течении двух недель, мы сушили сэкономленные кусочки черного хлеба. Из старых вещей, мама связала шарфик, носки и двупалые рукавицы, удобные для снайпера. Сестры шили нижнее белье. Работали вечерами допоздна. Наконец, вещи упакованы в посылочном ящике, сверху уложен драгоценный мешочек с сухарями. Бледный мигающий свет  керосиновой лампы слабо освещал комнату, создавая в ночной тишине какую-то таинственность. На стены ложились громадные тени. Пора спать, впереди трудовой день. Посылку, прикрытую крышкой, оставили на столе.
   
   На следующий день, после работы, мама решила заняться посылкой. Вдруг из комнаты, где она находилась, раздался скорее не плач, а какой-то рвущий душу стон. Мы насторожились, бросились в комнату. Мама сидела на табурете  возле посылки и горько плакала. Оказывается, за ночь, мыши прогрызли мешочек и перегрызли дорогие для нас сухари. Сколько было слез. Но что делать? Начинать все сначала? Время не ждет... Решили - мешочек заштопали, сухари перебрали, очистили от мышиных следов, все упаковали и отправили.

  Ответ, на удивление, пришел быстро  и без помарок военной цензуры. Брат с восторгом писал: теплые вещи пришлись впору. Теперь он мог часами лежать в снегу, готовясь к суровым испытаниям. Ну а сухарями он поделился с товарищами по службе. Было чудесное чаепитие, правда, без сахара. Очень вкусными оказались крошки от сухарей...  Мы были счастливы.

  А наша голубая планета, вращаясь в своем поступательном движении, отмеряла: сутки, недели, месяцы. Зима сменялась весной. За ней торопливой поступью шло лето, уступавшее место холодам. У планеты твердая, неизменная  поступь, чего не хватает человечеству. Непомерный труд, бесконечная нужда, терзали человека труда, вынуждая искать выход из сложившейся ситуации.

  Был у брата друг – Лихачев. Нашего ребята звали Коля-маленький, а друга Колей большим. Жил он с мамой и сестрой в маленьком домишке, вросшем своими завалинками в землю. Шел ему  шестнадцатый год. Худощавый, голубоглазый, стройный с густой шевелюрой. Ростом он вышел в отца, погибшем на фронте. Война распорядилась его судьбой. Школа заброшена. На работу по возрасту не брали, так и ходил на всякие подработки, исхудал. Постоянный голод преследовал юношу, надоело все. Пошел в военкомат – отказали, сославшись на возраст. Сбежал на фронт. По дороге задержали, строго предупредив, отправили домой. Но быть рядом с близкими, видеть повседневную нужду, он не мог. Летом сорок третьего, снова сбежал, задержали где-то в прифронтовой полосе. В комендатуре, куда его отправили, заявил, что хочет воевать, мстить за гибель отца. Привел примеры борьбы с фашизмом юными героями, доказывая, что ему исполняется восемнадцать лет. Медицинская комиссия подтвердила этот факт.
               
 После ускоренного курса обучения, до конца войны он возил военные грузы. После окончания войны, брат был направлен на Кавказ в погранвойска в район Ленинокана. Вернулся домой в сорок девятом, вместе со своими сверстниками, служившими по призыву. А Николай большой в тысяча девятьсот пятьдесят первом….

   В одно истекшее утро, лета сорок третьего, на побывку, после ранения, приехал дядя Аркадий, брат отца. Грудь солдата украшали ордена и медали. На эту невидаль сбежались все соседские  ребятишки, в войну это была редкость. Мою грудь распирало от гордости. Ребятам хотелось посмотреть, потрогать награды героя. Он не возражал. Сидя возле дома на лавочке, подставлял свою грудь для рассмотрения. Жил дядька в Зеленцовском поселке, это противоположная часть города, но в гости приходил регулярно с женой и бабушкой (мамой моего отца), принося какие-то гостинцы. Это был веселый, жизнерадостный человек. Его бледно-серое лицо, тронутое морщинами – сосредоточено. Имея ранения и контузию, он не любил рассказывать о войне.

                На той войне я был солдатом
                И с бойни той пришел назад.
                Какую я тянул упряжку
                Сквозь снег и дождь, и день и ночь!
                Сказать, что это было тяжко,-
                Неправда: было мне невмочь...
                Александр Соболев.

  Тетя Катя – жена дядьки, была на «седьмом небе» от счастья. Гуляя по тенистым улицам города, она  останавливалась возле прохожих знакомых, близких и далеко не близких, знакомя с мужем. От крепкого рукопожатия на его груди играл симфонический оркестр. Однажды дядька, купив билеты, пригласил нас в кинотеатр. Для меня это первое посещение. Мы смотрели удивительную кинокомедию «Свинарка и пастух», запомнившуюся на всю жизнь. Это был прекрасный семейный отдых. Домой шли по освещенным солнцем улицам, обмениваясь впечатлениями об увиденном. Мне показалось, что измученное ранами тело дядьки оживилось, бледно-серое лицо порозовело, а в глазах появились веселые искорки.
 
