- Гарик, готов? Га-рик! Где Гарик?!
- Кажется, покурить спустился.
- Посмотрите там, будьте добры. Бегом его сюда!
Режиссёр, исполняя собственную команду, сделал несколько быстрых шагов в сторону выхода, но скорее почувствовав, чем увидев, что кто-то из съёмочной группы уже отправился за актёром, он так же стремительно развернулся и вновь присел возле оператора.
- Сейчас-сейчас, Демьяныч. Запомнил? Наезд камерой сразу после моих слов «стук в дверь». – Он ещё раз показал ассистенту, приготовившемуся толкать тележку, как следует наезжать – словно «выныривая» из общего плана в ближний. Вроде бы всё оговорено и вымерено – освещённость, фокус…
- А окно не бликует? Глянь, может, створку чуть правее?
- Нет-нет, нормально. – Оператор оторвался от окуляра. – Гарика давай, солнце уходит!
- Сейчас-сейчас. Ну, нашли, позвали его? Ребята, я ведь просил!
Это первый полнометражный фильм режиссёра. Это удача! Удача, потому что – в наше время. Когда кроме клипов, дурацких рекламных роликов да пошлых сериалов почти ничего не снимают, когда мэтры в многолетнем простое, когда не до жиру, и все готовы на всё, на любую работу – вдруг, художественный полный метр! Как снег на голову…
И настоящее творчество, и руки развязаны.
Впрочем, просто так, конечно же, ничегошеньки не случается. Даже снег. Режиссёр понимает это. Он прекрасно помнит привычную волну критики, всегда сопровождавшую его прежние творческие поиски, помнит ухмылки высокомерных коллег и критиков, желчные выпады науськанной ими, а, может, изначально зашоренной прессы, помнит и первое полупризнание – долгожданное, приведшее, в конечном итоге, к чудесному сегодняшнему «вдруг».
Но всё равно, - понимает он, - это удача, ещё какая! Первый фильм – и именно сейчас! Да, пусть малобюджетный. Сценарий позволяет, даже предполагает скудость средств. Минимум декораций, никаких спецэффектов. Только ОН и ОНА, да сумрачный чердак, где всё происходит. Всё: трепетное и страшное, загадочное, трагическое… Должно получиться таким, обязательно получится. Но где же ОН, Гарик?
Режиссёр ещё не очень умеет командовать. Его, кажется, вполне устраивает всеобщее «тыканье». Он «в процессе», и сам готов бежать, звать кого-то, что-то двигать, переставлять.
Молодой постановщик хлещет идеями и неплохо обучен ремеслу, раскован и непрофессионально вежлив на площадке. Это его минусы и плюсы или, наоборот, плюсы и минусы – результат покажет.
Наконец, появился Гарик. Выяснилось, что суетились зря: он сидел тут же, за ширмочкой, болтал с реквизитором.
- Гарик, ты как? Сразу, одним дублем, думаешь, снимем?
- Попробую, сомневаюсь.
- У нас всё готово. Сколько тебе нужно, чтобы настроиться?
- Я тогда скажу.
Все замирают на своих местах, боясь сбить тщательно установленную аппаратуру, лишь тихо переговариваются. Режиссер, в который раз, демонстрирует «нырок», ассистент оператора кивает в ответ, не отрывая рук от тележки.
Все стараются не глядеть на актёра, который, тем временем, стоя лицом к стене, сжимает и медленно разжимает кулаки. Вот он низко опустил голову, вот обхватил её ладонями. Долго так стоит – у стены, в углу. Возможно, и не столь уж долго, но солнце ведь уходит. Свет из единственного торцового окна падает в нужное для съёмок место только с четырёх до половины пятого. Оператор специально не однажды засекал время в ожидании требуемого луча. Сегодня всё-таки дождался, но на часы тоже не смотрит. Выдержка, выдержка, обретённая с годами, с десятками картин и картинок. Он-то знает, что главное теперь – не торопиться, не сбить… Нет, не камеру или софиты, хотя это тоже серьёзно, но дело поправимое. Сейчас важнее дать время тому парню, стоящему у стены и судорожно обхватившему своими лапищами как бы обречённо опущенную голову.
