Его зовут Егор. Я знаю его… Городок наш мал, а мятежная Чечня рядом, в двухстах километрах… И этот кабачок под названием «Уют» служит местом сбора для всех воевавших. Егор - абсолютно седой, даже, скорее, белый мужик, завсегдатай кафешки: когда бы я ни зашёл, он всегда сидит за крайним столом в углу с бокалом пива.
Я уже несколько раз пил с ним, и мне это не доставило удовольствия. Ещё в первую чеченскую он потерял ногу в бою, и его рассказы о том, что протез намного надёжнее, но нога болит точно в том месте, где осколок отсёк её, причём, болит нещадно, достали меня. Кость у него гноилась, доктора в госпитале чистили её несколько раз, и все они – доктора – большие сволочи! Странно, что его нога каким-то образом пережила роды его жены…
Он так же, как и вчера, и позавчера, и три дня назад сидит в своём углу, и мне ничего не остаётся, как сесть за стол рядом с ним.
- Здесь толстые стены и темно! – говорит он, поднимая бокал в знак приветствия, будто мы расстались минут пять назад, и он просто продолжает разговор. - Синдром беззащитности перед противником! Тараканий синдром… А у всех у нас – свои тараканы в голове. Без смеха!
Я молча пил холодное пиво. Мне вообще не хотелось разговаривать, а уж тем более, с ним. Потому что рано или поздно весь его монолог сведётся к ноге и её протезу. Но я ошибся.
- Вы молоды, Андрей! – продолжал он, и я вдруг пожалел о том, что как-то по пьяни представился ему. – Да! Вы молоды! Посмотрите вокруг! Все вежливо зарабатывают деньги! Для борьбы с этим злом нужно иметь молодость, а молодость уходит на приобретение ума и всего остального. И денег в том числе! Война отняла у нас с вами это время! И всё, в конечном свете, замыкается на этом, - в том самом круге, где вертятся деньги. И мы с вами не успели, да, не только я один! Андрей, вы оглянитесь вокруг: люди научились притворяться, что они счастливы, что они важные! Не верьте этому! Это клоунский приём! И чем более этот обман походит на правду, тем страшнее будут последствия!
Его кулак с грохотом опустился на столешницу, и я едва успел подхватить свой бокал, подпрыгнувший от удара.
- Мы с вами не психиатры, мы не можем лечить! Мне снимали боль препаратами, да! Но излечить болезнь – нет! Все случайности здесь – выдаются за закономерности. Но! Сумасшедшему нормально быть сумасшедшим! Святые, заметьте, не смогли спасти мир, поскольку все их проповеди ни к чему не привели, кроме образования больших и маленьких сект, развесившихся на больших и малых крестах! А деньги… О, деньги, они как лекарство! Как галоперидол или клозарил! Они помогают, смягчают существование! Деньги удерживают человека от соскальзывания! Понимаете?! Я вам не надоел со всеми этими мудрствованиями?
- Конечно, нет, Егор! – я ещё больше, чем вчера считал этого человека странным. И опасным… - Продолжайте!
- Андрей, вы же не будете против, если я угощу вас бокалом пива? - он как-то странно посмотрел на меня. – Курите?
Егор протянул мне пачку чёрных сигарет, на которой я успел прочесть название – «SOBRANIE». Я не стал отказываться.
– Прекрасный табак! Знаете, Андрей, моя оторванная нога - это моя жизнь! Понимаете, - целая жизнь?!
Я поперхнулся дымом и закашлялся… Ну вот, началось!
- Но что значит моя нога во временности человечества?! Ни – че – го! Щепки! Обратите внимание, - это очень важно: человеку нормально быть человеком! И нечего здесь придумывать! Верно?!
- Да! – говорю я, лишь бы что-то сказать…
- Мы с вами другие! – говорит он. – Не надо ничего придумывать! Иллюзии убивают настоящую жизнь! Семья, дети, деньги – всё это выпивает нас, отодвигая настоящее! Понимаете?!
- Нет! – говорю я жестко. – Не понимаю! При чём здесь ваша нога?!
- А вы думаете, Андрей, я понимаю?! Нет! Кругом ловушки! Это я знаю точно! В этом мире делается всё, чтобы человек как можно меньше успел побыть человеком! Как можно реже… Это трудно объяснить…
- Извините, Егор! – говорю я, поднимаясь. – У меня ещё куча дел. Вынужден откланяться.
Он схватил меня за рукав, перегнувшись через стол.
- Мне кажется, что вы много себе понапридумывали! – заторопился Егор. – Откажитесь от всего этого! Попробуйте, во всяком случае! Я не знаю, что там у вас стряслось… На войне… Но, впрочем… Делайте как знаете!
