Сон, пришедший к Софье, был странным. Из того ряда снов, в которых находишься между сном и явью, и невозможно определить наверняка спишь ты всё-таки или нет. Такие сны иногда случаются многоуровневыми, и тогда сознание запутывается столь крепко, что даже после истинного пробуждения остается уверенность в реальности происходившего, или же наоборот – остается кажущаяся вероятность продолжения сна. Нереальные события же в подобных снах обычно не удивляют в той мере, в которой могли бы удивлять наяву, будто так на самом деле и заведено в мировом порядке.
Вот и сейчас, Софье казалось, что проснулась от чьей-то возни. Внизу на кухне кто-то гремел посудой. Она потихоньку встала и пошла на звук. В дверях кухни Софья остановилась, чтобы увидеть развернувшуюся перед ней картину. У мойки бойко орудовал маленький седенький старичок. Он непрерывно щелкал пальцами, тыкал ими в грязную посуду, затем на мойку и посуда сама собой перемещалась, куда было велено, умывальник щедро поливал сверху водой, а мочалка мылила изо всех своих мочалочьих сил. Хотя какие вообще могут быть силы у мочалки? Зрелище оказалось более неожиданным, нежели непривычным и оттого весьма увлекательным.
Старичок выглядел уставшим. Он был настолько тощ, будто его годами морили голодом, и, тем не менее, казался вполне довольным и жизнерадостным. Прическа его имела вид неаккуратный, даже всклокоченный, словно его недавно подняли с постели. Отчего-то у Софьи складывалось ощущение, что видеть дедушку ей приходится не впервой. Одет он был в старую одежду, видавшую виды еще в прошлом столетии. На ногах красовались стоптанные лапти. В целом, несмотря на свой неопрятный поношенный вид, выглядел он странным образом довольно-таки гармонично.
Появление Софьи было невозможно не заметить, поскольку она открыто стояла в дверях, но ветхий дедушка обратил на нее внимание лишь тогда, когда закончил раздавать указания кухонной утвари. Улыбался он добродушно, но в глазах играли озорные искорки. Он повернулся и размашисто поклонился ей в пол по старому русскому обычаю. Софья заулыбалась, принимая игру, и картинно ответила на приветствие, чем одновременно обрадовала и рассмешила старичка.
Девушка представилась, на что он покровительственно закивал головой, давая понять, что это ему уже известно. На вопрос как звать его, он тихонько захихикал, указал пальцем на Софью, затем поднес палец к голове, и, совершая восклицательный жест, поднял палец к потолку. В голове у Софьи немедленно всплыло воспоминание о том, как Горета Святозаровна говорила ей о домовом.
- Так ты, что ж дедушка, и есть домовой что ль? – подивилась Софья, и он кивнул ей, соглашаясь. – Дедушка Жихарько? – старичок с уважением прижал руку к сердцу и немного поклонился, словно произнося: «Всегда к Вашим услугам!».
- Очень рада знакомству! Так это ты мне готовишь? – и опять кивок в ответ. Видать дедушка не разговаривает совсем, то ли немой, то ли непривычно ему… Кто ж при знакомстве-то подобные вещи спрашивать станет. – Ну, спасибо тебе! А я думала, домовые только в сказках существуют – тут старичок снова ткнул в сторону Софьи костлявым пальцем и поднял его восклицательно вверх. Толкование его жестов приходило само собой, как будто других вариантов существовать и вовсе не могло: «Так ты и есть в сказке!», улыбался он. Старичок поманил Софью за собой на второй этаж. Перед одной из тех самых загадочно закрытых дверей он остановился и взялся за ручку. Софья знала, что дверь была закрыта, но догадывалась, что уж домовой-то должен знать об этом получше нее самой, и оттого говорить ничего не стала. Дедушка же обернулся, и хитро улыбаясь, повернул ручку. Внутри замка что-то щелкнуло, и дверь открылась, пропуская Софью внутрь. За таинственной дверью оказался уже знакомый ей кабинет. Тут она вспомнила, где видела дедушку прежде. Это он появился в дверях кабинета в прошлый раз и прекратил ее исследования.