Сегодня уже отсняли один эпизод – с героем, героиней и… вазой, разбиваемой в самом начале коротенького действа. Быстро отсняли, всего за три дубля. Первый раз тогда ещё целую толстенную вазу саданули об пол, и она разлетелась крупными кусками. Неубедительно как-то шлёпнулась. К тому же Вера, играющая главную героиню, ЕЁ, сделав лишний шаг, пожалуй, вышла из фокуса. Так ли это – выяснится позже, при просмотре плёнки, но вероятность брака (интуицию не обманешь), очень велика.
С вазой проще. Собранные и наскоро склеенные осколки опять во второй попытке смачно обронили, и те «брызнули» уже куда удачнее, замечательно расплескались. Снято, безусловно. В третьем дубле и ронять, честно говоря, больше было бы нечего, да и незачем – снято.
Теперь внимание группы приковано к Вере. Особенно волнуется режиссёр:
- Всего две минуты, Верочка. Выдержишь?
- У? Угу, Угу-у…
Над Верой колдуют гримёрша со своею помощницей. Глаза актрисы слезятся и нос… тоже. За последние несколько недель Вера подхватила «чердачную» аллергию: хлюпает, гундосит, но пока держится.
- Две минутки, Веруся, хорошо? Ребята, побрызгайте помещение. Быстренько. И там, и возле колонны, конечно. Пыль же столбом! Дай сюда пульверизатор…
Режиссёр вглядывается в Верино лицо, ждёт сигнала гримёров, готовый в любой момент дать отмашку оператору и его ассистенту. Но предательская влага прокладывает всё новые бороздки в свежеуложенном макияже. Теперь, вон, левая ноздря заблестела. Припудрить её, подправить кисточкой… и лоб…
- Есть? Можно уже? Гарик, прикури сигарету. Вера у тебя горящую сигарету должна забирать, а не бычок. Дайте ему, пожалуйста, сигарету. Ну, откройте новую пачку! Господи… Всем тишина! Запись...
- Пошла запись.
- Мотор!
Перед третьим дублем Вере пришлось около получаса пролежать в кресле с компрессом на глазах. Не должно быть в них слёз, не может быть в этом эпизоде. Тем более неправдоподобно выглядела бы здесь припухлость век. Откуда ей взяться, если ОНА только пытается ЕГО соблазнить?
Потому и провела так долго Вера в кресле, высоко запрокинув голову и укрыв очи мокрыми марлевыми тампонами. Потому и хлопотали все вокруг неё, обрызгивали снова и снова забитый пылью чердак, уговаривая непонятно кого: «Всего две минуты, всего две. Хорошо?»
…Один крохотный эпизод. Тридцать восемь секунд по хронометражу…
- Снято. Умница! Отдыхай, Верочка. – И обращаясь к оператору:
- По твоим делам – норма? По моим – класс!
Затем, понизив голос, режиссёр добавил:
- Особенно во втором дубле. Третий похуже вышел.
Оператор согласен. Ни слова не сказал. Но и так ясно, даже со спины.
А Вере уже протягивают полотенце, точнее – то, что служит полотенцем: скомканный широкий лоскут в пятнах от туши, пудры, помады. Разноцветный лоскут смахивает скорее на холст абстракциониста, но с краю пока белеет нетронутостью.
Актрису уже подхватили под руки и быстро повели к выходу, оберегая от ударов о наклонные балки деревянного чердака. Вниз по лестнице, вниз по убийственно крутым ступеням, которых здесь восемнадцать. Вера, кажется, навсегда запомнит их число и считает теперь про себя: девять, десять… не отрывая от лица ставшую уже полностью «абстракционистской» тряпку. Скорее, скорее к умывальнику, к свежему воздуху, к естественному солнечному свету…
Разогретая на допотопной керосинке вода уже течёт по её плечам, спине. Халатик, который кто-то предусмотрительно успел накинуть, постоянно распахивается, полностью намок и липнет к телу.