Почему его словесный понос так угнетающе действует на меня? Я уже чувствую просто физический страх после его разглагольствований… Он несёт чушь, но его слова заставляют меня мучиться, переживать. Может быть, он знает? Но откуда? Я медленно иду по улице. И вспоминаю… То, что хотел бы забыть навсегда…
Как же он прав – этот одноногий Егор с больной головой! Придумывать мне действительно нечего! Я воевал в горах… В горах не развернуть дивизию, не ударить по противнику с ходу. Поэтому открытых боестолкновений, таких, как положено по уставу, здесь нет. Есть редкие схватки в каком-то одном месте, и тогда в этом месте льётся много крови. Штабисты после этих стычек собирают её по каплям, соскребая мёртвое желе с гор, чтобы потом превратить эту кровь в победные реляции для больших командиров группировки войск на Северном Кавказе. Да, в горах человек чувствует себя животным, - зрение, обоняние, слух и нюх обостряются до предела, иначе шансов выжить у тебя нет! И ты душой принимаешь совсем другое значение слова «война». Здесь – в горах этим словом ничего не скажешь…
Днём селения, разбросанные тут и там в горах, выглядят мирно: женщины, дети, запах кукурузных лепешек… Смотрят не зло: если не добродушно, то безразлично. Мы же злые и уставшие. Многие из нас готовы перестрелять пол селения, дайте только повод. Но… ни слова, ни движения в нашу сторону. Обстановка, в конце концов, расслабляет. Вздутые красные глаза ничего не видят. Не хотят видеть.
В заскорузлых берцах гниющие от пота вместе с носками и стельками ноги. Пропотевшие майки, стиснутые разгрузочными жилетами, противно липнут к спинам. К вечеру становится прохладнее. Кто-то успевает немного поспать. Командир надеется, что всё будет спокойно. Любой, кто попытается выйти из селения, будет расстрелян на месте – бодро, улыбаясь, предупреждает он жителей. Боже, как же хочется положить спину на твёрдое, вытянуть блаженно ноги, пошевелить сопревшими пальцами, почувствовать, как они дышат… Но к вечеру мы начинаем понимать – что-то не так. Лицо проковылявшего мимо нашего БТРа старика сосредоточено. Взгляд цепкий и тяжёлый. Но отдыхать надо, иногда это просто необходимо. Люди должны спать! Охранять наш сон выставлены самые надёжные солдаты.
Им - врагам повезло, потому что мы были измотаны до предела. Часовых они сняли быстро и бесшумно. Когда это началось, воинами в селении стали все, независимо от возраста и пола. Они стреляли из чёрт знает где отрытых автоматов, забрасывали нас гранатами. Они ненавидели нас…
Когда я бежал, случайно наступил на командира, и только так заметил его в беспросветной темени ночи. Спастись самому было почти невозможно, а с ним и подавно. Но что-то заставило меня вернуться, взвалить его на плечо, и нести, пока хватило сил. Я не удержал его, и мы упали вместе. И дальше уже ползли…
Я спал или был без сознания какое-то время. Очнулся я белым днём.
Командир сидел, прислонившись спиной к дереву, и стонал, баюкая в руках простреленную ногу. У него много мелких рассечений на лице и на груди.
- Ничего не стоило им подойти тихо, без пальбы и вспороть нам животы! – говорит он, заметив мой взгляд. – Интересно, кто-нибудь ещё смог вырваться?
Я бинтую его перебитую ногу, приматывая к ней жердь вместо шины, и думаю, что с того времени, как мы принимали пищу, прошло трое суток. И вдруг замечаю троих подростков, медленно идущих на нас. Расстояние заметно уменьшается…
- Крикни им что-нибудь! – стонет командир, заметно нервничая. – Крикни! Пусть убираются! Выследили всё-таки!
- Стоять! – крикнул я, не сводя глаз со свёртка в руках одного из них.
- Стреляй по ногам, что медлишь?! – сипел командир. – Стреляй, это приказ! Всю ответственность я беру на себя!
Крайнюю фразу командирского монолога я слышал уже сквозь звуки выстрелов. Слов "это приказ" для меня было достаточно - я хорошо знал, что приказ подлежит немедленному и безусловному исполнению...
