Дембель в маю... 1973 года

 
«Дембель, - утверждали советские солдаты, – неизбежен, как гибель капитализма».
«Прощание славянки»… Кто служил в армии за границей с 60-х по 80-е годы, помнит этот военный марш. Не имея никакого представления об истории марша, кто автор слов и музыки, нам казалось, что он существует для торжественных проводов воинов Советской Армии из-за границы в Союз.

  Через каждые полгода, наш полк, как и все Вооружённые Силы СССР провожал своих солдат домой на Родину, в Отчизну, из Германии.
 За двое -трое суток до окончания срока службы дембеля освобождались от всех армейских обязанностей и даже в столовую могли ходит без строя, что было строго воспрещено в нашем образцовом, гвардейском полку.

В этот период они наряжались в красивые, с иголочки подогнанные мундиры, со всеми значками отличия, а также светились ярко их лица. Наступал день, когда дембеля в последний раз стояли на плацу и под музыку легендарного марша, с чемоданами в руках навсегда прощались с   армейской жизнью. Да, действительно, марш "Прощание славянки" в этот день принадлежал им и только им.

Ребята, которые оставались служить дальше смотрели на своих товарищей с непритворной, но и непорочной завистью, я бы сказал с гордостью, как младший брат смотрит на старшего. Все обиды, которые копились в течение службы, без всяких слов, прощались раз и навсегда. Это было видно по их глазам. И даже последние рукопожатия с дембелями, которые говорили: "Ну что, салаги, оставайтесь служить Родине дальше!" звучали, как то по домашнему, по братски и салага, в тот момент, был готов идти в огонь и воду лишь бы его "дед" пришёл благополучно домой. 

Но пока этот день не наступил шли обыкновенные армейские будни. В огромной столовой нашей войсковой части, на первом этаже в фойе, висела большая картина – «На привале» – репродукция известного советского художника на тему поэмы Твардовского «Василий Теркин». Так вот, под этой картиной, обычно в красные дни календаря, наш полковой оркестр во главе с майором-дирижером своей игрой на духовых инструментах придавал веселую, праздничную атмосферу. А когда играли марш «Прощание славянки», с первого аккорда столовая взрывалась от дружного крика «ура», и этот крик не угасал до конца игры.

 Поэтому, даже в столовой право проявлять бурную радость имели только «деды» («дембеля») – солдаты, отслужившие 1,5 года, разрешалось также и "черпакам"– с годом службы, а «помазки» и прочая мелюзга должны были молча принимать пищу, как будто вся эта эйфория их не касается. А когда-то, в первые месяцы службы, казалось, что день «дембеля» для тебя в ближайшую пятилетку и не наступит – уж таковы были суровые традиции в Советской Армии, хотя, в целом, и оставили о себе только приятные воспоминания на всю жизнь.

С музыкой связан и еще один эпизод моей армейской жизни. Однажды к нам в роту пришел тот самый майор-дирижер, построил личный состав нашей танковой роты и заставил спеть ротную песню. Меня и еще одного солдата он выделил в полковой хор – приказал ротному отпускать нас в 10 часов каждого воскресенья для участия в репетиции.
   
Я ликовал. Вся эта музыка и хор мне по барабану, но то, что появляется возможность сачкануть от трех- или шестикилометрового кросса в полной экипировке – это мечта каждого солдата. А как раз воскресенье, прямо в насмешку, был объявлен «днем спортивного праздника» – бежишь, высунув язык, с полной выкладкой, а у меня одна задача – оставить за собой только одного солдата, чтобы фамилию мою не склоняли, как последнего.
     А хор наш репетировал песню про Советскую Армию – «Родилась ты под знаменем алым». Эта песня до сих пор оставила во мне теплые чувства, а когда слышу марш «Прощание славянки», по телу пробегают легкие мурашки и возникает охота пройти строевым шагом.
     Когда в 1972 году на тридцатилетний юбилей 8-ой Гвардейской армии в Германию приехал маршал Гречко, я потратил много сил и солдатского имущества, чтобы достать одну медаль из числа юбилейных медалей, привезенных маршалом. Ко всему иконостасу, который я собрал всеми правдами и неправдами на дембельском мундире, именно эта медаль красовалась бы особенно.
      Но это добро тогда свято берегли, и мои хлопоты оказались напрасны. Для военнослужащих ГСВГ (группа советских войск в Германии) выезд в Союз был особым праздником, а для солдата срочной службы это было подобием священного ритуала.
   
 Как обычно, последние полгода армейской жизни «старик» посвящал подготовке к «дембелю», собирал, что говорится, чемодан – то альбом оформлял, то сбор всяких значков и подгонка парадной формы, где особым шиком считалась фуражка «а ля Гитлер капут».
Дембельский фасон задавался традициями части, но не только. Многое определяли личная фантазия, ловкость рук, доступность материально-технических средств.

  На ушивку одних брюк под «расклеш» я потратил три месяца. Это был шайтан, а не брюки, особенно левая штанина, которая раскручивалась, как пружина. Из-за этих штанов я испортил отношения с нашим ротным старшиной, потому что я искромсал парадные брюки половины личного состава роты. Старшина был из Батайска, что под Ростовом-на-Дону. По-«земляцки» он устроил меня в наряд в кочегарку в ночь выхода долгожданного приказа маршала Гречко о моем увольнении и не ленился через каждые два часа проверять, не сбежал ли я.
    