И всё же полегче, всё же здорово, что не надо угадывать – слёзы это капают, сопли или вода из ковшика. Вот и нормальное полотенце подали – мягкое, не царапающее…
Из зеркала на Веру глядит шатенка, с мокрых волос которой смыта одноразовая «съёмочная» краска. Шатенка жмурится. Ей несимпатичны собственные щёлочки-гляделки, губы, особенно верхняя, а нос… Ну что это за ноздри и красная пипочка посредине! К дьяволу всё, отвернуться!..
- Вера, вы не против, если я включу диктофон?
- Что? Какой ещё диктофон?
- Мы же договаривались об интервью. Неужели вы забыли? Всего пару вопросов, - настырная вчерашняя журналистка, забаррикадировав собою проход, лезет в сумку и судорожно шарит там, пытаясь, воспользовавшись удачным (с её точки зрения) случаем, добиться-таки цели и выудить у молодой, да ранней кинодивы… По ходу разговора найдётся, что выудить.
- Нет-нет, не сейчас, - Вера инстинктивно прячет лицо, хотя фотографов ЭТА вроде бы с собой не притащила.
- Но когда же? Я и вчера вам звонила, и позавчера…
- Только не сегодня, нет-нет, извините. И вообще, мы снимать ещё не закончили, там надолго, поэтому…
- А вы мойтесь, не обращайте на меня внимания. Ответите лишь на два-три вопроса наших читателей…
- Какая же вы, право! Разве можно так, нахрапом, так… - актриса, не находя нужных слов, растерянно оглядывается по сторонам: где все, куда подевались, почему оставили её наедине с этой алчущей гнусных сплетен пираньей?
- Причём здесь я! Поймите, Вера, публике интересно, люди хотели бы знать…
А попробуй сказать ей, что тебе до фонаря её читатели. Так раздует, разнесёт по свету!..
- В другой раз, потом, после съёмок, может быть…
Наполовину мокрой шатенке с великим трудом, но всё же удалось протиснуться мимо «сумчатой» нахалки и, улепётывая, отстучать восемнадцать ударов каблуком по лестнице, по проклятой лестнице на чердак.
А куда было деваться? Не на улицу же в таком виде! А чуть задержись, и ЭТА заболтает, запудрит мозги. Вера уже сталкивалась с такими и успела изучить их породу. ЭТА обязательно вынудит морально обнажиться, сумеет залезть в личное и будет ворошить, топтаться… Вот уж беспардонное племя!
Актрисе никак не хотелось возвращаться на опостылевший чердак. Особенно теперь. Она только попросит кого-нибудь вытолкать ЭТУ и сразу спустится.
Но где же ребята? Ага, сгрудились в дальнем углу. Ещё бы, конечно, всё внимание ему, любимцу миллионов, супер-Гарику!
А тот будто не замечает всеобщего внимания, никого не видит – стоит себе, отвернувшись, «готовится», кулачищи, вон, сжимает. Звездуленция восходящая! Посмотрим-посмотрим, что из этого всего получится. Пусть попробует сыграть предстоящую сцену сам, один, без НЕЁ. Самую сложную, пожалуй, сцену, на которой держится весь фильм.
Вера не намерена тратить свой перерыв, присутствуя здесь. Принципиально. Она обиделась, даже разозлилась на Гарика из-за его противных шуточек во время съёмок последнего эпизода. Ведь отлично знает, балбес, как она смешлива, знает, что «расколоться» и «поплыть» для ней – раз плюнуть. А тут ещё аллергия эта, сопли-вопли, часовая подготовка к каждому дублю…
Ему же – хоть бы хны! Передав Вере в кадре сигарету, он всякий раз ехидненько так затевал неслышный окружающим монолог о вреде курения. Вера даже думала жаловаться режиссёру и нажаловалась бы, будь впереди хотя бы несколько дублей. Ишь, прикольщик нашёлся! Как-то он сейчас, без партнёрши, выкрутится?
