20
– Сжечь это все и больше не мучиться, – приказала себе Александра Адамовна, прочитав очередную запись в дневнике.
И тут же ей захотелось заглянуть в конец, чтобы суровое желание – сжечь – было оправданным. Она открыла последнюю толстую тетрадь, пролистала, увидела, что дневник оборвался почти посредине. Последняя запись была датирована маем 1991 года, а под нею красовалась жирная черта, за которой крупно было выведено:
« 2012 год.
Я – у финиша собственной жизни. Прочитала, а местами просмотрела свой студенческий дневник и решила их уничтожить. Они никому не нужны, Детям – потому что нас, родителей, они воспринимают не такими, какими хотелось бы нам самим. Для внуков мы – уже история. Мы уходим, унося с собой свою уникальность, неповторимость – и судьбы, и личности. На наших ошибках никто не будет учиться, потому что на чужих ошибках вообще учиться невозможно. Как и на своих собственных. За всю жизнь мы набиваем столько невидимых чужому глазу шишек, что живого места не остается. Просто эти шишки разной формы, и окраса и степени болезненности.
Свою жизнь я считаю полосатой, где светлых полосок немного больше, чем черных и серых. К светлым я отношу вот что: женскую функцию, которую выполнила. Дом, правда, не построила, дерево не посадила, но увеличила население земного шара на две особи – мальчика и девочки. А те – в свою очередь – добавили еще троих «человечков».
Если это правда, что каждый приходит в мир для выполнения определенного высшего замысла, то можно назвать счастливыми тех, кто этот замысел угадал и осуществил. Будем считать, что и здесь я – со своими скромными жизненными целями и способностями угадала свое призвание и осуществила – стала хорошим учителем. Мне пригодилось то творческое начало, которое я в себе чувствовала, но не развивала. Я черпала из него постоянно, но не стала замахиваться на большее, то есть, не стала писателем, актрисой или хотя бы литературным критиком. Ведь если верить Инне Самойловне, именно в этой области у меня был талант. Я его растрачивала на уроках литературы – не в смысле «теряла», а напротив – щедро им делилась, желая в учениках пробудить ростки творческого подхода ко всему».
Александра Адамовна сказала вслух, точно вступила в спор с живою Машей:
– Ну и дура ты, Машка! Могла бы стать писателем! Ты же владеешь словом совершенно свободно!
«. В благодарность за мое старание на ниве просвещения, так сказать, я получила много замечательных учеников, продолживших мою стезю, пусть и слишком книжно звучит это несовременное старинное слово. Вот эти ученики стали моими друзьями на всю оставшуюся жизнь. Мне звонят, ко мне приходят, меня не забывают. Я всегда могу кому-то позвонить, кого-то попросить о помощи, И хотя я делаю это редко (только после смерти мужа), мне не отказывают».
На этом месте Александра Адамовна задумалась о себе. А она, она сама может этим похвастать?
Своих учеников, которые писали под ее руководством курсовые, дипломы и диссертации, она могла перечислить по пальцам. Набралось бы с десяток – тех, кого она бы узнала в лицо. Почему же даже эти все, неблагодарные, не звонят, не приходят, короче – забыли намертво?
– А я их приглашала? – спросила Александра Адамовна, мысленно поймав себя на признании собственного равнодушия ко всем этим студентам. – И за что меня благодарить?
« Заслуга моя в одном: я всегда старалась кому-то помочь, я не оставалась равнодушной к людям – в их горестях и радостях, потому что их любила. Я никого не предавала, не совершала подлых поступков, не подсиживала, не унижала, не обижала, никому не завидовала. И если такое случалось, то от незнания обстоятельств, которые от меня не зависели».
– И я не унижала, не делала подлянок коллегам, не подсиживала их!
Александра Адамовна даже улыбнулась себе: «Ну что ты сравниваешь все время? Оправдываешься, да?»
И тут же призналась себе, что поневоле подводит и собственные итоги.
«По-прежнему считаю, что одиночество бывает двух типов – физическое, когда ты всех друзей и близких пережил. И такое одиночество – драма. И одиночество эгоиста, равнодушного к людям. Об одиночестве больных душевно людей, закрытых для всего мира, не говорю. Болезнь не обсуждается».
