Михаил Валерьевич на цыпочках подошел к двери и замер на пороге, прислушиваясь. Сперва из комнаты не доносилось ни звука, но потом он все же смог различить почти неуловимое размеренное дыхание. Он облегченно выдохнул, на несколько секунд сомкнув тяжелые морщинистые веки, и поправил соскользнувшие к кончику носа очки.
Верочка спокойно спала. Можно было идти на кухню доедать ужин. Пока вновь не случится приступ холодного опустошающего страха, когда время останавливается, легкие предательски отказываются пропускать воздух, а перед глазами встает открыточно яркая картинка того самого дня.
В то роковое утро он копался в огороде дольше обычного: полол, поливал и подвязывал чахлые кустики томатов в парнике – давно следовало от них избавиться, но все никак не хотелось признавать, что дети были правы и попытки вырастить помидоры на их участке обречены.
Он вытер мокрый от пота лоб и взглянул вверх. Яркое июльское солнце уже лениво подползало к центру голубого неба, а Верочка все никак не выходила из дома.
«Вот же соня! За сорок ни капли не изменилась,» - недовольно покачал головой Михаил Валерьевич, стараясь справиться с раздражением. Даже за целую жизнь сложно перевоспитать человека, который еще в институте, несмотря на комсомол и звание старосты группы, умудрялся опаздывать на занятия под предлогом того, что «до двенадцати она не человек, а тонкая прослойка между одеялом и простынкой».
Он вылил остатки воды из лейки на заросли салата и петрушки, поставил ее под навес и, тяжело шаркая старыми ботинками, направился к дому. От продолжительной работы ужасно ломило спину, в висках аритмично пульсировала кровь.
«Все – пора отдыхать. С морковкой пусть сама разбирается».
Крыльцо привычно пахло разогретым сухим деревом и пряным ароматом хмеля и липы. Верочка набивала ими маленькие холщевые мешочки и развешивала по дому «чтобы пахло не так мрачно». Три крутые ступеньки вверх, один маленький, но коварный порожек – об него в прошлом году они оба чуть ноги не сломали, поворот – и заветная дверь в прохладу дома.
Он широким жестом распахнул дверь, готовясь пожурить жену за нерадивость. Но слова липким комком застряли в горле.
Безумные круглые глаза смотрели прямо на него. Верочка, обмякнув, полулежала на узкой софе и широко разевала рот, шевеля языком, и пыталась что-то сказать. Вместо членораздельных слов получалось только бессмысленное младенческое гуление.
Заметив мужа, она сделала попытку приподняться, но нога проскользнула, не найдя опоры, и ее голова с глухим стуком ударилась о спинку. Михаил Валерьевич сорвался с места и со всей возможной скоростью преодолел разделявшие их метры…
Окончание того дня он помнил уже смутно. Приехала скорая. Верочку вынесли на носилках два плечистых санитара. Он поехал с ними, забыв запереть дверь дома. Всю дорогу до больницы он держал ее за холодную бледную руку, боясь отпустить. Она смотрела на него по-детски растерянным удивленным взглядом, как будто видела врачей впервые в жизни . Ей что-то вкололи и она начала успокаиваться. Стало чуточку легче. Потом была мертвенно белая палата, сверкавшая искусственной чистотой и мучительные часы ожидания. Сорвались с работы дети, приехали, взволнованные и раскрасневшиеся. И, наконец, страшное для любого старика слово - инсульт.
С тех пор уже прошло два года. Верочка восстановилась гораздо быстрее и в большей степени, чем прогнозировали врачи: только не слушалась правая нога, и тяжело было что-то делать руками, зато он почти сразу начал прекрасно понимать все, что она ему говорила, и даже переводил детям и внукам. Но оставлять ее одну надолго Михаил Валерьевич больше не решался, хотя она была бы только рада.
- Шел… бы ты, дед, погулять, а то ко мне ухажеры перестали захаживать, - нашептывали хитрые горделивые чертики в чуть помутневшей зелени ее глаз.
- Хватит с тебя, уже оставил – чуть не сбежала от меня, - словно отмахивался он, терпеливо поправляя подушки и включая ее любимый сериал.
Сериал, конечно же, оказывался ужасно скучным, и уже на пятнадцатой минуте Михаил Валерьевич начинал клевать носом. Но как только острый подбородок упирался в грудь, он тут же встряхивал головой и с увлеченным видом смотрел на экран. Верочка всегда так искренне переживала из-за злоключений очередной глуповатой героини, что ей обязательно нужно было с кем-то поделиться, а ему нравилось, как она улыбается, когда все заканчивалось хорошо.
Прикрыв дверь, он не торопясь прошел на кухню, выключая за собой свет в каждой комнате, грузно опустился на стул и отправил в рот ложку мясо-овощного пюре. Порой он скучал по плотным поджаристым отбивным, но зубы были уже не те, да и Верочка не могла есть ничего гуще каши. Дети подарили им новомодный миксер, превращавший любую еду, даже орехи, в однородную жидкую субстанцию меньше, чем за минуту. Даже жевать не надо - все для лодырей.