Съёмочная группа готовится к эпизоду из финала, когда Верина героиня по сценарию уже мертва, уже укокошена этим головорезом. А действительно, хватит ли Гарику таланта, темперамента, чтобы выстрадать, органично передать на экране боль, ужас от содеянного, утрату любви, наконец? Ведь ОН любит, по-настоящему любил ЕЁ. И вот ЕЁ нет, больше нет и никогда не будет! И ОН тому виной. Посмотрим, Гарюша, посмотрим…
Актёр, тем временем, поднял голову и вдруг несколько раз весьма энергично ударил обеими ладонями по вискам. Шлепки в тишине прозвучали особенно звонко, а усиленные чердачными сводами, и вовсе показались всем болезненными. Трюкачишь, Гарик!
Тряхнув затем или, скорее, боднув бритым черепом, «убийца» на мгновение пошатнулся. Во всяком случае, многие видели, что он с трудом ловил равновесие. Поймал, вошёл в кадр, подал едва приметный «кривощёкий» знак режиссёру – готов, мол.
- Пробуем, - скомандовал тот. – Внимание, запись. Мотор!
Гарик, согласно роли, рассматривает «полароидную» карточку убитой. Он только что сфотографировал ЕЁ, ещё тёпленькую, а теперь, размахивая снимком, ждёт, когда появится ЕЁ изображение. Такой вот изувер! Ждёт, всматривается, и чем яснее проступают черты любимой, тем…
А вот это «тем» и требуется сыграть, часто говорят – прожить. От этих десяти секунд и будет зависеть, поверит ли зритель во всё, случившееся до того и происшедшее после. От каждого миллиметра лица, данного крупным планом, будет зависеть судьба всей картины.
Звучит реплика режиссёра:
- Стук в дверь!
Пошла камера. Герой поворачивает голову навстречу стуку, рывок всем телом в том же направлении…
- Стоп, стоп, стоп! Не расслабляемся. Всем готовить дубль номер два!
Что, постановщик недоволен? Какого… ему ещё нужно?
Вера подошла ближе и устроилась за деревянной колонной, выглядывая из-за плеча художника по свету. Тот наблюдал происходящее спокойно, но приборчик свой, которым проверяет освещённость, из рук не выпускал. Мало ли, собьют что-нибудь импульсивные творцы или передвинут ненароком. На сей раз вроде обошлось.
Став вплотную к Гарику, глаза в глаза, режиссёр тем самым мешает гримёрше выполнять её прямые обязанности. Она вынуждена приподниматься, становясь на носки, изгибаться, чуть не прыгать. Ну, какая, к чертям, работа! Попробуй тут герою лицо «сделать»! Она сопит напряжённо, краснеет, но, конечно же, молчит и делает. Она сделает как надо, можно не сомневаться: всё подправит, уберёт ненужные капельки пота, оставив требуемые в данный момент, вернёт коже матовость, а бородке – естественную равномерность. Лишь отвалившийся клочок бородёнки осталось подклеить, и порядочек.
Как они без неё? И что она без них – без суматошных, порою взбалмошных, таких безумно одарённых и любимых?!
Не оборачиваясь, режиссёр бросает оператору:
- В темпе готовься, Демьяныч, скоренько. – И глядя в упор на героя, будто проникая в актёрское нутро, в сознание, успокаивая и возбуждая его, настраивая, вселяя уверенность и нервность, нежность и неистовость, шепчет Гарику:
- Неплохо, в общем неплохо. Только паузу держи, прошу тебя. Перед тем, как кинуться к двери, ты несколько мгновений мучительно соображаешь: кто? почему сейчас? зачем? – врубаешься, потом решился и вперёд…
- Да, не вверх, а именно вперёд, - добавил оператор.
Гарик молчит. Понимает–не понимает, слышит–не слышит – не ясно. Смотрит, не моргая, каким-то замутнённым взором на режиссёра, сквозь него, кажется, сквозь столетние балки чердака смотрит, мимо них, за них, куда-то далеко-далеко.
