(Здесь рассказ ведётся от моего лица, я так уезжала из дома)
Дома было прохладно, пришла осень, ветер гулял по улицам, разгоняя листья, и иногда заходил в приоткрытые окна комнат. Было тихо… Так всегда у нас бывает днём, когда нет гостей и посторонних, только в кабинете у отца одинокие, стеснительные посетители. Приближался полдень, в это время стены казались особенно холодными, даже от обклеенных малиновыми бумажными обоями стен гостиной веяло почти могильной прохладой. Занавеска как-то зловеще развевалась в коридоре у полуоткрытого окна.
Я уже собрала чемодан. Мысленно я сделала это уже давно, ещё год назад, но собрать вещи по-настоящему получилось только сегодня. Дверь в мою комнату была открыта, и я могла слышать всё, что происходило в доме. На кухне бегала Алка, суетилась по поводу обеда, мама распевалась у рояля, а Саша, мой брат, ей подыгрывал, скрипнула дверь в папин кабинет, в соседней комнате отец Михаил, гостивший у нас мой дядя, читал свои гнусавые молитвы, а сестричка Надя опять убежала в сад, целоваться с соседом… Я стояла в коридоре и могла слышать и частично видеть всё, что происходит. Всем было всё равно на мой отъезд. Даже Надькиной собаке Тише… хотя, что ещё можно ожидать от собаки, если людям плевать на меня…
Из своей комнаты вышел отец Михаил.
— Уже почти собралась? — тихо, как всегда смиренно ответил он.
— Да.
— И ты бросишь их?
— Им будет хорошо и без меня.
— Разве? Это ты так думаешь… Нужно повторять подвиг Христа и…
— Если бы я была Девой Марией, то сделала бы аборт, — резко перебила я.
Он только покачал головой и ушёл. Отец Михаил всегда думал, что все всех любят и каждый на свете добр и милосерден. Его заблуждение можно было понять, он с детства воспитывался в иезуитских условиях… Жаль его… Но если б он хотел очнуться от своего радужного сна, то давно бы это сделал, а не ходил бы сорок лет по стране и не молился богу…
Я раньше тоже заблуждалась, всё детство. Я думала, что меня любят, мама, папа, сестра и брат… Все, кто был рядом. Потом только поняла, что давать конфетки и обнимать по праздникам это не любовь… А может, меня и любили, а потом я вдруг выросла…
Часы пробили двенадцать. Папа вышел из кабинета, но не увидел меня, хотя дверь в кабинет была по диагональ от моей двери в комнату. Он прошёл, погружённый в свои мысли, не замечая меня.
— Папа… Пап… — окликнула я его несколько раз.
Он не слышал, в молчании спускался вниз.
— Тимофей Мстиславович! — окликнула тогда я по имени-отчеству.
— Да-да… — повернулся он, — а… Агатка, дорогая… Чего тебе?
— Просто поговорить… Как ты? Ты давно о себе ничего не рассказывал…
— А что мне рассказывать… — тихо ответил он, опустив голову, — Ты похудела, — озабоченно заметил он, — ты здорова?
— Да, не волнуйся, а ты? С тобой всё хорошо?
— Я в порядке… Голова только болит, и эти визитёры достали уже… — после ему переставал быть интересным наш разговор, всегда он говорил о своих проблемах и забывал обо мне, — Алла! Алка! Чай есть? — закричал он, снова уходя.
Я хотела что-то сказать ему или спросить, я уже точно не помню что, но не стала, потому что он уже уходил, ругая Алку, думая о чае… Хотелось спуститься к маме и брату, пойти помочь накрывать на стол отцу Михаилу и Алле, позвонить Наде, чтоб она пришла… Но если бы я пошла к маме и Саше, то они бы перестали петь и играть, мы бы сидели на диване и говорили и о музыке или погоде, это было бы неловко для меня, у Сашеньки и мамы было много тем для разговора, совершенно чуждых для меня, у них была одинаковые, похожие логика и система ценностей, противоположные моим… А если бы отправилась к отцу Михаилу, то он бы начал говорить о религии, о своей боли, о подвиге Христа, что было бы неприятно нам обоим. Я бы опять случайно назвала его «дядя Миша», что никогда ему не нравилось. Если бы я позвонила Наде, то услышала бы в ответ, что она чрезвычайно занята и не может говорить… Хотя на самом деле Надька просто занималась чёрт знает чем в саду с соседом, это все знали… или только я… И Алке некогда было со мной прощаться.
Я осталась одна. Совсем одна. Только сквозняк ходил меж волос и складок лёгкого халата. В комнате зазвонил мой телефон.
— Да… — ответила я на звонок.
— Агата, ты уже собралась? — это был Марк, я уезжала с ним.
— Да, вещи собранны.
— Хорошо… Я заеду за тобой, жди меня через полчаса.
— Опять Вы с этим басурманом говорите… — спросила Алка грубым голосом, для неё все иностранцы, не говорящие по-русски были варварами.
— Да, Аллочка, да…
— Что ж Вы, бежите от нас?
— Да, Аллочка, да…
— Я тогда в Вашей комнате Лаврентию постелю, он приедет через неделю, помните его?
— Конечно, Алла, да…
Она полила цветы и ушла... Я опять была одна, хотя пока Алка была здесь, тоже никого рядом не было, кроме сквозняка.
Я оделась, пора было выходить. Уходя к воротам, я оглянулась на дом, где я выросла. Он был такой же, как и несколько лет назад, и внутри всё осталось такое же, и все остались такими же, кроме меня… Поэтому я уезжала.
Послышался звук подъезжающей машины. Я вышла за ворота и обернулась ещё раз. Около одного окна стоял отец Михаил, он махал рукой мне в след. Было это как-то тепло. Иногда рядом со мной был он… Тогда он становился «дядей Мишей», но последний раз это было очень давно, и лет шесть или семь назад я была совершенно одна… я и сквозняк…