  А время летело и отпуск его заканчивался. Хорошо помню момент расставания. Теплый день, мы на вокзале. На перроне предотъездовская суета. Здесь: смех, слезы, рыдания, перемешаны с раскатами марша. Война. Дядька стоял в задумчивости, словно вспоминал что-то важное, но к сожалению забытое…. Вот он тряхнул головой, как бы отбрасывая все ненужные мысли.  Глядя на нас, с грустью произнес, -ну, вот и все! Сорвав с головы пилотку, крепко, как в последний раз, обнял жену. В его порыве было что-то нежное и тревожное. Тряхнув головой и сделав последний, прощальный поклон, он в тамбуре вагона, уносившем его в далекую неизвестность. Ослепительно белые облака, как бы оберегая покой отъезжающих, бесконечной вереницей плыли по голубому небосводу, со скоростью курьерского, вслед за уходящим поездом.

  Августовским днем, мы гоняли на улице тряпичный мяч. Воздух был напитан тишиной и покоем. Голубое небо постепенно угасало. Поднялся ветер. С его мощными порывами, на горизонте показались громадные языки пламени и вот уже облако черного дыма застлало весь горизонт. Пожар! Бросив игру, мы устремились вперед, боясь опоздать. Горел какой-то завод или база, плохо помню. Площадь возгорания была велика и оцеплена. Пожар был страшный и беспощадный. Искры и головешки, подхватываемые мощными порывами ветра, далеко разлетались, создавая дополнительную угрозу. Огненные и дымовые столбы рвались ввысь. Они обретали очертания страшного многоголового дракона, рвущегося из земных недр в небеса, унося с собою все оказавшееся на его пути. Пожарные команды, а их было много, принимали меры по локализации пожара, но было поздно. Через дорогу располагались двухэтажные жилые дома. Их-то и поливали пожарные, сидя на крышах, защищая от нетерпимой жары и летящих искр. Огонь, искры, густой едкий дым, невыносимая жара, все рушится...

  Чумазые, возбужденные, мы возвращались домой по темным улицам, обсуждая сучившееся. Небосвод был затянут черными дымами и только где-то на западе узкой полоской светилась ярко-красная лента уходящего дня...

  Ослепительное солнце, зеленое поле улицы, волнующий горизонт с голубыми просторами тайги и далекими силуэтами горных хребтов, будоражили нас. Мы бежали навстречу этим сказочным просторам, вооружившись рогатками собственного изготовления с карманами набитыми гальками. Полевая дорога делила необъятные поля пожелтевшей пшеницы на две половины. Легкий ветерок сопровождавший нас, в своих нежных порывах, таинственно перешептывался с пшеницей, нежно обнимая ее...

  А на дворе уже холодные, бесконечные дожди. Деревья спешно сбрасывали свой удивительный наряд. И лишь рябина с налившейся вкусной ягодой в саду Савиновых, привлекала своими ярко кровавыми гроздьями. При заморозках и первом упавшем на землю снеге, мы наперегонки со снегирями, как обезьянки, лазили по крепким гибким стволам, срывая  сочные кисло-сладкие грозди. А на покрытой снегом земле оставалась лежать масса кровавых капель.
            
  Хрупким стеклом покрылись лужи. А утром смотришь в окно – кругом бело. И пошли серые, как сама жизнь дни. На какое-то время появлялся бледный диск светила. Но, очевидно смутившись увиденным, он закатывался за тяжелые, темные тучи. И вновь завьюжило…. К этому времени сестрички уже что-то зарабатывали шитьем, но жизнь наша была трудной. В городе много эвакуируемых, раненых, инвалидов. Воровство, грабежи бесконечны...  Прошедшая весна обещала обильный урожай, но осень опять принесла сплошные разочарования.

  Брат в письмах из действующей армии просил маму - беречь себя и семью.    Если, будет очень трудно советовал- продать дом. Продать но выжить! Но как продать семейное гнездышко? Трудно себе представить – как по нашему дому будут ходить чужие люди, распоряжаться и перестраивать все по своему.
А где будут жить пять человек? Где выход?
 
  Наш бедный дом, придавленный мощной белой шапкой, стоял нахмурившись, выражая свое недовольство. За свою жизнь он многое видел и: радость невест и горькие вдовьи слезы в подушку, и слезы бессилия в тридцать седьмом, и слезы радости и слезы расставания.
 
  Весной, когда все оживало, он улыбался своими влажными стеклянными глазами, подчас от умиления пуская крупные потеки слез. Он улыбался окружающему его миру, радуясь говорливым ласточкам непоседам, ловко устраивающими свое хитрое жилище на его плечах. И вот он стоит придавленный тяжелой ношей с застывшими потеками на громадных глазницах, растерянный, как и мы, опустошенный происходящим. Но делать что-то нужно, голод не отпускал, он все сильнее и сильнее мучил нас. Четвертая зима, для нас могла быть последней. Мама с большим трудом передвигалась, голод, физический труд, бесконечные заботы измучили ее.
 