А режиссёр и не ждёт ответа или какой-либо его реакции. Нечто неясное кому-то в актёре, в ЕГО актёре, для постановщика секретом не является. Он лишь ждёт кивка Демьяныча, означающего, что можно приступать ко второму дублю. А когда получает заветный кивок, медленно, без резких движений, так же не отрывая взгляда от лица героя, присаживается возле камеры. Говорит вполголоса:
- Работаем, Гарик. Запись, тшшш, мотор. …Стук в дверь!
…Вышел из кадра. Всё, снято!
Снято! Кругом все задвигались, моментально оживившись. Даже как-то неестественно, чересчур шумно, что ли, стало на площадке и вокруг неё. Ставня и та вдруг захлопнулась от неизвестно откуда налетевшего ветерка. Голоса, смех, одобрительные возгласы, листы сценария, упавшие на пол… Но это уже святотатство, очень плохая примета. Собрать их, собрать срочно, ведь работа далеко не закончена, пройден только очередной её этап – небольшой ежедневный этап съёмок, крохотный эпизод, из множества которых и будет соткана картина.
…Веру отчего-то потянуло к Гарику. Вечно неунывающий и шкодный Гарик-Игорёк теперь вернулся в тот же угол, где стоял чуть раньше, готовясь к съёмке. Держится один. Но если прежде он был искусственно незамечаем всеми, то теперь сам отдалился, покинув поле внимания коллег, отвлекшихся, наконец, от съёмочных передряг.
А Веру всё же потянуло. Она не могла объяснить, но чувствовала, что нужна. Там, рядом, ему. Она – ему? Вера обняла Гарика за плечи, ощущая толчки, идущие откуда-то изнутри, довольно мощные вздрагивания мускулистого, правда, расслабленного сейчас тела. Недавний «убийца» собственной возлюбленной не издавал ни звука, только отвернул лицо, когда Вера попыталась в него заглянуть. А она неожиданно для себя вдруг стала гладить бритый затылок, спину, приговаривая:
- И ладно, не надо, ладно, Гарик. Успокойся же, хороший. Ты не представляешь, как талантливо получилось. Просто гениально! Я, честно, даже не ожидала. Потрясающе, Гарюша, потрясающе!
- Правда? – Актёр было повернулся, желая, видимо, уточнить, как именно потрясающе вышло. Но махнул рукой, вспомнив о своём неприглядном виде.
- Ты мне льстишь, - сказал он, наскоро оклемавшись, - а всё равно приятно. Вера, Веруня… Получилось, говоришь? А как могло быть иначе?! У тебя, по секрету тебе скажу, этот эпизод с сигаретой… Шика-арный! Ну, голливудский, прямо «оскаровский» эпизод. Зараза буду…
- Дурак! Дурак и хвастун! Я к тебе… а ты!.. Мерзкий тип!!
- Вера! Да остановись же! Куда ты, Вер?!
Объявлен полуторачасовой перерыв. Режиссёр с оператором уединились, намерившись обговорить детали будущей сцены. Но эта, предстоящая ещё сегодня работа, в голову пока не лезет. Нет, нужно отдохнуть, отойти, отвлечься, пообедать, в конце концов. То, что сейчас сняли действительно блестящую сцену, понимают оба.
- Лишь бы плёнка качественной оказалось, не как в тот раз…
- Тьфу-тьфу-тьфу, Демьяныч, не накаркай!
- И главное: хорошо, что быстро сработали, столько метров сэкономили.
- А он бы, пожалуй, третьего дубля не выдержал, - говорит режиссёр. – Я-то знал заранее. Потому и «заводиться» не мешал.
- И не настроился бы, думаешь, на следующий день?
- Настроился бы, Демьяныч. Куда бы он делся. Профессионал всё-таки.
- Слышь, а что они, интересно, вспоминают? О чём думают, когда вот так, ни с того ни с сего и вдруг слёзы… у здоровенного мужика? Даже рыдания.
Режиссёр пожал плечами:
- А ты всё ещё удивляешься? При твоём-то опыте?
- Знаешь, до сих пор никак не привыкну, хоть и видел-перевидел, снимал-переснимал…
- И правильно, не привыкай. Пойдём-ка лучше обедать.