– А я – кто? – Александра Адамовна задумалась. – И у меня есть друзья. Любаша, например, еще кто? Да не густо.
« Машка права: я одинока, потому что не хотела поддерживать и оживлять старые дружеские связи. Семьи вполне хватает. Нет, вру! Семьи как раз и не хватает. Семья – это быт… Но как хочется иногда поговорить о чем-то более высоком!»
Снова открыла дневник, поискала в глазами место, на котором остановилась.
« Были у меня трудности и потери. Но в сравнении с другими – не стану их преувеличивать. Это война и эвакуация, гибель отца, расставание с мамой. Я хоть и называюсь «дитя войны», но другие дети войны на своей шкуре испытали ее ужасы – бомбежку, голод, страх. Я об этом знала только из книг да рассказов очевидцев. Это взрослые переживали страх за своих близких и разные лишения, потери (как моя мама – смерть папы), оберегая нас, детей, от всех этих напастей.
И папину гибель я перенесла довольно легко, потому что плохо помнила его. И мамин отъезд не стал для меня трагедией, потому что рядом была любящая и преданная тетя Лида, всех заменившая.
А всякие мелочи, вроде бедности и чувства сиротства, которое меня временами охватывало, – ерунда в сравнении с тем, что испытали настоящие сироты, выросшие в детдоме.
Но главный подарок Судьбы – это Илья. При жизни именно он заполнял светлые полосы! Встретить настоящую любовь и пройти с нею в обнимку всю жизнь да еще родить детей – это и есть счастье! А потерять его – огромное горе, и я знаю, что это такое.
Говорят, что время лечит. Один из мифов. Время может подлечить рану, но от нее остаются такие глубокие рубцы, что уродуют внешность, а иногда – и душу.
Пока Илья болел, я страдала так, словно он – часть моего организма. Это был кошмар для нас обоих. Дети – Владик и Юля – имели возможность забыться в своих семьях. Они навещали папу, а не сидели с ним рядом сутками. Сидеть не трудно – трудно видеть мучения родного человека. Вот когда я пожалела, что он – врач. Илья вел себя как ученый, фиксирующий в себе все стадии болезни. Еще и вел дневник – историю болезни, который попросил после его смерти передать его аспиранту, Мальчик писал на эту тему диссертацию…
Я медленно умирала рядом с ним…А когда это случилось, то чуть не свихнулась. Нет, я все понимала: нужно жить ради детей хотя бы, но жизнь превратилась в черно-белое кино под аккомпанемент похоронного марша. На музыку моего любимого Шопена…Я перестала краситься, постарела сразу на десяток лет…
Мне понадобилось почти пять лет, чтобы появились краски и звуки, заглушившие похоронный марш. Помню, что это была «Мазурка» Шопена. Почему она? Ее любил и мой Илюша – за то, что одолел технику игры этой светлой «Мазурки»… И тогда до меня дошло: я ведь своей депрессией отравляю жизнь детям!
«Спасибо соседке – Сонечке. Она мне помогала доставать некоторые лекарства, она приходила менять мне давление каждый день, когда сломался наш аппарат. Она, тогда еще не вдова, пыталась вернуть мое чувство юмора, рассказывая из своей практики врачебной разные оптимистические истории. Она пекла мне пироги…И она мне сказала однажды:
– Маша, солнышко, не будь эгоисткой. Хватит рвать сердце детям и всем, кто тебя любит. Помни главное: он больше не страдает. Ему хорошо. Это тебе плохо. Оставшимся жить всегда хуже, чем тем, кто уже ничего не чувствует!
Она говорила правильные слова, которые говорят все в утешенье. И я вдруг осознала, что сейчас я – источник дискомфорта для всех окружающих.
Я не могу сказать, что пока Илья жил и работал, у меня не было тяжелых периодов. А ожидания его из длительных военных «командировок»? Сначала в Афган, потом в Чечню? А его ранения? А его настроение после возвращения? Там он получал неизлечимые душевные травмы.
О разных «мелочах» – болезнях моих и детских, о войне с начальством в родной школе, о несправедливости, которая есть в любом обществе и вызывала лично у меня, отчаяние, чувство бессилия, – молчу.