  Через дорогу, в старой избе барачного типа, вросшей в землю своими полусгнившими, деревянными завалинками с просевшими в них опилками и деревянной крышей, поросшей зеленым мхом, жило семейство Якимовых. На нашей улице они появились недавно, жили замкнуто, зажиточно. Отец семейства неоднократно предлагал маме обмен. Изба с низкими потолками состояла из двух небольших изолированных комнат и одной проходной.  В стыке комнат красовалась круглая печь, обшитая железом, покрашенная в черный цвет. Дощатая кухня, пристроенная к срубу дома, утеплена опилками. Большая русская печь занимала половину кухни. Вот на эту развалюху, после моря пролитых слез, зимой сорок четвертого был произведен обмен жилья. Кроме каких-то денег (а они ничего не стоили) мы получили в придачу: пол мешка дефицитной соли, несколько печатков хозяйственного мыла, мешок редьки, во дворе остаток дров и угля – такова оказалась цена нашего семейного гнездышка.

  Белый от куржавели, с застывшими потеками на стеклянных глазницах, придавленный белой шапкой, сиротливо стоял наш дом как молчаливый свидетель, свершившегося неравного брака. Легкий ветерок, как бы успокаивая, посеребрил его шапку.

  Попрощавшись с домом, я прибежал в новое жилище. Мои сестренки – плача, резали дольками редьку, посыпая солью, пекли на плите камина. К тому времени у нас закончился запас картошки и редька была нашим спасением.

     Жизнь на новом месте началась с генеральной уборки. Тщательно отмывались прокопченные, грязные: стены,  потолки и пол. На окна и двери развешены шторы и занавески, на полу - половики маминого производства. Обновилась изба, стала более светлой и привлекательной. В доме две печки, это большой расход топлива. Решили, в зимний период, жить на кухне. Двери в комнаты плотно закрыты, там царствовал господин Мороз. Возле единственного окна в куне, стоял стол, накрытый старой клеенкой с пятью табуретами. В углу железная кровать деда, все остальные располагались на печи или возле нее, на деревянной лавке.
               
      А за окном бушевала зима. Снежные ветры переметали дороги, забивая окна снежной пылью. При открытии дверей на кухню из сеней врывался поток сизого, холодного воздуха, выгоняя тепло из всех углов. Уличные ручки покрывались изморозью. Бывало возьмешься за нее, а рука и прилипнет к металлу. Рванешь руку, а на ней кровавый след, думай…. Ночью из щелей и пазов в стенах выползали усатые тараканы, а на усталое тело набрасывались ненасытные клопы. На утро искусанное тело чесалось. Для нашей семьи это казалось дикостью. Днем я ходил по кухне, заливая кипятком и выгребая ночных дармоедов. Перетряхивая постель, я давил клопов, но это мало помогало. Хозяйство было запущенное. С грустью посматривали мы на стоявшее совсем рядом и теперь- такое для нас недосягаемое родовое гнездо.

  Тревогу и усталость снимал коллективный поход в городскую баню. Громадное одноэтажное здание состояло из: зала ожидания с массой деревянных скамеек, раздевалок и буфета, торгующего в основном газводой. В двух смежных залах банного отделения масса длинных, широких, бетонных лавок, на которых с двух сторон мостились посетители. Груда металлических тазиков в углу, более двух дюжин кранов с холодной и горячей водой; парная за дверью. Мылось одновременно до шестидесяти человек. В воздухе висел гул человеческих голосов. Мойся, парься, но помни – очередь в зале ожидания с нетерпением ждет твоего выхода. Баня работала ежедневно, принимая через день мужчин или женщин. Мы, семилетние пацаны бегали в баню самостоятельно. После водных процедур, в зале ожидания и отдыха, сидя на лавке, неторопливо попивали газводу по цене – копейка за стакан. А на дворе стужа, безостановочно сыпал снег, и не хотелось выходить на мороз….

  От встречного, пронизывающего ветра горели щеки. За шею попадал и таял колючий снег, холодя плечи. От банного тепла одежда покрывалась ледяшками, шапки, воротники, лица – в белой изморози. Согнувшись, подняв воротники,  отворачиваясь от злого ветра, мы шли друг за другом через весь город по скрипучим тропинкам в пимах, как в деревянных колодках.

  Горьким желтым налетом светила электрическая лампочка. После бани, мама с сестренками садились поближе к свету, и под грустную мелодию маминой песенки:
                …плохо я одета,
                Никто замуж не берет
                Девушку за это…
  Тщательно вычесывали друг у друга вшей и гнид. А мама все пела и пела свои печальные песни. А на дворе стужа и огромная Уральская ночь. Луна небрежно распускала свои бледные лучи по крышам притихших домишек, по запорошенным деревьям и кустарникам, по безлюдным улицам. Кое где изредка, согнувшись от пронизывающего ветра спешно шел рабочий вечерней или ночной смены.

  Эта зима с громадными сугробами, принесла много трудностей лесным жителям. После вьюги белее и ровнее становилось вокруг. Очевидно в глухом заснеженном лесу звери не могли догнать добычу,  а может и здесь работал фактор – безнаказанности?.. Город стали посещать волки. В ночное время, в поисках пищи, они все дальше проникали в город.