В кабинете все было как прежде, за тем лишь исключением, что объемный фолиант на столе лежал закрытым. Те же книжные полки, та же лампа «Тиффани» на столе, то же зеркало в древней резной раме. Софья оглядывалась, собираясь задавать многочисленные вопросы, но домовой упредил ее хлопком в ладоши. Софья обернулась на звук, чтобы увидеть, как зеркало будто завибрировало, и гладь его вдруг пошла рябью. Крохотные металлические бутоны в раме начали прямо на глазах извиваться и расти. Распускаясь, они наливались розовым, голубым и белым. Листья зеленели, увеличиваясь в размере, и колыхались от неощутимого ветра. В этот волшебный момент Софья вдруг в полноте прочувствовала смысл старой русской фразы «Диво-дивное, да чудо-чудное». Созерцание такого зрелища рождало множество бабочек в животе, и от трепыхания их крохотных крылышек на голове потихоньку шевелились волосы. Домовой же выглядел очень довольным, от произведенного эффекта. Софья стояла, словно к полу приросшая, боясь дыханием спугнуть дивное видение. Дедушка улыбался, жмурился и даже украдкой вздыхал, глядя на продолжающееся цветение. Когда все бутоны раскрылись, зеркальная гладь улеглась, но теперь она перестала быть зеркалом, открывая темно синий проем неизвестно куда. Где-то далеко внутри желтым светом горела яркая точка. Домовой протянул внутрь рамы руку, и она, исчезая, словно увязла в густой темной воде. Он немного пошарил внутри, и вытянул из синей субстанции небольшую резную шкатулку удивительно тонкой работы. Настоящий шедевр ювелирного искусства, способный затмить мастерство самого Карла Густавовича* . Даже человеку, несведущему в искусстве было сразу видно, что и шкатулка, и зеркальная рама на стене, сделаны рукой одного мастера, несмотря на то обстоятельство, что на фоне шкатулки рама, несомненно, смотрелась грубее. Домовой любовно гладил шкатулку, как самую великую ценность из тех, что были ему доверены, ведь ничего своего у домовых нет. Тихо, по-отечески улыбаясь, с учтивым поклоном он протягивал шкатулку Софье.
Драгоценность на ощупь оказалась теплой, хотя под пальцами явственно чувствовался благородный металл. Софья аккуратно провела пальцами по крышке, и чуть было не выронила драгоценную вещь, когда та, издавая тихий мелодичный звон, зашевелилась у нее в руках. С боков к центру крышки потянулись тонкие цветочные лозы, сплетаясь воедино в изящном стебле. Последний извивался, поднимаясь вверх, и на нем наклюнулся голубой бутон. Софья глядела во все глаза, стараясь запомнить каждый чудесный миг. Наконец бутон пышно расцвел голубой розой, а в чашечке ее, окружаемый тонкими лепестками, показался небольшой ажурный ключик. Софья уже не видела домового, восторженно наблюдавшего за ней, библиотека потеряла свою магическую притягательность. Девушка смотрела лишь на ключ, трепетавший в чашечке цветка. Она аккуратно подцепила его пальцем и стала вынимать, желая рассмотреть поближе. Ключик сначала легко подался ей навстречу, но потом он будто за что-то зацепился. Софья потянула сильнее. В мгновение ока роза вдруг скинула все лепестки, а стебель ее разошелся в цепочку византийского плетения, которая отделилась от крышки у самого ее основания. Лепестки посыпались к ногам девушки, оседая на полу голубым кружевом. Софья торопливо присела, чтобы их собрать, поставила на пол шкатулку и та со звоном открылась. Она сложила внутрь все лепестки, и шкатулка тут же самовольно захлопнула крышку, стоило последнему лепесточку попасть к ней на дно. В руках же у девушки остался дивный резной ключик. Тут Софья вспомнила про домового, и он мгновенно оказался рядом, словно ожидая зова. Вопрос Софьи так и повис в воздухе, оставаясь непроизнесенным. Дедушка все понял без слов. Он аккуратно взял ключик из ее рук и торжественно застегнул цепочку у Софьи на шее. Миниатюрный ключик с искусной витиеватой разноцветной резьбой приятно теплился у нее на груди. Софья тут же принялась его рассматривать, но перед глазами все поплыло, и сон сменил свое направление.
Софья была маленькой девочкой. Она сидела на коленях у любимой бабушки. Та гладила ее по волосам и читала сказки, рассказывала истории и пересказывала русские былины, которые теперь представали перед ее мысленным взором в ярких радужных красках будто живые.
Ей снилось пиршество княжеское, множество народу поздравляло пару супружескую. Жених был весел и игрив, невеста же грустна и молчалива. Никак не могла Софья разобрать причину ее печали, когда жених так молод и красив. Но вот один из скоморохов поманил невесту, она обернулась, глянула на него, и, ахнув, бросилась к нему в объятия, объявляя мужем своим законным, пропавшим без вести и теперь за ней вернувшимся.
