Сумасшедший человек в городе N,
или: «Что ты будешь делать завтра?...»
Звонил телефон. Долго... явно прося все же взять трубку. Джек тяжело встал с кресла, поднял со стола аппарат и, уже снимая трубку, вернулся в кресло. В трубке привычно зазвучал такой знакомый голос Майкла. Майкл был взволнован:
- Джек, слышишь меня, только что встретил Керри. Представляешь, она мне говорит: « Ты давно не видел Джека? Не знаешь, что с ним случилось?!!» – Я говорю: «Мы все знаем, что у него умерла жена... Это не мало. Правда?» – А она, не останавливаясь, продолжает: « Да, у него умерла жена, но я не об этом…. Он такой бедный…. Он так страдает, так страдает… что… Все говорят, он ..., – тут она так мученически закатила глаза и опять начала повторять: «Джек такой бедный…! Все говорят…» И сочувственно так добавляет – «Бедный, бедный… Он совсем двинулся….»... Представляешь!?? Стерва!.. такое придумать?!!...
Майкл злился. Джек всегда знал, когда он злится. И сейчас все было именно так. Нервно прерывающимся, каким-то сейчас глухим голосом, Майкл продолжал:
- Представляешь… при этом она выразительно начала крутить пальцем у виска… Вот гадость… Что говорит! И, честно говоря, я не хотел тебе раньше рассказывать, думал, она сама прекратит – это уже далеко не первый раз… Больше не хочу от тебя это скрывать… Джек, ты слышишь, почему ты молчишь? Она ходит по всему городу и уже столько времени под видом сочувствия распространяет про тебя такую гнусную, махровую клевету. Может, придушить ее нафиг, и все? Очень хочется, я еле сдержался... Просто невыносимо это терпеть… Давай подадим на нее в суд за такую неприкрыто корыстную гнусность, хоть как-то … - голос Майкла стал почти жалобным, совершенно непривычно жалобным... - Понимаешь, ты сейчас мало бываешь «в свете», тебя редко видят, знают ее близость к вашему дому, ей почти верят… И потом, уже совершенно без злого умысла, просто от непонимания, передают это друг другу… Мастерская клевета получается… - Джек тяжело вздохнул, ему было все равно, что говорит о нем Керри, как, впрочем, и все остальные тоже…
- Майкл, не обращай внимания. Мы с тобой знаем, что она за человек. Хорошо знаем, к сожалению. Ты ее уже не переделаешь и не перевоспитаешь… Пусть себе живет, как может. Судьба сама с ней посчитается… причем за все.., за все ее подлости. Пусть говорит, что хочет… Какая вообще разница, мне все равно. Хотя и не понятно, что же ей еще надо?! Вроде бы, что хотела, уже все получила… – Вздохнув, Джек опустил показавшуюся ему сейчас железобетонной, телефонную трубку. Он опять и опять вспоминал Люси, свою, такую неожиданно длинную жизнь, и ту ее часть, в которой немыслимым образом присутствовала Керри…
Сейчас он пытался вспомнить с чего, собственно, началась эта «часть»… Люси и Керри были родом из одного города, жили по-соседству, ходили в одну школу, учились в одном классе. И случайно столкнувшись на улице огромного города, были этой неожиданной встрече обе рады. Керри оказалась совсем никак и нигде не устроенной и, узнав, что у Люси и ее мужа, известного в их городе «владельца фабрик, заводов и пароходов» есть своя фирма, попросила «замолвить за нее словечко», устроить ее на работу. Керри стала часто бывать у них, теперь она работала на их фирме, где быстро стала своей. Все работники знали, что она - подруга Люси, а значит, близка к их дому – это многое значило. Люси в то время была наконец-то беременна их первым ребенком, Джек старался потакать малейшим желаниям, угождать любым прихотям жены, и в тот момент был глупо рад появлению в их жизни ее подруги детства - ему казалось, Керри преданна Люси. Она, вроде как (во всяком случае, они так думали), заботясь о Люси, почти каждый день приходила к ним по вечерам, участвовала в «строительстве» их планов на ближайшее и не очень будущее, ходила вместе с ними на выставки, в театр и магазины… И Джек счастливо не задумывался, все ли здесь искренне и что, собственно, за человек – эта старинная знакомая его любимой жены, Керри.