До Ильи были другие потери – мамы и тети Лиды. Мама погибла в авиакатастрофе, так что даже могилы у нее нет. Любимая тетушка умерла в старости, ненамного пережив своего мужа – Павла. Это была чудесная пара! Как же все-таки жаль, что тете Лиде встретился любимый человек так поздно, что она не смогла родить от него ребенка!
Эти смерти я оплакала, конечно, но время утрату залечило,
Вот когда мне понадобились душевные силы».
На этом месте Александра Адамовна дневник захлопнула.
« А мои потери, мои? – задумалась Александра Адамовна. – Сначала я потеряла Артема, потом ушел Олег, потом мама. Потом уехал сын… Время залечило мамин уход и развод с мужем, Артем, мне говорил кто-то, жил в Москве, был спецкором в «Независимой газете»…Но приходит во сне иногда, молодым парнем, гладит руку, которую я отлежала… Утешает вроде бы. Увидеть бы его стареньким, лысеньким, беззубым…»
– Да-а, кроме маминой смерти, потерь-то настоящих и не было! Остальные – живы-здоровы! – грустно усмехнулась Александра Адамовна, снова открывая дневник.
«Что мне не удалось сделать в этой жизни? Воспитать детей в задуманном «образе». Так это никому не удается! Небольшой генетический сдвиг по фазе, как модно сейчас выражаться, и вот уже ты не волен «строить» ребенка под свой идеал. У Юли скверный характер, строптивый. Она бескомпромиссная личность, и это вроде бы хорошо, но в ежедневном совместном проживании нелегко для близких. Встречаешь сопротивление даже по мелочам.
Владик покладистей, но ленив, и все его школьные годы прошли в борьбе за приличные оценки в будущем аатестате, потому что с никудышним поступить в институт было невозможно.
Но в целом мои дети – пусть и не гении, но выросли людьми честными и интеллигентными. Они не пошли на поводу у моды непременно курить или «попробовать» наркотик. Они не матерятся, как нынче принято у якобы продвинутой интеллигенции. Они получили хорошее образование, которое совпало с их представлением о любимой профессии. Владик закончил консерваторию по классу фортепьяно, был победителем на международных конкурсах – в студенчестве и потом..
В этом и наша с Ильей заслуга. Музыкальный от природы папа передал как переходящее знамя свою страсть к музыке, и Владька часами терзал уши соседей слева. Слава Богу, соседка Соня только приветствовала его старание. Я помню некоторые сцены.
Звонок в дверь, я открываю: Соня!
– Машенька, а что твой сынуля только что играл?
– Спроси у него. А что, понравилось?
Соня шагает в комнату, где Владька бьется над технически трудным пассажем.
– Ой, Владик, извини, я хочу спросить, что ты играл? Не это, а перед этим?
– «Ноктюрн Шопена», – говорит Владик, отрываясь от инструмента.
– Я прямо сомлела от удовольствия!
Владик расплывается в улыбке.
Он уехал в Германию первым и уже играет в оркестре Мюнхенской филармонии.
А Юля пошла по стопам отца, но работу по специальности в Германии не удается найти. Она, как говорит – ПОКА работает медсестрой. Правда, операционной.
Молчу и о моей сегодняшней драме. Всю жизнь прожила вдали от родного братца, росшего сначала с родителями в ГДР, потом в России, и снова в Германии, но уже без разделяющей стены, в новой… Писали мы друг другу любезные письма. Звали друг друга в гости, но не ездили.
А потом поехала к нему моя Юля. Там и влюбилась в архитектуру Европы, как она сначала говорила. Я ее понимаю: в нашей же стране у власти сейчас такие люди, что хочется сбежать подальше. Когда президентом становится «проффесор» ( с двумя «ф»), с липовым дипломом, то чего можно ждать в перспективе? Разве что перенесут столицу Украины из Киева в Донецк, родину президента…
Мои детки лишили меня радости – видеть рядом с собою любимых внуков. Все они пошли по следу своих родителей, но учатся в Киеве…
Доживу ли я до воссоединения семьи в полном составе? Мне не важно – на чьей территории…
Ладно, кончаю этот бессмысленный в моем положении отчет «о проделанной работе». Ничего не вернешь и больше не прибавишь.
