Что такое фашисты по-настоящему мы узнали зимой 1944 года, когда под напором наших войск, немцы стали отступать.
Сначала немецкие солдаты размещались в школах и больницах, население не трогали. Но последние месяцы, когда началось массовое бегство, они заставляли население брать на квартиру солдат и офицеров. Несколько раз они пытались поселиться и у нас, но от одного маминого слова, что здесь больная «канцером», немцев сдувало словно ветром.
Но машины с солдатами все шли, и они уже не перебирали. Тогда и поселили в нашу квартиру двух молодых офицеров. Один, Вили, был невысокого роста, злой и наглый. Напившись, он горланил песни и играл на губной гармошке, отбивая такт сапогами. На мамины просьбы пощадить умирающую, еще громче начинал горланить. Тогда мама сказала, что пожалуется старшему офицеру. Взбесившись, Вили схватил ее за волосы и стал тыкать лицом в лежавшие перед ним радионаушники, которые Вовка, невзирая на приказ, не сдал и слушал ночами радиопередачи.
Уже около двух недель Вовка с несколькими ребятами ушли на Слободку в катакомбы, чтобы не попадаться немцам на глаза. Мужчин, особенно молодых, хватали и расстреливали.
О наушниках он забыл и мама тоже.
- «Ты есть партизан!, - кричал Вили. Я офицер и всех паф-паф!».
Он достал пистолет и выстрелил в потолок. Увидев кровь на мамином лице, я испугалась больше, чем выстрелов, и стала кричать.
На крики и выстрел прибежал второй офицер, Лео. Он был полной противоположностью Вили. Высокий, голубоглазый, спокойный, он всегда старался сгладить хамское поведение Вили. Лео с трудом успокоил разбушевавшегося сослуживца, долго ему что-то говорил, показывая на дверь комнаты, где лежала умирающая тетя Таня, и на меня, худющего заморыша. Наконец, Лео уговорил Вили, и они поднялись на третий этаж, где вечерами собиралась целая компания офицеров. Они пили, орали, стреляли в потолок, а хозяева боялись высунуться из кухни, куда их загоняли пьяные фашисты.
Маме было очень трудно с маленьким ребенком и уми-рающей сестрой. Тете уже не помогали два укола морфия в день, его требовалось все больше. Стоны ее переросли в крики… Мама вынесла все из дома, лишь бы приобрести болеутоляющее. Тогда мы по несколько дней ничего не ели, потому что деньги нужны были на лекарства для тети - смотреть на ее муки было невозможно.
Машины с немцами все шли. Огромные «студебеккеры», крытые брезентом, загоняли к нам во двор. В них часто были ящики с консервами, которые раздавались военным. Полевые кухни уже не работали. Фашисты спешили убраться из города, и перешли на сухой паек.
Как-то утром старшие мальчишки подсмотрели, что на одной из крытых машин громоздились разбитые ящики с консервами.
- «Мы должны их переполовинить», - сказал Витька-Муля, старший среди ребят.
- «Такие вкусные, такой запах! Наш вчера жрал»,- до-полнил Вовка-Ба, с голодным блеском в глазах.
Стали обсуждать план действий. Так как охранял машины один солдат, было решено - пока он уйдет в другой конец двора, залезть под брезент и «отовариться». Выбор пал на меня.
- «Тошка, ты самая маленькая, лазишь как обезьяна. Ты залезешь, а мы, если что, будем из парадной тебя подстраховывать».
Я покачала головой – нет.
- «Что, дрейфишь?», - насмешливо спросил Муля.
Это уже был позор, и я храбро ответила:
- «Сам ты дрейфишь. Хорошо!».
Было решено – будем крутиться во дворе, когда немного стемнеет – начнем.
Предусмотрительный Муля велел мне надеть мой лыжный костюм, который мне сшили из одеяла.
- «Банки положишь в шаровары. Они выдержат. Руки должны быть свободными, - наставлял меня Муля. И беги сразу на развалку, не вздумай бежать домой!». Я очень боялась, но была горда таким ответственным поручением. Уловив момент, когда солдат, опершись о какую-то машину, закурил, я ловко забралась под брезент. Развалившийся ящик стоял рядом, и я быстро положила пару маленьких баночек в шаровары, но голодные глаза заставили схватить еще три банки за пазуху лыжной курточки. Я уже собиралась вылазить, но резко повернувшись, зацепилась длиной косой за край открытого ящика и несколько баночек с громким стуком упали… В ту же минуту брезент приподняли и солдат, направив ружье в мою сторону, удивленно замер.
- «Хальт!», - заорал он. Я стояла, «пришпиленная» косой за край ящика и испуганными глазами смотрела на него. От страха я не могла сдвинуться с места.
Увидев, кто вор, солдат неспеша залез на машину, отцепил косу и схватил меня за руку. Словно проснувшись, я рванулась к борту машины. Видно это сильно разозлило фрица, потому, что выкрикивая что-то, он схватил мою уже занесшуюся над бортом ногу, перевернул вниз головой и стал вытряхивать консервы на землю рядом с машиной. Очутившись вниз головой, я отчаянно заорала:
- «Мама, мамочка». Из парадного выбежала моя «подстраховка» и стала орать еще громче. Фриц из меня уже вытрусил три банки, но продолжал держать вниз головой и трясти.
Не знаю, чем бы все это закончилось, но на крик повыбежали соседи и несколько немцев. Один из них, пожилой солдат, стал что-то резко говорить моему мучителю, но фриц не отпускал меня. Тогда солдат подошел к машине и просто потянул меня к себе. Я шлепнулась на землю и через минуту под возгласы пацанов – «Атас!» - вместе с ними помчалась на развалку. Наивно полагая, что здесь, в нашем домике-штабе, сложенном из камней, мы в безопасности, стали обсуждать неудачную операцию.
Организатор Муля оправдывался:
- «Откуда я мог знать, что Тошка такая шляпа, распустит свои косы!».
Косы – моя гордость, действительно были очень длинными – до середины икры. Немного отойдя от испуга, я вспомнила, что в шароварах у меня сохранились две баночки консервов. Кое-как открыв их, мы стали с жадностью, палочками, сделанными тут же из дерева-балки, уплетать консервы. Они были вкусными, но не хватало хлеба, и взять его было негде.
Осмелев, пацаны начали посмеиваться надо мной:
- «Ну, Тошка, как ты классно висела - ноги вверху, голова внизу, косой землю метешь!».
Много лет спустя, став взрослыми, встречаясь со мной, Муля растопыривал указательный и средний пальцы, опустив вниз, раскачивал их, приговаривая:
-«Помнишь, как партизанили?». С тех пор я стала окончательно своим «пацаном» на равных с ребятами.