Видела Софья и другой пир. Молодец статный в красном кафтане залихватски играл на гусельках, и в такт музыке притоптывал ему сам царь-батюшка. Шапка у молодца сползла набок, из-под нее вились кудри золотые. В прекрасном лице юноши было нечто щемяще знакомое, но сколь Софья ни пыталась присматриваться, черты его неуловимо ускользали.
И снова картина меняется… Стоят перед ней три богатыря, словно для картины Виктора Михайловича позируют. Кони под ними всхрапывают, землю копытами роют. Богатыри о чем-то вяло переговариваются, всматриваясь вдаль. И снова в лицах их видится что-то очень близкое, привычное. Тот, что по центру, очень похож на Илью, с которым она познакомилась у Гореты Святозаровны, с тем лишь различием, что богатырь сильно старше, а у Ильи борода много короче, да и фигура богатыря относительно Ильи немного оплывшая. Второй тоже кажется знакомым Софье, но где она его видела, девушка тоже никак в толк взять не может. Третий же сидит, повернув голову в сторону. Но вот солнечный луч упал на него, он тряхнул на солнце золотыми кудрями и обернулся к Софье лицом, прислушиваясь. Правильный овал лица его и черные брови, да загорелая кожа так знакомы Софье. Вот он поднял на нее свои синие глаза, они встретились взглядом… и Софья проснулась.
Она по-прежнему лежит на кушетке на верхней веранде. Все также глазеет на нее любопытная птица. Но сейчас сердце у Софьи ускорило ритм. Она узнала его. Узнала богатыря. Хоть бы и сон это, но отчего же так тревожно вдруг стало? Софья потянулась к смартфону, отмахиваясь от глупых мыслей, тупым звоном отдаюшимся в ее голове. Поиск выдал с детства знакомое изображение картины Васнецова. Увеличив изображение, она вздрогнула. Словно маленькие иголочки поползли по коже мурашки. Этого не может быть. Чушь! Наваждение! Может картина не передавала его истинной привлекательности, но вне всяких сомнений это был он. С картины на нее смотрел Алёша. Да и Илья здесь.
Софья стала судорожно вспоминать былины и искать что-нибудь про Илью. Поиск «Илья Муромец и Злата» выдал в результатах былину про Бабу Златогорку. Баба? Баба – не баба, но точно не мужик. Сердце пропустило один удар. Она старалась вспомнить, что еще Алёша рассказывал о себе. Отец священник – пастырь овец православных – поп – Попович… Алёша Попович. Софья тихонько всхлипнула и как можно тише пошла вниз. Подкравшись к спящему Алеше, приблизила губы к его уху и шепнула:
- Алёшенька, а Добрынюшка-то где сейчас?
Алёша заворочался, не открывая глаз, и сонно пробормотал – За нечистью охотится.
Ну как же! Конечно за нечистью! Где ж еще-то быть богатырю русскому…
- Алёшенька – шептала Софья срывающимся на голос шепотом – а на гусельках сыграешь потом?
- Сыграю Алёнушка, сыграю, милая… - и провалился обратно в сон.
Алёнушка? Ну точно, у Алёши Поповича жена же была. Елена, сестра Сбродовичей! Алёша с ней еще до свадьбы вынужденной порезвиться успел.
- Господи Боже! Что за игры ты со мной играешь? – взмолилась Софья вслух, и этим разбудила Алёшу. Секунду они смотрели друг на друга. Он уже открыл рот что-то сказать, как Софья рывком отскочила от его кровати. В глазах ужас, в ушах звон, сердце аж в голове стучит, а на груди что-то теплое.
- Что с тобой? – Алеша перепугался не на шутку, сел протягивая к ней руку, но она отпрыгнула назад: «Лежи, где лежишь!». Крик получился визглявым, срывающимся, и на Алёшу подействовал несколько иначе, нежели она предполагала. Он вскочил. Софья упреждающе отступила, выставляя перед собой для защиты руки. Не хватало воздуха. Паника застилала глаза, в голове все плыло. В тщетной попытке вдохнуть поглубже схватилась за грудь, но вместо этого нащупала источник согревавшего ее тепла. Это был маленький цветной ключик. Он звенел и светился. Звук его стремительно перерастал в какую-то мелодию, но распознать ее Софья уже не сумела. Разум изменил ей, и она тихонечко провалилась в спасительное беспамятство.
* Петер Карл Густавович Фаберже