Недавно почему-то всплыли в памяти строки из «Евгения Онегина»: «Тому назад одно мгновенье в сем сердце билось вдохновенье, вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипела кровь: теперь, как в доме опустелом, все в нем и тихо, и темно; замолкло навсегда оно. Закрыты ставни, окна мелом забелены. Хозяйки нет. А где, бог весть. Пропал и след».
Это – о Ленском, но применимо ко многим из нас.
Множество людей прошло через мою жизнь, и я благодарна тем из них, кто оставил в моей душе след. Не шрам, а след – в виде приятных воспоминаний, в виде картинки, запечатлевшей мгновенье, пусть даже «тому назад».
А если подумать, так вся наша жизнь состоит из мгновений, И сколько из них были поворотными, а мы не разглядели, не почувствовали, не прониклись, не остановили их!
Когда-то я морочила голову взрослым, опытным, мудрым, но все давали разный ответ, а значит – не дали его вообще на вопрос: зависит ли от нас наша судьба?
Может быть, у каждого из нас был запрограммирован не один вариант судьбы, и мы должны были выбрать самый-самый, но не угадали этого поворотного мгновенья?
Например, долгая разлука с Илюшей, который учился в другом городе, могла спровоцировать мою измену. Появился на горизонте Артем – красивый, неглупый, влюбленный, даже можно сказать – обаятельный по-мужски. И я помню этот момент, когда наши взгляды встретились. Это было в филармонии…Он потом сказал мне, что влюбился с первого взгляда. А я уже и сама поняла: да, да, влюбился в одно мгновенье! И я его поймала – это мгновенье. Я была одинока, по природе своей влюбчива, находилась в поиске «своего мужчины». Но тот должен быть похожим на мальчика Илюшу, который и был моей первой любовью. И я помнила то мгновенье, которое сошлось с Илюшиным. В детстве, да. Когда мальчик Илюша пришел ко мне попрощаться, и я в секунду осознала: я не хочу без него жить! И рыдала потом, и отказывалась есть…И терзала тетю Лиду вопросом: «А когда он приедет?»
И когда Илья вернулся уже взрослым парнем, я порадовалась, что не успела изменить с другим, который был рядом в самом благоприятном для любви периоде, и интересен по-человечески. То есть, я не изменила своему идеалу – пусть и в детском образе Илюши.
И очень жаль, что для Саши Т. то мгновенье – взгляд Артема на меня – стало роковым. Я невольно увела от нее первую любовь. Без вины виноватая…Как обидно, что я не могу попросить у нее прощения!
Саша сейчас – успешная дама, доктор наук, красавица, как и была. Я встретила ее однажды на улице и успела ей улыбнуться перед тем, как поздороваться. Но Саша, несущая голову высоко, а спину прямо, посмотрела сквозь меня и прошла мимо .Так что представляю, как бы она возмутилась, если бы я вдруг полезла к ней со своим «прости меня!!!»
– Дура! – возмутилась Александра Адамовна в полный голос. – Да я – слепая курица с катарактой! И тебя просто не видела!
«Я помню, что была расстроена Сашиным замужеством, потому что сразу поняла: то был шаг отчаянья! Они были такой красивой парой, что факультет захлебнулся в сплетнях об этой новости – Сашиного внезапного замужества. Представляю, как было горько этой гордой девочке!»
– А не надо меня жалеть! – рассердилась Александра Адамовна, надевая очки.
«Я помню, как примчался ко мне Артем:
– Сашка замуж вышла, представляешь? Теперь я спокоен. А ты говорила, что не хочешь стоять на нашем пути! Путь свободен, Маша! Мне кажется… я тебя люблю.
– Перекрестись, если кажется, – отшутилась я, тут же добивая бедного парня, – а я люблю другого. И мне это не кажется. Пожалуйста, уходи! И не надо меня подлавливать после лекций, еще и на глазах у всех любопытных.
Он как-то жалко задрожал губами, но промолчал. Потом развернулся и быстро-быстро зашагал прочь, почти убежал.
Какое все-таки это безрассудное чувство – любовь! Нет в ней логики, не подчиняется она никаким законам, возникая из ничего, просто на пустом месте…
Или не так: когда на пустом, то это и не любовь, а гормональная тяга. А если образовалась почва в виде дружбы по интересам или единомыслия, душевной потребности к общению, – тогда это любовь. Как у нас с Илюшей.