Пацан со свёртком падает, а остальные останавливаются и замирают, а потом вдруг срываются с места и бегут прямо на меня…
Как так получилось, что они побежали вперёд, а не назад? Почему? У меня тогда не было времени думать. Я дал очередь, не целясь, просто вдавив палец в спусковой крючок. Один упал мягко, и голова его легла на вытянутые вперёд руки. Второй умер на бегу, и его руки раскинулись крыльями за спиной. Но всё это я замечаю краем глаза, потому что вижу там, за пацанами черноту… Страшную и неумолимую…
По дороге идёт женщина, одетая во всё чёрное, и её рот распят в крике…
- Алла-а! Алла-аа! – кричит она и падает около детей. Она поднимает их, роняет, падает сама. Она кричит и воет, воет. Она делает несколько шагов ко мне и оседает на дорогу, на фоне кучки своих мёртвых детей. В её глазах такая тоска, такая глубина горя, отчаяния, законченности и неисправимости… В этих глазах столько жгучей ненависти и животного осуждения.
Я не могу отвести свой взгляд от глаз женщины. Я не выдерживаю. И стреляю.
- Этого можно было и не делать! – в звенящей после выстрелов тишине голос командира звучит набатом. - Её-то зачем?!
А горы давят. Они всегда давят…
Я положил автомат на дорогу и встал на него ногами. Я ждал. Ждал, что вот-вот из-за поворота выйдут о н и… Они выйдут и будут стрелять, не меняя выражения своих сухих лиц, будут рвать до дыр мою плоть. Я уже знал, что пулю почувствую раньше, чем она войдёт в меня. Я ещё не умер, но вся моя жизнь, маленькая, как ладошка моей дочки, пролетела перед глазами. И я видел её, как пальцы на той ладошке: знакомые лица, подъезды и машины, мой кот Рубль… Дорога над ущельем и люди… Они не стоят, а летят вниз, и тела их с противным хрустом бьются и нанизываются на камни…
Ветер, смешивая тепло с прохладой, осушил моё лицо.
Командир каким-то образом дохромал до меня и теперь тряс мои плечи.
- Давай валить отсюда! - сипит он, сухими, белыми от боли губами. – Нас найдут, вот увидишь!
Я толкнул его, и он не устоял, завалился на раненую ногу.
Наверно, было что-то в моих глазах такое, что его рука потянулась к кобуре. К новенькой, свежеоцарапанной кобуре. С размаху я ударил ногой по его руке. А потом бил и бил: в живот, в спину…
Кто-то из нас ломался в этой войне и отправлялся на «гражданку», пополняя ряды алкоголиков и психбольных. Кто-то становился каменным… А может быть, они рождались каменными, и жестокость и бессердечие просто вылезли наружу и оскалились… У каменных, пришедших с войны, как правило, была тоже незавидная судьба – те же «психушки», а вероятнее, тюрьмы. Намного больше рядом было простых солдат, которые тихо приходили и тихо погибали. И только смерть уравнивала всех. Здесь, в горах я понял, что одинаковое положение все занимают только в гробу.
Штык-нож плохое приспособление, чтобы вырыть яму в тяжёлом, каменистом грунте. Штык и руки – вот всё, что у меня было. Я копал и копал, словно заведённый. Потом я носил и складывал в яму трупы детей и женщины. В эти минуты я был близок к помешательству…
Закончив, я осмотрелся. Дорога, ведущая неизвестно куда. Горы – там, здесь, кругом. Тишина…
- Ты жив?! – спросил я командира.
Он пришёл в себя и пытался уползти от меня. Он полз, отчаянно и безрезультатно выгребая из-под себя землю здоровой ногой. Но прополз всего лишь метров двадцать… Я подошёл к нему и вынул из кобуры его пистолет.
- Как ты сказал? - спросил я. – Всю ответственность беру на себя?
Он не сказал ни слова. И я позавидовал тому хладнокровию, с которым он принял смерть.
То, что случилось тогда… Тяжко… И больно… И об этом не знает никто, кроме меня. Я теперь нормальный человек, могу от души повеселиться в хорошей компании, могу выпить, иногда не в меру. Могу подраться. В моей жизни мало событий, да я и не жду их. Одно плохо… Часто на меня находят приступы бессонницы, и она изводит меня…
- Эй! Андрюха! – кричит Егор, едва завидев меня на пороге «пивняка». – Я уж подумал, ты не придёшь сегодня! Андрюха, брат, как же я рад видеть тебя! Что будешь пить?! Надеюсь, сегодня ты выпьешь со мной чего-нибудь покрепче?
- Не кофе? – я улыбнулся ему, и мне почему-то стало легче. Не знаю, почему…
- Покрепче кофе! Садись, Андрюха, я сам всё принесу!
Он захромал к стойке, и его протез противно скрипел при каждом шаге.
В этот вечер мы напились до чёртиков…