  На соседней улице жила солдатка. Ее муж погиб на фронте. Работая в госпитале, она познакомилась с человеком, потерявшим на войне руку. После выписки из госпиталя, она приютила его. Непонятно откуда у них появилась большая собака породы волкодав. Целыми днями она сидела на привязи, пугая своим видом соседских ребятишек, подглядывающих в щелочку ворот за диковинкой. Ночью хозяин отпускал ее с цепи... Словом жизнь собаки протекала мирно, без эксцессов. Утром она встречала своего хозяина, ласково прижимаясь к его ногам, выказывая свою любовь.

  Но, однажды, уходя в ночную смену, хозяин забыл это сделать. Так вот, в ту тихую морозную ночь, волки забежали слишком далеко, Городские улицы пустынны. Тишина. За темными, снежными облаками где-то пряталась луна, изредка выкатываясь своим бледно-желтым диском. Не найдя добычи, но учуяв собаку, волки проникли во двор и набросились на нее.
               
     Собака вступила в неравный бой. Вой, лай, звериный рык, разбудил хозяйку и соседей. Но чем могли помочь женщины дворовому стражу? На небе ни звездочки. Сколько было волков два, три? Трудно сказать? В темноте изредка был виден зеленый блеск звериных глаз, да темный клубок сцепившихся тел. Собаке мешала цепь. Она не могла своевременно реагировать на звериные выпады. Затаилась хозяйка. Прислушиваются соседки. Казалось звериные силы иссякают, но рык и лай не ослабевал. Он звучал еще сильнее, заглушая вой налетевшего ветра. Бой был долгим, кровавым, смертельным. Но вот все стихло. Женщина долго не могла успокоиться, боясь выйти во двор.

  Утром, хозяин собаки, возвращаясь с работы, увидел страшную картину. Весь двор забрызган кровью. Всюду валялись кровавые куски собачьей и звериной шерсти. Возле конуры лежала растерзанная собака. Кровавые следы вели на улицу.

  Поднялась метель, и под белым покровом исчезли следы страшной борьбы. Позднее говорили, что при таянии снегов, на окраине города был обнаружен труп растерзанного волка.

  В эти годы было так много невзгод, бед и трудностей... Все услышанное в магазине или на улице, заставляло содрогаться от предчувствия какого-то нового несчастья. Люди жили в замкнутом пространстве. Изнуряющий труд. Постоянный голод, страх от потери близких; людям нужен был как минимум глоток свободы, они хотели быть услышанными. В такие моменты на поверхность выползает весь негатив. В городе появилась масса: знахарей, предсказателей, колдунов и гадалок, принимавших посетителей у себя на дому, за определенную плату. По городу бродили цыгане.

  В нашем районе в деревянном доме открылась церковь. И неважно, что изба была невзрачная, люди вереницей потянулись к ней.

  А тревога висела в воздухе. Хотелось тишины и покоя, а придешь домой, через дощатые стены кухни тянет холодом. В опилках стен прижились мыши и крысы. Ночью в стенах шуршало, возилось, там была своя жизнь. Они носились как лошади, издавая визги, не давая возможности заснуть. Это так надоедало слушать. Порой ударишь кулаком по стене, слышно как посыпались опилки, возня на время затихала. Верхний угол кухни покрылся инеем. В трубе выл ветер. Словно нечистая сила рвалась в дом и вот сейчас появится через трубу или окна. Домишко низенький, гнилые оконные рамы на ночь закрывались старыми ставнями. В такой обстановке оставаться вдвоем с больным, не ходячим дедушкой было жутковато. Сестры, уже работали посменно. Ветер через щели ставень стучался в окна, словно просился на ночлег, а в трубе бесконечный, пробирающий до костей, надоедливый вой. Мигающий свет керосиновой лампы, разбрасывал по стенам кухни таинственные тени. Страшно...
               
     Дедушка не спит, что-то мучает его. Он тяжело вздыхает, покашливает. Вдруг медленно, с огромным трудом, выталкивая из себя скупые, труднопроизносимые, страшные слова, заговорил,- Внучек, я скоро умру. С кем вы останетесь? Кто будет помогать маме? Слезы жалости катились по моим щекам. Размазывая их кулаком по лицу, я что-то отвечал. Но он уже не слышал, начинался очередной приступ. Дед бился в судорогах, на губах появлялась пена, лицо становилось сизым. Ну чем мог помочь семилетний парнишка? Дедушка между тем в конвульсиях скатывался на пол, содрогаясь всем телом и постепенно успокаиваясь. Все это надо видеть, что бы понять мое состояние.
               