На звук ложки, скребущей по пластиковой миске, прибежал полосатый кот Васька и принялся тереться о ноги, тарахтя, как неисправный трансформатор, от чего за печкой тут же ворчливо зашевелились мыши. Их маленькая, но бурная жизнь шла своим чередом. Раздался щелчок старого механизма, и по дому разнеся крикливый голос кукушки: десять часов.
Михаил Валерьевич посмотрел в окно: ночь заботливо накрыла землю тяжелым черным покрывалом. Дневная суматоха смолкла, и природа приготовилась ко сну. Он достал папиросу и, чиркнув спичкой, неспешно закурил.
После той трагедии Михаил Валерьевич впервые по-настоящему задумался о смерти. Из далекой и туманной старухи с косой она превратилась во вполне реальную карету скорой помощи, холодные иглы уколов и маленький островок свежевскопанной земли. Проведя в ожидании вердикта врачей несколько бессонных мучительных ночей, он пришел к выводу, что не боится смерти. Ни своей, ни ее. Смерть – это данность, для кого-то долгожданная и милосердная, для кого-то – неожиданная и досадная, но в любом случае неизбежная и дарующая покой. Придет день, когда и Верочке и ему она дарует отдых. Это благо, которое они заслужили. Но если бы у него был выбор, то он бы предпочел, чтобы Верочка ушла первой. Нет, конечно же, дети о ней позаботятся, ухаживать будут… Найдут лучших врачей и сиделок. Но ей будет одиноко. Никто кроме него, ее даже толком понять не может да и расстроится она жутко, а он обещал ее никогда не расстраивать…
Это произошло много-много лет назад, когда он, туфяк и недотепа, набравшись отчаянной дерзости, главным источником которой была столь же отчаянная трусость, решился и подошел на танцевальном вечере к Вере Александровой, первой красавице курса. Она, одетая в легкое атласное платье, стояла в стайке щебечущих подружек и что-то шептала одной из них на ухо.
- Вера? – ее имя сорвалось с губ и глухо ударилось об пол. Она даже не посмотрела в его сторону.- Вера?! – привычный глубокий баритон уступил место писклявому фальцету.
- Да? – испытывающий зеленый взгляд и озорная задиристая полуулыбка.
- Ты не хочешь со мной потанцевать? – пол ушел из-под ног.
- Неа, не дорос еще, - она смерила его насмешливым взглядом. - Мне мама разрешает танцевать только с теми, кто жениться готов…- подружки дружно захихикали.
- А я готов! – твердо заявил он, становясь пунцовым от обратившихся к нему взглядов.
- Да ну? И хорошим мужем будешь?
- Для тебя – самым лучшим. Я тебя никогда не расстрою и не подведу! – у него не было ни тени сомнения.
- Ну, смотри, - неожиданно улыбнулась Верочка и протянула ему руку.
Конечно же, с тех пор он не раз нарушал данное обещание. И когда не поладил с ее матерью – дородной деревенской женщиной, сующей нос не в свои дела, и когда заявил, что не хочет третьего ребенка, и когда на него завели уголовное дело за хищение… Пять месяцев по два раза в неделю она ездила к нему в следственный изолятор, отчаянно избегая задавать самый важный вопрос, и он был за это благодарен.
Много позже он вернул ей долг, так и не спросив, почему она вернулась из санатория в Ялте задумчивой и отрешенной, а вскоре попала в больницу по женской части. Он терпеливо носил ей апельсины и ее любимый гранатовый сок.
Потом они вместе провожали сына в Чечню. Он только начал службу и чувствовал себя настоящим героем, обещал не подвести и не посрамить. Верочка плакала у него на плече, уговаривая остаться. Михаилу Валерьевичу с трудом удалось увести ее домой, но в ту ночь они так и не сомкнули глаз.
Их совместную жизнь никогда нельзя было назвать безоблачной и легкой, но вряд ли он бы захотел в ней что-то изменить. Несмотря на обилие заслуг и регалий, если бы его спросили, чем он по-настоящему гордится, он не задумываясь бы ответил: «тем, что однажды подошел к самой красивой девушке курса».
Михаил Валерьевич вздохнул, затушил сигарету, поставил тарелку в мойку, залив ее водой из умыльвальника, и направился к выключателю. Васька мурлыкнул и, стремительно перебирая короткими лапками, побежал вслед за хозяином. Михаил Валерьевич окинул уставшим прощальным взглядом кухню, щелкнул кнопкой и пошел в кровать.
Прежде чем лечь спать, он непривычно долго раздевался и, задумавшись, даже пригладил волосы, как делал это в молодости. Затем погладил кота и посмотрел на Верочку: на ее лице отражалась ангельская безмятежность. С трудом он залез под одеяло, натянул его до середины груди и приготовился к приходу неизменной спутницы всех стариков - бессонницы. Но теплая обволакивающая дрема нахлынула почти сразу, руки и ноги налились тяжестью, веки опустились и сокрыли от него все невзгоды этого мира. Проваливаясь в ее гостеприимные мягкие объятья, он успел подумать, что в комнате царит оглушительная тишина, но заботливая усталость тут же стерла эту мысль, оставив только покой и умиротворение.
Ему снилось, что они сели в поезд и отправились далеко-далеко.