Вот. Пишу все это, прекрасно понимая, что все мои мысли можно опровергнуть.
Но мне каже…»
Запись обрывалась на полуслове, и сердце Александры Адамовны почему-то сжалось, словно она увидела, как Маша хватается за грудь и падает замертво на тетрадь.
– Глупости, – сказала она себе, – кто-то же эту тетрадь закрыл? И потом сложил все, запрятал… Теперь не засну. Вот эта Машка – душу мне разбередила!
И таблетка снотворного не помогла. Мысли, одна другую опровергающие, требовали какого-то разрешения. Александра Адамовна привыкла ставить точку, а не другие сомнительные знаки в конце своих рассуждений. А получался какой-то мыслительный хаос в голове.
Зато в сердце зарождалось странное, незнакомое движение – от сердца к рассудку. Но теперь это сердце посылало удивительно теплые сигналы в мозг, и тот, запутавшись в мыслях, нашел наконец-то верные слова: «Хорошая была девочка – эта Машка. И тоже правильной...Дружила с головой…И не уводила она Артема, нет… Ну и занудой я была, господи! Идиотские планы строила, пока другие просто…жили. Надо будет завтра прочитать все, что пропустила. Интересно все-таки …»
С утра Александра Адамовна засела за чтение дневника, многое узнав о своих коллегах-преподавателях, о подружках Маши и однокурсниках…Читала с улыбкой, освобожденная от разрушительного желания перетряхивать свои ошибки и критиковать чужие, не подвластные ей совершенно…
А днем она упаковала дневники в коробку из-под настольной лампочки (пригодилась!) и отправилась к соседке.
Софья Петровна удивленно приподняла брови:
– Что-то случилось?
– Поговорить надо.
– Я уж думала – вас не заманить к себе. Что это?
– В коробке? Машины дневники. У меня предложение.
– Проходите в комнату!
Александра Адамовна аккуратно опустила на ковер коробку, потом уселась в кресло рядом со своим добром:
– Не буду юлить, врать и так далее.
– Заинтриговали! – усмехнулась хозяйка дома, тоже усаживаясь на диван.
– Вы читали эти дневники?
Софья Петровна кивнула:
– Конечно, Я ведь женщина. Юля оставила мне ключи и предложила кое-что из вещей забрать себе. А мне не нужно ничего. Когда я обнаружила дневники и прочитала их, то вышла через скайп к Юле и Владику. Спрашиваю: куда их девать? Юля ответила: «Надо подумать». Нет, как вам это?! Их не интересуют дневники родной мамы? ТАКОЙ мамы? Это же история рода! Короче: я возмутилась и высказала ей все, что думаю об этом. Юлька расстроилась немного и пообещала прислать кого-то из своих знакомых за тетрадками. Вот уже год после их отъезда прошел, а знакомой все нету.
– Мое предложение, Давайте скинемся на посылку и отошлем сами. Вы же знаете их адрес электронный?
– Я и такой знаю, мне Юлька продиктовала, как только они там устроились.
– Вот и прекрасно! А я уже текст письма приготовила. Вложим туда, да? Читаю!
Александра Адамовна вытащила из кармана домашней кофты листок бумаги, надела очки:
« Юлия и Владислав! Вы должны прочитать дневники своей матери. Стыдно забывать о тех, кто вас родил, воспитал и выучил! Это сокровище должно передаваться детям и внукам!»
– Нормально, – сказала Софья Петровна. – У меня немножко другой вариант. А если так напишем…
Они еще долго редактировали письмо, потом запаковали его и перешли к чаепитию.
Правда, перед этим они …
– А хряпнем сначала по рюмочке винца? – спросила Софья Петровна.
– А давайте! – согласилась Александра Адамовна.
… …Расстались они почти в полночь, на пороге обменявшись улыбками.
– До завтра! – сказала Александра Адамовна. – Обещаю: я пеку «наполеон»!
– Сто лет не пробовала! Повезло же мне на соседку!
– Нам обоим повезло! – радостно заверила Александра Адамовна.
Февраль 2015 года