      Вид спящего измученного болезнью деда, беспрерывный вой ветра в трубе, дребезжание оконных стекол, визг в стенах. Жутко! Я соскакивал с печи, набрасывал на деда: одеяло, подушку и даже матрац, так будет теплее, стремглав запрыгивая на печь. Но нечистые силы окружали меня со всех сторон. Я вновь соскакивал с печи, набрасывал на плечи фуфайку, босые ноги толкал в разбитые валенки, шапку на голову и заперев дверь на замок, бежал к соседям. Пронизывающий ветер, устилая путь белыми сугробами, встречал меня на пустынной улице, пытаясь сбить с ног.  Я бежал, проваливаясь и спотыкаясь. Савиновы не спали. Я заваливался в кучу засыпающих на полу ребятишек, рассказывая о случившемся. Обогретый и успокоенный засыпал, а ребята еще долго обсуждали услышанное.

  А приступы  у дедушки учащались. Это часто случалось глубокой ночью и опять я бежал, по сизой ночной мгле. Но, соседи уже спали. Я возвращался, долго бродил по темному двору, боясь войти в дом. В непроглядной темноте, в каждом углу казалось, что меня ожидает какая-то неприятность. С опаской бродил, пока окончательно не замерзал. Дрожащими руками открывал двери. Дедушка спал. Тихо раздевшись, погасив керосиновую лампу или выключив свет, прыгал на печь. Укрывшись с головой одеялом, я боялся заснуть и боялся не заснуть. Под вой несмолкаемой вьюги, меня обступали разные чудовища, порожденные собственным воображением. Прислушивался к окружающим звукам, пока тревожный сон не одолевал меня. Порой, просыпаясь ночью, напряженно всматривался в ночную тишину. Дедушка тихо спал, успокоенный засыпал и я.

  Позднее, когда деда не стало, я приглашал своих друзей разделить ночное одиночество. Старая изба, в ней все скрипело, выло и стучало. Под вой бешенной вьюги, мы засыпали на полу, вповалку.

  Новый день начинался с известных проблем. Отдохнув, после ночной смены, мама мучительно решала проблему питания. Моя задача попроще: подготовить дрова для топки, расчистить во дворе и за воротами дорожки от снега, принести с колодца воды, сходить в магазин за хлебным пайком. Это была приятная процедура, тем более, что выпечка улучшалась, уменьшилось содержание отрубей и других добавок. Пайка по объему увеличивалась. Жить становилось веселее, как говорили:

                Жить стало лучше, жить стало веселей.
                Шея стала тоньше, но зато длинней.

   В сумерках уныло завывала вьюга. От шквального ветра стекла, покрытые наледью – звенели, угол кухни был седым. Проблема сквозняков в жизненно важной кухне, заставила нас обследовать стены кухни и чердак. Палка и штыковая лопата были нашими помощниками. Верхняя часть стены оказалась пустой.
 
   Зима. Материала для подсыпки нет, до весны далеко. Решили использовать золу печи и камина, но допустили оплошность. Камин отапливался с добавкой каменного угля, в золе сохранялись не сгоревшие угольки. Утром, выгребая золу в ведра, мы выносили их на мороз. За неделю они утопали в снегу. Остывшую золу засыпали в простенок на опилки и так в течении месяца.

  Однажды, ночью тревогу забили сестры. В кухне стоял едкий запах гари. Спросонья не могли понять, что случилось? Дышать становилось тяжело. От мощного морозного потока, ворвавшегося в открытое окно и двери, в верхнем углу кухни появилось пламя. Сестры, поддерживая дедушку, отвели его в не отапливаемую часть избы. Мама, схватив ведро с водой, встав на стол, опрокинула его в горящий угол. Второе ведро вылила на чердаке в пробивающееся пламя. Шипение, искры и жуткая темнота окружала нас. У меня в руках керосиновая лампа. Сестры в резиновых калошах на босую ногу, легко одетые, по глубокому снегу и лютому морозу, бежали с ведрами к колодцу, пока не догадались использовать снег...

  В темноте, в едва просвечивающемся окне, цедился рассветный сумрак. Пора на работу. После пожара на кухне, море воды, в доме масса копоти и дыма.
Прогоревший угол кухни, как могли, зашили  досками и каким-то железом. В комнатах  холодно. Затопили круглую печь, оказалось – дымоходы забиты сажей… Боясь выстудить в доме, преждевременно закрыли заслонку. И опять, ночью забили тревогу сестры. Я был уже ни какой... В комнате сизо от угарного газа.  И вновь  окна, двери  распахнуты. Еще долго преследовал нас запах гари. Но, после пожара грызуны больше не беспокоили.
   
   Наша армия била врага, возвращая свои земли, двигаясь на запад, она освобождала от страшной чумы народы Европы. Опасаясь повторения триумфального похода русской армии в прошлом, завершившегося в Париже, антигитлеровская коалиция в июне сорок четвертого, наконец-то, открыла второй фронт. Мы с нетерпением ловили сводки с фронта, радуясь успехам. 
               
     Кроме информбюро и базарного радио, другой информации не было, правда, раз в неделю, мама приносила заводскую газету. В школу я не ходил, хотя попытка была. Учебный год встретил за школьной партой, но все дни посещения занятий, у меня кружилась голова и была страшная рвота. Учительница посоветовала маме, воздержаться от занятий до следующего года...
               
