Душу наружу. Вынь да положь.
Чего тебе?
Могу сердце отдать. Вот держи, и плевать, что пальцы грязные, измазанные в жиру и специях.
Что с ним делать?
На твоё усмотрение.
Выкинуть хочешь? До мусорки довести?
Руку давай, а то споткнёшься ещё о частые ступеньки широкой душной аудитории.
Я же не хочу, чтобы твою совершенную кожу портили грозовые тучи синяков.
Я-то дойду.
Что?
Ах, кровь идёт?
Ничего, только приберите за мной после пары. А я пока у входа постою.
Больше крови с порошком поломанных рёбер. Лужа натекла. Преподаватель зайдёт, поскользнётся, глядишь – и пара сорвана.
Во всём есть выгода. Даже в моём сердце, пульсирующем из мусорной корзины среди обёрток от сникерсов, которые ты так любишь.
Оно там, а я у входа. Оно там болит, а я у входа мертвею.
Выгоду сам отыщешь в моих словах, только приди ко мне на похороны. Обещай, что придёшь и будешь каждый год приходить ко мне, на два метра вглубь придавленной песком, пропахшим улитками и кошками.
Обещай, что будешь приносить по 2 «Марсианки» с кокосом и не следить за тем, чтобы местные бомжи не стащили моё угощение.
Обещай, пока я не вышла за двери аудитории и не села в автобус.
Обещай, не держа скрещенных, сухих, как вино, пальцев за спиной.
Только вряд ли я тебе поверю.
Ведь сердце-то давно уже в пластиковом мусорном ведре ничего не чувствует.