Весной у Люси и Джека родился Джимми. Все трое, они были счастливы. Нет - этого недостаточно - они были абсолютно счастливы.
Как-то, когда день казался особенно жарким, они втроем, их с маленьким Джимми поехали за город, хотелось побыть вместе и немного «отойти» от всех дел. Расположились возле реки, было солнечно, зелено и радостно. Люси, оставив Джимми Джеку, пошла купаться. Дальше все было быстро и непоправимо: поскользнувшись на влажном камне, Люси упала. Еще не поняв, что произошло, Джек подбежал помочь ей подняться, но встать ей оказалось уже невозможно – перелом бедра…. Дальше были скорая помощь, больница, операция… Джек не выходил из больницы, почти постоянно находясь в палате Люси – она была вынуждена почти неподвижно лежать. И он давал лекарства, кормил и делал все прочее, что приходится делать, когда человек прикован к больничной койке. Казалось, вот-вот должно наступить долгожданное выздоровление – срастется кость, после операции обрамленная железными скобами, Люси начнет ходить и они опять заживут, как прежде. Как же они мечтали об этом - сейчас невозможном "как прежде"... Они были почти счастливы, когда Люси, опираясь на костыли, наконец-то вышла (сама вышла!!) в коридор больницы, казалось, она увидела не обычный тоскливый длинный тусклый коридор больничного отделения, а целый сияющий и манящий, так все еще много обещающий мир.
Как-то, когда рано утром (на несколько ночных часов он «бегал» домой, посмотреть, как там Джимми) Джек вернулся в палату Люси, увидел и почувствовал - что-то произошло, и это «что-то» – очень плохое. Сестры, то и дело торопливо пробегая мимо, опускали глаза. Люси лежала, упорно смотря в стенку… Оказалось, что пока его не было, видимо заснув и неловко повернувшись, Люси, не понятно как, вывихнула вторую, здоровую, ногу…. Еще не понимая, что это означает, стараясь сохранять «позитив», Джим почти весело сказал Люси:
- Ну и что! Что ты так расстраиваешься - подумаешь, вывих… Мы все преодолеем, и это тоже… - И неуверенно добавил. – Хорошо?
Это оказалось началом конца. Затем последовала череда уже совершенно новых и страшных анализов, один из которых ему не забыть никогда – кажется, у них это называется «соскоб»…. Врачи все делали в масках, и уже это вселило в Джека почти панический страх, Люси было больно – он это точно знал, хотя его самого выставили из ее палаты. Результат анализа он увидел в глазах врача… Грохнуло новое и страшное слово «саркома». Дальше все кубарем покатилось вниз… Люси становилось все хуже и хуже, хотя были назначены новые «многообещающие» лекарства. Он уже не решался сказать ей о чудовищном диагнозе, рассказать все, как есть - так, как он всегда и все ей рассказывал. Слишком уж все стало безнадежно и слишком она была уже ослаблена, чтобы ей это говорить… Ему казалось – говорить ей теперь такое - это просто садизм… Может быть потом, может быть, когда станет хоть немного лучше… Но он чувствовал, что Люси и сама уже все давно поняла, но не говорит с ним об этом, просто… жалея его. Все еще стараясь казаться ей деятельно-веселым, полным надежд, Джек рассказал ей, что пробует искать других, лучших врачей, возможно за границей. И, чтобы хоть как-то бороться,оказывать хоть какое-то сопротивление тому, что на них неотступно, и он это четко ощущал, набирая скорость надвигалось - стал спешно договариваться о переезде в более «продвинутые» в лечении этой болезни клиники, города и страны.