     Сестры учили меня читать по газетным строкам. Там я впервые узнал о  подвиге Александра Матросова, закрывшего грудью амбразуру немецкого дзота, при взятии деревни Чернушки, в феврале сорок третьего.
               
     Этот подвиг залег в моей душе на всю жизнь, он потряс меня своей простотой и решимостью. Обычно подвиги совершались в трудные минуты боя, часто они забывались. К счастью, дивизионная газета с описанием подвига легла на стол командующего фронтом Еременко. Изучив сведения, он направил ходатайство о присвоении А. Матросову звания героя Советского Союза (посмертно). Подвиг был не первым случаем подобного самопожертвования,  а двести воинов на фронтах войны повторили уже подвиг героя. Сегодня этот подвиг, как и многие другие, забыт, те кто подбрасывает идеи забытия, хорошо знают – без духовности и патриотизма страна теряет могущество.
 
  Я возвращаюсь к этой теме потому, что события происходили в период моего детства и все жертвы, все невзгоды оставили неизгладимый след в моей жизни и жизни моих сверстников. Сегодня мы с грустью вспоминаем годы массового патриотизма. Наши внуки мало знают о войне, о тех кто вынес тяготы поражения и радости Победы.

     Сегодня многие пытаются извратить события, оправдать предательство. Встречаются и те, кто в былые годы предав Родину, рьяно служили врагу, сегодня чтят себя защитниками отечества, получая льготы от государства. Очевидно это неизбежная накипь.

  А скороходики, висевшие на стене, двигали время неутомимо вперед. Иногда как бы замедляя свой беспрерывный бег, то с неудержимой силой и скоростью неслись вперед в период цветения. Людей измученных невзгодами это радовало. На прилавках магазинов появился хорошо выпеченный хлеб. Это был совершенно другой продукт.
 
     Дети военных лет еще не знали подобной выпечки черного и белого хлеба с румяными хрустящими корочками и божественным запахом. Как хотелось насытиться этим удивительным продуктом, идя по дороге из магазина или хотя бы съесть корочку. Нельзя! Норма пайки оставалась неизменной. Но скоро, скоро все изменится! Информбюро ежедневно радовало своими сообщениями. Народ с нетерпением ожидал окончания войны и суда над вожаками рейха.

     Недалеко от дома, между двух крутых берегов, протекала речка Белая. Она своим руслом пересекала наш жилмассив с запада на восток. Удивительный серпантин речушки находил свое отражение на побережье.
               
     В весенний разлив, она превращалась в бушующий поток, топивший прибрежные огороды, сносивший все на своем пути. В летнее время – это пересыхающий ручеек. В жару, среди мшистых камней, нежное журчание напоминало о присутствии ручейка. В период дождей, когда холодные ветры гуляли по пустынным улицам, выстилая их удивительными цветами осени. Речка бурлила, раздувалась и замирала, покрываясь толстым ледяным покрывалом – отрадой для ребятишек. В излучине реки образовались три круто падающих  склона. Подымаясь, они переходили в равнинную местность, заполненную жилыми домами, огородами, улицами.
               
     По этим склонам, в зимнее время, мы летали на санках вниз. К тому времени у меня появились большие тяжелые санки из круглой стали, с высоким гнутым передком и широким, деревянным сидением. Они были тяжелые, ржавые, плохо скользили. Я с трудом тянул их на гору, узловатой видавшей виды, веревкой. Но это были мои санки. Дома я старательно до блеска чистил полозья наждаком, улучшая скольжение. С соседским мальчиком, старше и сильнее меня, мы садились вдвоем, он разгонял и, санки стремительно летели вниз, поднимая за собой белый туман.

    Спустя годы, мы с женой и внуком Данечкой, в новогодние каникулы отдыхали в Карпатах. Удивительные места. Сосновый лес, масса снега и тишина. У нас легкие, красивые санки взятые на прокат. Я садился сзади мальчика и мы летели с горки по накатанной вьющейся змейкой дороге. Санки стремительно несли нас вниз к пруду по искрившемуся снегу, постоянно увеличивая скорость, оставляя за собой снежную пыль моего детства.

    Окрепнув, мы летали по склонам гор на лыжах, сохранившихся с довоенной поры, оборудуя трамплины, устраивали игры в догонялки. На коньках-снегурочках, подвязанных веревками к валенкам и для надежности подкрученные деревянными палочками. Мы летели с гор, на тонкий весенний лед речушки, прогибающийся под нами, с выступающей на поверхность водой, получая от этого, как сегодня говорят – кайф.

     На соседней улице, в русле реки выкопанная яма, постоянно заполнялась проточной водой. Здесь в военные и послевоенные годы, женщины полоскали белье. Моя задача заключалась в доставке белья, зимой – в тазике на санках, летом в ведрах – на коромысле.

     Воскресный день, мороз заметно отступил, из тяжелых туч выглядывал холодный, желтый диск светила. Многоцветием играли снега. Тишина. На речке небольшая очередь, здесь женщины обменивались новостями...
               