 Но даже прапорщик Советской Армии не способен изменить ход исторического процесса. Долгожданный «дембель» наступил. И вот, наконец, 15 мая под звуки полкового оркестра, который играл, как будто для меня одного, «Прощание славянки» я наконец одел свой «дембельский» вицмундир со всеми «почетными регалиями».
      По выражению лица нашего комбата их у меня было чуть меньше, чем у моего кумира маршала Жукова, и, глядя на значки отличника Советской и ГДР-овской армий на моей груди, не преминул сострить: «Что?! Знака отличника НАТО-вской армии не нашел?».
      Из гильзы патрона 23-мм калибра, фольги и немецких красок мы наловчились лепить любые значки и даже «Золотую Звезду» Героя Советского Союза, но уж повесить ее никто, конечно бы, не посмел. И чемодан был пестро разрисован, с одной стороны надпись: «Тяжел тот путь, коль юность в шлемофоне, а молодость закована в броню!» А с другой стороны большими буквами и шрифтом тевтонских рыцарей чемодан указывал на мой тернистый солдатский путь: ЛЕЙПЦИГ – ГРОЗНЫЙ.      
    
 Лейпциг – это место дислокации нашего полка, вернее, нашей части, на знамени которой висели шесть боевых орденов и которая имела десять Героев Советского Союза, один из них повторил подвиг Матросова. «Дай мне, Аллах, добраться до дома, – думал я, вспоминая своих друзей-одноклассников, – я вам не стройбат какой-нибудь!». Одноклассники мои почти все служили в строительных войсках. Можно было подумать, что я имею какое-то отношение к этим беспримерным подвигам. Но я гордился, хотя и трудной, но службой в 8-ой Гвардейской Сталинградской армии.

За два года службы в Германии я не был даже в отпуске, читай в Союзе, и со времен Отечественной войны путешествие советских войск по железным дорогам Европы осталось на прежнем уровне. Хотя на дворе шли уже семидесятые годы ХХ века, а нас еще возили от Бреста до Германии и обратно в дедовских теплушках времен Австро-Венгерской войны, где впереди пыхтел легендарный паровоз. И только в городе Брест нас обычно пересаживали в цивильный плацкарт.
    
 Из Германии «дембелей» отправляли в Союз по военным округам и, в первую очередь, в дальние округа от западных границ СССР. Эшелон, где я ехал, вез первую партию «дембелей» из республик Закавказья, и мне, как лицу Северо-Кавказского военного округа, пришлось изрядно потрудиться, чтобы пристроиться к ним. Нас сопровождала группа офицеров, которые должны, согласно инструкции, выдавать наши военные билеты в конечном пункте, но, приехав к «воротам» Кавказа – Ростов-на-Дону, они под честное слово раздали наши документы, а сами разбежались кто куда.
    
И когда через неделю пути, проехав пол-Европы, солнечным вечером 21 мая я вышел из вагона на грозненском вокзале и не встретил, как тайно мечтал, толпу поклонников, я был разочарован. И как было стыдно, хлопцы, перед лицами братского Закавказья, которые высыпались из вагонов на перрон, чтобы обрадоваться вместе со мной торжественной встрече солдата с родным городом и – нет никого, кроме прохожих.
За два года службы в Германии , я в разных радужных красках фантазировал, разрисовывал свою первую встречу с родным городом, но только не такую. Ведь я так старался в течение полугода для этого момента.

    Хуже того, не было даже родных – так случилось, что телеграмму «молния», отправленную мною накануне вечером из Ростова, через день после приезда домой почтальон сам вручил мне лично в руки. Но меня тут же окружила пацанва, которая гадала, кто же я: танкист, летчик, космонавт?..   
     Наконец, на мой ярко вызывающий вид стали обращать внимание и взрослые – на мне висели причиндалы всех родов войск, кроме отжившей кавалерии, хотя подковы магниевого сплава на ботинках выбивали искры, как из-под копыт боевого коня. Особый шарм делали аксельбанты на мундире, доставленные хитромудрой солдатской смекалкой.

Я шел пешком от вокзала до площади Минутка – хотелось себя показать да на родные лица земляков и город посмотреть, «где чеченец, русский, ингуш счастье умножают  в радостной семье» (слова из песни о Грозном). Шел солдат домой с чувством выполненного долга, если хотите, перед большой Родиной с ласковым названием - СОЮЗ. Шел, любуясь на свое отражение в стеклянных витринах магазинов, настроение мое от этого поднялось – я мысленно представлял себе, как наш полковой оркестр играет для меня одного музыку лезгинки.
     От всего этого казалось, что вся жизнь моя будет усыпана розами, которые росли тут же на газонах. И Грозный мой был самым прекрасным городом мира! Был…

Мне, механику-водителю на танке, отслужившему в самые безмятежные 70-ые годы ХХ столетия и после сменившему эту армейскую специальность на исключительно мирную профессию инженера-строителя, в то время даже в кошмарном сне не могло присниться, что пройдут каких-то два десятилетия, и я получу правительственное задание от Чеченской Республики Ичкерия на изготовление противотанковых «ежей» из рельсов разобранных трамвайных путей города Грозного.
 
  И «ежи» эти пойдут отнюдь не на обучение курсантов на танкодроме, а на самую настоящую войну, бессмысленную и беспощадную, как и любая война. Война, где Россия будет уничтожать собственный народ с молчаливого равнодушия мира, и мир этот закроет еще одну страницу утомленного века, самого кровавого века человечества, под занавес своей истории насытившегося кровью русского и чеченского народов.
                2001 год.