Узнав о страшном диагнозе Люси, Керри вела себя ужасно – очевидно, совершенно не чувствуя никакой жалости, не выказывая хоть бы и неискреннего, незатейле-фальшивого, хоть какого-нибудь – лишь ради приличия сочувствия, начала откровенно и настойчиво, что называется «приставать» к Джеку. Это было страшно и отвратительно. Ведь она столько лет считалась ближайшей подругой Люси, была почти членом их семьи… Джек понял - теперь на ее помощь нечего было и рассчитывать. А Люси так сейчас нуждалась в поддержке «ближайшей подруги». Ничего, он сможет все сам…
Дальше все было стремительно и беспощадно. Люси лежала уже почти совершенно неподвижно, а он все пытался «держать лицо», старался хоть как-то ее приободрить и строил вместе с ней планы, как они уедут в другую и прекрасную страну к другим, волшебно хорошим докторам… Она не задавала Джеку вопросов, покорно соглашаясь со всеми его доводами… Он рассказывал ей о Джимми, иногда читал рассказы их любимых Хемингуэя и Лондона, чаше они вместе вспоминали особо интересные фильмы, вновь и вновь пересказывая друг другу до боли знакомые сюжеты и каким-то непонятным образом почему-то каждый раз все заканчивалось фразой из всегда, даже в самые «хорошие времена», особо любимого ими фильма, где смертельно больная, обреченная героиня задумчиво спрашивает своего любимого:
- Что ты будешь делать завтра?.. - много лет они всегда, в самых различных ситуациях, обсуждали эту фразу, каждый раз поражаясь и восхищаясь, как много в не вложено, как много она значит…
Теперь Джек уже не мог с ней об этом говорить - стараясь «перескакивать» этот момент в разговоре, не останавливаясь, начинал снова и снова, бесконечно рассказывать ей о Джимми.
- Знаешь, мне когда я была еще совсем девочка, долго еще казалось, что все впереди. Вот показывают какие-то спортивные соревнования по телевизору, говорят – спортсменке там столько-то лет, а я думаю – я еще это успею, мне же меньше… ; выступает артистка, ей – столько-то лет, а я думаю – у, мне же меньше, еще успею… И так – всегда. А потом вдруг оказалось, что ничего этого у меня уже не будет… - держа его за руку, как-то рассудительно сказала она. И он, стараясь скрыть боль, деловито сказал:
- Ну и что, зато у тебя есть я. Есть наш Джимми, это много, это - очень много... – Джек действительно всегда считал, что это - очень, грандиозно много. Но, только не сейчас – сейчас «этого» внезапно стало катастрофически мало…
Когда в другой, известной клинике все было договорено и необходимые документы оформлены, Люси, его Люси, их с Джимми Люси, умерла. Все. Больше тут ничего не скажешь, и больше он уже не мог об этом думать. Дни полетели, "крутясь проклятым роем"...