     Время идет, желтый диск скрылся за темными тучами, похолодало. Подошла наша очередь. Ледяная вода сводила пальцы рук, белье смерзалось, а мама  израненными, мозолистыми руками, покрасневшими от холода, пыталась отжимать его. Б-р-р-р! Скорее домой к своей любимой печке.


     Но вот вьюга устала плакать. Прекратились метели. С наступлением капели, возникли проблемы с одеждой и обувью. А улица манит. На старые, разбитые валенки сестрички – калоши, пальтишко с того же плеча, из своего-то - давно вырос и вот я на улице. С крыши звенит капель. Громадные сосульки висят над головой. От удара палкой, они летят на землю, игриво рассыпаясь, а как они вкусны. Пьешь ее, пьешь, язык замерзает, скулы сводит от холода, а тебе все хочется.

     За зиму, во дворе скопилась гора снега, вывозка его, это моя прерогатива. На старенькой крыше дома громадная белая шапка. Расчищаю ее лопатой, работа шла медленно.
               
     На помощь прибежали друзья - Славка и Стаська. Они без инструмента, но рядом со мной. Дом наш не высокий, в огороде метровая толща снега. Меня осенила мысль. Держась руками за конек крыши, я съезжаю на очищенную мною площадку. Упираясь ногами в снежную шапку, руками сильно отталкиваюсь от конька. Немножко страшновато. Но вот снег от моих усилий подался и вместе со снежной лавиной я лечу вниз. Белое покрывало земли принимает меня. А с крыши продолжал сыпаться снег. С трудом выбравшись из белого плена, я снова на крыше. Ребятишкам интересно. Их глаза горят, но они чуть, чуть боятся. Место, где я съехал, выделялось своей чистотой. Недолго думая, сажусь в снежный покров рядом с очищенной полосой, отталкиваюсь от конька и вновь, лечу вниз. Друзья не выдерживают. Следуя за мной, они поочередно ныряют с крыши. Сколько восторга, выкатанные в снегу, мокрые с ног до головы, но довольные своим успехом, мы расходились по домам.

    А снег, искрившийся своей белоснежностью, на глазах темнел и таял. Всюду бежали ручьи. Мы мастерили кораблики, пуская их в дальнее плавание. Как капитаны, следили за движением, иногда сопровождая и нередко проваливаясь в талые воды, набрав полные валенки холодной воды. Дома ждали неприятности.

    Однажды, по бездорожью прибежала убитая горем тетя Катя. Ее муж – дядя Аркадий, тяжело раненный, в госпитале, где-то под Казанью. Расстроенные, мы метались по комнатам, не зная, что предпринять. К этому времени объявилась еще одна моя родная тетка. Говорили, что высокое руководство направило ее и мужа в наш город. Тетка занималась какими-то госпоставками, муж – секретарь сельского райкома партии. Тетка настоятельно приглашала нас к себе.

     Переговорив с тетей Катей, мы всей семьей, дружно отправились в гости. Во дворе большого деревянного дома, нас встретила служанка. Раздев, она проводила всех в комнату, где ожидала тетка. Встреча была шумной и теплой. Тетка была гораздо старше моей мамы, с громким, властным голосом. Ростом тетка оказалась ниже среднего, очень толстая, с крупными чертами лица, короткой толстой шеей. Ее прямые русые волосы опускались на крепкие плечи. От ее внешности многое унаследовала моя младшая сестра Аля. Дядька был худой и очень высокий. Жили они вдвоем.

     Радушно встретив, удобно рассадив нас в большой уютной комнате, они долго , со слезами на глазах, вспоминали свое далекое детство. Поговорив, нас усадили за стол, вкусно накормили, сладко напоили. Это был неповторимый вечер. Мы оказались в другом мире, здесь о хлебном пайке разговор не велся.
               
     Тетя Катя рассказала о своей беде. Они долго обсуждали случившееся, куда-то звонили. Домой возвращались с гостинцами. Тетка подарила мне пачку трофейной гербовой бумаги.
               
     Тетя Катя летела домой окрыленная. На следующий день она уехала к мужу в госпиталь. Тетка предложила мне чаще навещать ее. Я не скрывал, что мне приятно общаться с умной, всезнающей и богатой женщиной. Она баловала меня. Вечно голодный, я утолял свой животный инстинкт, поедая все, что выставлялось на стол. Ей это нравилось. Домой я шел с гостинцами и мы устраивали чаепитие, растягивая удовольствие на несколько дней.
               
     Но это продолжалось не долго. Иногда, служанка   ссылаясь на то, что хозяева деруться, не пускала меня в дом. Я не понимал этого: авторитетные, богатые люди, ну что еще нужно? Случаи стали учащаться и у меня пропал интерес к этому семейству. А где-то года через полтора, тетку арестовали в другом городе. Ее этапировали к месту жительства. Отлучившись в туалет, она бросилась под колеса поезда. Последняя наша встреча состоялась в морге.

     А на дворе капель. Приятно наблюдать как из-под темнеющего, исчезающего снега появлялись зазеленевшие проталинки, наливавшиеся весенним соком

     И вот настал долгожданный, торжественный день. Жители города, жители всей нашей необъятной страны, а точнее, весь мир прильнул к радиоприемникам. Голос Левитана торжественно  взволнован. Он завораживал слушателей, заставляя радостно содрогаться.

