Шел третий год войны. Многие семьи приспособились к военным условиям и как-то сводили концы с концами. Но только не мы с мамой. Мои частые болезни не давали ей возможности найти постоянную работу, и оставлять меня было не на кого. Да и сердце у мамы все чаще давало о себе знать. Скорая помощь была частым гостем у нас.
Когда мамина соученица по гимназии, работавшая управдомом в элитном доме на Маразлиевской, предложила ей должность уборщицы, мама сразу обиделась, но потом – голод не тетка – согласилась.
Дом считался чуть ли не самым высоким в Одессе и жили там многие румынские верхушки. Поэтому условия были очень жесткие: успеть замести и помыть все до шести часов утра, чтобы не беспокоить жильцов. Встав на рассвете, мама заворачивала веник, как букет в тряпку, клала в ведро ручкой вниз и через весь город пешком добиралась до Маразлиевской. Маму предупредили, что на третьем этаже живет румын с русской девицей. Девица страшная скандалистка, всем недовольна, лучше ей не попадаться на глаза.
Воду нужно было носить с первого этажа. Маме с ее больным сердцем, было очень тяжело это делать, но была рада, что к тому времени, когда я просыпалась, она уже приходила домой. Часто ей приходилось брать меня с собой, потому, что я панически боялась оставаться одна. В эти ранние часы улицы были почти пусты, мы шли очень быстро, и только иногда мама просила подождать, чтобы отдышаться.
В то утро мама очень плохо себя чувствовала, но не идти было нельзя. Набрав полное ведро, она почти дошла до четвертого этажа, но внезапная боль в сердце заставила резко бросить ведро… С диким грохотом разливая воду оно покатилось по ступенькам и, ударившись со всей силы в дверь девицы-скандалистки, остановилось.
Дверь открылась и, как потом рассказывала мама, смеясь, на пороге появился румын с пистолетом в руке, что-то горланя по-своему:
- «Партизан?», - кричал уже по-русски. Из-за его спины выглядывала полуодетая девица.
Мама сидела на ступеньке, держась за сердце. Я ожидала маму выше этажом, но услышав грохот, побежала вниз, поскользнулась и покатилась по ступенькам. Увидев меня, румын немножко успокоился и стал что-то спрашивать. Мама прибегла к испытанному способу:
- «Месье, успокойтесь, я убираю здесь», - заговорила она по-французски. Удивительно, но мамин французский и немецкий очень успокаивал всех, словно партизаны не могли знать ни слова на других языках, кроме русского.
Румын успокоился, но тут заорала его девица:
- «Чтоб твоей ноги здесь больше не было! Я буду жаловаться! Убирайся немедленно, но сначала убери эту воду!».
Больше на площадке не открылась ни одна дверь, и только когда румын с девицей ушли, приоткрылась дверь напротив и пожилая женщина взяла маму под руку и завела к себе в дом.
- «Выпей валерианку и полежи», - ласково сказала она. «Я пойду повытираю воду, а то эта «бикса» будет орать еще больше. Так мы познакомились с Анной Семеновной, милой русской женщиной. Жила она одна. Мы потом еще пару раз общались, но она скоро уехала куда-то на родину.
Эта трагикомическая ситуация дала Вовчику повод посмеиваться над нами:
- «Ну, расскажите, как вы там партизанили?», а мне приставать к маме:
– «Что такое «бикса» и почему нельзя называть так кошку?