Потом начался этот кошмар с Керри. Она, узнавшая за время «дружбы» все планы, возможности и невозможности фирмы, как очень вскоре оказалось, решила, что называется, прибрать ее к рукам. Своим, разумеется. Заняв кабинет, еще тогда, когда Люси была в больнице и все не обращали на это внимания и не придавали никакого значения, считая очень временным, теперь она, сидя за ее столом, давала ясно и уверенно понять – я здесь хозяйка! На вопросы о Джеке она, понизив голос, всем говорила: «Бедный Джек! Ему так плохо! Он совсем слег… Все говорят…», многозначительно при этом качая головой. Когда же Джек приходил в такой знакомый, родной до каждой щербинки дом, большинство дверей оказывались закрытыми, замки - новыми. Сотрудники растеряно разводили руками. Потом Джек звонил Керри, договаривался с ней о встрече, ждал ее. Ждать приходилось долго, он стоял в коридоре, она приходила «очень занятая» и с огромным опозданием, ей постоянно звонили, она «очень спешила» и никакого разговора не получалось. Так повторялось несколько раз, потом он перестал приходить. Скандалить, ругаться и что-то доказывать Джек, после всего произошедшего и пережитого не хотел - казалось мелким и недостойным. Ведь он потерял так много, пожалуй, все... Что против этого любая фирма, даже их с Люси?!.. И Джек молча уходил. Встречаться с Керри ему было неприятно, было неприятно даже просто на нее смотреть – он помнил «ее лицо» в последние дни жизни Люси… Особо отвратительно ему было в разговоре с Керри встречаться с ней глазами. При этом он каждый раз опять вспоминал один из рассказов любимого в юности Анатолия Алексина. Он не помнил, как этот рассказ назывался, вообще никаких подробностей, навсегда запомнилось лишь, что главный герой старался не смотреть в глаза людям, которых не любил.
– Как тонко подмечено…, - думал Джек, – я тоже не люблю смотреть в глаза неприятным людям. Это бывает отвратительно...
Потом он начал замечать действительно сочувственные взгляды самых различных людей… Поймав в коридоре одного из сотрудников именно с таким, запоздало соболезнующим взглядом, Джек прямо спросил: «Говори, в чем дело?» После недолгого препирательства, тот откровенно промямлил: «Керри сказала, что ты после смерти жены не можешь придти в себя, что ты сильно болен…» При этом он как-то боязливо и опасливо посмотрел на Джека.
- Керри уже давно перешла точку «не возврата»… еще тогда, с Люси… Понятно, что все кончено… Такое нельзя простить… И то, что она вполне сознательно и планомерно делает сейчас – это уже детские игрушки… Вполне логично..., - тоскливо подумал Джек.
Теперь он старался с ней просто не встречаться, не разговаривать… Он не мог на нее смотреть и уж совсем не мог, да и не хотел сталкиваться с ней взглядом. Это было почти невыносимо и омерзительно – как будто через глаза в него вползала сама мразь всей этой жизни…
Но разговоры и слухи под ее деятельным умелым руководством продолжали разрастаться и множиться. Теперь еще вот этот взволнованный звонок Майкла…
- Ну, все, довольно, - подумал Джек, - Это все уже явно слишком, все имеет предел… как известно, «нет предела только у пределов»… Я не буду больше ничего терпеть… пора с этим всем кончать...
Говорят: «Тяжело смотреть в глаза правде». Да, тяжело. Но необходимо. И это делает жизнь многогранней…, а может быть и богаче, открывая какие-то ее новые стороны, новые пласты, новые глубины… Да, тяжело. Жизнь становится суровей, жестче, но и справедливей. Правда необходима. Уж какая она ни есть…
Но зачем смотреть в глаза гадости? Это отравляет… Это губит… И ничего не дает взамен.
Наверное, именно поэтому, нельзя смотреть в глаза, встречаться взглядом со знаменитой мифической Медузой Горгоной – через глаза все губительное пробирается внутрь и там все уничтожает – поэтому ее взгляд смертоносен, несет гибель. Вот почему, во всех мифах и легендах посмотревшие в эти глаза, навсегда окаменевали…
- Я не хочу больше об этом думать, - Джек провел рукой по лицу, - даже сами мысли о Керри отравляют. Жалко терять на это время - куда лучше его потратить на написание новых книг и картин, или строительство дома. Уж не говоря о "побыть" с Джимми: поиграть с ним, вместе посмотреть мультфильмы - посидеть рядом, подышать с ним одним воздухом... Или... - просто думать о Люси...
- Позволю себе думать о Люси… - тяжело вздохнув, Джек поудобнее устроился в кресле… - Люси… Люси…. , - сейчас он вспоминал как она часто, по самым разным поводам, рассказывала ему, как когда была совсем маленькая, ходила за своей мамой и все спрашивала:
- Мама, правда, я - хорошая?