…Журналистку попросили покинуть помещение, и она, весьма раздосадованная, поджидала теперь Веру на улице. Возле неё пристроился Шурик, фотокорреспондент конкурирующего издания. Нынче все конкуренты, но от этого товарищеские отношения, к счастью, пока не переросли в крутой антагонизм.
- Тебя, Шурик, тоже вытурили?
- Ещё вчера. Я пока больше и не совался. Ничего, не впервой, всё равно подкараулю.
- Успел уже кого-нибудь щёлкнуть?
- Я чего б я здесь тусовался?
- Мнят из себя эти киношники, почувствовал? А ты жди их, жди, трать своё драгоценное время…
- И не говори.
- Я засекла недавно эту актрисульку без грима. Ужас смертельный!
- Представляю.
Вера, меж тем, позабыв об опасности, открыла входную дверь, намереваясь прогуляться по незнакомому городу, но, увидев «пиранью», тут же нырнула обратно. Боже, нужно срочно разыскать кого-нибудь из наших, чтобы выйти вместе! Только бы не одной!..
- Ага, вот я и догнал мою дорогую партнёршу. Ну, что ты такая обидчивая? – Гарик, поймав её за локоть, старался растормошить. – Не буду больше, клянусь убиенной любовью, никогда…
- Брось меня сейчас же! Не смей дотрагиваться!
- Не веришь, да? Мне, самому наичестнейшему, не доверяешь?! А я каюсь, искренне. Я ведь поблагодарить тебя хотел.
- За что?
- А так, за всё. За это, - Гарик повернулся как там, в углу чердака, положил Верины руки себе на плечи и застыл, будто снова переживая те мгновения. Они стояли слегка раскачиваясь, и не было в сей позе и толики эротичности. Даже намёка не было. Вера слегка гладила его спину, повторяя:
-Эх ты, Гарик-Игорёк. Успокоился, талантище?
Со стороны же эта картинка показалась кое-кому совсем в ином свете. Как только дверь случайно распахнулась, перед журналюшкой и «папарацци» предстала давно ожидаемая ими парочка. И как предстала!
Вера успела лишь «ойкнуть» и опустить руки, но опытный уже киноактёр подтолкнул её:
- Пошли. Наплюй и не тушуйся. Звезда ты, в конце концов, или не звезда?!
- Не знаю, Гарик. Я боюсь.
- Кого? Её? Так, девушка, никаких интервью. Зимой, зимой… Фото? Ради Бога, это сколько угодно, - он обворожительно улыбнулся, заставив и Веру вымучить жалкое подобие ухмылки. – Всё, всё, господа. Аллес! Хорошенького, сами понимаете… - и добавил партнёрше на ухо:
- Построже с ними надо, но без хамства. А то ославят – не отмоешься. Имидж учись создавать, имиджок.
- Видал, видал, Шурик? – затарахтела «сумчатая», когда они удалились.
- Ну, видал. Снять – гадство! – не успел.
- Зря. Такой кадр упустил! Лямур крутят у всех на глазах. Никого не стесняются. А ведь у него жена, дети!
- Писали, якобы он недавно развёлся со скандалом или жена сбежала. Не помню точно.
- Да? А я пропустила. Интересно, интересно…
- Что ты хочешь – богема! Им всё дозволено.
- Интересно, - повторяла репортёрша, уже, очевидно, прикидывая в уме броский заголовок.
- Нам бы их житуху, - задумчиво продолжил собрат по цеху. – Международные премии, фестивали, по телику показывают, статейки вот, фото на глянцевых обложках…
- Дай закурить, Шурик. Кстати, твой материал когда пойдёт?
- Не знаю. Некспеху вроде, сказали – ещё потерпит.
- Ну-ну, а я помчалась в редакцию. И так кучу времени на них ухлопала. Привет твоим охламонам, пока-пока. Эй, такси!
- А взять хотя бы нас: денег платят – три с половиной копейки, и нервотрёпка, гонка эта вечная, - всё сокрушался фотокорреспондент. – Ну, что за жизнь! Одно существование.
15.09.97