Телевизор хоть не смотри. Повара моего перестали показывать. Спасибо племяннице – чудо-человек, вся в меня – нашла мне сайт в интернете. Весь сайт этому повару посвящен, рецепты, сам он носом над плитой швыркает, дружок его такой же безобразный, грязный и нестриженный. Картошку копают, жрут чего-то прямо с огорода своего великобританского. В общем, красота. Я, прям, душой отдыхаю, когда его смотрю.
Но, чтоб не расслабляться, не терять, так сказать, иммунитет, новости тоже просматриваю. Тут главное не злоупотребить, хотя, как доброупотребить наши новости – этого никто не скажет, потому, как невозможно это.
Я уже человек немолодой. Возраст у меня солидный. Если б я, к примеру, коньяком был, цены бы мне не было. Сожаление испытываю по этому поводу. Хотя, с другой стороны, был бы я, допустим, селедкой, которую в гастрономе соседнем дают, так мне бы тоже цены не было. Даже среди уцененой перемороженной дохлой рыбки, что у них там квартирует. Во всем хорошее надо видеть. Например, рыба тухлая у них, зато пакеты крепкие: под мусор - первый сорт.
И вот, несмотря, на врожденный ум и приобретенную мудрость, а, может, как раз им благодаря, нахожусь в размышлении и тоске. Племянница моя сильно переживает за ситуацию в стране и в мире. То министр ей какой вдруг не понравится, то депутаты блажат на погоду. А тут еще патриоты в Крыму, кто-то в камуфляже на Украине. У племянницы голова кругом, давление скачет, где же, говорит, правда, и как это все возможно.
Накопала статью в интернете. Пишет, не знаю, кто, но складно. Все с критических позиций. Продергивает, так сказать. Все мы, дескать, несознательные, все мы - инертные, передоверили, дескать, все властителям, а сами в носу поковырять без команды не может. Где же, пишет, наша гражданская сознательность, где же наша гражданская ответственность? Племянница, прям, перебаламутилась вся. В точку, кричит, попал автор неизвестный и пока свободный, за живое, говорит, взял. Дескать, у нее тоже душа скорбью переполнилась от этой статьи.
Я ей тактично отвечаю: если, говорю, переполнение в организме, сходи в известное место, не терпи. Она – в слезы. Так охота ей сознательность гражданскую проявить, так запекло, что просто беда. Вынь да положь какого-нибудь министра к ответу призвать.
Я ее обратно тактично спрашиваю, чтоб не обидеть: радость моя, зачем тебе это?
Криком кричит, переживает – смотреть страшно, не то, что слушать. А как же, мол, что же, мы же, они же и все в таком духе. Покричала, умылась, ушла, а я сижу, думаю себе.
Ну, вот станем мы все гражданские ответственные, станут министры у нас воровать раза в два меньше. Ну, пусть не в два, пусть в полтора. Депутаты с ума сойдут, начнут о народе думать. Денег у всех станет немерянно, в детдомах жизнь пойдет, как в санаториях ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, как раньше говорили. В каждой школе обеды бесплатные будут из трех блюд с компотом, в поликлиниках рак начнут лечить и вылечивать. Даже не знаю, что еще придумать невозможно хорошего. Милицейская полиция окажется лучшим другом всякого встречного-поперечного, хоть есть у того регистрация, хоть нет. Истощилась фантазия моя, голова заболела. Но не это беда.
Беда в том, что не то, чтоб не пойму, а, скорее, не верю вовсе, что мы-то изменимся в этом царстве-государстве, где реки молочные в берегах кисельных.
Я вот, дело прошлое, сколько лет на тестя родного сердился. За что, за что – да не важно, за что! Зарабатывал тогда хорошо, тесть тоже не бедствовал. Текли, грубо говоря, у нас реки молочные. Хлюпали мы по берегам кисельным, а толку было ни на грош. Пропадали душевно, и не хватало, может, ума, может, совести по-другому жизнь проживать.
Вот, представляю, отдадим Крым назад или, наоборот, прирежем еще гектар с тыщу на любой границе. Все нас бояться будут, желающий за рубль пол-Америки купит. Но мы-то сами, мы-то все те же останемся.
Начнем богато жить, единым народом станем, как солдатики на параде все враз поворачивать начнем вместе с правительством, но мы-то при этом – все те же.
В душе, в башке, в печенках своих – неизменные мы. Сознательные, богатые, единые, демократичные и монархичные – все те же мы.
Не лечится душевная гниль деньгами, демократиями и свободой слова. И добротой, за тремя морями или тремя горами проявленной, тоже не лечится. Можно землю в Гренаде крестьянам отдать, а своих крестьян в колхозы закатать. Можно гуманитарное пшено с памперсами кому угодно за границу слать, а своих местных на медном гроше, как на привязи, держать. Одно другому не помеха. Демократии можно свечки ставить и другой рукой из одного стакана с гомосексуалистом пить, как ооновский председатель с южно-корейской фамилией. Хоть чего делай со мной, хоть как наряжай и снабжай – все тот же я, гниловатый, злой и мерзкий. Да, если бы просто было людей переделать, неужели б не переделали еще в моисеевы времена? Так то – людей, а себя?! Себя-то как смочь переделать?! Этого ни в какие времена массово не получалось.
И не дает мне покоя это мысль. И на фоне ее, что мне, как в песне пелось, Антарктика с Арктикой и что мне Албания с Польшей?.. Зачем они мне и для чего?.. Воруют, не воруют, воюют, не воюют. Падает рубль или поднимается, ракету запустили или поезд с рельс сошел – что мне до того? Битва моя персональная почти проиграна: жизнь почти прожита, а я – все тот же. Вот оно горе мое, и в какой статье это опишешь…