«Конечно, правда. Конечно, хорошая… Еще какая хорошая… ласточка моя…», - как бы отвечая через десятки лет, через вечность их прожитых жизней той маленькой девочке Люси, прошептал сейчас Джек.
Джек закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, казалось, эти воспоминания и есть сама его жизнь, лучшее, что в ней есть. Сейчас мысли о Люси, всплывавшие в памяти ее рассказы о детстве не причиняли такой острой боли, как когда он думал, несмотря на все попытки этого не делать, о больнице и последних днях и часах… Он старался сидеть неподвижно. Движения резкие и не резкие тоже, причиняли боль, этой болью он был сейчас переполнен до самых краев, нет через край. Настолько переполнен, что при малейшем движении, казалось, эта чаша начинает расплескиваться и боль, охватывая все большую площадь внутри него, становится уже совершенно невыносимой…. Он подумал, что совсем иначе было раньше с огромной радостью: радость он тоже старался не расплескивать, но потому, что казалось, что от этого ее становится меньше и ему этого было всегда жаль…
Какое-то время, его мгновения, Джек наслаждался близостью Люси… О эти упоенные мечты о прошлом... если б только им было суждено хоть когда-нибудь сбываться...
-Ну вот, пожалуй, все. Пора браться за дела. Прав Майкл, с Керри пора разобраться. Ей оказалось мало того, что она сделала. Она продолжает… и продолжает - теперь обворовывает уже наши патенты… - решила, что все дозволено, напрасно он так ей все спустил. Это касается уже не только меня... хватит, пора ее остановить.
Резко зазвонил телефон, это был опять Майкл:
-Джек, как ты решил, будешь что-то делать с Керри, с этими ее «клеветами»? Меня опять все спрашивают: "Что с Джеком?" и дальше соболезнующее: "Как он?..", и так каждый день. Мне все это чертовски надоело. Это же самый настоящий моббинг, – голос Майкла сорвался и стал совсем хриплым. - Если ты не хочешь, я сам с ней разберусь, хотя бы ради Джимми. Разреши мне...
- Ладно, Майкл. Не волнуйся, - последний довод Майкла был слишком убедителен. Джек знал, если Майкл так сказал, значит все очень серьезно, - Я сейчас ей позвоню, договорюсь встретиться и легко и просто положу конец всем ее гнусностям. Пусть ответит за все то горе, которое она нам причинила. Причем, просто так – просто потому, что ей так захотелось… Придется напомнить, как в действительности обстоят дела… И очень хорошо напомнить… Не волнуйся, мне есть, что ей сказать, очень есть… Я заставлю ее прекратить всю эту пакостную ерунду.
- О, очень тебя прошу, считай - это моя личная просьба. Я же никогда ничего тебя не просил… И, спасибо… - Голос Майкла в телефоне зазвучал звонко и обрадовано…
- Хорошо, что я еще могу порадовать своего прекрасного друга, - улыбнулся Джек, кладя трубку.
Джек набрал номер Керри. Тяжело, медленно и твердо проговорил: «Нужно поговорить…».
- Ну вот, - Джек встал с кресла, к которому, казалось, уже прирос, так долго и неподвижно сидел в нем , - «Трудно начать…», - как, когда-то любил говаривать мой отец. Самое тяжелое сделано.… Как там, у Блока, - Джек всегда любил стихи Блока, - опустим «стальную решетку» на лицо…
Обычно очень живое, добродушное лицо Джека сейчас стало странно суровым, каким-то твердым и неподвижным. Губы печально сжались, как всегда, когда ему приходилось делать то, что делать он не любил.
- И распахнем двери Возмездия... Давно уже пора. - жестко сказал он себе.
Но он точно знал – эта игра не стоит свеч….