  Победа! Конец войне!!!

  Германия безоговорочно капитулировала!!!

     Горожане на улицах, они захватили площади. Всюду слышны радостные речи, перемешанные с горькими слезами радости. Согретый весенним солнцем и долгожданным событием ликовал народ. В воздух, под громкие крики, подбрасывали вернувшихся победителей. Торжественно звучали слова песни, от которых бежали по телу  мурашки:

                Выпьем за тех,
                кто командовал ротами,
                Кто замерзал на снегу,
                Кто в Ленинград
                пробирался болотами,
                Горло ломая врагу…

     Этот момент мог прочувствовать только человек, переживший безмерно жестокую войну и безвозвратные потери. В этой страшной войне погибло более двадцати семи миллионов наших соотечественников. Большую половину составляли жертвы гражданского населения.
               
      Сегодня молодое поколение обвиняет руководство страны, военноначальников в излишних жертвах, непродуманных операциях, заградотрядах. Это война и на ней все могло быть. Фашисты находились под Москвой. Страна задыхалась. Она оказалась один на один с лютым врагом. А это- вся Европа и рассчитывала страна только на свои резервы и возможности. Сегодня можно рассуждать, обвиняя тех, кто всему миру доказал могущество нашей страны. Можно искать блох на чистом теле, закрывая глаза на текущие проблемы. Или не умея их решать, с вожделением ожидать помощи от Европы. Той самой Европы, которую в сороковые годы спасла наша страна.

     Еще А.С. Пушкин сказал: «Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и не благодарна»

     И вот - многострадальному миру, возвращен мир! Из распахнутых окон по улицам неслась крылатая мелодия полюбившейся песни:

                …Выходила на берег Катюша,
                На высокий берег, на крутой…

     День был удивительно солнечный. Бездонная синева над головой, просыпающаяся природа, одевалась в нежно малахитовый наряд. Всюду зарождалась жизнь, а вдали за темными лесами, в голубой дымке четко просматривались контуры седых древних гор.

     На городском торжественном собрании, нашей маме вручили медаль «За Победу над Германией». Как это было трогательно и торжественно. Город, как после тяжелой болезни, обновлялся, прихорашивался. Женщины и девушки гладили юбки и сарафаны: вальком с котком, или чугунным утюгом разогретым на камине, или же утюгом с древесными углями. На ходу завивая свои непослушные волосы, большими толстыми гвоздями, разогретыми над камином. Они аккуратно одевали заштопанные чулки в резиночку, подвязав их резинками или веревочками.

                В семнадцать, совсем уже
                были мы взрослые
                Ведь нам подрастать
                на войне довелось.
                Ю. Друнина

   Мужики и парни начищали дегтем видавшие виды сапоги и ботинки. Вот они на  городских улицах, в белых или светлых рубашках, поношенных пиджачках, в широких штанах, заправленных в голенища сапог, сжатых в гармошку.  Люди радовались великому событию и наступившему теплу. А из приемников неслось:

                …а тебе кругом гремела слава,
                ты прошла огонь, чтоб мирно жить,
                и тебе положено по праву,
                в самых модных туфельках ходить….


     В городском парке гулянье. И хотя в густой тени деревьев еще прятался не растаявший, почерневший снег, поляны, покрытые шелковистой травкой, заполонили отдыхающие. Вот на полянке, на каких-то подстилках, семейно расположилась компания победителей. Грудь молодых людей украшали ярко начищенные, зубным порошком, ордена и медали. Подворотнички их гимнастерок сверкали белизной, другой одежды у них пока нет. Сегодня их это мало интересует.

     Сидя со своими любимыми, веселясь и громко разговаривая, они потягивали из стаканчиков бражку, закусывая, тем что подвернется под руку. Под звуки надрывающегося трофейного аккордеона провозглашались тосты. Герои весело танцевали с засидевшимися в девках красавицами, напевая:

                Пить будем, пировать будем,
                Смерть придет, умирать будем.

      За свою недолгую жизнь они многое повидали. Здесь на родине им хотелось видеть что-то особенное, доброе, возвышенное. Но проклятая нужда в которую они окунулись, поразила их. Им не верилось, что все прошедшие годы разлуки, их близкие жили, трудились и умирали в такой нищете….

     Неужели, все что испытали, выстрадали и увидели они останется серыми сопками? Неужели все эти страшные жертвы кровавой войны забудутся? Неужели их внуки будут безмятежно ездить в поездах по местам бывших пожарищ, пить чай, читать книги не думая о случившейся когда-то здесь трагедии?..

     Да, очевидно так и будет. Жизнь не стоит на месте. Время сотрет следы страшной войны, но память?..
     И стоит великан довольный свершившимся общим подвигом. В развивающейся на ветру зеленой шапке, он зорко наблюдает за происходящим. Мир и покой Вам люди!

     Продолжение- "Трудные годы"